Текст книги "Андерманир штук"

Автор книги: Евгений Клюев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

22. ЕСЛИ УЧЕСТЬ, ЧТО Я НЕ СУЩЕСТВУЮ

Мать честная, курица лесная!.. Именно так – образно – и подумал Владлен Семенович, вглядываясь в длинный светлый коридор, начинавшийся сразу за дверью и сильно напоминавший больничный. У истока этого коридора, видимо, как раз и должна была сидеть Лотта Ввеймаре, но не сидела. Напоминала о ней только растянутая по вертикали кофта цвета уныния, повешенная на спинку стула так продуманно, что каждой из пол по обеим сторонам стула не хватало до паркета одинаково маленького количества сантиметров. «Умеет кофты вешать!» – восхитился автором этой бытовой композиции Владлен Семенович, сжался в комочек, чтобы не слишком бросаться в глаза, и бесшумно покатился по коридору.

Бросаться в глаза было, правда, некому: коридор пустовал. Осторожно продвигаясь вдоль закрытых дверей по обе его стороны, Владлен Семенович удивлялся отсутствию у сотрудников института – и-н-с-т-и-т-у-т-а м-о-з-г-а! – всякого стремления к рациональной организации труда: ни на одной из находившихся в поле его зрения дверей не было указано ни имени, ни должности размещенного за ней лица – только порядковый номер кабинета. «Как они тут находят друг друга, ума не приложу!» – откровенно признался себе Владлен Семенович, причем в тот самый момент, когда два человека в синих халатах повезли нечто, напоминавшее операционный стол с водворенным на него телом, из одной произвольно взятой дальней двери в другую произвольно взятую дальнюю дверь. Владлен Семенович людьми в синих халатах замечен, слава Богу, не был – он перекрестился и осторожно покатился дальше, размышляя о том, в какую бы из дверей закатиться, чтобы уж не прогадать. Ему мечталась, например, сумрачная научная лаборатория (полки вдоль стен, полные прозрачных склянок с трепещущими в них посетительскими мозгами), но отнюдь не улыбалось закатиться в какую-нибудь пошлую библиотеку. Поэтому он укатывался все дальше и дальше, между тем как коридору, казалось, конца не было.

Постепенно Владлен Семенович начинал понимать, что институт мозга и НИИ четвертичного рельефа суть одно и то же учреждение, занимающее почти весь первый этаж восьмиподъездного дома. И, видимо, не только первый этаж, но и подвал: на пути то и дело встречались перекрестки, причем по обеим сторонам каждого перпендикулярного коридорчика были видны ступени, ведущие вниз. Незваный гость чувствовал себя попавшим в подземный город и время от времени испытывал удушье, несмотря на то, что находился только на верхнем уровне сколько-то-уровневого помещения.

Устав катиться, Владлен Семенович остановился, набрал в легкие побольше воздуха и неслышно, как он умел, приоткрыл одну из дверей. За дверью обнаружилась одинокая дама с закрытыми глазами – из «посетителей». Он еще раньше обращал на нее внимание: тучная, что твоя нива, дама эта, почти не умещавшаяся в глазке, приходила в институт приблизительно раз в месяц. Сейчас она сидела в каком-то страшном кресле, напоминающем электрический стул, и производила впечатление, мягко говоря, не живой. Приглядевшись, Владлен Семенович заметил, что дама все-таки жива и дышит, воздал хвалу милосердному пока Богу и снова вышел в коридор. Прямо навстречу ему вывернулся откуда-то один из сотрудников, тоже старый знакомец, волк, но он, как ни странно, вообще не обратил внимания на Владлена Семеновича, словно тот был невидимым. Владлен Семенович даже обернулся вслед: не опомнится ли, дескать, торопыга и не удивится ли… – ничуть не бывало!

