Текст книги "Асфальт"

Автор книги: Евгений Гришковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Ну тогда тем более она молодец! – усмехнулся Сергей. – Она, если это она, очень убедительно всё написала. Мне понравилось, как там написано про то, как нужно готовить труп, чтобы утопить. И ещё, какая разница между тем, как надо топить тело в реке и в море. Даже с юмором написано. Я смеялся.

– Сергей, дорогой! Неужели ты не понимаешь, что не всё, что тебе нравится, стоит рассказывать! – очень покровительственным тоном сказал Миша. – Нравятся тебе эти подробности, ну и держи это при себе. Или найди таких же любителей дешёвых страшилок и обсуждай эти темы с ними. Я же не готов тебя в этом поддержать. Извини! Меня то, что пугает домохозяек, не интересует, и я такую книгу обсуждать не намерен и даже знать о её существовании не очень хочу…

– Ой, Серёжа! Не слушай его! – улыбаясь и явно находясь в отличном настроении просто оттого, что вырвалась из дома в кино, перебила Мишу Аня. – Он тут сейчас изобразит вам! А сам придёт домой, увидит какой-нибудь мой «бабский» журнал, скажет, чтобы я эту дрянь домой не приносила, а потом сядет и весь его от корки до корки пролистает, – Аня говорила и смеялась, – да ещё сидит, комментирует, ворчит, как старый дед. А ты, Миша, не замечал, как сам с телевизором разговариваешь? Ой, ребята! Это так комично! Слышу из кухни, Миша с кем-то разговаривает, а я знаю, что он там один. Думаю, может быть, по телефону, выглядываю, а это он с телевизором разговаривает… Возмущается.

– Анечка! Не выдавай семейные тайны! – пытаясь изобразить шутливый тон, сказал Миша.

– Ты бы видел себя, когда ты читаешь газету! – веселилась Аня. – Ребята, это так трогательно. Он сидит утром рано, пьёт кофе и читает газету. Лицо умное, этакий лорд просматривает утренние газеты. А сам губами шевелит, читает и шевелит губами. При этом может читать про энергетику или про какой-нибудь семейный скандал какой-нибудь актрисы… и губами шевелит. Я как увидела это, думаю: «Батюшки! Вот таким он будет старичком. Будет такой вредный, занудливый. Будет сидеть в очках на кухне, читать что-нибудь и губами шевелить».

– Говорю же, перестань, милая! – уже теряя спокойствие, сказал Миша.

– О! О! Видите?! Сердится! – Аня рассмеялась. – Мишенька, да ты мне такой с газеткой или у телевизора только больше нравишься. Такой домашний, такой мой старичок…

– Вот, Мишаня, тебя и сдали! – рассмеялся Сергей. – И запомни, чем ты проще, тем ты ближе и роднее всем…

– А я что-то в последнее время мало читаю книг, – со вздохом сказал Стёпа грустно. – Пытался читать, но сразу засыпаю. Как только есть свободная минутка, сразу сплю. Совсем я выпал из актуальной культурной жизни. Не могу поддержать модный разговор. Как ты сказал, эта книжка называется про убийцу? Надо запомнить. Где-нибудь в разговоре вставлю. Пригодится.

Всё время этого разговора Сергеева подруга-фотограф сидела с отрешённым взглядом и не проявляя интереса к теме беседы.

– А мы с моим другом филиппинским художником готовим выставку в Лондоне, – неожиданно, тягуче, медленно и глядя куда-то в сторону, сказала она, – он известный визажист и стилист. Мы берём… как это правильно сказать по-русски… известные марки… you know… в общем, мы берём ювелирные произведения и дорогие аксессуары известных марок, и я фотографирую мёртвых людей в этих предметах. Мы договорились с полицией, и нам дали фотографировать тех людей, которые уже давно умерли и их не опознали родственники, и которые уже давно лежат у них… ну, в холодильниках. Извините, я уже по-русски плохо говорю… Мой друг Джон делает make up, делает стиль, а я делаю свет и фотографирую. Полгода работаем, это очень интересно…

– Это как-то даже для меня слишком, – хохотнул Сергей и подмигнул Мише и Ане.

