Текст книги "Место свидeния"

Автор книги: Евгений Терновский

Жанр:

Русская классическая проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Нет, ни один из них не напоминал ночного сторожа, с синькой его больших глаз и пшеничной шевелюрой. Тот, что сидел слева от Тео, в сером пиджаке и темном свитере грубой вязки, был безобразно толст и лыс. Его крупный нос напоминал гниловатую грушу и заячья губа была розовой, как только что затянувшаяся рана. Он видимо мучился от духоты и одышки, крупные капли пота растекались по мертвой коже скверно бритых щек и достигали брыластого рта. Ему, вероятно, был в тягость праздничный гул, вьющийся над столом, рокот и хохот соседей, громогласной немецкой четы. Крошечные очи этого гостя, давно утонувшие в багровом жире щек, извергали тусклый блеск раздраженного вепря. Тео заметил, что, когда блин отказывался подчиняться его неуверенной вилке, он насаживал его короткими опухшими пальцами и вытирал жир красной бумажной салфеткой.

Другой новопришелец – такая же бесформенная туша, с давно исчезнувшей шеей, но добродушный и улыбчивый – не сводил глаз с розовых ломтей семги и маслянистых холмиков черной икры, которые аккуратно накладывала его молодая соседка. Вряд ли в этой телесной гробнице могло покоиться юное и гибкое тело исчезнувшего ночного сторожа.

В конце обеда золотистоволосый молодой человек звучно обратился к гостям на шатком русском языке. Он приглашал через час вновь собраться, но на этот раз в Wohnstube, 10 где состоится концерт старинных русских романсов с участием "нашей замечательной певицы", Лели Циоменко. Молодая особа с аметистовыми глазами пылко порозовела. Сосед Тео продолжал разглагольствовать и остолбенел от неучтивости собеседника, который стремительно покинул стул, когда очаровательное сопрано Лели Циоменко перелетело через стол: "Папа! Ты с нами или останешься отдыхать?" Туша с грушеобразным гнилым носом, отдуваясь и задыхаясь, раздраженно заявила, что пойдет смотреть телевидение. Вскоре массивная серая спина согбенного толстяка исчезла в белоснежном проеме двери. Тео последовал за ним.

Когда он открыл дверь, перед ним вытянулся длинный и скаредно освещенный коридор, еще хранивший следы рождественского празднества – на утомленных еловых ветвях, украшавших коридор, гасли блестки полустертой рождественской позолоты и прочей мишуры. Вскоре коридор упeрся в небольшую круглую гостиную и раздвоился – возле двери слева повело морозцем и снегом. Без сомнения, она вела на улицу. Согбенный старец, пьяно покачиваясь, исчез в другой двери. Тео подождал минуту.

Новый коридор, с множеством дверей по обеим сторонам, как в гостинице, устремлялся неизвестно куда. С трудом передвигая свои слоновьи ноги и пошатываясь, старец исчез в полумраке, и Тео услыхал громкое оханье то ли кожаного кресла, то ли пришельца. Через несколько минут Тео очутился в квадратной комнате с тремя могучими креслами и невысоким журнальным столиком, перед которыми скучал телевизионный аппарат. Одноногий торшер с трудом освещал это помещение неясного назначения. На одном из кресел бессильно повис серый пиджак. Когда Тео вышел из полутьмы и приблизился к пустому креслу по соседству со старцем, тот по-воровски спрятал руку под складку свитера, но тут же снова извлек ее.

"Я думал, что это моя дочь, – сердито объяснил он. – Вы говорите по-русски?.. Весь день шпионит за мной эта дура, фрау Стрeм: папа, не кури, папа, не пей, у тебя было четыре инфаркта! Значит, ложись в гроб и помирай... Здесь можно спокойно покурить, только потом надо проветрить. У них строго насчет курева. Вы курите? А вы, что же, не говорите по-русски? Я по-немецки, знаете, шваховат". Он закурил, исторгая не только огромную табачную тучу, но и хрипы и храпы. Тео подождал, пока кашель остановится.

"Нет, я говорю по-русски, – с трудом сдерживая ледяную дрожь, отозвался Тео. – Простите, кто это – фрау Стрeм?"

