Текст книги "Лихое время. «Жизнь за Царя»"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Иван Романов не признавал ни водки, ни пива. Говорил, что от водки только дуреешь да поутру башка трещит, а от пива в пузе свербит да в нужный чулан бегаешь… Бражка – и выпить можно много, и башка не болит. Кормил боярин просто, но сытно. Щи с говядиной, пироги с рыбой, курицей и утиной печенкой, а еще каша пшенная с мясом, каша перловая с грибами да каша рисовая с изюмом. Был и румяный бараний бок, окруженный гречкой.

Когда перед каждым из мужчин поставили по горке горячих ржаных блинов, расставили топленое масло, сметану, мед и яблоки, тертые со взбитыми сливками, боярин грустно вздохнул:

– Икры нынче нет. Ее теперь не в Москву, а в Рыбную слободу везут.

– Ишь ты, в Рыбную слободу. Раньше о такой и не слышали, а теперь вон, главный город на Волге… – хмыкнул князь Мезецкий.

– Воевода там крепкий. Знаешь, наверное – Котов Алексашка?

– Это не Якова Котова сынок, из московских дворян? – призадумавшись, спросил князь. – Ежели евонный сын, тогда знаю. Помнится, очень Котов не хотел сынка в неметчину отправлять. Даже государю челом бил.

– Он самый и есть, – подтвердил Романов. – После неметчины царь Борис его воеводой в Рыбную слободу определил. Он теперь, почитай, князь удельный – подати никому не платит, сам суд вершит, крепости ставит. Только что монету не бьет да законы не пишет.

– Ай да Алексашка, – покачал головой князь. – Как это он так сумел?

– А как иначе? Власти над ним нет. Живет себе, дело делает. В слободке порядок навел. А нынче Астрахань персы с Заруцким забрали, Казань – татары, Нижний Новгород, в котором Земское войско собралось, ляхи спалили. Потому вся торговля по Волге в Рыбную слободу и ушла. Мне уж из монастырей, что домовыми вотчинами были, писали, что к Котову под руку и другие города просятся – Пошехонье, Устюжна Железная. Алексашка теперь свое войско имеет. Маленькое, да удаленькое. Татей всех извел и ляхов в своих владениях не терпит, если они с оружием.

– Эдак он себя точно князем объявит, – засмеялся Федор Шереметев, что доселе молчал, наворачивая один блин за другим. – Он же, пока в неметчинах учился, нагляделся там, что ни деревня, то князь, что ни село, то король. А два села – так целый император.

– Этот не объявит, – уверенно сказал Романов. – Котов мужик умный. Знает, что на Руси князем себя объявлять – дело затратное. Сказывали мне, что хочет Алексашка, чтобы Рыбную слободу царь городом объявил, а его саблей наградил да городовым воеводой поставил.

– А ежели король Сигизмунд его Рыбной слободой в вотчины пожалует? Кусочек-то вкусный – от Рыбной слободы до Устюжны земель много. Там же и рыба, и торговля…

– И железо с икрою! – добавил Шереметев, доедая последний блин.

– Ну, да бог с ним, с Котовым-то. Поживем – увидим, – пришел к заключению Романов.

Отвалившись от стола, Иван Никитыч посмотрел на Мезецкого так, будто в первый раз его видел:

– Ты, Данила Иваныч, меня сегодня огорошил… Уж так огорошил, что и сказать-то не знаю чего…

– Так ведь, Иван Никитыч, – ответно усмехнулся князь, – ты с Федором Иванычем меня тоже сегодня – ой, как огорошили…

– А мы-то чего? – удивился Шереметев.

– Я ведь, когда всадников увидел, думал, карачун нам, – признался Мезецкий.

– Ну так мы с боярином для того и поехали, чтобы тебе помочь, – сказал Романов и добавил: – Ты уж хошь – обижайся, хошь – нет, но где так умный, а где – дурак дураком и уши холодные!

– Это еще почему? – обиделся Мезецкий. Именно обиделся, а не разозлился.

– Ты, Данила Иваныч, на хрена свои мысли при пане полковнике высказал? Или решил, что ты один у нас такой умный? А остальным до всего прочего и дела нет? Нешто мы не русские люди? Да вот ляхи-то эти вон уже где встали! – черканул себя по горлу боярин, показывая, где ему встали.

