Текст книги "Солнце в ночи"

Автор книги: Евгений Коковин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава шестнадцатая

"НАУЧНЫЕ ЦЕЛИ"

Доктор Аллан Эдвин Барнет писал первый отчет своему патрону скупо, даже суховато, но убедительно. Это был его стиль. Кроме того, он знал, что именно такой стиль и любит патрон. "Не зная местных условий, мы вышли слишком рано. На подходе к острову встретили редкий дрейфующий лед. Берега острова оказались окаймленными широким припаем. Имеющаяся в моем распоряжении карта составлена отвратительно. Полагаться на нее, значило, погубить яхту и все дело. Неисследованные берега изобилуют мелями. Таким образом, первыми и наиболее опасными врагами для нас оказались льды и мели. Не имея на "Эдвансе" настоящей ледовой обшивки, мы не могли рисковать соприкасаться со льдами. Но я был уверен, что ледовая обстановка под влиянием быстро наступающего лета и благоприятных ветров быстро разрядится. Однако, времени на ожидание было потеряно много. Не могу вину в этом принять на себя. Вы помните, я предупреждал Вас, но Вы торопили с отплытием. Однако Ваши опасения, что нас могут предупредить русские, были напрасны. Из дальнейшего Вы узнаете, что я, побывав на острове, кроме местного населения, никого до сих пор не встретил. Русские, видимо, зная ледовые условия, прибудут значительно позднее. Да и то здесь бывают лишь промышленники и редко – мирные купцы. Но очень возможно, что и их не будет. По сведениям местного населения, они приезжают не каждый год". "...За неделю пребывания на острове я успел сделать многое. Но это лишь незначительная частица того, что сделать нужно. Проведенные мною исследования и наблюдения полностью подтверждают нашу общую мысль: освоение острова удовлетворит самые широкие наши интересы как коммерческие, так и научные, не говоря уже о других, государственных. Вы, конечно, понимаете меня..." Далее в отчете следовали краткие, но всесторонние сведения об острове вообще, о рельефе и поверхности берегов, о климате, геофизических явлениях, животном мире и населении. Очень часто в отчете встречалось слово "предполагают". Конечно, доктор Барнет, пробыв на острове очень недолгое время, многого не знал и не мог утверждать. " Я совершенно убежден теперь, что остров представляет во всех отношениях огромнейший интерес. Здесь должна быть учреждена колония. Она будет высоко рентабельна даже на концессионных началах. Здесь нужен энергичный, предприимчивый и опытный хозяин. Если же решится вопрос о приобретении острова любыми средствами, это будет просто великолепно. Тогда все мы получим полнейший простор для производственной, научно-исследовательской и прочей деятельности". В заключение Барнет писал, что при возможности следует несколько увеличить плату за фрахт "Эдванса" и продлить срок. Он также выражал надежду получить дальнейшие инструкции и пожелания патрона. Барнет был уверен, что патрон останется им доволен и будет действовать. Совершенной неожиданностью было для доктора Барнета то, что Крейц уговорил капитана оставить на острове двух матросов. Эту сделку Крейц оплачивал из своих средств. Капитал долго не соглашался уменьшить команду, но, получив свою долю наличными, уступил. – Зачем вам люди? – удивился Барнет. – Для научных целей, – усмехнулся Крейц, и доктор его хорошо понял. Это были здоровые молодые парни, очень похожие друг на друга – Олаф и Якоб. Только Якоб был повыше и стройнее своего товарища. Оба пышноволосые блондины, медлительные, немногословные, но постоянно улыбающиеся. – Вам немного будет работы, меньше, чем на "Эдвансе", – говорил им Крейц, – а получите вы за это время в два раза больше. На берег были вывезены продукты, патроны и все остальное снаряжение экспедиции. Пожелав капитану счастливого плавания и скорейшего возвращения, Барнет с последней шлюпкой выехал на остров, где уже находились Крейц, Ольсен и остающиеся матросы. Вскоре "Эдванс" поднял якоря и поплыл тихим ходом на юго-запад. Океан был спокоен, видимость отличная, и не было никаких оснований беспокоиться за яхту. – А ведь это я хорошо придумал – оставить двух матросов, – сказал Барнету Крейц и подмигнул: – Они мне