Текст книги "Метро 2033: Гонка по кругу"

Автор книги: Евгений Шкиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Штурмманн Генрих Вильд!

– Я! – гаркнул в ответ ефрейтор.

– За проявленное рвение в службе Великому Рейху и истинно арийский дух позволяю тебе оплодотворить эту самку. Пусть родит нам достойного солдата на благо расы и партии!

Лицо Вани мгновенно вспыхнуло, он искоса взглянул на Олю и увидел широко открытые, переполненные бездонным ужасом глаза.

Морду Генриха сперва перекосило от удивления, а затем, похотливо оскалившись, он поблагодарил штурмбаннфюрера, схватил несчастную девушку за руку и потащил в сторону своей каморки. Оля упиралась, но как-то совсем уж слабо и не отчаянно. Понимала, видимо, бесполезность сопротивления. Ей и так очень долго везло.

– Пойдем, Хельга! – почти кричал обрадованный толстяк. – Ты, это… не ломайся, тебе понравится. Мы, арийцы, умеем любить, не то что баррикадники.

Оля уже и не надеялась на Ваню, она с немой мольбой глядела на Брута, по ее бледным щекам текли крупные слезы, но неживое морщинистое лицо штурмбаннфюрера походило на бездушный лик языческого идола, иссеченного топором.

Ваня вдруг отчетливо представил, как Генрих кидает худенькую девушку на матрац, как потная туша наваливается всей своей гигантской массой на хрупкое красивое тело, и понял, что эту ночь он не переживет, покончит с собой от бессилия и позора. Потому, что завтра нужно будет выжечь себе зрачки, чтобы не видеть униженную и обесчещенную Олю, потому, что завтра придется пробить себе барабанные перепонки, чтобы не слышать глумливых и похабных рассказиков Генриха, потому, что завтра не должно наступить никогда.

Ваня почувствовал, как стальные пальцы обхватили его подбородок и грубо запрокинули голову. На парня с презрением, плотоядно, будто древний мезозойский ящер, срисованный со старой картинки, взирал штурмбаннфюрер Брут.

– Что скажешь, кандидат в рядовые? – спросил он. – Так и останешься кандидатом? Я давно за тобой наблюдаю. Ты славный малый, смышленый. Учишь немецкий, когда другие прохлаждаются, не спишь на посту, не сачкуешь на работах. Все в тебе хорошо, кроме одного. Нет в тебе жесткости. Про жестокость и вовсе молчу. Может, у тебя и яиц нет?

Ваня ощутил, как поставленный на огонь запаянный котел с водой внутри него начинает разрывать колоссальное давление скопившегося пара.

– Ты позволишь этому жирному недоумку испортить такую славненькую самочку? – Брут отпустил подбородок парня. – Сейчас решается твоя судьба. Поменяйся с ним местами. Местами и званиями. Потому что право на силу не дают. Его берут!

Ваня тяжело задышал, глаза жутко зачесались, и стали слышны гулкие удары сердца. Он посмотрел на ухмыляющееся лицо Брута, на противоположную сторону платформы, куда тащил несчастную, онемевшую от ужаса Олю Генрих. Вот-вот они скроются в тени арки. И перегретый котел дал трещину; оттуда рванул густой обжигающий пар.

– Не тронь! – заорал парень, уронив русско-немецкий словарик на грязный гранит, и рванулся вперед. – Слышишь, не тронь!

В несколько мгновений он оказался на другой стороне платформы.

– Ты чё, Брехер, – неловко повернувшись к противнику, медленно проговорил удивленный Генрих, – ты, это… пошел отсюда. Хельга сегодня моя…

– Я сказал, не тронь ее! – с клокочущим надрывом прорычал Ваня и толкнул соперника ладонями в грудь. – Не тронь ее, ты, толстозадый хряк!

– Чё? – еще сильнее удивился Генрих, просто не ожидавший такого напора от терпилы-баррикадника. – Ты, это… совсем оборзел…

– Не тронь ее! – Парень, щеки которого пылали нестерпимым огнем, вновь двинул в грудь толстяка.

Отшатнувшись, выпустив из мясистых лапищ Олю, Генрих вытащил из-за пояса полицейскую дубинку и неуклюже двинулся на Ваню.

– Ты говно! – гаркнул толстяк и замахнулся.

Котел внутри Вани взорвался. Дальше все происходило будто во сне. Подавшись вперед, он перехватил кисть Генриха и, сделав быстрый шаг вбок, одновременно резко рванул руку толстяка. Тот, охнув, потерял равновесие и опустился на оба колена. Ваня вцепился в дубинку и с силой дернул ее на себя. Не удержав в руках оружие, Генрих упал на карачки.

– Кто?! – закричал Ваня и наотмашь ударил толстяка по затылку. – Кто говно?! Кто?!