– Вот-вот, – поддакнул Шереметев, высматривая на столе, до чего он еще не успел дотянуться. Высмотрев деревянную миску с обжаренными до коричневой корочки карасями, Федор Иванович подтянул ее к себе и наставительно сказал:

– Молод ты, Данила Иванович. Все бы тебе напрямую идти. А если бы Струсь тебя прямо в палате казнить приказал? У него же тут сила. А у нас? Сам считал, сколько боевых холопов супротив ляхов. У тебя сорок, да у нас сотня. Ну, может, Воротынский с Мстиславским и пособят, а может, и нет. Все равно еле-еле три сотни наберем. А у Струся – восемь сотен, если не тыща. Да еще немецкие наемники бродят. Случись чего, они за ляхов встанут. А наши князья-бояре? Салтыков с Мосальским – те точно за ляхов пойдут. Тем паче что у Мосальского на тебя с Никитычем зуб имеется – вы ж его братца расчехвостили. А Салтыков, сума переметная, сам царем хочет стать.

– Вишь, а ты сегодня – как саблей рубанул – раз, и все, – усмехнулся Иван Романов, став опять веселым и озорным, словно мальчишка, хотя и был постарше Мезецкого годами. – Слагаю-де с себя крестное целование! Ну, сложи ты его, да помалкивай… Вон брякнул, не подумав, да на свою жопу бед и нашел…

– Это точно, – поддакнул князь, не думая больше обижаться. А как тут обижаться? Правы господа бояре, ой, как правы!

– Не серчай, Данила Иваныч. Я же тебя давно знаю. Ты у нас муж честный и прямой. Чего переживать-то? Не ты один, а мы все дурку сваляли, когда решили, что лучше православный поляк, чем еще один Лжедмитрий. И князю Пожарскому помощь не дали. Чего уж теперь… Давай-ка лучше тот разговор завершим, что ты в Думе начал.

– А что завершать-то? – не понял Мезецкий. – Ты там, давеча, начал чего-то говорить, а дальше полковник орать принялся… Чего сказать-то хотел?

– А, ты про это… – догадался князь. Собравшись с мыслями, стал излагать то, что пришло ему в голову несколькими днями раньше: – Вот что думаю, бояре. Нужен нам свой царь, природный. Не лях и не швед…

– Так про то давно знаем, – усмехнулся Романов. – Только где нам царя-то взять? Мстиславский уже три раза от шапки Мономаховой отказывался. И Воротынский – тож. Кому ни скажи – все шарахаются, как от проказы…

– Пожарский бы мог… – сказал Мезецкий.

– Мог бы, – кивнул Шереметев, вытирая жирные руки рушником. – Токмо князь Дмитрий Михалыч, он же такой, как и ты, – прямой да честный. Упрется во что-то, не сдвинешь! Надо ему было царем стать, пока в Ярославле войско держал. Кто бы поперек слово молвил, а? У Пожарского и сила, и уважение. А он, как узнал, что Ходкевич на Москву идет, так и попер, как кабан. Вот голову-то и сложил.

– Не стал бы Пожарский в цари лезть, – уверенно заявил Романов.

– А ты откуда знаешь? Он что – докладывал? – едва ли не в один голос спросили Шереметев и Мезецкий.

– Ну, он-то не докладывал, положим, – неопределенно хмыкнул Романов. – Так от других слыхал. Князь Пожарский-де человек правильный, хочет, чтобы царя Совет всей русской земли избрал. Ну а кого Совет изберет – того и изберет.

– Того изберет, на кого Пожарский пальцем покажет, – хохотнул Шереметев. – Как с Шуйским было – собрал Василь Иваныч толпу, накормил-напоил допьяна да денег дал, чтобы громко орали – в цари, в цари!

– А вот скажи-ка ты мне, Даниил Иванович, князь Мезецкий… Если тебе шапку Мономахову предложат – возьмешь? – посмотрел Романов на окольничего.