Фильм тот оказался очень жестоким произведением. В нём какие-то подростки играли в какую-то, казалось, детскую игру, а на самом деле постоянно страшным и изобретательным образом убивали своих знакомых, друзей, а потом и родителей. Стёпа практически сразу уснул и захрапел так, что его приходилось подталкивать.

– Я не сплю, не сплю, – говорил он и через несколько секунд снова ронял голову на грудь.

Модная фотограф смотрела внимательно, сидя с прямой спиной и иногда совершенно непонятно чему смеялась.

Сергей посмотрел с полчаса и стал ёрзать на месте.

– Всё, Миша, я больше не могу это смотреть, – сказал он на сороковой минуте фильма, – я вас в кафе подожду. Извините, что затащил вас на такое говно.

Миша и Аня выдержали минут на десять дольше и присоединились в Сергею. Они сидели и ждали, пока фильм кончится, ещё почти час.

– Сергей, а мне интересно – поинтересовался Миша, не без ехидства. – Вот ты этот киношедевр смотреть не стал, а книжку про какого-то Потрошителя всю прочитал с удовольствием. А какая разница-то?! И то и другое из одной оперы. Я, правда, не понимаю. Мне показалось, что ты от этого фильма будешь в восторге.

– Ты меня, Миша, уж совсем за дурака не считай, – выпив почти залпом стакан яблочного сока, сказал Сергей. – Книга эта… она интересная и написана, будто речь идёт о том, как консервировать помидоры, а не про убийства. А этот фильм вообще ни о чём. Ну это же чистая бессмыслица! Да что я тебе объясняю. Ты же сам видел.

– А какой смысл в твоей книге?! Я всё равно тебя не понимаю… – изображая полное и наивное непонимание, сказал Миша.

– Не цепляйся к человеку, – перебила его Аня, – мы все знаем, что ты лучше всех всё знаешь. Серёжа, он мне и дома всё всегда объясняет и всё всегда лучше знает. А вести машину, когда он сидит рядом, я уже давно не решаюсь.

– Ты ведёшь себя некорпоративно, – с улыбкой, но всё же довольно холодно сказал Миша.

– А вы видали, как эта фотохудожница смеялась над фильмом? – вдруг невпопад сказал Сергей. – Она же реально сумасшедшая. Меня вчера с ней познакомили. Я подумал, что интересная такая. Сегодня решил познакомиться поближе, но послушал про то, как она трупы наряжает и фотографирует… А ещё, как она смеётся… Думаю, ну её на фиг. Боюсь я. А то откусит ещё чего-нибудь и сфотографирует…

– Весёлый ты парень, Серёжа! – смеясь, сказала Аня. – Вот нравишься ты мне.

– А мне Миша нравится, – улыбаясь, ответил Сергей, – не критикуй его, он переживает. Анечка, Миша, он же очень умный и героический человек. Он же просто кремень! И жена у него какая! Я бы такую нашёл, сразу бы женился. Но Миша и тут меня опередил.

– Серё-о-жа! Я для тебя уже старая, и детей у меня много, – попыталась пошутить Аня.

– Анечка! Были у меня и постарше и помногодетнее! – совершенно серьёзно сказал Сергей и подмигнул Мише.

– Сволочь ты, – сказала Аня с удовольствием.

– Пойдём, Мишаня, покурим, – Сергей встал из-за стола, – не могу бросить курить, Анечка! Вот брошу, тогда стану иде альным и смогу найти себе такую, как ты, умную и прекрасную.

Стёпа тогда вышел из зала после окончания фильма последним и помятым.

– Ребята, расскажите мне, про что кино, – виновато сказал он, – а то надо будет где-нибудь сказать, что я в курсе новинок… Хотя всё равно название забуду. Ладно, не рассказывайте… Кстати, я не храпел?

А Сергееву знакомую Миша больше никогда не видел. Единственным человеком, кто остался тогда доволен походом в кино, оказалась Аня.