понадобятся совсем на короткое время. А для вашей работы они особенно пригодятся. – Это верно, пригодятся, – согласился Барнет. – Но только передвигаться нам будет труднее. У нас всего три упряжки. – Нам нужно только разыскать самоядов, а там оленей мы найдем сколько угодно, – успокоил Крейц. – Я вам мешать не стану. У меня свои дела. Доктор, а как это будет эффектно! Я показываю публике полинезийца и говорю: вот потомок тех, кто поедали друг друга. А вот самояд. Это потомок тех, кто ели сами себя. Здорово?! – Но это же неправда, Крейц, – возразил Барнет. – Няо-нцы никогда ни себя, ни друг друга не ели. Они никогда, ни в какие времена не были людоедами. – А не все ли равно, доктор. Название есть, а оно говорит само за себя... Вот это мне и нужно. – Вы – циник, Крейц, – махнул рукой Барнет. – Но ведь и ваши цели не лучше, – расхохотался Крейц. – Не будем ссориться, дорогой доктор! Лучше скажите, каковы ваши планы сейчас. – Двинуться вглубь острова. Степан хочет быть дома, а это мне кстати. Я закончу кое-какие работы по исследованию почвы, а также флоры и фауны. Потом, к приходу "Эдванса", займусь прибрежной полосой. Степан Ардеев очень обрадовался, когда узнал, что Барнет едет в тундру. Ему надоело бродяжить с иностранцами, хотя он и был кочевником. Он соскучился по своему чуму, по своим родным. Степана лишь удерживало обещание Барнета подарить ему ружье. У Санко было ружье, н Степан завидовал товарищу. Как и все ненцы, Степан был простодушен и доверчив. На острове ненцы очень редко ссорились и никогда не враждовали. Слово и обещание здесь было законом. Потому Степан совсем не сомневался, что скоро станет охотиться в тундре с собственным ружьем. Когда все снаряжение было погружено на нарты, аргиш Степана Ардеева тронулся в путь. Степан решил двигаться к стойбищу Валеев. Он рассчитывал найти там свой чум и чум Санко. Хатанзея. Крейц в пути учился управлять оленями и строил планы захвата Санко.

Глава семнадцатая

СЛЕДЫ ПРИВАЛА

Санко проводил Чехонина и его товарищей не на тридцать, а на все пятьдесят верст. Это было значительным облегчением для участников экспедиции. – Я успею, все успею, не беспокойся, начальник, – приговаривал Санко на привалах. – А вам тяжело... вам еще много идти... Только когда Чехонин объявил привал на ночевку, Санко согласился разгрузить нарты. – Ты устал? – спросил он Алексея. – Устал немного, – ответил Алексей, который шел вместе с группой Чехонина по берегу. – А что? – Я хочу ехать. Поеду ночью. Ложись на нарты и спи. Скорее приедем, приведем упряжки начальнику. – Но ведь ты тоже устал, Санко. – Я ничего. Я буду спать в чуме. Поедем! Георгий Павлович пытался отговорить Санко от поездки ночью. Ненец настоял на своем: – Вечером и ночью ехать лучше. Олени еще не устали. Скорее приведем тебе упряжки. Алексей и Санко поужинали, распрощались с Чехониным, Ивановым и Рябухиным и уехали. – Хороший парень, этот Санко, – сказал Иванов, обычно всегда очень скупой на похвалы и восторги. – Мало сказать хороший, – отозвался Чехонин. – Чудесный! Это счастье, что мы его встретили. Молчаливый, всегда сосредоточенный, Иванов был фанатически влюблен в свою геологию. Он с первых же дней занялся геологической съемкой и все его помыслы сейчас были устремлены к составлению геологической карты острова. Еще сравнительно молодой, очень высокий, бритоголовый, Иванов совсем не походил на ученого. А между тем, он уже участвовал во многих научных экспедициях и имел свои печатные труды по геологии. В обычном же разговоре было трудно определить его образованность, большие познания и смелость научных предположений, какие он проявлял при геологических исследованиях. Георгий Павлович Чехонин познакомился с Ивановым в Петербурге и сразу почувствовал, что этот молчаливый геолог будет отличным помощником в полярной экспедиции. Иванов сам пришел к Чехонину и просил взять его на север. Он не принес никаких рекомендаций, никаких писем от светил науки. А Чехонину это было и не нужно. О Иванове он слышал, знакомился с его книгами. И, наконец, личное знакомство и разговор утвердили начальника в решении принять предложение Иванова. Иванов легко переносил