– Взял бы, – не колеблясь ни минуты, ответил Мезецкий. – Не из-за тщеславности бы взял, а из-за того, что надоело безвременье это. Смута сплошная! Живем, как не знаю кто… В Москве уже и помолиться некуда пойти. Не Третий Рим, а второй Содом с Гоморрой… Взял бы, да «бы» мешает… – вздохнул князь. – Ежели у меня бы сын был, то взял бы я шапку. А у меня дочь. Марии моей тридцать скоро. Рожать-то не поздно, да родит ли парня? Разводиться не хочу… Другой мне такой не сыскать. Я помру, а что потом? Опять заваруха, Смута? Или с девчонкой моей, как с Ксюшкой Годуновой… Нет уж, царь должен таким быть, чтобы и дети его царями оставались.

– Вишь, какой ты у нас правильный, – покачал головой Иван Романов. Не то – осуждающе, не то – одобряюще.

– Уж какой есть, – сказал Мезецкий и, выжидательно посмотрел на сотрапезников: – Ну что, бояре, еще по ковшичку? Мне ехать нужно…

– Подожди, Данила Иваныч, – загадочно улыбнулся Романов. – Выпить-то выпьем, но ехать-то пока погоди… Разговор-то только начался.

Мезецкий в два глотка опустошил ковшик с брагой и с интересом посмотрел на Ивана Никитыча. Тот, однако, не спешил. Разгладил усы, бороду, крякнул.

– Ну, не томи князя, говори, – сказал Шереметев.

– Ладно, – махнул рукой боярин Романов. – Хотел я попозже поговорить, да так уж вышло. В общем, решили мы с Федором Иванычем племянника моего Мишку Романова в цари ставить.

– Мишку? – удивился Мезецкий. – Так ведь предлагали уже. Ты ж, боярин, помнится, сам против был, когда владыка Филарет сына своего в цари предлагал…

– Было, – махнул рукой Романов. – Знаешь, как брат… митрополит Филарет на меня лаялся? Пообещал, что если Мишку царем нарекут, за такое предательство он меня обратно в воеводы пошлет – не в Козельск, а в Каргополь али еще подальше. Ну, потом охолонул малость и поехал с тобой королевича на царство звать. Вот, четвертый год у ляхов сидит.

– Мы так и эдак прикидывали, кого царем делать, – вступился боярин Шереметев. – Некого. Мстиславский с Воротынским наотрез отказались. Из Рюриковичей, почитай, никого и не осталось. Те, кто жив, либо стары уже, либо молоды, либо невесть где пребывают. Ну, Мосальские есть. Хочешь Ваньку Мосальского в цари?

– Вот уж кого не надо, того не надо! – фыркнул Мезецкий, представив себе на престоле длинного и сварливого Ивана Мосальского.

– То-то, – подмигнул Иван Романов и шепотом спросил: – А скажи-ка мне, Рубца-то, князя Мосальского, воеводу вора тушинского, не ты ли добил?

– Н-ну… врать не буду, поначалу хотел… – протянул Мезецкий. – Но он же к нам с раной в боку попал, неловко было добивать-то. Да и руки я о него пачкать не хотел.

– Но мешать не стал! – захохотал Романов.

– Не стал, – согласился князь. – Но я как хотел сделать, – попытался объяснить Мезецкий, – лекаря ему прислать, вылечить, а потом на первом бы суку и повесить…

– Вона… – с пониманием сказал Шереметев. – Никак Ксюшку Годунову Рубцу не мог простить?

– Не мог, – кивнул Мезецкий и, опустив голову, глухо сказал: – Царевна славная девушка была. А этот… князь… мало того, что сам снасиловал, так еще и Лжедмитрию отдал… Я-то все понимаю, ну, попалась девка в запале, сам не без греха… Но зачем же Лжедмитрию-то подкладывать? Лучше бы убил, честнее было…

– М-да, – помотал головой Иван Никитович. – Вот про то и говорю – прямой ты князь, слишком прямой. Ну да ладно. Так что про Мишку-то скажешь?

– А что сказать? – пожал плечами Мезецкий. – Не хуже других прочих. А может… – задумавшись, загорелся вдруг князь, – может… даже и хорошо, если Мишку Романова в цари. С одного боку, ничем себя не замарал, молодой еще. С другого – покойной царицы Анастасии Романовны, законной жены Иоанна, родич.

– И племяш царя Федора, Царство ему Небесное! – поднял вверх указательный палец Шереметев.