* * *

Миша стоял на балконе и курил. Он докурил сигарету до самого конца, замёрз, но продолжал стоять и дышать холодным ночным октябрьским воздухом. Миша не находил причины не идти ложиться спать, но не находил в себе и малейших признаков сна. Острая тревога и все остальные терзавшие его весь день чувства притупились и слились в общее тяжёлое недомогание. Но если бы это была температура, простуда или понятная, пусть даже очень сильная, болезнь, то Миша чувствовал бы себя спокойнее. А так он ощущал себя очень плохо, даже физически плохо, но при этом был уверен, что совершенно здоров. Миша понимал, что то, что с ним происходит, скоро не пройдёт, утро не принесёт облегчения и ясности. Он это уже понимал. Он думал о том, надолго ли его посетили эти невнятные тревоги и переживания, а главное, куда его эти переживания заведут.

А ещё он подумал, что уже очень скоро ему предстоит увидеть Юлю мёртвой. От этой мысли он забыл про холод или, точнее, замёрз ещё сильнее. Миша вытянул из пачки ещё одну сигарету и щёлкнул зажигалкой. Он очень сильно не захотел видеть Юлю в гробу. Сама мысль об этом напугала его своей обязательной неизбежностью и полным незнанием того, что он будет при этом ощущать, как сможет такое пережить и как будет себя вести. Он попытался представить себе мёртвое Юлино лицо, испытал страх, отвращение, ужас и отогнал эту мысль прочь.

Он не видел своего дедушку мёртвым. Когда дедушка умер, Мише было восемь лет. Родители и родственники тогда решили, что маленьким внукам не нужно видеть деда мёртвым. Миша помнил, что ему было страшно, но и как-то любопытно взглянуть на человека в гробу, но его увели, и он ничего не увидел. Бабушка умерла, когда Мише было восемнадцать лет. Бабушка очень долго болела, и все были готовы к её уходу. Миша тогда ничего не понял. Он так и не смог сопоставить любимую свою бабушку и то неподвижное, что лежало в длинном, обитом тканью ящике. Но бабушка задолго до смерти от старости и болезни уже не напоминала ту любимую бабушку из детства. Были в его жизни и ещё похороны. Когда один Мишин друг разбился на машине, то так сильно искалечился и обгорел, что его хоронили в закрытом гробу. Были и ещё скорбные проводы, но не очень близких людей.

Миша курил и понимал, что ему скоро, совсем скоро предстоит впервые увидеть мёртвой очень близкого человека, вырванного из жизни неожиданно и буквально какие-то десятки часов назад. При этом человека дорогого, всегда в Мишином представлении полного жизни, мудрости и доброты. Миша слишком хорошо знал и помнил Юлино лицо, выражение и блеск глаз, все оттенки голоса, движения и даже то, как звучали её шаги. К тому же невыносимо ясно висело над всем этим страшное знание того, как Юля ушла из жизни.

Миша курил и думал о том, что ему предстоит пережить и испытать то, чего он ещё никогда не испытывал. Он этого не хотел.

Ещё Миша подумал в этот момент о своём брате Диме и с особой силой подивился Диминой способности спокойно и без лишних эмоций встречаться со смертью почти каждый день.

* * *

Мишин брат Дима работал, а точнее можно даже сказать, служил в прокуратуре. Он уже дослужился к тридцати двум годам до помощника прокурора большого района города Архангельска. Район был не центральный, в основном многоэтажный и не весёлый. Дима самостоятельно в свое время поступил на юридический, самостоятельно, и, к полному ужасу родителей, особенно мамы, пошёл работать в прокуратуру. Все думали, что ненадолго, а он так и работал. Работал рьяно и с полным самозабвением. Мишу это сильно удивляло. Дима, на Мишин взгляд, всегда был довольно капризным и болезненным парнем. Он с детства был полноват, спортом никогда не занимался, всякими сугубо мальчишескими затеями не увлекался, рано стал носить очки, много сидел дома, читал книжки, но учился при всём этом довольно средне и лениво. Дима вырос выше Миши, но остался полноватым и неуклюжим, с беззащитным взглядом. Дима ещё в школе стал влюбляться в одноклассниц и чем-то Мише непонятным их брал. Ему постоянно звонили домой какие-то подружки.