Генрих протяжно выдохнул и повалился на бок.

– Кто, спрашиваю, кто?! – парень саданул распластавшегося ефрейтора по роже. – Кто?! Кто?! Кто, спрашиваю?! Кто?!

Яростно рыча, Ваня изо всех сил молотил резиновой дубинкой ненавистную тушу: по бокам, по животу, по голове, по рукам. Генрих получал по удару за каждую тупую реплику в адрес баррикадников, – а за полгода он успел наговорить много.

– Кто?! Кто, спрашиваю?!

Толстяк, чья морда превратилась в сплошной кровавый синяк, беспомощно сучил ногами, жалобно подвизгивал и, наконец, закрывшись от очередного удара, сумел выкрикнуть:

– Я! Я говно! Не бей, Ганс, не бей! Я говно! Я!

Еще раз стукнув по ляжке поверженного соперника, парень отошел на два шага. Только сейчас он начал осознавать, что произошло. Пытаясь подняться, Генрих, беспомощно елозил пухлыми руками по кроваво-грязному граниту. Он тихо плакал, и это Ваню поразило больше всего. Как еще недавно наглый, самоуверенный тип с такой быстротой превратился в жалкое, ноющее ничтожество?

– Браво, штурмманн Ганс Брехер! Отныне ты – ефрейтор, а ты, – Брут подошел к лежащему толстяку и наступил ему на пальцы, – ты, Вильд, теперь кандидат в рядовые. Ты поменялся местами и званиями со своим товарищем по расе и партии.

– Что? – пошевелил кровоточащими губами Генрих. – Я анвезер, снова анвезер?

– Анвертер, Вильд, анвертер! Выучи, наконец, это слово, сраное ты быдло! – Штурмбаннфюрер крутанулся на тяжелом каблуке. Послышался хруст ломающихся костей, а за ним – истошный визг Генриха, отразившийся от свода станции и заставивший содрогнуться нечаянных свидетелей расправы.

Судорожно сжимая дубинку, Ваня вдруг увидел Олю. В запале драки он совсем позабыл про нее. Девушку, обхватившую себя за плечи, сотрясала мелкая дрожь, а на щеках тускло поблескивали две широкие полосы. Тут же захотелось кинуться к ней, прижать к груди, успокоить, нежно гладя по светло-русым волосам. Но нельзя! Ваня чувствовал это. Он перевел взгляд на штурмбаннфюрера и понял: показательная экзекуция еще не закончилась. Свирепо сканируя толпу, Брут поднял руку и ткнул куда-то пальцем.

– Унтерштурмфюрер Базиль Цвёльф, – мрачно прохрипел он.

Из-за передних рядов донеслось слабое:

– Я…

– Ко мне!.. Бегом!.. Бегом, я сказал!

К Бруту подскочил лысоватый мужчина невысокого роста. Тот самый, который этой ночью дежурил вместе с Ваней на посту Е-3. Вернее, дежурил Ваня, а начальник караула бессовестно дрых, выжрав в одну харю чекушку контрафактного самогона, выгнанного из грибов и дерьма.

– Господин штурмбаннфюрер! – предчувствуя беду, доложил по уставу тот, сложив руки по швам. – Унтерштурмфюрер Базиль Цвёльф по вашему приказа…

– Заткнись! – зло оборвал подчиненного Брут. – Скажи лучше, сколько?

– Что – сколько? – непонимающе заморгал начальник караула.

– Сколько было лет той девочке в Полисе, из-за которой ты сбежал?

Глаза Базиля потемнели, и, уставившись в пол, он пролепетал:

– Одиннадцать.

– Одиннадцать… – как бы задумчиво повторил Брут. – Вот такие у нас вояки, слава Рейха и гордость расы.

Постояв несколько мгновений в молчании, штурмбаннфюрер повернул голову к Оле.

– Скажи, дитя, – спросил он, – что ты мне говорила в первую нашу встречу, когда я тащил тебя по туннелю? Когда возле твоего горла было лезвие ножа.

Девушка, закрыв глаза, содрогнулась.

– Скажи, как было! – командным, не терпящим никаких возражений тоном произнес Брут. – Скажи!

– Я говорила… – по двум широким полосам на щеках девушки, точно по старым руслам высохших ручьев, вновь потекли слезы, – я сказала, что у меня не было никого… не было мужчины… просила… чтобы вы не…

– И что я ответил тебе?

– Вы ответили… что не насильник… что вы убийца… – слова Оли потонули во всхлипах.

Брут кивнул и приставил к подбородку Базиля армейский нож. Ваня даже не заметил, как в руках штурмбаннфюрера оказалось оружие. Видимо, начальник караула тоже пропустил этот момент, потому что лицо его вдруг стало белым, словно мел, а губы затряслись. Казалось, еще немного, и он рухнет в обморок.