– Боярство за Мишку встанет, – продолжал рассуждать Мезецкий. – Вон, вы – Иван Никитыч да Федор Иваныч…

– И Салтыкову с Бутурлиным мы родичами доводимся, – подхватил Романов. – Салтыков-то, он хоть и труслив, но ежели поприжать… Да и Мишка ему по сестрице племянником приходится. Воротынский с Куракиным – они тебя, Данила Иваныч, уважают, послушают.

– Плохо только, что митрополит в плену… – заметил Данила Иванович.

– Ну, это как посмотреть, – улыбнулся Романов. – Может, оно и хорошо, что братец-то мой в Литве… На Москве-то его побаиваются. Крутенок Филарет, ох, крутенок. А про Мишку-то, что скажут – мол, молодой, да без батьки, всяк его объегорит… Верно?

– Погодь, погодь, Иван Никитыч, – спохватился Данила Иванович. – Это как же получается-то? Сели мы тут втроем, бражки выпили, да и решили по пьяному делу – мол, хотим Михайлу Романова на престол возвести… Нелепо как-то…

– А ты, Даниил Иванович, как бы хотел? Чтобы, значит, небеси разверзлись, да хор архангелов вострубил? – хохотнул Шереметев.

– Стало быть, решили, Мишу в цари… – рассеянно кивнул князь. – Это который у нас по счету будет?

– Можно и посчитать, – солидно выдохнул Шереметев и, расправив здоровенную, как лопата, ладонь, стал загибать пальцы: – Вот, стало быть, первый – крулевич Владислав, – зажал боярин мизинец, – второй – круль Станислав, – зажал безымянный, – Ивашка-воренок, Маринкин сынок, что в Астрахани сидит, – это третий, – сжал боярин средний палец, – Густав-Адольф Шведский – а может, брат его, Карл, которому Новгород с городами прочат, – пошел в ход указательный палец, – в Архангельском городке, два младших короля сидят, аглицких – ладно, их за одного посчитаем… Во! – потряс боярин сжатым кулаком. – Пятеро царей! А Мишка шестым будет….

– А хана татарского, что Казань захватил, посчитал? – поинтересовался Романов. – Нет? Он ведь тоже – как там его – Егирбей, Тамирбей? – ханом Казанским, «царом» русским себя объявил… Стало быть, на сегодня шесть царей на Руси. Мишка седьмым будет.

– Седьмой… А надобно, чтобы Михайло был не седьмым, а первым! Первым и единственным! – изрек Шереметев.

– Ну, как нам из него единственного царя сделать? – спросил Мезецкий.

– А как его сделаешь? Воевать надо, – пожал плечами боярин Романов. – По другому-то никак…

– Воевать-то, оно понятно, – вздохнул Данила Иванович. – Только где людей брать, оружие? Про деньги-то уж и не говорю… А тут ведь, господа бояре, еще одна загвоздка имеется… Князь Дмитрий Михалыч Пожарский великого ума был человек. Если бы он, с Мининым своим, сам по себе воевал – кто бы его послушал? С ним грамота была, патриаршая. Святейший Ермоген на войну звал супротив поляков. А мы? Как мы войско-то в бой поведем?

– А что – мы? – хмыкнул Романов. Помешкав, внимательно посмотрел на Мезецкого: – Не мы, князь Даниил Иванович, а ты…

– Что – я? – опешил князь.

– А то, что войско против ляхов ты поведешь…

– А почему я? – удивился князь.

– Ну, кому же еще? – как о само собой разумеющемся ответствовал боярин Шереметев. – Роду ты древнего. Изменников среди Мезецких отродясь не было. И сам ты всем законным государям честно служил. Годуновых не убивал, Василия Шуйского в монахи не ставил, вору тушинскому за боярскую шапку не кланялся. За Пожарским не пошел, так и против Земского войска не бился. Воевода ты добрый. Я ж тебя в деле-то видел, не забыл? Теперь же сам супротив ляхов встал. Думаешь, Струсь забудет? А про ляхов, тобой убиенных, завтра по всей Москве станет известно… Мы-то с Иваном Никитычем, в случае чего, отовремся… Ну, ехали домой, а тут ты…

Боярин Романов неспешно нацедил всем по ковшику и сказал:

– Машку твою с дочкой я на свой двор возьму. Вон, крест, – сотворил боярин крестное знамение, – как за своими детьми глядеть буду… Лучше, коли прямо сейчас за ними и пошлем, а не то отправит пан Струсь-Гусь терем твой жечь. Давай-ка, посылай холопа – пущай Марья собирается. Ну а ты, князь, холопов своих забирай да из Москвы съезжай.