Но Дима до сих пор так и не женился. У него было много романов. Несколько раз все готовились к Диминой свадьбе, но он так и не женился. Даже то, что он стал жить отдельно от родителей в своей маленькой очень запущенной квартире и обзавёлся собственным автомобилем, Диму к женитьбе не подтолкнуло. Зато на работе он сделал карьеру. У него были какие-то медали, он раскрыл массу преступлений, у него брали интервью местные газеты. Последние года четыре Миша видел, что в Диме появилась лихость, уверенность и даже вальяжность. Когда Миша приезжал в Архангельск, он замечал, что его брат ездит или ходит по городу с видом, что он тут если и не хозяин, то уж точно далеко не последний человек.

Миша над этим подшучивал и поддевал Диму. Но Дима на провокации не откликался, сам всегда над Мишей подшучивал, называл его «столичной штучкой» и всегда ядовито и пренебрежительно отзывался о Москве и о том, что в Москве творится.

В последний раз, когда Миша побывал в Архангельске, а это случилось прошедшим летом, он нашёл Диму очень уставшим, задёрганным и по этой причине совсем не ершистым, а, наоборот, каким-то родным и хорошим. У Димы всё время звонил телефон, он постоянно, даже в те выходные дни, когда приехал Миша, куда-то срывался и мчался. Возвращался вечером поздно, приходил специально, чтобы пообщаться с давно не виденным братом и поужинать в родительском доме. Но только он садился за стол, как ему кто-то звонил, и Дима с набитым ртом, дожёвывая, снова бежал куда-то.

Миша в первый раз видел брата таким усталым, взрослым и серьёзным мужиком. Миша даже остро захотел, наверное, тоже в первый раз в жизни, с Димой о чём-то поговорить по-мужски, по-братски. И вечером перед Мишиным отъездом в Москву им удалось поговорить. Тот разговор Мишу сильно задел, и он понял тогда, что, оказывается, он своего родного брата знал совсем плохо, не замечал, что Дима давно вырос, знает о жизни то, что Мише даже и не снилось. И ещё Миша понял, что его брат ему очень дорог.

Они тогда сидели у Димы дома. В квартире его был беспорядок, но это слабо сказано. Миша знал, что его брат любит пиво. Он купил пива, какой-то колбасы, ещё чего-то и привёз всё это домой брату.

Среди беспорядка и пыли Миша с удивлением увидел на столе Диминой кухни пластмассовое ведро с огромным даже не букетом, а скорее снопом дивных полевых цветов. Дима снял это ведро со стола, поставил его на пол, а принесённую Мишей снедь разложил на столе.

– Представляешь, совсем не пахнут дома, – сказал Дима устало и как-то делово, будто вовсе не о цветах, – утром в поле такой запах стоял. А тут не пахнут.

– А ты с каких это пор стал увлекаться цветами, братец? – спросил Миша, усаживаясь за стол.

– Н-е-е! Ничем я не увлёкся. Сегодня утром в первый раз в жизни цветы в поле рвал. Такое утро просто выдалось! Кому расскажешь, не поверят, – Дима поставил на стол грязную пепельницу, закурил сигарету и, щурясь от дыма, резал большим ножом колбасу. – Четыре дня назад пропала дочь известного у нас здесь врача. Мужик отличный, всех лечил. Отца тоже он оперировал. Геннадий Васильевич… помнишь?

– Может быть, помню… Не знаю, – ответил Миша, хотя точно не вспомнил.