Тем не менее, едва ли следовало искушать судьбу – и на скрип двери впереди Владлен Семенович, бесшумно юркнув в как раз подвернувшийся коридорчик, спустился на уровень ниже. Уровень был, может, и не последним, однако Владлен Семенович на исследование вертикалей не решился и осмотрелся пока по горизонтали. Подвал оказался оборудованным какой-то сложной техникой с разноцветными лампочками, которые, вроде бы, не нуждались ни в чьем неусыпном контроле и беспечно перемигивались в приятной полутьме. В их обществе Владлен Семенович немножко успокоился, но ухо продолжал держать востро: исключать возможность внезапной встречи с подземным стражем было никак нельзя.

Он двинулся вперед, решив не сворачивать: ему хотелось дойти до замурованной стены и убедиться в том, что институт мозга и есть НИИ четвертичного рельефа – или наоборот. Однако не сворачивать не получилось: коридор начал петлять и явно уходил вправо, непосредственно перед этим вдруг опустев от оборудования. Пребывание здесь утратило смысл: смотреть оказалось совершенно не на что. Подземелье напоминало бункер, сооруженный на случай войны или стихийного бедствия. Переходов на более низкие уровни, о которых размечтался было Владлен Семенович, вроде, не наблюдалось. Он отправился назад, но, дойдя до третьего перекрестка, засомневался, здесь ли сворачивал… Постепенно становилось понятно, что так уж совсем просто найти обратный путь не удастся. Владлен Семенович постепенно начинал взмокать. Как-то вдруг само собой вспомнилось, что он пенсионер… в сущности, старик.

Весь потный, в-сущности-старик метался по подземному лабиринту, пока ситуация не разрешилась, прямо сказать, вульгарно: в одном из коридорчиков обозначилась на стене белая табличка с черной надписью «Пожарный выход» и красной стрелкой внизу, показывавшей вправо. Двигаясь по стрелкам, он в конце концов оказался у двери, запертой на массивную железную задвижку, причем с его стороны. Взявшись за нее, Владлен Семенович сразу ощутил: задвижка хорошо смазана и без труда поддается… Осталось приготовиться к худшему – за дверью могло оказаться что угодно.

Оказалась за дверью всего-навсего обледеневшая каменная лестница, которая вела наверх. В клетчатой рубашке с короткими рукавами и рваных трениках василькового цвета Владлен Семенович вышел в незнакомый двор. Температура окружающей среды была явно не весенняя, градусов 15, минус. Кругом снег. Время – обеденное. Пришлось затрусить на месте, изображая из себя этакого… пенсионера-бегуна – знать бы еще ему, в какую сторону направиться! Ай, да ладно, побежал налево и, обогнув дом, оказался на улице. Мороз щипал… ну, все понятно.

Улица была пустой и незнакомой вообще. Владлен Семенович снова выбрал левый уклон и, изображая бег (бежать… как бежать – было трудно: одышка), направился вперед. Улица оказалась длинной, ни на одной из сторон не обозначенной и ни с какой другой не пересекающейся. «Елки-палки, я хотя бы в Москве или нет?» – все больше отчаивался Владлен Петрович, понимая, что замерзает всерьез. Ничего не оставалось, как устремиться к первому попавшемуся подъезду и позвонить в первую попавшуюся дверь.

– Кто там? – У-у-у… тут определенно никаких шансов: голос женский, пенсионный. Я бы на ее месте не открыл, что бы ни сказали.

– Меня зовут Владлен Семенович, и я… я потерялся. Я раздет…

– Интересно! – правдиво прозвучало из-за двери, и дверь приоткрылась, задержавшись на цепочке. Над цепочкой были седые букли и чуть подведенные черным глаза цвета речной воды. Женское лицо производило впечатление не то чтобы состарившегося – скорее, какого-то пергаментного, ветхого.

– Ну и вовсе Вы не раздеты… – разочарованно протянули из-за двери. – Вы одеты. Только очень легко.

– Пустите меня, пожалуйста, я вот-вот простужусь… уже простудился.