– Куда мне съезжать-то? – недоумевал князь.

– Как куда? – усмехнулся Романов. – Вначале в вотчину свою. Народ возьмешь – кому оружие можно дать да на коней посадить, зерно у мужиков вытрясешь. Ну а мы с Федор Иванычем деньги, какие сумеем, для войска соберем.

Князь Мезецкий сидел, будто мешком ушибленный. Все, что говорили бояре, было и неожиданно, и желаемо… А ведь правы Романов с Шереметевым – на Москве ему оставаться нельзя. Но становиться новым Пожарским? Нет, Пожарским ему не стать, да и не надобно. Чем он, князь Мезецкий, хуже?

– Холопов дадите сколько-нибудь? – спросил Мезецкий.

– Хм… Сколько-нибудь… – задумался Романов. – Ну, с десяток дам. Больше не проси.

– А я пятерых, не обессудь, – прикинув, сказал Шереметев. – У меня их и так только тридцать душ осталось.

– Я тебе мужика дам, – сказал Романов, хитренько посмотрев на князя: – Он тебе тыщу боевых холопов заменит.

– Это что за богатырь? Никак, Илью Муромца мне сватаешь?

– Лучше, – совершенно серьезно сказал Иван Никитович. – Я тебе Кузьму Минина дам…

– Минина? – удивился князь. – Так его ж Ходкевич приказал на кол посадить…

– Так, помнишь, Димитрия-царевича первый раз в Угличе зарезали, потом в Кремле палками убили да сожгли, потом еще раза два убивали… А он, стервец, живехонек да здоровехонек…

– Это как понимать? – воззрился на Романова боярин Шереметев. – Я ж сам видел, как Кузьму на кол сажали…

– Ну, всяко бывает… Может, Кузьму верные люди из темницы выкрали, а ляхи, кого ни попадя, на кол и посадили?

– Никитыч, ты бражки не перепил? – озабоченно спросил Шереметев. Иван Никитыч, прищурив левый глаз, погладил бороду и раздумчиво произнес:

– Решил я как-то на торжище заехать. И чего вдруг решил, хрен его знает? Уж и не упомню, когда там последний-то раз и был… Ну, идет торговля – ни шатко ни валко. Мужички сено продают, редьку с хреном, кошек драных заместо зайцев, а москвичи – все больше обноски да разную дрянь, что ляхи разграбить не успели. Ну, там еще и наемники струсевские толкутся – тоже чегой-то приволокли… Подходит ко мне один такой – хорунжий, али кто там у них? Ну хрен-то с ним… Морда небритая, перегаром разит. Вот, подходит и грит: «Купляй, пан, валиске – дешево отдам»… Я-то хотел уже его на хрен послать. Знать не знаю, что за валиске такое…

– Валискэ – по-польски сундучок такой, с ручкой, – перебил боярина Мезецкий, начинающий терять терпение от рассказа. Да и Шереметев еле сдерживал зевоту.

– Во-во, сундучок с ручкой, – кивнул боярин, как бы не заметивший недовольства собеседников. – Сует он, стало быть, мне под нос сундучок и говорит – една талер! Глянул я на валиску ту, а там, с самого крайчика, печать сургучная стоит, а на ней – мужик в кресле, а рядом с мужиком – кувшин с узким горлом – амфора греческая. Тут-то меня и пробило… Говорю – а внутри валиски твоей ничего не было? А он крышку открыл, а там, внутри – грамотки всякие и печать… А на печати – тот же мужик с амфорой. Смекаешь?

– Мужик с амфорой? Ну и что? – недоуменно переспросил Шереметев. – Ну, хоть с амфорой, хоть – с горшком ночным…

– Погоди-ка… – заинтересовался вдруг Мезецкий, вспоминая, где он видел такое тавро… – Это не та ли печать, которой Кузьма Минин земские указы заверял?