морскую качку, никогда не жаловался на усталость и, казалось, трудности лишь придавали ему сил и энергии. Вот и сейчас, после ночевки, взвалив на себя чуть ли не половину всего груза, немного ссутулившись, он размеренным, методичным шагом двигался вперед. Это был шаг спортсмена, без ускорения и замедления, без лишних движений. Так можно долго идти, не уставая. За Ивановым шел Чехонин. Он думал о предстоящей встрече с иностранцами. И чем больше об этом он думал, тем тверже становилось его решение потребовать от непрошеных гостей покинуть русский остров. Пусть будет потеряно драгоценное время, так необходимое для научной работы, но он, Чехонин, русский человек, добьется своего и защитит интересы Родины. После рассказа Санко он уже ничуть не сомневался в корыстных и притязательных целях иностранцев. Во всех экспедициях и походах у опытного путешественника и исследователя Чехонина было девизом: "Никаких излишеств!" И хотя этот девиз теперь выполнялся с прежней требовательностью, все же груз – палатка, снаряжение, продовольствие, приборы, оружие – для трех человек был немалый. Физически крепкий моряк Рябухин оказался плохим ходоком. Можно иметь сильные ноги, твердо держаться на них и быть не способным к длительным переходам. А ноша еще больше изматывала матроса. Между тем, идти было не так уж трудно. Очистившаяся ото льда прибрежная песчаная полоса, твердая и гладкая, могла сравниться с отличным асфальтовым шоссе. Рябухин заметно отставал, наконец, совсем выдохся и присел на камень. А геолог Иванов все шел и шел, не оглядываясь. Чехонин окликнул его и попросил остановиться. Иванов недовольно сбросил мешок и весь остальной груз на землю и вернулся к товарищам. Чехонин напряженно всматривался в уныло серую пустынность океана. Но никаких признаков судов – "Ольги" или иностранца – в океане не было. Георгии Павлович понимал путь нужно продолжать. И все же он решил сделать привал, отдохнуть, обдумать и обсудить положение. – Георгий Павлович, – нерешительно запротестовал Иванов, – зачем мы будем терять время? Нам еще нужно пройти не менее тридцати верст. – Тридцати? – ужаснулся Рябухин. – Да, пожалуй, – согласился Чехонин. – Санко так и говорил. Но не волнуйтесь, Сергей Сергеевич. Сейчас отдохнем и все обсудим. Платон, обратился он к Рябухину, – займитесь костром, а мы поставим палатку. – Палатку? Зачем, Георгий Павлович? – взмолился геолог. – Мы оставим здесь Рябухина, а сами налегке двинемся дальше. Мы выиграем время, и в то же время избавим Платона от перехода. Он будет здесь нашим форпостом. Это решение начальника устраивало геолога. – Мудро, – только и сказал он и принялся разбивать палатку. Но особенно обрадовался Платон Рябухин. Лучше бы он отстоял подряд пять вахт у штурвала или на палубе в шторм, чем совершать такой длительный переход пешком. Часа через два, перекусив и отдохнув, Чехонин и Иванов отправились снова на запад, туда, где они должны были встретиться с капитаном Феликсовым и разыскать иностранцев. Теперь идти им было легко. Они взяли только ружья и один небольшой заплечный мешок с провизией и необходимыми приборами. Некоторое время они шли молча. Время от времени Иванов поднимал какой-нибудь камень, внимательно рассматривал его и прятал в карман, но чаще выбрасывал. Вдруг неожиданно он тихо выругался, что с геологом раньше никогда не случалось. – Черт бы их побрал... – Кого? – удивился Чехонин. С минуту-две Иванов молча шагал, словно не слышал вопроса начальника, потом сказал: – Этих иностранцев. Какое они имеют право мешать нам работать?! Мне некогда, понимаете, Георгий Павлович, мне некогда! У меня нет времени заниматься с этими хамами. Маня ждет работа. – Вот потому-то и придется ими подзаняться, что они хамы, – заметил Чехонин. – Иначе мы потеряем остров... – Этого допустить нельзя! – вскричал Иванов и с несвойственной ему воинственностью добавил: – Я им прямо заявлю: Вон с нашей земли! – Это мужской разговор, – весело сказал Чехонин. – Я приму все меры вплоть до применения оружия! – Вот уж этого делать я не умею, стрелять в людей... – Они могут сами заставить вас научиться этому, Сергей Сергеевич. Или вы забыли, как