Текст книги "Темная вода"
Автор книги: Евгений Носов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Ну-а если гусь попадется?
– Не-е! Гусь такую наживу не тронет. Брезгует! Он чистоплюй, одной травкой питается.
Тракторист снова закурил и, не закрывая дверцы, откинулся на сиденье.
– А ты чего порожняком? – спросил Олега, оглядывая мерно гудящую, подрагивающую махину "Кировца".
– Да говорю ж тебе – за куревом еду! А прицеп в поле оставил. Пока солому накидают, я успею смотаться.
Из машины коротко посигналили: мол, хватит трепаться, – и Олега наконец спросил, что хотел:
– Слушай, друг, ты не знаешь, где тут бабка Уля живет?
– Зачем тебе?.
– Да так... Нужно...
– Бутылку мозгобойчика, что ли? – хохотнул Славка.
– Ну, допустим... – дипломатничал Олега.
– Бабка Уля... Бабка Уля... – Славка напрягся лицом, вспоминая. Сухорукая такая? Правая рука плетью висит?
– Нет... Руки у нее целы. Слепая она. Темная вода у нее.
– Ну, тогда не знаю... А зачем тебе именно бабка Уля? Ты поезжай на ту сторону, спроси Кукариху, она все сделает. У тебя есть ручка – я записку напишу? А то поехали со мной, мы туда-сюда – в один момент...
– Да нет... Мне бабка Уля нужна.
– Сказал – не знаю!
– Ну как же... Ты сам-то на этой стороне живешь?
– На этой. И что?
– И она на этой.
– Наша сторона большая. Всех бабок разве упомнишь? Если бы ты про девку спросил, – Славка захохотал, смачно шлепнув себя по коленкам, – это пожалуйста! Всех от края до края пересчитаю, какие еще остались. А бабки потайной народ. У них своя жисть, отжитая. В клуб они в Нижние Чапыги не ходят, на танцы не бегают. По своим норкам сидят. Где их увидишь? Разве когда вперед ногами через всю деревню пронесут... Ну ладно, покатил я. Салют!
– Он газанул на холостых оборотах, и трактор готовно выстрелил из трубы несколько черных бубликов – в знак прощального привета.
– Погоди! – спохватился Олега.
– Чего тебе? – еще раз высунулся Славка.
– Хотел узнать: низом по улице проехать можно?
– Не-е! – Славка помотал головой. – Нынче там нет сквозной дороги. Водой подлило. Были ярузки, а теперь – затоны. Так что улицу на куски порезало. Разнобоем живем, по нескольку дворов. Как лумумбы на островах! – захохотал он.
– Зачем тогда пруд, если так? – не понял Олега.
– А леший его знает! Так просто! Его уже два раза сливали. Один председатель напустит, приедет другой – сольет... Третий опять плотину починяет... Бабы гундят: раньше они в магазин через луг бегали, а теперь надо кругом закренделивать... Лично мне вода не мешает, даже весело. Окунуться с работы, бредешок поставить... У меня лодка резиновая. Всегда надутой держу. Надо в магазин, баба моя раз-два – и тама! Лень двигает прогрессом! – снова зубасто зареготал Славка. – Тебе-то зачем низом?
– Отсюда домов не видать, – пояснил Олега. – Говорят, у бабки Ули хата под соломой. Не знаешь?
– Да есть тут одна или две... Это на том краю, – неопределенно кивнул Славка. – Третий затон проедешь – там и смотри... Из "газика" опять подудели протяжно и сердито.
– Ну давай, по коням! – крикнул Славка улыбчиво. – Бывай! Приедешь – мой дом белый, с мансардой, из силикатного кирпича. С дороги видно. Зарубил?
Он захлопнул дверцу, и трактор сразу же ходко заворочал огромными рубчатыми колесами, давя и сокрушая горные хребты оцепеневшей грязи.