– Ну да. Так вот, пропала она. Девке девятнадцать лет. Одну ночь ждали, волновались, а на следующий день к вечеру уже всех на уши подняли. Я подключился позавчера. Вот меня и дёргали всё время. Так я же её знал. Ещё школьницей помнил. Потом она поступила в университет. Короче, видел я её много раз. Хорошая такая. Маленькая, шустрая, не красавица, но что-то в ней было… Мы проверяли всех её приятелей, друзей-подруг. Да это не важно. Короче, нашли её случайно, случайные люди. Двадцать километров от города, далековато от дороги и в поле. Точнее, там такой холмик, березнячок рядом, река видна с холма. Нашли её совсем рано утром, буквально на рассвете. Мы приехали туда быстро, солнце стояло невысоко, на реке такой туман… молоко просто. Прохладно, даже зябко. Роса сильная, брюки все вымочил до колен. Убили её три дня назад как минимум. Убили страшно. Но я тебе подробности рассказывать не буду. Зачем тебе?.. Но цветы там, на этом лугу, такие, брат! Такой запах… С нами женщины были две, фотограф и эксперт-медик. Они первые стали цветы собирать. Потом смотрю, водила наш тоже рвёт букет. Представляешь, все, кто был, даже простые ребята, простые менты, которые двух слов без мата сказать не могут, и те. И я нарвал. Такая там красота! Рву, Миша, и думаю: «Что же это такое? Сколько раз ездил отдыхать на природу, на лодке сколько раз рассвет встречал, сколько выпито пива и водки у озёр, у речек и в таких вот лугах, а такой красоты не видел никогда». Да и не только я так подумал, наверное. Все, не сговариваясь, стали такие молчаливые… И цветы рвут. А на эту девочку даже смотреть было страшно. Я таких, брат, картин насмотрелся за без малого десять лет моей работы. И все, кто там тогда был, – все люди много повидавшие. И все, знаешь, простые, без особых фантазий. И я тоже думал, что ко всему уже привык. Тебе, брат, даже не снилось то, что я каждый Божий день вижу и с какими людьми мне приходится общаться. Но тут!.. Увидел я, как здоровые мужики, в фуражках, мать его… Как все мы цветы эти рвём… Поверишь-нет, чуть не заплакал. Что же это за жизнь такая, думаю… Ничего я в жизни не понимаю! Но у меня всегда у водителя коньяк есть. Прямо там мы с моими тётками коньяку и выпили. Вот такая история. А они мне сказали, что мой букет получился самый красивый. Как тебе, Миша? Ты же художник.

– Красивый букет, – сказал Миша, чтобы что-то сказать, – а кто девочку убил, уже знаете?

– Уже знаем, – навалившись на стол, сказал Дима, – и тут всё просто, глупо и страшно. Никакого хитрого маньяка, а сплошные провинциальные юношеские глупости, родительский недосмотр и страшная беда. Нет, брат, бывают и запутанные дела, и драмы на почве ревности или из-за неразделённой любви. Но по большей части бабушка дедушку топором или, наоборот, дедушка бабушку. Или пили пять приятелей дома, да одного и зарезали. Причём зарезали сначала не до смерти, он из окна смог вылезти, а третий этаж. Но он и тогда ещё был жив, пополз. Они его нашли, душили-душили, душили-душили. А потом пошли обратно пить. И всё это, Миша, происходит в очень некрасивых интерьерах, среди некрасивой мебели и совсем не чистого постельного белья. И люди эти тоже совсем некрасивые и очень неопрятные. Вот я и думал, что привык. А сегодня цветы утром рвал полевые.

– Дима! И как ты? Не знаю, что сказать, брат… Как ты в этом живёшь?

– Нормально, брат, – Дима отпивал пиво прямо из бутылки. – Нормально. Я же среди этого не живу. Я это каждый день вижу, и это моя работа. А живу я среди нормальных людей. И можешь мне не верить, но я иллюзий своих не растерял и считаю себя романтиком. Я теперь просто больше знаю про жизнь – и всё.

– А зачем тебе это, братец дорогой? – сказал Миша искренне и как-то нежно. – Зачем тебе это знать?

– Это моя работа, Миша. Только не думай, что я тебе сейчас буду говорить, что это мой долг и что кто-то должен дерьмо разгребать, а если не я, то кто же?!. Нет, брат! Я свою работу люблю и город свой люблю. Я сам свою работу выбрал. Сам, понимаешь? И уже поздно метаться. Тебе может из Москвы показаться, что я тут занимаюсь мелочами, вожусь тут в человеческом мусоре и дерьме. Так и есть, а я и не спорю. И если бы не я, то кто-то другой бы тоже это делал и, может быть, лучше меня. Но я же, Миша, не жалуюсь и не хвастаюсь. Здесь мои друзья, какие бы они ни были, здесь меня знают, и я, кажется, знаю всех. Я не художник, не музыкант и никогда ни о чём таком не думал, не мечтал и ни о чём не жалею. Мне нравится то, что я делаю, и как у меня это получается. И мне, Миша, интересно жить. Просто сегодня утром рвал эти цветы и что-то такое почувствовал, что пью уже с утра. Но пить я уж тоже научился, так что всё хорошо.