они поступили с Санко? Но все-таки я надеюсь, что они будут благоразумны и в разговоре с ними нам не придется прибегать к оружию. – Да-да, – удовлетворенно сказал Иванов. – Это все-таки дело солдат, а не ученых. – Иногда и ученый обязан стать солдатом, – улыбнулся Чехонин. – Может быть, может быть, – неопределенно отозвался геолог, выбросив в море очередной камешек. -Удивительная однопородность! Судя по времени, они прошли верст двенадцать, когда вдруг встретилось неожиданное препятствие. Неширокий залив, забитый наносным льдом, видимо, был устьем какой-то неизвестной реки. Чехонин помнил, что в этих местах по карте ни залива, ни реки не должно быть. Все-таки он вытащил карту и еще раз убедился, что залив не нанесен, а между тем он в действительности существовал и теперь преграждал путь. Нанеся на карте схематические отметки, Чехонин спросил: – Что же будем делать, Сергей Сергеевич? – Этот лед нас не выдержит. – Конечно, нет. Это не местный и не бухтовый лед. Обычный мелкобитый. Результат юго-восточных ветров. Смотрите, в море образовался даже новый припай. Что ж, придется подни маться по берегу, может быть, река не так уж широка, найдем место для переправы. – Санко нас не предупредил о заливе, – сказал Иванов. – Неужели он не знает об этом заливе? – Санко, конечно, знает. Но меня это наводит на мысль, что залив не велик да и река повыше не представляет большого препятствия. Иначе Санко предупредил бы нас. – Нужно нанести залив и реку на карту. Нужно дать им названия. – Это мы сделаем позднее. Придется составлять заново карту всего острова. У ненцев, наверное, есть свое название залива. Думаю, что мы найдем еще множество и заливов, и рек, не нанесенных на нашу карту. Путешественники поднимались по левому берегу залива. Вначале берег был высокий и каменистый, но, переходя в тундровую полосу, он становился все более низким. Чувствовалось, как ослабевает почва. Должно быть, скоро начнется обычное тундровое болото. – Что-то я не вижу реки, – сказал Иванов. – Может быть, ее и не существует. Мы повернули уже почти на девяносто градусов. – Нет, – возразил Чехонин, – река по всем признакам есть. Она должна впадать в залив на северо-западе. А увидеть ее отсюда и невозможно. Да, а все-таки плохо без проводника. Предположения Георгия Павловича оправдались. Вскоре путешественники действительно вышли к устью небольшой речки, впадающей в залив. Они поднялись по берегу речки и вброд перешли ее. А потом снова побережье океана. Они шли и шли, тщетно вглядываясь в океанскую даль. "Ольга" не показывалась, и Чехонин начинал беспокоиться. По расчетам уже выходило, что Чехонин и Иванов находились в тех местах, где Санко встретился с иностранцами. Но и судна иностранцев тоже не было. Они шли снова, шли еще минут двадцать, когда, наконец, натолкнулись на следы привала. То было большое пепельное пятно от костра, уже совсем холодное. Тут же валялись две жестянки из-под мясных консервов и картонная коробка из-под какао. Судя по этикеткам и маркам, консервы были немецкие, какао – голландское. Определить происхождение сигарет, окурки от которых валялись тут же, было трудно. Во-первых, ни Чехонин, ни Иванов не курили, с папиросами, сигаретами, вообще с табаком им дела иметь не приходилось. Во-вторых, буквы на марке окурков были задымлены и измяты зубами. – Эх, где, где ты, Шерлок Холмс! – воскликнул Георгий Павлович и рассмеялся. – Мы сами должны быть Шерлоками Холмсами, – отозвался Иванов. – Меня интересует, куда подевались эти господа, – сказал Чехонин. – Если они на острове, то где их судно? Что-то не верится, чтобы они так быстро ретировались совсем. Может быть, они отплыли отсюда, чтобы высадиться в другом месте... Как вы думаете, Сергей Сергеевич?.. Иванов пожал плечами: – Понятия не имею. Тут можно предполагать что угодно, но думаю, что ваше последнее предположение самое верное. – Нам придется некоторое время подождать здесь, отдохнуть. Может быть, появится "Ольга" или подъедут Санко и Холмогоров. Будем надеяться, что тогда что-нибудь выяснится. Они сложили мешок и ружья к сопке и принялись осматривать местность вокруг бывшего привала иностранцев.