Миновав, как велено, третий затон, мы остановились перед давно не езженным, затравенелым свертком, по которому, однако, недавно проехала какая-то машина. Две полоски придавленной травы убегали вниз вдоль остатков жердяной изгороди и скрывались в темной прутяной чащобе вишенника и бузины. На выгоревшей за лето пустошке двое пацанов распаляли костерок, нехотя куривший хилым дымком. Завидев машину, оба приподнялись, замерли столбиками, будто испуганные суслики.
– Эй, ребятки! – окликнул Олега, не отходя от машины. – Подойди кто сюда!
Ребятишки продолжали настороженно стоять: меньшенький – с коробком спичек в руке, болыпенький – с пучком изломанных былинок.
– Не бойтесь! Спросить надо!
Большенький суслик принялся затаптывать костерок, а меньшенький, спрятав в карман спички, несмело подошел к Олеге.
– Слушай, дружок, посмотри в машину, – попросил Олега, отворив дверцу со стороны Ульяны. – Не знаешь ли эту бабулю?
Парнишка, вытянув тонкую шею, уставился в сумеречную глубь "газика".
– И как? Узнаёшь? – допытывался Олега. – Видел такую?
– Не-к... Не видел... – наконец сознался паренек.
– Да ты посмотри, посмотри получше! Ее бабой Улей зовут. Она тут где-то живет. Не соседка ли ваша?
– Не-к... Не видел... – повторил мальчик. – Я не здешний.
– А какой же ты?
– Я в городе живу.
– Ну-ка, милай, подойди ко мне, – попросила Ульяна. – Подойди, подойди к бабке.
Мальчонка, смущенно млея, приблизился. Ульяна, неуверенно протянув руку, сперва коснулась его лица, затем переложила ладонь на голову и огладила волосы.
– Ах ты мой хороший! Голубеночек ты мой любый! – Она охватила его тонкое тельце, обтянутое белой футболкой с какими-то латинскими письменами. – Какой же ты не здешний? А я вот чую – нашенский ты! Дымком пахнешь!
– Не-к... Я в городе живу.
– Ну ладно, ну ладно... – согласилась Ульяна. – Стало быть, к бабушке приехал?
–Ага.
– И мамка с вами?
– И мамка. Уже восемь дней живем.
– Ну и хорошо, ну и славно! Ах ты золотце мое!
Расспрашивая, Ульяна бережно оглаживала футболочку, темными, коряжистыми пальцами ощупывала что-то сквозь одежку, и по ее лицу было видно, что делать это ей сладко и радостно.
– Бабушку-то как звать? – теплилась она голосом.
– Баба Клава.
– Так, так... А мамка у тебя Антонина? Угадала?
– Угадала! – удивился мальчик.
– Ну, голубь ты мой! – обрадовалась Ульяна. – Как же мне мамку-то не знать? Ведь я ее кресна-ая! Болявый пупок серой из своего уха мазала, соплюшки утирала мамке-то твоей! Ведь она почти дочка моя! – таяла Ульяна. – А ты мой внучек! Вот как Господь вывел!
Радуясь, она продолжала тискать парнишку, ощупывать плечики, трогать тонкие кузнечиковые руки.
– Так-то, золотенький! Я и мамку и бабу Клаху вот как знаю... Только папку твово никогда не видела. А теперь небось и не увижу... Папка-то тоже с вами?
– Папка привез нас и опять уехал.
– Что так?
– Ему нельзя. У него – совещание.
– А бабушка Клаха все болеет?
– Ага, в валенках ходит, с палкой.
– Вот бедная! Еще не годы, а уж поизносилась вся... – Ульяна мелко перекрестилась и уже спокойно спросила: – А что ж мамка-то ко мне не зайдет, не проведает? Али забыла?
– Не знаю... – потупился мальчик.
– Что делает-то?
– Книжку в саду читает.
– Ты уж, голубь мой, скажи дома: дескать, видел бабку Улю, кланяется она всем. Сама-то я добрести до вас не смогу. Теперь я и своей хаты не вижу. – И отпустив парнишку, удовлетворенно вздохнула:
– Слава те, Господи, – отыскалась я!