– Насовсем пустить? – уточнили из-за двери.

– Нет-нет, – крикнул Владлен Семенович, – всего на несколько минут, я вызову такси и уеду.

– А у меня телефона нет… от меня Вам такси не вызвать. Тут автомат около дома, мы по нему обычно звоним.

– Тогда две копейки дайте мне, пожалуйста, – откровенно уже стуча зубами, тихо попросил Владлен Семенович.

– Вы бедны? – посочувствовали из-за двери.

Владлен Семенович отвернулся от речной воды и направился к выходу из подъезда с намерением сесть на лавочке около дома и замерзнуть насмерть.

Так что даже и не спрашивайте, как и почему он уже минут через пятнадцать оказался завернутым в одеяло и сидящим у стола.

– Выпейте водки и закусите пастилой, – услышал он. Рука с идеально подстриженными ноготочками подвинула к нему почти доверху наполненный водкой граненый стакан и розетку с желтоватой пастилой. – Могу еще предложить варенья, крыжовенного.

– Нет, – прохрипел Владлен Семенович. – Пастила – это к водке самое оно.

– Вы не подумайте только, что я Вас спаиваю, – зависло в воздухе. – Просто всегда, чтобы избежать простуды, лучше выпить. Кстати, Вы мне представились, а я Вам – нет. Меня зовут Софья Павловна Королева.

– Очень приятно.

– Вы далеко отсюда живете?

– Я не знаю, где я сейчас… – Владлен Семенович покосился на глухую оконную штору.

– Ладно, потом сообразим. Видимо, Вам надо принять горячую ванну с горчицей, не то воспаление легких заработаете. В нашем возрасте это опасно. Я пойду воды налью.

– Спасибо Вам. А Вы… Вы разве не спросите меня, как я оказался в таком положении?

– Нет, – уже от двери ответила Софья Павловна. – Мне это безразлично.

Войдя в ванную, он увидел на стиральной машине коричневые вельветовые брюки, пуловер в тон брюкам и белую рубашку. Рядом с ними лежал толстый темно-синий халат.

– Это все от моего мужа осталось. И много чего еще осталось, верхняя одежда тоже.

Когда Владлен Семенович, облаченный во все мужнино, снова вошел в кухню, Софья Павловна, взглянув на него, вздрогнула и пробормотала: «Извините, ради Бога…»

– Это Вы извините, – поняв в чем дело, ответил незваный гость. – Я сейчас пойду уже. Вещи потом занесу при случае.

– Нет-нет, чаю выпейте и посидите немного, – запротестовала хозяйка. – Нельзя на мороз разгоряченным, Вы что!

Название улицы, на которой жила Софья Павловна, не сказало Владлену Семеновичу ровным счетом ничего.

– Неудивительно, – улыбнулась та. – Улицу нашу никто не знает… да и откуда бы, спрашивается? Название ее ни на одном из домов не указано, в справочниках она не значится – да и нигде не значится.

– Я тоже живу на улице, которая не значится нигде, – на 4-й Брестской… Но у нас, по крайней мере, в начале улицы название на первом доме стоит.

– Это все разные степени засекреченности, – кивнула Софья Петровна. – 4-я Брестская, видимо, где-то у Белорусского, там трудно совсем засекретить. А наш район – один из самых засекреченных в Москве, мы около Марьиной рощи находимся… гиблое место. Многие даже в уме повреждаются, – доверительно сообщила она, понизив голос. – Считают, что и их самих не существует. Я тоже на пути к этому.

– На пути к…

– К сумасшествию, – помогла ему Софья Павловна. – Пока муж был жив, мы еще друг друга как-то убеждали, что реальные, а теперь… теперь я в сомнении, но тут это у всех. Хотя, казалось бы, именно у меня сопротивляемость выше должна быть, как раз из-за мужа: мужу-то моему про такие засекреченные районы Москвы все было известно. По службе.