Глава восемнадцатая

НА ОЛЕНЯХ ПО ТУНДРЕ

На переходе Алексей Холмогоров утомился, но, несмотря на это, улегшись на нарты, он еще долго не спал. Есть своеобразная прелесть в езде на оленьей упряжке по летней тундре. В Морской слободе Алексею еще в детстве однажды удалось прокатиться на оленях. Четвероногие, длиннорогие "гости" со своими хозяевами прибыли в слободу из Болъшеземельской тундры, преодолев огромнейшее расстояние. Но тогда была зима, и скольжение по заснеженной равнине широкой реки мало чем отличалось от поездки на лошадях. Лишь сознание того, что впереди санок бегут олени, приносило мальчику радость и восхищение. Сейчас же нарта неслась по голой заболоченной тундре. Она подпрыгивала на кочках, монотонно шелестела полозьями в мягком ягеле и, попав в болотину, вдруг вздымала вокруг невысокие, но стремительные шумные ливни. Иногда встречалась возвышенность, и олени замедляли бег. Санко вскакивал и придерживал нарты, подталкивал их. Озерки и широкие, сплошь покрытые водой болота приходилось объезжать. Но олени выносливы, послушны, они не подведут умелого погонщика. Олень! Гордое, благородное, стремительное животное, – о тебе хочется петь восторженную песню! Заоблачных волшебных сказок достоин неудержимый, кажущийся крылатым, бег-полет оленьей упряжки по заснеженной тундре. Быстрого карандаша и смелой кисти требуют запрокинутые ветвистые рога. Пусть скрипки, валторны и флейты сопровождают почти бесшумный рысистый аллюр оленей и легкий шелест нартовых полозьев! Для жителя тундры нет в мире животного дороже и красивее северного оленя. Олень – это жизнь! И в старину ненцы любили повторять: "Нет оленя – нет человека". На оленьей упряжке человек может ехать до конца тундры – до Константинова Камня Уральского хребта, до грозного Ледовитого океана, до южной зеленой лесной полосы. Сверхтеплую одежду – малицу, паницу, совик, надежную и в морозы и в оттепели обувь – тобоки, пимы, липты, крепчайшие нитки-сухожилия дарит северянину добрый и верный друг-олень И мясо, отличное, нежное, вкусное, сытное мясо оленя – отварное, поджаренное на сковороде или на пруте, сырое, горячее с кровью прямо с убоя или мороженая строганина. Без оленя тундра сиротлива и скучна, беспомощна и бедна. Беспокойная езда по летней тундре, вся в толчках, быстрых разворотах, в постоянном ожидании, что нарта или завязнет или перевернется. Но это-то и нравилось Алексею Холмогорову. Он не спал не потому, что боялся, и не потому, что лежать было неудобно. Он смотрел на бледное полярное небо и наслаждался, да, наслаждался хаотичностью движения. Возможно, в своем спокойствии он надеялся на опыт Санко. Молодой ненец мастерски управлял оленьей упряжкой, он ловко действовал и вожжой и хореем1, олени были послушны его голосу. – Почему не спишь? – спросил Санко. – Плохо? – Нет, Санко, очень хорошо. Ты о чем сейчас думаешь. Санко? – О чем? – удивился Санко вопросу. – Я много думаю. Я всегда думаю... – О чем ты думаешь сейчас, Санко?