"Да дура моя, Лелька. Она за немцем замужем. Он сейчас в Америке, по делам... Русского не нашла, немец ей потребовался". Новая буря кашля прервала разговор на несколько минут.

"Если позволите, вы из России?"

"Из СССР, – с дерзкой усмешкой глядя на Тео, отпарировал собеседник. Я москвич... Вы ведь немец, судя по вашему акценту?"

"Нет, бельгиец, – не солгал Тео. – Русского происхождения".

"Ну, все равно как эмигрант... – то ли осудительно, то ли пренебрежительно отозвался старец. – Мы, знаете, своего советского прошлого не стыдимся. По сравнению с новой жизнью катались как сыр в масле. А теперь ни масла, ни сыра... Ну вот, началось – слышите эту дикую музыку? – До комнаты слабо докатились из коридора волны лихого джаза. – Я от нее балдею, ей-богу. Сюда забираюсь. Телевизор смотрю. А то покурить и бутылочку доппеля 11 допить". Его багровая заячья губа дрогнула в дерзкой усмешке. Он вытащил из кармана своего синего свитера небольшую, как фляга, бутылку доппель-кюммеля. – Хотите? Хороша водка. Не знаю, на чем настояна, но хороша. Не говорите фрау Стрем, она меня и так поедом ест... Хорошее здесь местечко, самое тихое в доме".

"В самом деле, – усмехнулся Тео после долгого молчания, – идеальное место для Свидeний... то есть я хочу сказать, свиданий. Любовных, дружеских, деловых".

"Видите, – злорадно обрадовался старик, – как говорят эмигранты!.. Свидeние!.. Это правда, что вы в России не жили. И кто же вы? Я уже третий раз приезжаю в W., но вас в первый раз вижу".

"Работаю в архивах", – помедлив, отозвался Тео.

"Рановато для вашего возраста. У нас в архивах одни бабки работают. Вам лет сорок?"

"Сорок шесть. И вам, если позволите?"

"Пятьдесят с гаком... Не скажешь, а? Меня здесь все за старика принимают. Я смотрю на немцев... какой-нибудь мужик... думаешь, ему лет сорок пять-пятьдесят, не больше, а потом оказывается, семидесятилетний старикашка... Ну что ж, хорошо живут, богато. Мы раньше тоже не хуже других жили. У меня была и квартира на Бронной, и дача в Солнцеве... пока этот Горбач, кукуй долбаный, нас с дерьмом не смешал... Я удивляюсь... он у вас прямо икона – хер Горбашэф, хер Горбашэф, а у нас в этого хера разве что мертвый не плюет!"

"Я, признаюсь, не сторонник Горбачева, но вам не кажется, что... прошу прощения, как вас зовут?"

"Игорь Платонович Циоменко".

"Вам не кажется, Игорь Платонович, что у него есть некоторые заслуги... Вот вы, например, можете свободно путешествовать за границей, ничего не опасаясь?.."

"Да на кой нам эта свобода... а ваше-то имя как? Тео? Без отчества?.. Нам такая свобода, господин Тео, до фонаря. Я бы и без путешествий обошелся, лучше бы на Байкал поехал омулей ловить. И без немецкой колбасы прожил бы была бы своя. – Он извлек стеклянную флягу, с удовольствием присосался к горлышку, затем с раздражением долго вытягивал белую палочку сигареты короткими опухшими пальцами. – Посмотрели бы вы, господин Тео, как мы живем! Раньше больница была бесплатной, лекарства ничего не стоили, а теперь! Если бы Лелька мне не присылала, я бы давно околел... Я, знаете, и гипертоник, и сердечник – уже четыре инфаркта было, и диабет у меня, и камни в печени. Насобирал болезней, как грибов!.. Думаете, лечусь в Москве? На-ко, пойди на прием, там сто или двести долларов требуют – рубли даже не предлагай! Когда моя жена, Оксана, в онкологии помирала, Лелька каждую неделю по пятьсот дойчмарок нам присылала... только так и покупали морфий... Нет, господин Тео, разорить государство и всех по миру пустить... на такое только этот горбатый черт был способен! И какую команду оставил после себя? Ворье, петухи да бандиты!"