Из дальнейшего разговора, который затянулся до позднего вечера, выяснилось, что скончавшийся три года назад муж Софьи Павловны работал начальником первого отдела… неважно где, Владлен Семенович, да и какая теперь кому разница. Таких, как муж, и поселяли на засекреченных улицах, или чаще – в засекреченных районах Москвы, состав населения которых тщательно контролировался… Вы ведь понимаете, Владлен Семенович, Вы и сами на засекреченной своей улице не случайно, наверное, оказались. Ну, вот видите, участковый помог – доверяет Вам, значит, да и как не доверять, когда имя у Вас Владлен, понятно же…

Владлен Семенович про имя смолчал, но признался, что на 4-ой Брестской он, вообще-то, новенький.

– Наверное, раз новенький, не вполне Вы там себя хорошо чувствуете, правда ведь? Вы там хоть разговариваете с кем-нибудь?

Владлен Семенович рассказал о Соколовых, об Иване Петровиче.

– Никакой он не Иван Петрович, имя явно придуманное! – рассмеялась Софья Павловна. – И Соколовы – придуманная фамилия: больно нейтральная. Да в таких местах под своими именами и не живут.

– Я под своим живу, – не по делу встрял Владлен Семенович, с осторожным состраданием взглянув на Софью Павловну.

– Не бойтесь обидеть меня, – поспешно сказала она. – Я же сама предупредила Вас, что нахожусь на пути к сумасшествию. Да и Вы на том же пути, об заклад бьюсь. Только Вы в самом начале пути…

А ведь точно!.. И Владлен Семенович рассказал ей о своих наблюдениях за 4-й Брестской, о людях, словно избегающих жить, о двух НИИ в его доме.

– Вот-вот, – кивала Софья Павловна. – Но на самом деле все это, конечно, абсолютно не так, как Вы рассказываете. На самом деле, 4-я Брестская, хоть и засекреченная, – вполне нормальная улица… только Вам, Владлен Семенович, уже начинает мерещиться всякое. Как и всем нам, из таких районов. А вот что касается Вашей истории про эти НИИ, то, извините меня, она – бред: Институт мозга, я точно знаю, совсем в другом месте находится. В общем, Вы бредите – и поверьте, я знаю, что говорю: сама брежу.

– Но как-то ведь я оказался здесь, у Вас! – воскликнул Владлен Семенович, упрямо не желая расписываться в собственной невменяемости.

– А почему Вы так уверены, что Вы здесь, у меня? – с интересом посмотрела на него Софья Павловна. – Это крайне сомнительно. Если учесть, что я не существую.

23. ПАЛ АНДРЕИЧ ПРОТРЕЗВЕЛ

Стыдно, стыдно, стыдно. Так говорил себе дед Антонио, но ничего не предпринимал. А должен был! Должен был, да все откладывал: куда откладывал? Словно в столбняке находился: собирался каждый день – и ни с места.

Что касается Льва, то Лев нес какую-то чушь – полную и окончательную, как победа социализма во всем мире. Будто бы в школе все до одного знали: Вера потому больше не учится, что уехала в Ленинград, к бабушке, где сейчас ее родители. Бабушка якобы болела – и там, в Ленинграде, собрались все родственники… А вот Вериной улицы, 8-й Песчаной, Лев, по его словам, не нашел. Песчаные улицы с номерами начинались 1-й и заканчивались 3-й Песчаной, дальше ничего не было.

– Как же это – «ничего», Лев? Не может быть, чтобы ничего!

– Да нет, улицы-то там и дальше есть разные… да только вот никаких Песчаных с номерами нету уже. С номерами только две, плюс просто Песчаная… Новопесчаная, имеется еще площадь Песчаная и Песчаные переулки, их тоже сколько-то, но они не в счет. А триста седьмой автобус, на котором мы тогда к Вере добирались, больше от метро «Аэропорт» не ходит.