– Вот! – вздел Иван Романов вверх указательный перст. – Она самая и есть! А еще грамотки есть, на которых подпись покойного патриарха. Ну, те самые, в которых Ермоген призывал Москву освобождать да ляхов взашей гнать! Есть у меня на примете толковый мужик. Вот, будет тебе Минин…

– Мать вашу так… – выругался Федор Шереметев. – Че на белом свете-то творится! Ляхи с казаками поддельных царей на престол сажают, а тут цельный князь Рюрикович да два боярина древних родов поддельного мужика в земские старосты ладят.

The Moscovie company of the merchants adventurers [11]11
  Московская компания английских купцов (англ.).


[Закрыть]

– Присаживайтесь, джентльмены, – поднял бритую голову сэр Хонтли, суровый старик в черном суконном камзоле с простым холщовым воротником. Если бы не массивная золотая цепь, первого директора Московской компании можно было бы принять за пуританина.

Оценив место, на которое им предлагали сесть, Джон Меррик обменялся взглядом с Уильямом Расселом и мысленно поздравил себя с повышением. Семь лет назад им, простым подмастерьям, что блюли интересы компании среди льдов и медведей, полагалось место на откидных табуретах у стены. Четыре года спустя, выучив тяжелый, как свинец, и подвижный, как ртуть, язык и завоевав доверие московитов, они получили звание агентов и право сидеть на табуретах. Теперь под задницы вице-королей были приготовлены стулья. Возможно, когда-нибудь они дорастут и до кресел! Впрочем, Джон не обольщался. Это в Московии он управляющий компании, в его подчинении десятки агентов, а в этой гостиной, предназначенной для совещаний, они с Расселом, первым помощником, всего лишь наемные работники, не имевшие права распоряжаться прибылью. Разумеется, патент на пост вице-королей Московии, выданный год назад первым лордом королевства, чего-то стоил, но – не здесь… Стоит директорам проявить сомнение в надлежащем почтении к интересам компании, и Его Величество отзовет патент и передаст его тем, на кого укажет главный директор и его помощники – губернаторы. Да что губернаторы! Иаков прислушается к мнению даже четвертого консула. После того как король распустил парламент, отказавшийся дать ему субсидии, он был вынужден торговать титулами, чтобы свести концы с концами. Король слишком нуждался в деньгах, чтобы ссориться из-за пустяков с одной из могущественных компаний, которая не протестует против пошлин на ввозимые товары.

Длинный зал, который Меррик по-московски назвал бы «палатой», украшен гербом компании: щит, поделенный на две части. В верхнем поле помещены две розы, между которыми пристроился добродушного вида лев, а в нижней части – трехмачтовое судно, похожее на итальянскую каравеллу.

За длинным столом, на котором не было ни деловых бумаг, ни, упаси господи, выпивки и закуски (как это было бы у московитов), сидели семеро мужчин в возрасте от сорока до семидесяти лет: первый директор, два губернатора и четыре консула. Словом, все руководство компании, что тридцать лет успешно торгует с далекой и загадочной Московией. Нужно отдать должное тем местам – дикие, равно как и сами московиты, но безумно богатые. По мнению сведущих людей, Московская компания в скором времени будет уступать только Ост-Индской. Московия не приносила таких прибылей, как торговля сахарным тростником, хлопком и табаком, спрос на который повышался все больше и больше. Но все же, все же… Торговля с варварами давала то, что не могли дать другие колонии. Воск и мед, китовый жир и ворвань, соленая рыба и меха, железо, пусть и скверное, но дешевое, приносили огромные барыши! Но и они не могли сравняться с русским лесом, пенькой и коноплей!

Королевство с каждым годом спускало на воду все больше и больше кораблей. А как спустить судно без вологодских канатов, колмогорской парусины, а самое главное – из чего делать корабли, если не из русских сосен? Спрос на пеньку и лес рос со страшной силой. Скоро их потребуется еще больше, потому что Голландия, вместе с которой королевство растерзало Испанию, возомнила о себе слишком много! Не случайно, что в составе двухсот семи акционеров компании было шесть лордов, двадцать два рыцаря и тринадцать эсквайров.

– Итак, джентльмены, мы пригласили вас, чтобы узнать, почему вы свернули свою деятельность в Москве? – сурово поинтересовался сэр Хонтли.