Игорь Платонович с негодованием изверг новую тучу дыма. Его небольшая плоская грудь, покатые плечи, скрытые свитером, и безобразно огромный живот сотрясались от кашля, как от свирепой качки. Тео также закурил. На него тяжело и медленно спускалась сокрушающая усталость, словно он только что взобрался на шестнадцатый этаж по винтовой лестнице. Молчание, прерываемое громоподобным кашлем Игоря Платоновича, длилось несколько минут, после которого тот с наслаждением опустошил свою флягу и с нескрываемым сожалением стал рассматривать ее на просвет. Он заметно и стремительно пьянел.

"Хотите? У меня еще есть..." – Циоменко помахал фляжкой в чернеющем воздухе.

"Благодарю вас, я не пью алкоголь".

Вероятно, если бы Тео заявил, что каждое утро глотает дюжину ножей, такое признание менее бы позабавило Циоменко.

"Как так – совсем не пьете?!. Даже пиво? Мне его запретили, из-за камней... Вы балакаете по-немецки? Купили бы мне завтра еще одну фляжечку про запас... у меня есть двадцать марок... Сам не могу, Лелька шпионит за мной, не приведи Господи. Да и по-немецки надо... – Он долго рылся в своем брюхе и, к изумлению Тео, извлек близнеца предыдущей бутылки. – Это мне сегодня на вечер... А на завтра кукиш. Я рассчитываю на вас, а?.. Так вот, я скажу вам, между нами, что пока эту команду (Тео не сразу понял, что речь идет о правительстве) не скинут..."

"Вы полагаете, – с насмешкой, которая незаметно овевала его слова, перебил Тео, – что ничего нельзя поделать с этой командой, как вы ее называете, – я называю ее Ассоциацией Мошенников, Извергов, Трусов, Расточителей, Архаровцев, Негодяев, Ослов? Я бы прибавил к ней и предателей".

На минуту пьяный взгляд Циоменко как бы споткнулся о невидимый барьер: его толстые короткие пальцы юлили вокруг алюминиевой пробки стеклянной фляжки, стараясь отвинтить ее, но когда он поднял глаза, они были беспросветно пьяны и злы.

"Почему ж ничего нельзя? Я вам должен сказать, господин... Черт, запутался я в ваших фамилиях... Да я бы первый взял в руки "Калашникова" и надавал бы им... калачей... в самое брюхо, всей этой стланой сволочи... этим петухам..."

"Золотым петушкам?"

"Почему – золотым? – пьяно и свирепо удивился Циоменко. -Я вам про Фому, а вы мне про Ерему! Я говорю, что они все разрушили, все разорили! У нас было сильное государство – одних ядерных боеголовок двадцать пять тысяч! Могли бы и без Запада прожить с нашим богатством! Он нам на кукуй не нужен!.. А после этого горбатого все работали на разрушение СССР, каждому свой пай, каждому свой лакомый кусочек. Начиная с ваших концернов и сект... Тьфу! Я бы взял несколько тысяч этих раздолбаев и отправил бы их, как раньше, для порядка, в места отдаленные... да и расстрелял бы одну-другую тысячу, чтоб иным неповадно было..."

Ему наконец удалось отвинтить металлическую пробку и приставить горлышко ко рту. Тео с трудом подавил в себе желание ткнуть своим еще крепким и загорелым кулаком в беззащитное брюхо собеседника.

"Любопытная точка зрения, – уступчиво заметил Тео, – но вам не кажется, что..."

"Да ни кукуя мне не кажется! Вы ведь в нашей стране никогда не бывали! Что вы о ней знаете? Твердите, небось, как мой дурак зять, – свобода в России! Духовное возрождение! Коммерция! А когда я ему говорю, осел ты, посмотри, что сделали с моей родиной – американцам продали за... Я сейчас вам все объясню..."