– Триста седьмой оттуда и вообще никогда не ходил, насколько я помню…

– В тот вечер ходил! И мальчик еще в нем ехал, Эдик, который всех пассажиров пальчиком трогал! И Вера сказала, что она Эдика этого не впервые видела – он, будто бы, всегда всех трогает…

– Кто-то из вас… – из нас – с ума сходит, Лев. Закажи такси, таксист любую улицу сам найдет.

– Как таксист может найти то, чего больше нет? Я и в справочную звонил… не существует, говорят, такой улицы в Москве.

– Однако в тот вечер таксист ведь нас на нее привез!

– Вечер такой был, деда… особенный такой вечер. И Вера была, и 8-я Песчаная была. Но исчезли.

– Да как же исчезли-то, Лев?

– Как бабушка…

Наконец – после двухнедельного перерыва – Лев снова пошел в школу… слава Богу, что хоть это. А то деду Антонио неловко было бы в третий раз звонить завучу и рассказывать про головокружения, которые, дескать, теперь у Льва случаются постоянно, – не было у Льва таких уж постоянных головокружений. Лев просто оставался дома – словно чувствовал что-то… но как, как мог он чувствовать, когда неоткуда было ему узнать правду про деда Антонио? Старые большевики исключались: он с пристрастием допросил участкового врача о состоянии своего здоровья… – тот был спокоен, как дитя! А Митя, фронтовой Митя, под пистолетом ничего Льву не сказал бы.

Но сегодня Лев вернулся в школу – так что, даст Бог, перестраховщик он старый, этот дед Антонио!

Переждав полчаса после ухода Льва, Антон Петрович набрал справочную и минут десять поругался с телефонистской, пытавшейся втемяшить ему, что не мог, ну не мог он посещать кого бы то ни было две недели назад на 8-й Песчаной улице, ибо нету такой в природе. Была ли когда-нибудь раньше… да кто ж знает, гражданин? Может, теперь это улица Сальвадора Альенде, но вряд ли: вроде бы, та была раньше 7-я… Вот 2-я Песчаная теперь – определенно Георгиу-Дежа. Кто живет на Сальвадора Альенде 9, квартира 10?… а Вам кто нужен-то, гражданин?… Вот Вера Кузьмина там уж точно не живет, там вообще не Кузьмины живут!.. Нет, не могу сказать, кто живет. Во-первых, это не 8-я Песчаная, про которую Вы спрашивали, а Сальвадора Альенде, про которого… про которую Вы не спрашивали. Во-вторых, Вер Кузьминых в Москве десятки, если не сотни… Не-со-вер-шен-но-лет-ня-я? Несовершеннолетних, гражданин, в телефонных справочниках вообще не указывают! В милиции разбирайтесь… в отделе по делам несовершеннолетних.

Дед Антонио насилу отдышался после этой перепалки. Сердце колотилось, как… как два сердца! Надо было срочно переодеваться в выходное и ехать искать 8-ю Песчаную, потому что завтра у Льва могут опять начаться «головокружения», а послезавтра… послезавтра может не наступить. Переодеваться, стало быть, в выходное – и вперед.

Он заказал такси по телефону. Куда ехать… на 8-ю Песчаную, я покажу где.

Уже через двадцать минут ухмыляющийся таксист открывал переднюю дверцу явно полоумному пассажиру – по-вечернему одетому и надушенному старцу с портфелем… в белых перчатках (дед Антонио, Вы же не в цирк, ей-богу… вот уж поспешишь – людей насмешишь!).

«К Соколу!» – скомандовал старец так, как если бы командовал: «К Яру!»