Миша смотрел тогда на своего брата Диму, которого помнил толстым, маленьким и капризным. Он помнил, как Дима таскал у него карандаши и часто портил его рисунки. Он вспомнил, что очкарика Диму часто обижали в школе, а Мише приходилось его защищать, как старшему брату, и периодически драться с другими старшими братьями. Миша помнил, что Диме часто и много доставалось от него самого пинков, подзатыльников и обидных толчков, за что Мише уже доставалось от родителей. Он помнил, как Дима, маленький, долго и с удовольствием ел суп и как Димочку за это любила бабушка. Он вспомнил брата нежным и капризным мальчиком, который всегда был сам себе на уме.

И вот он видел сильного, большого, полного мужчину, с волосатыми руками, густыми бровями, тяжелым подбородком, но с совершенно детскими губами. И этот мужчина каждый день встречал смерть, жестокость, самую страшную жизненную грязь и человеческий ужас. И этот мужчина был его брат Дима! И Миша с братом первый раз в жизни разговаривал.

Но думал Миша тогда совсем о неожиданном. Он вдруг подумал: а как можно уберечь своих детей, своих дочек, от страшной и простой жизни, о которой так спокойно говорил Дима. Как и что нужно сделать, чтобы они не знали того, что знает его брат? Чтобы они не превратилась из нежных и немного капризных детей в больших, сильных и спокойных людей, как тот, что сидел с ним за одним столом и, как ни крути, был его самым что ни на есть родным братом. Как можно их уберечь?! Диму же никто не смог остановить! Он сам выбрал себе работу и жизнь. А если Катя или Соня сами захотят чего-нибудь подобного или совершат какую-нибудь глупость? Сами совершат! Са-мо-сто-ятельно! Или влюбятся в какого-нибудь законченного подонка, который испортит и изломает им жизнь, а главное, даст узнать о жизни то, что знать человеку, в общем-то, совершенно необязательно.

Миша смотрел тогда на Диму, который молча допивал вторую бутылку пива, думал о своём и испытывал к брату такую нежность, какую до сих пор не испытывал никогда.

* * *

Миша вспомнил про брата, докуривая вторую сигарету, и подумал: «Вот, братец, мне скоро всё же предстоит взглянуть на смерть. У тебя, конечно, всё совсем по-другому, но твоя выдержка мне завтра пригодилась бы».

Наконец он окончательно замёрз, вернулся в тепло, немного посидел на диване и пошёл спать. Аня спала крепко и дышала ровно. Мише удалось уснуть не сразу.

* * *

День Юлиных похорон выдался очень ветреным, холодным, но сухим и периодически солнечным. Толстые осенние облака неслись в ярко-синем небе с бешеной для облаков скоростью. Похороны прошли спокойно и почти торжественно. Ничего того, чего Миша опасался, с ним не произошло. Он смог подойти к гробу и попрощаться. Миша старался не терзать себя осознанием происходящего и просто плакал. Из-за сильного и холодного ветра все мёрзли, так что церемония не затянулась. А людей пришло проститься с Юлей очень много. Миша практически никого не знал и удивился такому их количеству.

Люди были самые разные. Очень много пришло Юлиных коллег, в основном женщин разных возрастов. Они держались все одной компанией. Люди приходили целыми семьями и даже с детьми. Привезли какого-то молодого человека в инвалидной коляске. Были какие-то серьёзные мужики непонятного социального статуса, но со статусом. Было даже несколько человек в военной форме. Людей пришло много, и случайных среди них Миша не увидел. Все несли цветы и отчётливое своё отношение к умершей. На лицах не было фальши или деланного горя. Никто громко не плакал. Между собой говорили вполголоса, не шептались. Кому-то определённому соболезнований не выражали. Все пришли к Юле. Миша это видел и чувствовал, что похороны проходят, как Юлины похороны. От этого ему стало как-то торжественно, и он плакал, не стесняясь, отпустив слёзы.