"Должен признаться, что меня весьма интересует ваше мнение, как советского из СССР. Можно посвятить этой теме наше свидeние... я хочу сказать, нашу беседу... время у нас есть", – любезно предложил Тео. Но, по правде сказать, он совершенно не знал, что делать. Трахнуть своим могучим загорелым кулаком по облысевшему черепу этой развалины с заячьей губой, отравленной алкоголем и табаком? Обратиться к судебным органам Бельгии или Германии? Позвонить в вечернюю газету и дать интервью о предателе-друге? Или немедленно покинуть его во мраке этой комнаты и предоставить водке прикончить в ближайшем будущем этого безнадежно больного инвалида? Во всяком случае, в распоряжении Тео было как минимум два часа. Пока певица с аметистовыми глазами будет петь старинные русские романсы, вряд ли кто заглянет в эту заброшенную комнату.

Циоменко приставил к глотке отвинченную фляжку и широко раздвинул губы. Он медленно, цокая и чмокая от удовольствия, снова продолжал опустошать содержимое фляжки, выливая его в широко разверстую пасть, – пока неожиданный лающий хрип не сотряс его тело. Вероятно, любитель доппель-кюммеля подавился, поскольку его горло извергло гул, напоминавший горный обвал, и правая рука судорожно искала сердце. Стеклянная фляжка упала на пол и разбилась вдребезги.

Тео приблизился к нему. "Таблетки, черт!.. таблетки!" – хрипел Циоменко, тыча левой рукой на свой серый пиджак, валявшийся как в обмороке на соседнем кресле. Тео извлек из кармана круглую коробку с таблетками и, молча швырнув ее в самый затемненный угол комнаты, вернулся к своему креслу. Заметил ли Циоменко его жест, или поток слез, который вызывал ураганный кашель, застилал ему глаза? "Таблетки, таблетки, таб..." – хрипел Циоменко. Его короткие жирные пальцы сперва яростно, затем бессильно царапали подлокотники кресла. Теo, опустив голову, не двигался, изредка и искоса глядя на тело, терявшее очертания в сумерках комнаты и все больше напоминавшее небрежно брошенный черный куль с неизвестным содержимым. Прежде чем умолкнуть, и, вероятно, навсегда, жертва пятого инфаркта извергла еще раз хриплую и яростную мольбу, прерываемую начавшейся конвульсией: "Таб... таб..."

Когда хрипы улетучились, Тео с омерзением прикоснулся к лиловой коже руки умолкнувшего собеседника. Пульс исчез, и дыхания было не слышно. Non-assistance a personne en danger. Cinq ans d'emprisonnement ferme, au minimum. Bon pour la taule. 12 В сумерках багровое лицо Циоменко напомнило Тео морду кабана, не так давно пристреленного им на охоте. Он покинул комнату, одолел первый коридор и, прежде чем углубиться в другой, на минуту остановился возле двери, ведущей наружу, задыхаясь и торопливо глотая морозный воздух. Недалеко от двери два молодых голоса, женский и мужской, быстрым шепотом заговорщицки обменивались малопонятными репликами (женщина говорила по-французски с сильным русским акцентом, тогда как ее собеседник, без сомнения, был французом): "Non, non, il ne rentre que dans cinq jours!.." – "Je t'attendrai vers vingt heures?" – "Mais non, on se verra chez..." 13 Появление Тео оборвало таинственный разговор. Молодой золотистоволосый человек в кожаной куртке, потрясая связкой автомобильных ключей, непринужденно удалился, насвистывая. Леля Циоменко в распахнутой дубленке, рассеянно скользнув по Тео своим аметистовым взглядом, поспешно удалилась в глубь коридора. До начала концерта оставалось не более пятнадцати минут.

Marquion, 1995

1 "Cкажи-ка! С каких пор ты пылаешь страстью к русской православной среде, ведь ты давно простился со своим русским прошлым!"

"С тех пор как прочитал объявление о балалайках и блинах" (фр.).

2 Кабачок (нем.).

3 Красное вино (нем.).

4 Уцелевший (фр.).

5 Гражданское состояние (фр.).

6 Научная организация труда.

7 Русские, может быть, но отнюдь не советские, глубокоуважаемый господин (фр.).

8 Переделать на французский лад его имя и фамилию (фр.).

9 Удостоверение личности (фр.).

10 Гостиная (нем.).