Когда часа через полтора таксист отчаялся ездить по задворкам, дед Антонио отпустил его. На улице Сальвадора Альенде, которая действительно напоминала 8-ю Песчаную. Правда, в тот вечер, помнится, шел сильный снег, а сейчас ясно, морозно… эх, лучше б наоборот: может, запомнилось бы отчетливее! Надетое на деда Антонио выглядело – здесь, среди этих Песчаных – нелепей некуда: эко он забылся-то, облачаясь в «выходное», совсем рассеянным стал перед смертью. Вроде и в цирк уж сто лет как не ездил, а старые привычки к «выходному» определенного типа, гляди-ка, все живут. Устроить, что ли, представление прямо здесь? Вот, господа, андерманир штук, дурацкий вид – иллюзионист на снегу стоит! Ха-ха.

Дом 9 находился прямо перед ним и тоже как будто бы ничем не отличался от нужного ему по улице 8-й Песчаной. Может, 8-я Песчаная все-таки действительно называется теперь улицей Альенде… Дед Антонио поднялся на третий этаж первого подъезда – вот она, квартира 10. Та же дверь или нет – поди пойми: тогда он так волновался, что не до двери ему было… Нажал на кнопку звонка. И еще раз. И еще. Никто не открыл.

Такой шутки с собой дед Антонио не ожидал никак. Любое развитие событий было бы лучше этого. Он вдруг сразу сильно устал и, подложив под себя портфель, опустился на ступеньку лестницы, ведущей наверх. Сидеть здесь и ждать? Время какое-то совсем глупое, позднее утро. Если хозяева квартиры, кем бы они ни были, на работе, ждать придется часов шесть. А если это родители Веры, и они в Ленинграде… Посидев минут двадцать, дед Антонио решил было уже подниматься, однако увидел прямо перед собой красивую молодую женщину из квартиры 11: она собралась выходить, но, заметив его, остановилась в дверях. И не было в ней ни испуга, ни недоверия:

– Простите, Вы ждете кого-нибудь?

– Может быть, – честно сказал дед Антонио и отрекомендовался: – Антон Петрович. Фертов.

– Маша. Я могу Вам чем-нибудь помочь?

– Вы очень поможете мне, если скажете, как называлась ваша улица раньше. Потому что я совсем не уверен, что я оказался там, где мне хотелось бы оказаться.

– 7-я Песчаная. Она сравнительно давно стала улицей Альенде.

– Значит, я и в самом деле сижу не там, где надо. Мне 8-ю Песчаную вообще-то найти бы… это очень важно.

– Вижу, что важно, – улыбнулась хозяйка квартиры 11. – Вам только цветов не хватает – при таком параде.

– Это я сдуру, – сказал Антон Петрович, – сам не рад. Но в действительности все прозаичнее гораздо. Я по делу на 8-ю Песчаную, а не… не жениться, как может показаться. – И он развел руками: дескать, не судите строго безумного старика.

– Восьмая, восьмая, восьмая… – зашевелила губами Маша. – А Вы знаете, боюсь, что восьмой-то и нет никакой. Исчезают улицы…

– Как Вы сказали? – с испугом спросил Антон Петрович.

– Переименовываются, я имела в виду! – поспешила исправиться она. – Может быть, та, что идет параллельно нашей, и была когда-то 8-я Песчаная, но я не помню.

– А со старожилами знакомы какими-нибудь?

– С теми, которые на лавочках сидят? Это обычно и есть старожилы… но сейчас зима у нас, вот ведь незадача. Хотя, знаете что… тут неподалеку Пал Андреич живет, Мартынов. Смешной старикан такой, с отцом моим очень дружил. Вот кто Вам нужен: он сюда, на Песчаные, не то в тридцатых, не то в сороковых переехал! Я к нему свою младшую, Настю, на скрипку вожу. Жалко, пьет он… Ну что, хотите, провожу Вас к Пал Андреичу? Если он, конечно, еще трезвый… – Тут Маша улыбнулась и, посмотрев на часы, щедро пообещала: – Да нет, пока должен быть как стеклышко, времени начало первого только!