– Думаю я думаю про отца, про мать, про Степана... и больше всего я думаю про Нанук... – Кто такой Нанук? – спросил Алексей и приподнялся на нарте. Он впервые от Санко слышал это имя. – Нанук – девушка, – ответил Санко и посмотрел Алексею в глаза. Алексей все понял без дальнейших объяснений. Но ему хотелось побольше узнать о Нанук, о девушке, которую любил его новый друг. – Расскажи мне о Нанук! – попросил Алексей. – Ты давно ее знаешь? – Давно, очень давно. Так давно, как что помню на острове, как помню себя, как помню отца и мать. – Значит, с детства. И ты ее очень любишь, Санко? – Очень... ты даже не знаешь, как очень, – Санко добавил несколько ненецких слов, непонятных для Алексея, но, видимо, точнее выражающих чувства юноши. – Очень! Нанук самая красивая девушка на острове. Это знают все и это ты скоро узнаешь. Скоро ты увидишь Нанук. И Алексей поверил Санко потому что уже знал: его друг не был хвастуном. Он был очень молод, но многое знал и многое умел делать, был умен и наивен, простодушен и доверчив. Незаметно Алексей уснул, и его крепкий сон не потревожили ни толчки, ни трудные подъемы на сопки, ни стремительные спуски. И проснулся он, когда упряжка остановилась, а Санко растерянно ходил около и словно что-то разыскивал на земле. – Ты чего потерял, Санко? – крикнул Алексей. – Здесь было наше стойбище, – печально ответил Санко, – Они ушли. Я смотрю, куда они ушли. Новость была неприятная. Начальник экспедиции Чехонин ожидал упряжек. Но ненцы сменили стоянку. Теперь их нужно искать. И доброе настроение Алексея омрачилось. Впрочем, он надеялся на Санко, на его опыт и знание острова. Упряжка остановилась на возвышенности. Всюду были видны следы недавней стоянки островитян. Ветер трепал остатки облезлой старой оленьей шкуры. Невдалеке белела кучка сухих, обглоданных собаками и омытых дождями костей. Вытоптанная мшистая земля была засыпана золой и мелкими углями. Алексей поднялся с нарты и попрыгал, чтобы размять ноги, одеревеневшие от долгого лежания. Он смотрел на Санко и ждал, что он скажет и что решит делать. Санко подошел к упряжке и улыбнулся Алексею. – Они ушли туда, – он показал на северо-восток. -Там стойбище Валеев и там Нанук. Саво! Поедем туда! – Ты ложись, отдохни, – оказал Алексей. – Я вскипячу чай. – Чаи хорошо, – согласился Санко. – А спать буду там, в чуме. Надо торопиться. – Он оглядел небо и сказал: – Похоже, будет снег, большой снег. Ветер отошел, птица прячется. Пока грелся чай в котелке на разведенном Алексеем костре, товарищи погрызли вяленого омуля и сухарей. – Далеко нам ехать? – опросил Алексей, снимая с костра котелок. – Пока хад собирается, успеем. А хад-пурга будет большая. Надо торопиться. Они наскоро попили чаю, и снова упряжка тронулась в путь. Снова движение, быстрое, с крутыми поворотами и прыганьем по кочкам. Санко торопился и то и дело, управляя оленями, пускал в ход свой длинный легкий хорей. Хад, как называют ненцы пургу, налетела раньше, чем они достигли становища Валеев. И тундра, еще десять-пятнадцать минут назад спокойная, притаившаяся, неожиданно потемнела и словно вздыбилась Снег, вначале мягкий, перистый, становился все жестче и жестче и вскоре превратился в тяжелую дробь. Эта дробь больно исхлестывала лицо и смотреть вперед было невозможно. Пурга крутила снегом так, что нельзя было определить направление ветра. Санко управлял упряжкой, пользуясь лишь чутьем и надеясь на самих оленей. Животные бежали, пригибая головы к земле. Казалось, они вынюхивают следы на снегу. Ветер был встречный. Это знал Санко, хотя пурга кружила и била со всех сторон. Встречный – это плохо, он изматывает и так уставших оленей. И встречный – это хорошо: Санко легче почувствовать запах дыма, отыскать стойбище. Но не дым помог Санко отыскать людей. Неожиданно вдали послышался протяжный, заунывно-тревожный вой. Ненец прислушался. Не волки ли? О волках знали все островитяне. Огромные полярные хищники появились на острове с Большой земли. Но как они пришли с материка? Старый Филипп Валей уверял, что волки приплыли на льдине. Возможно, что так и случилось. Стаю волков, забредшую на припай, могло на оторванной льдине унести в море. Льдину прибило к ледяным полям, прилегающим к острову Новому. До последнего времени полярные волки были, пожалуй, единственными врагами Санко, врагами коварными, жестокими и беспощадными. Много горя принесли хищники ненцам. Оленей ежегодно десятками недосчитывались в стадах каждого из стойбищ. Санко жаждал встречи с волками, но только не сейчас. Во-первых, Санко устал, во-вторых, в пургу волки из-за плохой видимости становились вдвойне опаснее. Ненец прислушался и облегченно вздохнул. То выла собака. – Алексей, слышишь? – спросил Санко и, не дождавшись ответа, вдруг пронзительно закричал: – Нгей! Э-ге-гей! – Что? – спросил Алексей, тоже прислушался и различил сквозь свист пурги собачий вой. Он не подумал о волках, потому что не знал, что они на острове водятся. – Собаки, – сказал Санко, соскочил с нарт, круто повернул оленей вправо, туда, где слышался вой, и снова сел. – Э-ге-гей! Нге-ей!.. Некоторое время друзья ехали, прислушиваясь и крича. Вдруг они услыхали уже не вой, а заливистый лай. Он был совсем близко. Выть собака может в одиночестве. Но на лай откликаются почти все ее собратья. И вскоре около двух десятков собак окружили упряжку. Спустя несколько минут Санко и Алексей, к своей радости, были в стойбище.