На поминки остались далеко не все. В странном и специально для таких мероприятий сделанном помещении собралось человек тридцать – тридцать пять. Всё было тихо. О пришедших более всех заботилась Валентина и ещё две Юлины родственницы, которых Миша помнил по Юлиным дням рождения. Володя, как родной брат, получал тихие соболезнования и вёл себя рассеянно и спокойно. На нём нелепо смотрелись чёрные джинсы, чёрные туристические ботинки и нелепый старый пиджак, явно не его собственный. В этой одежде он смотрелся совсем осиротевшим, беспомощным и потерянным. Жена его, Вика, напротив, была будто подготовлена к похоронам, но всё время держалась рядом с Володей и к себе внимания не привлекала.

Было сказано несколько коротких речей про Юлю. Многие выпили водки. Миша тоже выпил пару раз. Все негромко разговаривали между собой. Миша сидел на стуле, смотрел на всех и думал: «Как всё-таки хорошо люди научились хоронить друг друга. Как этот процесс уже отработан! Я раньше думал, что поминки дело необязательное и тяжелое. А вот нет…»

Володя подошёл к Мише тихо между речами. Подошёл один, без Вики.

– Миша, дорогой мой! Я так тебе благодарен! Всё так хорошо прошло, – он говорил искренне, – ты прости, что я с этим к тебе сейчас, но хочу прямо сейчас… А то мне неспокойно. Я обязательно хочу большую часть расходов взять на себя. Это даже обсуждать не надо, Миша. Ты и так всё за меня сделал. Так нельзя.

– Володя, дружище! Конечно, мы всё сделаем, как ты хочешь. Но я тоже практически ничего не делал. Юлю все так любили, что помогали все. Вон, Валентину благодари. Да я и сам буду её благодарить. Всё хорошо, Володя. Ты молодец.

– Спасибо, дорогой! – сказал Володя и задумался секунд на десять. Потом он усмехнулся. – Знаешь, вчера, уже поздно вечером, заехали к Юле на квартиру. Нам сказали, что нужно одежду Юле подобрать и обувь. Нужно было ещё вчера отдать, но мы не успели вчера. Рано-рано утром сегодня отвозил. Так вот, стали мы её одежду подбирать, а у неё одежды-то подходящей и нет. Она так любила свитера. Но свитер здесь не годится. Взяли её серый костюм. Она его редко-редко надевала… – Володя пожал плечами. – Странно это. Она берегла разные семейные вещи, фотографии, документы, книги. Сильно над этим не тряслась, но берегла. А от своих вещей избавлялась. У неё в шкафу почти пусто. И обуви пар пять. Не старая, не новая такая обувь. У меня дома обуви больше. Кеды, которым уже лет сто, а всё лежат. А у неё нет. Странно. Я раньше об этом не думал и не замечал. Когда она от своих вещей избавлялась?.. Да-а!! Вчера же, когда мы у неё были, из туристической фирмы позвонили. Я удивился такому позднему звонку. А мне сказали, что они уже второй день ей названивают и решили звонить до упора. Миша, она, оказывается, вчера должна была лететь в Италию, но не полетела. Давно уже купила себе поездку во Флоренцию, Венецию и ещё куда-то. Всё заплатила. Поездка недорогая, с группой и по трём городам на шесть дней. Вчера утром должна была приехать в аэропорт, там её ждали с билетом и документами. Вот как, оказывается…

– Значит, она всё-таки собралась поехать, – вспомнил про Юлино желание побывать в Венеции Миша.

– Она давно мечтала про Венецию и Италию вообще. Но про то, что она конкретно собралась ехать, я не знал. Но так не видно было, чтобы она куда-то собиралась. Хотя она везде ездила с одной сумкой. Но факт тот, что она вчера должна была лететь, но не полетела…

– А когда она в эту фирму обратилась? – спросил Миша.

– Я не знаю. Не спросил, – ответил Володя.

– А какая это фирма, которая тебе звонила? Как туда позвонить?

– Не помню, Миша. Но у меня записано. Я тебе дам их номер, если надо. А что?

– Да нет… Так спросил… Просто хочу у них кое-что узнать.

– Ладно. Напомни, я дам тебе их номер, – сказал Володя и вернулся к Вике.

Миша сразу потерял ощущение торжественности и строгости происходящего. Его снова накрыло непостижимым ужасом того, что сделала Юля. А непонимание причины и сути её шага вернулось к Мише с прежней силой. И с прежней же силой вернулось нестерпимое желание если и не понять суть, то хотя бы узнать причину.