На вид Пал Андреич оказался сердитым, что Антону Петровичу немедленно понравилось. Маша ушла почти сразу, представив их друг другу: «Пал Андреич Мартынов, скрипач и пьяница, – Антон Петрович Фертов, фокусник и… и пижон». Рассмеялась, бодро поправила Антону Петровичу бабочку, извинилась за все и, смутясь, добавила: «Я Вас сразу узнала, детей ведь в цирк водят».

Общий язык они с Пал Андреичем нашли мгновенно – и тут же вдвоем принялись смеяться над нарядом деда Антонио. А отсмеявшись и как следует (за раньше уже откупоренной перцовкой) отзнакомившись, заговорили о вещах странных, странных…

– Фокус ведь не в том, – Мартынов подкинул слово «фокус» так высоко, как мог, и подождал, пока оно долетит до Антона Петровича, – чтобы Вам, господин фокусник, убедить меня – который тут пятьдесят почти лет прожил! – в наличии поблизости от нас 8-й Песчаной… Вы же не признания этого факта от меня добиваетесь? Вы же от меня добиваетесь, чтобы я Вам путь туда объяснил… А я пути – не знаю.

– Но у нас ведь умозрительный разговор происходит – на скрипочке, так сказать, господин скрипач! На скрипочке, а не на ба-ра-ба-не! – При необходимости Антон Петрович тоже умел делать жесткие… жестковатые акценты. – Так что… мне практической-то пользы от Вас и не надо. Соответствующую Песчаную я и сам найду, уж поверьте. Но можете Вы – как старожил – мне объяснить, что за чертовщина тут у Вас с Песчаными происходит? Вот чего я от Вас добиваюсь, дорогой Вы мой Пал Андреич!

– Ах, можно подумать, что эта чертовщина только у нас тут и только с Песчаными происходит! Вы вот, скажите, на Усиевича-то откуда переехали?

– Из центра, – раскаялся Антон Петрович.

– Ну-у-у… – Мартынов закатил глаза в небеси, – тогда простительно. Вы там в центре совсем как дети малые, что с Вас возьмешь! Я, представьте себе, долго размышлял о том, почему… Ведь, казалось бы, наоборот все должно быть: историческая застройка, ошибки в датировке, поздние реконструкции и прочее… Так нет же! Верите тому, что видите, – и баста. Я решил в конце концов, что это близость Кремля так на вас действует.

– Кремль-то тут при чем? – обиделся за весь центр Москвы Антон Петрович.

– При том. При том, что пропитываетесь вы там – в центре, вблизи от Кремля, – духом времени, насквозь пропитываетесь!

– А вы тут, на окраинах?

– Ну, мы… мы все-таки проветриваемся иногда, – хохотнул Мартынов и мечтательно заглянул в пустую бутылку из-под перцовки.

– Вы только не лезьте туда, Пал Андреич, – попросил осторожный собутыльник.

– Да зачем же! – Пал Андреич сходил на кухню и принес оттуда новую бутылку, теперь шампанского. – Хорошему гостю, – объяснил, – хорошие напитки. Шампанское, между прочим, французское. Взятка. За скрипку.

Выпили шампанского.

– Вы мне, Антон Петрович, вот что скажите: неужели Вы всерьез верите, что там у Вас – ммм… в сердце нашей родины – хотя опять же, конечно, непонятно, что сердцем считать, – все так, как и выглядит? – Он покачал головой. – Дитя… че-ло-ве-че-ско-е дитя! Вы думаете, там нет потайных улиц, площадей потайных? Вот хоть и на кольце Садовом – кроме тех шестнадцати улиц и шестнадцати площадей, которые Садовое кольцо составляют, – глупое ведь число-то, 16, ничего в мире по шестнадцать не бывает – всего либо по три, либо по семь! Ммм… Садово-Одоевская какая-нибудь улица, Садово-Оружейная, Садово-Басманная – это я просто воображаю себе, что там может быть, а там все может быть, Антон Петрович. Там же поблизости Скородом-Земляной-город снесли, а это сотни улочек, переулочков, проулков! Или, по-вашему, зачем было единственную просто Садовую называть Большой Садовой, если ни Малой, ни Средней Садовой не было и нет? Топонимика, господин фокусник, дело серьезное…

– Вы, Пал Андреич, еще помните, что Вы скрипач? – Антон Петрович спросил это без тени язвительности – к счастью, точно так и был услышан.