Глава девятнадцатая

НАНУК

Хотя в чуме горел костер, Алексей никак не мог рассмотреть лицо Анисьи матери Санко. Она по-ненецки переговаривалась с сыном и, готовя еду, низко наклонялась над огнем и над котлами. Совик и какие-то обвязки делали ее фигуру особенно неопределенной и неуклюжей. Отца Санко дома не оказалось – он был в стаде. В такие ненастные дни многие мужчины уезжали в стада охранять оленей. В пургу олени могут отбиваться от стад – это опасно. Пурга не унималась. Наоборот, она становилась, как казалось Алексею, еще злее и неистовей. Она так страшно рвала шкуры чума, что грозила каждую минуту сорвать с места легкое и ненадежное жилище. Пурга врывалась в чум через мокодан – дымовое отверстие вверху, препятствуя выходу дыма. Алексей жмурился и рукавом куртки протирал глаза. Анисья разложила в миски вареное мясо и рыбу. Сама она к еде не притронулась, поплотнее закрепила шкуру у входа и уселась, наблюдая, как ужинают сын и гость. Алексей видел только ее глаза, маленькие, зоркие и умные. Мясо было нежное, должно быть, от молодого оленя, и Алексей ел его с наслаждением. Санко принес большой кусок мороженой оленины и ловко ножом наготовил строганину. Он ел много и быстро, удивляя своим аппетитом даже проголодавшегося Алексея. Закончив ужин тремя кружками чаю, Санко взбил кучу шкур и сказал: – Будем спать. – А когда мы увидим Нанук? – тихо спросил Алексей. – Завтра. Это близко, чум Валея близко. Ложись. Алексей хотел спросить Санко о завтрашней погоде, о том, когда должна закончиться пурга, но молодой ненец как рухнул на шкуры, так моментально и уснул. Алексей натянул на себя шкуру, но ему не спалось. Он раздумывал о многом – об ожидающем упряжек начальнике экспедиции, о доме, о Санко и о Нанук. Раздумывал и прислушивался к ревущей пурге. Когда Алексей проснулся, пурга стала тише, но все еще бесновалась. Санко спал. Анисьи в чуме не было. Над костром висел большой котел. Ночью да и сейчас Алексей совсем не чувствовал холода и очень этому удивился. Он выглянул из чума, но в вихревых завитках снега ничего разглядеть не мог. В чум не вошла, а влезла Анисья и приветливо сказала: – Нгани торова! Алексей понял, что она его приветствует, улыбнулся и поздоровался. Она поправила шкуры на Санко. Юноша в этот момент открыл глаза и сразу же вскочил. К удивлению Алексея Анисья вытащила откуда-то таз с водой, а Санко сказал: – Будем мыться. В Морской слободе Алексей слышал, что ненцы никогда не моются. Он вытащил из своего мешка полотенце и с удовольствием поплескался подогретой водой. Конечно, это было не ахти какое умывание, но в таких условиях и оно оказалось приятным. Потом умылся и Санко, и они принялись за завтрак, который, впрочем, ничем не отличался от вчерашнего ужина: строганина тонкие пласты сырой мороженой оленины, вареная оленина и рыба и в завершение – чай с привкусом той же рыбы. Алексею есть не хотелось, и потому завтрак ему показался уже не таким вкусным, как ужин. Неожиданно по шкурам чума у входа словно кто-то сильно ударил палкой или хореем. В прерывистом завывании пурги послышался смех и невнятный из-за непогоды голос: – Нгей! Санко, Санко-о-о! Ты приехал?! – Это Нанук! – вскочил Санко и бросился к выходу. Он оторвал шкуру у выхода из чума и втащил внутрь девушку, засыпанную снегом и похожую на снеговика, каких лепят зимой ребятишки. – А я к тебе хотел идти, – радостно говорил Санко, отряхивая с одежды девушки снег. – А если хад унесет? – У меня ламба. Не унесет. – Ламба – лыжи, – перевел Санко. – Ненянг ирий, – смеялась чему-то Нанук. – Сыра ненянг, сыра сэв ненянг... Ха, тангець... – Она говорит: скоро месяц август, опять комариный месяц. Снежные комары. Это она о пурге. А живем на летнем стойбище... Нанук