Он решил непременно взять у Володи телефон туристической фирмы и обязательно туда позвонить. Хотя в то же самое время он не понимал, что он может там узнать и чем это может быть ему полезно. Миша просто захотел спросить, когда Юля обратилась в эту фирму. Тогда бы он узнал, по крайней мере, когда у Юли ещё было желание полететь в Италию и за какое время это желание поменялось на другое страшное решение.

Миша думал об этом и знал, что такая информация ему ничего не объяснит и мало что даст, но он хотел действовать. Он привык к тому, что всегда надо действовать.

– Миша! Прости, что нарушила твоё уединение, – услышал Миша голос Валентины. Он задумался и не заметил, как она подошла к нему. Валентина говорила вполголоса, но Миша слегка вздрогнул от неожиданного обращения к себе.

– Да за что извиняться, Валюша? – сказал Миша и встал со стула. – Сегодня мы все тебе должны быть благодарны. Всё очень хорошо. Ты просто замечательно всё устроила.

– Спасибо, Мишенька. Я скоро поеду на работу, – сказала Валентина спокойно и даже деловито, – просто я помню, что ты хотел поговорить с неким Борисом Львовичем с Юлиной работы. Так вон он. Видишь? Сидит у окна, сухой такой?.. Лысый… Так это Борис Львович и есть. Очень хороший человек, судя по всему. Я и вчера с ним говорила, и сегодня. Вот кому мы действительно должны быть благодарны. То, что он сделал для Юлечки, я бы сделать не смогла. Это он ей нашёл такое замечательное место. Мне кажется, самое время тебе его поблагодарить, ну, и спросить о том, что ты хотел. По-моему, это будет вполне уместно сейчас и здесь… Не теряй меня. Всё тут оплачено уже. Я скоро буду здесь не нужна и поеду на работу. Тебя сегодня ждать?

– Не знаю, Валюша…

– Понимаю, – сказала она и отошла.

Борис Львович оказался совсем не таким, как себе представлял его Миша. Миша, в общем-то, никак конкретно его себе не представлял, но он оказался совсем не похож на тот голос, который звучал по телефону. Борис Львович сидел за столом и тихо беседовал с двумя дамами, обе внимательно его слушали, одна кивала головой.

Борис Львович выглядел лет на шестьдесят пять – семьдесят, был худым таким и даже сухим, но не стариком. На нём хорошо сидел не новый и совсем не модный чёрный пиджак с маленьким золотым значком на лацкане. Чёрный галстук был повязан небрежно и слегка распущен, верхняя пуговица рубашки расстёгнута. Если бы не косматые и нестриженые брови и такие же, только не косматые, волосы, обрамляющие блестящую смуглую лысину, Бориса Львовича можно было бы принять даже за итальянца. И ещё было видно, что Борис Львович наверняка выпивает лишнего или выпивал раньше.

Через некоторое время Борис Львович и Миша стояли в коридоре у выхода на улицу, курили и разговаривали. Борис Львович сам предложил отойти и поговорить, когда Миша подошёл поблагодарить его и представиться. Люди потихоньку стали уходить.

– Много людей пришли с Юлечкой проститься, очень много, – говорил Борис Львович. Как только он заговорил, его голос перестал Мише казаться несоответствующим его облику, – и такие люди разные.

– Да. Я тоже не ожидал увидеть столько людей, – согласился Миша, – никого почти не знаю.

– Вот именно… – Борис Львович закашлялся. – Очень я не люблю многолюдные похороны. Мне всё чаще приходится кого-то хоронить. И чем больше людей приходит проститься с покойным, тем мне грустнее и горше. Раньше казалось, на оборот, чем больше людей пришло, тем лучше и значительнее… Понимаете? Значит, ушёл хороший человек, который многим дорог, многие его любили и хотят проститься. А теперь не так на это смотрю. Не хотел бы я, чтобы меня провожало много людей, особенно людей, мало между собой знакомых. У меня тоже много друзей, приятелей, коллег и бывших коллег, которые друг с другом не знакомы. Вот я и не хотел бы, чтобы они все встретились вместе на моих похоронах, – он докурил сигарету, поискал, куда бы выбросить окурок, и не нашёл. Миша тоже докурил свою.