– Я, разрешите представиться, этимолог, – отозвался тот, – если Вам, маг и волшебник, это что-нибудь говорит. Институт языкознания АН СССР. Скрипка – чепуха, пустяки, глупости. Природный талант, да руки давно-о-о не те. Дрожат. Пью-с. А с историей градостроительства Вы не шутите, друг мой… Вот, говорят, в братских славянских странах – в Югославии, во всяком случае, – такие вещи хорошо понимают. Сербы, например, старых табличек с названиями улиц не удаляют. Если улицу переименовывают, так новую табличку просто над старой вешают: чтобы оба названия видно было. Я слышал, в Белграде, например, есть улицы, на которых по три-четыре таблички сразу, – так что там улицу потерять ох как не просто: это только на вид, дескать, здесь у нас одна улица, а на самом деле – несколько, и у каждой – своя память! Вот и получается: ничего важнее топонимики нет… ибо что такое топонимика, скажите мне? Топонимика – это действительность языка, а язык, Его Величество Язык, – единственный, кто помнит. Можно видимостью вокруг пальца обвести, формой обмануть, силуэтом одурачить, но не именем! По одежке встречают, по уму провожают, по имени помнят…

Они опять выпили.

– Вот, голубчик мой, – становясь все более нежным, продолжал Пал Андреич – Нескучный дворец и Нескучный сад… они с чего так названы? Понятно, Вы скажете, что там усадьба «Нескучное» стояла – которая в первой половине девятнадцатого века некоторое время в царском владении находилась… ну, и?

– Вы к тому, что где-то было имение «Скучное» – и были поблизости, или даже есть до сих пор, «Скучный дворец» и «Скучный сад»? – не то скептически, не то нет продолжил Антон Петрович.

– Да ясно же, как Божий день! – расцвел улыбкой Мартынов. – Тут ведь все просто. Например, улица 1-я Хорошевская имеет в топонимике положительный и отрицательный след: идя по положительному, приходим, скажем, ко 2-й Хорошевской (иначе зачем Первая?), идя по отрицательному – к одной, по крайней мере, Плоховской (иначе зачем Хорошевская?).

– Вы пьяны, скрипач! – сказал Антон Петрович.

– Я почти всегда пьян, – ответил тот, – так что это ничего не меняет. Ни во мне, ни в окружающей меня действительности. Рекомендую обратить внимание на второе.

– Если следовать Вашей логике… – начал Антон Петрович.

– …все и будет в порядке, – навсегда закончил Мартынов и разлил по стаканам остатки шампанского. – Потому как по логике моей получается, что никаких случайных имен в мире нет и быть не может. То есть все правильно получается, скажу я Вам по большому секрету… маги умеют секреты хранить?

– Умеют, – сухо заверил маг, волшебным образом не пьянея вообще. – Дело у меня, Пал Андреич… человека найти, на 8-й Песчаной, помните?

– Помню, – глухо отозвался тот. – Помню, к сожалению. Только помочь не могу – сказал же: пути не знаю. И Вам узнавать не советую: опасное дело… а человек Вы уж больно симпатичный. Они ведь, Антон Петрович, пространства-то эти… – не пересекаются и между собой только парадоксальным образом связаны. То есть не попасть Вам отсюда туда. А назад, оттуда сюда, – уж и подавно.

– Да я же побывал там… – против воли вырвалось у Антона Петровича.

Пал Андреич протрезвел.