тараторила и смеялась, пока не заметила Алексея. Тут она смутилась и умолкла, опустив глаза. Теперь, когда она уже сидела, откинув саву-шапку на затылок, Алексей смог ее разглядеть. Нанук была младшей дочерью в большой семье Филиппа Валея. Все ее братья и сестры были уже женатые и замужние. Женщин для ведения хозяйства приготовления пищи, шитья и починки одежды и обуви – в двух чумах Валеев было предостаточно. Потому Нанук, освобожденная от домашних дел, почти все свое время проводила на охоте или в оленьем стаде. Всем жителям острова уже было известно, что Нанук – невеста Санко Хатанзея. Может быть, она была бы уже и женой Санко, но этому помешало несчастье, внезапно пришедшее в семью Хатанзеев. На охоте на моржей погиб старший брат Санко. Он был женат, а по старинному обычаю ненцев на жене умершего должен жениться его младший брат. С потерей брата юноша терял и свою любимую девушку. Санко долго раздумывал над своей горькой судьбой, а потом явился к отцу и решительно заявил: "Я не люблю нябу1, я люблю Нанук, я женюсь на Нанук!" Отец помрачнел, заплакала мать и заплакала няба – жена старшего брата. Няба Александра сквозь слезы сказала "Пусть Санко женится на Нанук, я не хочу другого мужа. Мой муж был и останется Константин". Эти слова невестки еще больше разгневали старого Антипа Хатанзея. Покойник не может оставаться мужем живой женщины. Она не должна думать о Константине, не должна произносить его имя, чтобы не навлечь беду на семью Хатанзеев. Сын и невестка хотят нарушить старинный священный обычай отцов, дедов и прадедов. Санко не стал больше противиться вслух, отмалчивался, но и не повиновался обычаю. Время проходило, а Санко и Александра – няба так и не стали мужем и женой. И постепенно все опять стали считать Санко и Нанук женихом и невестой. Все ждали, когда они поженятся. Только при старом Антипе не за водили об этом разговора. По-своему Нанук была действительно красива. Особенно привлекали ее быстрые, искрометные глаза. В них не было ни кокетства, ни пугливости. Сейчас, когда Нанук снова взглянула на Алексея, а потом на Санко, в глазах ее горела радость. – Где ты долго был? – спросила она. – Григорьев приехал? – Нет, Григорьев не приехал. Но он приедет, он написал мне письмо и послал краски. Вот приехал Алексей и еще русские. Твой чум далеко? – Наши рядом, все три. Отец в стаде. – На охоту выходили? – Вчера пришли. Саво! Шесть нохо... – Ого! – восхитился Санко. – Шесть песцов! Молодец, Нанук! Санко сел рядом с Нанук и стал растирать кисти ее рук. – Холодные, – сказал он, словно оправдываясь перед Алексеем. Нанук, не отстраняясь, счастливо улыбнулась. Удивительная простота и доверчивость были в отношениях юноши и девушки. Алексей смотрел на них, и у него становилось радостно на душе. Анисья, не спрашивая, положила в миску два больших куска мяса и поставила перед Нанук. Девушка достала свой нож и принялась есть. Она ела, как и Санко, захватив в руку весь кусок. Нож поблескивал у ее губ, и Алексей удивлялся быстроте и точности движений рук Нанук. – Где Степан? – опросил Санко у матери. – Степан не был. Уехал и не был. – А норвеги? – Не были. – Разве то были норвежцы? – опросил Алексей. – Нет. Были ингланд. А у нас всех не наших зовут русские и норвеги. Санко вышел из чума и вскоре вернулся. – Подождем, и поеду за оленями. Хад скоро конец, – сказал он. – Потом поедем. Начальник ждет. Ты сиди. Мы с Нанук. – Куда поедешь? – встревожилась девушка. – Я поеду... – Нет, Нанук, нет. Я скоро. Девушка опечалилась. Санко обнял ее за плечи и снова сказал: – Я скоро. Пурга успокаивалась, и Санко уехал в стадо за оленями. А к вечеру, погрузив на нарты свежего мяса, друзья повели три упряжки к морю, туда, где их ожидала группа Чехонина.