– Сэр Хонтли, в своих отчетах я излагал причины, вынудившие нас покинуть Москву, – недоуменно ответил Меррик.

– Я не привык повторять… – сжал пальцы в кулак директор, посмотрев на вице-короля как на вошь…

– Господин Меррик, мы читали ваши отчеты, – вмешался в разговор лорд Хэрриот – один из двух губернаторов, второе лицо после главного директора. – Но в письмах невозможно рассказать обо всем. Поэтому хотелось бы выслушать вас лично!

– Главная проблема – отсутствие крупных поставщиков товара в самой Москве, – принялся излагать Меррик. – Вести торговлю в столице Московского государства – если она еще столица? – крайне невыгодно. За последние годы московиты так обнищали, что не могут себе позволить покупать ни сукно, ни олово. Оружие и свинец они готовы брать, но по крайне низким ценам. Шесть лет назад мы продавали мушкет за двадцать фунтов и три шиллинга, а теперь московиты готовы платить лишь сорок рублей – то есть пятнадцать фунтов.

– Странно, – удивился Френсис Грин, третий консул компании. – Обычно во время войны цены на оружие поднимаются.

– Это так, – кивнул Меррик. – Но на Московии иная ситуация. Их монеты, похожие на рыбьи чешуйки, чеканят из привозного серебра. Во время правления ложного царя Дмитрия половина русского серебра ушла в Польшу, а при царе Шуйском, который нанимал шведских наемников, – в Швецию. Стоимость серебра вздорожала, покупная способность копейки стала выше. Кроме того, в Москве нам изрядно докучали поляки.

– Поляки? – изумленно поднял голову один из директоров – адмирал Ротфельд, чернявый и длинноносый, с кожей, выдубленной морскими ветрами Вест– и Ост-Индий.

– Полковник Струсь – комендант Москвы, считающий себя наместником королевича Владислава, требовал от компании уплаты пошлины в двойном размере. Наши увещевания, что царь Иван разрешил компании беспошлинную торговлю, на него не действуют.

– Наглец, – покачал головой Ротфельд. – Следует прислать к берегам Речи Посполитой парочку кораблей.

Меррик не стал объяснять, что парочка кораблей у берегов Речи Посполитой не сможет помочь московской торговле, но спорить с адмиралом было бессмысленно, потому он продолжил доклад:

– Отпускать товары в кредит опасно из-за непредсказуемости политической ситуации и высокой смертности аборигенов. Потому нам пришлось вывести из столицы все нереализованные товары и оставить там минимальный штат – агента и двух подмастерий, которые поддерживают порядок и не позволяют захватить резиденцию. Два года назад из-за нападения разбойничьего отряда некого Лисовского мы потеряли резиденцию компании в Вологде. Таким образом, основная работа происходит в Архангел-Сити и Колмогорах. Однако нам удалось сохранить общий паритет – за минувший одна тысяча шестьсот тринадцатый год выручка компании составила двадцать тысяч фунтов. Кроме того, мы отправили товара на тридцать пять тысяч фунтов…

– Ближе к делу, – перебил главный директор. – Меррик, не нужно излагать общеизвестные истины. Чтобы проверить дебит и кредит, не стоило вытаскивать вас из Московии – это чересчур накладно для компании. Я проверил все документы. Безусловно, прибыль налицо. Однако вам не для того вручили патент вице-королей, чтобы вы лично занимались торговлей. У вас достаточно опытных агентов, которым можно перепоручить текущие дела. Меня интересует, насколько далеко вы продвинулись в подчинении северной части Московии английской короне? Помнится, именно вы, Меррик, выдвинули этот проект.

Джон подавил проклятия, которые отпускал уже второй год. Да, именно он, управляющий компании, подготовил проект, предусматривающий превращение территории от Северной Двины до Вологды в английскую колонию. Ну, если откровенно – это был проект капитана Чемберлена, который уступил его за десять талеров (отважный наемник из отряда Делагарди проигрался в пух и прах!). Зато именно он, Джон Меррик, извлек из полупьяной идеи рациональное зерно и оформил мысли на бумаге! Именно он сумел убедить показать проект королю Якову! И он был вправе ожидать, что получит место в правлении компании… Разумеется, на должность консула или губернатора Джон не претендовал, но место ассистента сумел бы занять по праву. А что он получил взамен? Возвращение в Московию, где идет война, и титул вице-короля, который пришлось разделить с Расселом. Уильям – неплохой малый, не пытается пререкаться с управляющим, но у Меррика было опасение, что должность «двуглавого» вице-короля учредили лишь для того, чтобы один присматривал за другим. Что же, политика «разделяй и властвуй» действует не только в отношении туземцев. Помнится, первый министр, лорд Сесил, выдавая патент, пошутил: «Наша колония в Московии будет иметь любопытный герб – русский орел под сенью британской короны. Ну а раз русский орел двуглавый, то одного вице-короля будет мало!»