...Груша, будто сторож, одиноко стояла на краю некопаной залежи, перед ветхой плетневой городьбой, за которой угадывался огород.
– Ну, кажется, нашли! – определился Олега и, обратись к Ульяне, уточнил: Мать, тут на пустыре груша какая-то... Не твоя ли?
Ульяна встрепенулась, засуетилась, лапая дверцу, ища выход.
– Моя, моя... – торопливо запричитала она. – Дальше не надо. Спасибо, сыночки, приехала я.
Куприяныч прижал машину к придорожной канаве, выключил мотор.
Мы помогли Ульяне выйти и перебраться через канаву.
Поозиравшись, она как-то сама определилась и, став лицом к дереву, облегченно перекрестилась.
Старый дуплистый кряж крепко держался за глинистое подножье обнаженным корневищем, похожим на жилистую пятерню. На трехметровой высоте ствол был обломан какой-то беспощадной силой и теперь омертвело щерился острой щепой. Но чуть ниже облома из грубого растресканного корья сначала вбок, а затем, подгоняемая жаждой продления жизни, выбилась и круто устремилась вверх мощная молодая ветвь. На легком обдуве она помелькивала еще свежей зеленой листвой, приоткрывавшей уже созревшие плоды, похожие на желто окрашенные электрические лампочки.
– Кто ж ее так покалечил? – спросил Олега.
– Молоньёй разбило, – пояснила Ульяна. – Давно-о! Как случиться с моим Василием. Думала – конец, ан оклемалась, ветку выпустила. Вот диво: дули на ней еще слаже, чем прежде.
Через пустырь была протоптана белесая тропка, целившая в огородную калитку, за которой где-то в низине виднелась одна только серая, замшелая крыша Ульяниного жилья – того самого, "под навозцем"... Оттуда на тропу клубком выкатился черно-белый лохматенький песик, разогнался было навстречу, но увидев чужих, остановился и растерянно присел, метя туда-сюда пушистым хвостом. Часть его заостренной лисьей морды – лоб и поднятое ухо – заливал черный окрас, отчего было похоже, будто носил он на правом глазу темную повязку. Песик подхватился и, пробежав еще немного, снова присел, радостно страшась и нетерпеливо повизгивая, перебирая передними лапами.
– Тобик! Тобка! – признала Ульяна собачонку, и та, отринув страх перед нами, опрометью кинулась навстречу.
Счастливо урча и постанывая, срываясь на визг, Тобик истово подскакивал, норовя лизнуть склоненное Ульянино лицо. И в этом своем рвении кропил не сдержанной водицей ее резиновые сапоги.
– Ну будя, будя! – застилась от него Ульяна. – Экий ты! Ну все, все... Нашлася я, нашлася! Жила-жила, да, вишь, на старости лет и заблукалась в своей деревне... Ну будя, сказано!
Тобик отстранился на время, суматошно обежал нас вокруг, прясел, чтобы куснуть некстати донимавшую блоху, и опять запрыгал, ловя жарким языком Ульянину руку.
– Ну, спасибо вам, сыночки! – проговорила она. – Дальше я сама.
– Ну как же... – усомнился было Олега.
– И так не знаю, чем благодарить. Дульки хоть потрусите. Больше мне нечего...
Трясти грушу мы отказались: стало совестно брать даже эту бесхитростную мзду.
Для надежности следовало бы довести ее до самого порога, но и тут мы почему-то уступили, поддавшись ее твердой решимости дальше идти самой.
– Теперь я дома, – облегченно говорила она. – Тут-то я зрячая. Ощупывая подошвами тропу, она побрела к огороду, к ветхой соломенной кровле, похожей на земляное надгробье, покато обровненное на все четыре стороны. Тобик радостно носился около, невольно мешая ей, а может быть, и помогая...
– Сейчас макаронцев наварю, – доносился ее умиротворенный голос. – Супчику с тобой похлебаем...