– Нам удалось начать строительство второй канатной мануфактуры в Колмогорах. Надеюсь, к нашему возвращению она будет работать. Мы не стали согласовывать свои действия с московитами, и, естественно, местный воевода выразил свое недовольство. Кроме того, начали вырубку леса. К сожалению, для работы приходится использовать солдат, потому что туземцы отказываются валить лес даже за большие деньги. Колмогорский воевода заявил, что прикажет нас утопить. Думаю, если бы у воеводы было больше людей, он отдал бы такой приказ. Но все стрельцы, имевшиеся в его распоряжении, ушли воевать со шведами. Я не рискнул смещать воеводу, потому что это вызвало бы волнения в народе.

– А что, Московия опять воюет со шведами? – удивился сэр Френсис. – Кажется, они заключили мир, а король Швеции продал московитам огромное войско. Как имя русского генерала, что командовал войском? От названия какой-то птицы… Скопа… Племянник царя… Слышал, что он искусный полководец…

Консул отстал от жизни на четыре года. За это время Скопин-Шуйский, командующий войском, успел освободить столицу от армии очередного Лжедмитрия и умереть от яда, которым его попотчевали на пиру. Разумеется, высказывать вслух свое удивление Меррик не стал, а лишь дипломатично пояснил:

– Дело в том, сэр, что шведы рассорились с московитами. Генерал Делагарди, командовавший наемниками, ушел вместе с армейской казной и захватил Новгород, Орешек, Ладогу, Ивангород…

– Вот как! – приятно изумился Хонтли. – Это значит, что московиты окончательно потеряли выход в Балтийское море. Стало быть, у них остается только порт на Белом море, который мы можем держать под контролем… Не так ли, адмирал?

Вместо адмирала Ротфельда отозвался Хэрриот. Мягко улыбнувшись и тряхнув длинными волосами, завитыми по последней моде, лорд изрек:

– Боюсь, сэр Хонтли, утрата выхода в Балтийское море может нам дорого стоить.

– Каким образом? – удивился первый директор.

– Сэр Хонтли, разве вы не знакомы с историей Московии?

– У меня нет времени, чтобы интересоваться историей! – отрезал главный директор. – Мне достаточно стишков, что писал когда-то предшественник Меррика. Как там писал?

 
Земля покрыта лесом и неплодородна,
Песчаных много почв, пустых,
которые к посевам непригодны,
Однако хлеб растет,
но чтобы зерно не захватили холода,
весь урожай здесь убирают раньше времени всегда!
 

– процитировал директор строки из послания Тубервиля, агента компании в царствование Ивана Грозного.

– Стихи неплохие, но главному директору компании не следует черпать знания из стихов тридцатилетней давности, – усмехнулся лорд Хэрриот.

Директора притихли. Лорд, имевший акций не меньше, нежели Хонтли, мог позволить себе подобный выпад. При этом его апломб имел и другую основу – родословная лорда Хэрриота, седьмого виконта Сазерчестера, уходила к временам Вильгельма Завоевателя, а Хонтли, происходивший из рода малоимущих джентри, получил титул баронета, заплатив в королевскую казну тысячу восемьдесят фунтов стерлингов – сумму, на которую можно снарядить небольшой корабль. Впрочем, долгие годы директорства позволили бы Хонтли раскошелиться и на титул виконта.

Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Меррик сказал:

– Да, джентльмены, земли там действительно неплодородны. Зерно приходится закупать в Тотьме и Вологде. Однако по берегам Северной Двины есть прекрасные пастбища, где туземцы разводят коров. По моим сведениям, они вывели новую породу скота, которой нет ни на Британских островах, ни в Европе.