– Да, – согласился штурмбаннфюрер, – это наслаждение получше любого секса. И подревнее. Ненавижу насильников, это очень мелко. Настоящие хищники так не поступают. Ефрейтор, ты со мной согласен?

Ваня, еще не привыкший к новому званию, не сразу сообразил, что Брут обращается к нему. А когда понял – кивнул. Скорее по инерции, нежели осознанно.

– Знаешь, что я тебе скажу, Ганс Брехер? Личные жены могут быть только у офицеров, начиная с унтерштурмфюрера, – Брут указал взглядом на онемевшего от страха начальника караула и убрал нож от его горла. – И вот я хочу спросить тебя: кому мне отдать в жены мою добычу? Кому достанется Хельга? Скажи мне, Базиль Цвёльф достоин такого поощрения?

Ваня бросил злой ледяной взгляд в сторону начальника караула. Еще десять минут назад бывший кандидат в рядовые, наверное, невнятно мямлил бы, боясь неправильно ответить. Но за этот короткий промежуток времени что-то очень сильно поменялось в нем. Поменялось безвозвратно. Взорванный котел не собрать по кусочкам. И Ваня Колосков, нареченный Гансом Брехером, произнес твердо:

– Нет! Не достоин!

– Тогда поменяйся с ним местами, – Брут сделал шаг в сторону, как бы приглашая Ваню к действию. – Ты ведь достоин Хельги, не так ли?

И Ваня, до боли сжав в пальцах дубинку, двинулся на начальника караула. Базиль Цвёльф, бледный и беспомощный, стоял на полусогнутых ногах, ожидая неминуемой расправы. Ваня понял, что Базиль не окажет никакого сопротивления. Избивай его хоть до смерти – он будет безропотен и жалок, потому что, в отличие от бывшего кандидата в рядовые, не имел права на силу. Права, которое берут, а не получают.

Начальник караула поднял руки, закрывая голову, но Ваня, вопреки ожиданиям Базиля, пнул его берцем под колено, а затем уже, когда тот падал, размашисто ударил несчастного дубинкой по лицу, разбив ему нос. Начальник караула, пачкая кровью замызганный пол, взвыл от боли. Ваня хотел вновь замахнуться, но вместо этого остолбенел. Он испытал незнакомые раньше ощущения. Странная, невероятно сладостная дрожь родилась внизу живота и молниеносными, трепещущими, то расширяющимися, то сокращающимися щупальцами растеклась вдоль тела. На мгновение, созерцая корчащегося мужчину у своих ног, парень погрузился в сумрачную эйфорию безграничной власти над другим человеческим существом. И это ему дико понравилось. В тот же миг, испугавшись собственных чувств, он выронил из рук резиновую полицейскую дубинку. Нет, это не мог быть старый Ваня Колосков, – это кто-то иной блаженствовал, вкушая чужую боль…

– Да, унтерштурмфюрер Ганс Брехер, теперь ты меня понимаешь, – оскалился Брут. – Правда, непередаваемое наслаждение? Маловато ты наподдал ефрейтору Базилю Цвёльфу, но для первого раза – зачет, – штурмбаннфюрер повернулся к зевакам и выкрикнул:

– Слышали все?! Я, Брут Арглистманн, властью, данной мне гауляйтером Вольфом, присваиваю Гансу Брехеру младшее офицерское звание, и Хельга отныне принадлежит ему! А это дерьмо теперь обычный ефрейтор. И так будет с каждым, кто решил, что в Рейхе нет порядка!

– За что, герр Брут? За что? – Базиль приподнялся на коленях и с почти детской обидой посмотрел на собственные руки, измазанные кровью.

– За что?.. Ты спрашиваешь, за что? – удивился штурмбаннфюрер и неожиданно с разбега впечатал носок берца в пах бывшего начальника караула. – За то, что пост Е-3 давно превратился в позорное посмешище Рейха! – Брут пнул задыхающегося новоиспеченного ефрейтора под дых. – За то, что ты спишь во время службы! – снова удар. – За то, что ты пьешь и разложил дисциплину… – Базиль получил ногой под зад, – за то, что умеешь воевать только с одиннадцатилетними девочками… – еще один пинок в грудь, – и, наконец, за то, что ты дристлявый слабак без яиц и мозгов!

Кое-как придя в себя от только что испытанного жуткого удовольствия, Ваня обратил свой взор к Оле. У девушки было мокрое от слез лицо. Она дрожала, точно на ледяном декабрьском ветру. Казалось, еще немного и она потеряет сознание от ужаса. Сердце парня болезненно сжалось, и он кинулся к возлюбленной. Ваня крепко обнял девушку, прижал ее к груди, закрыл руками, словно пытаясь оградить от черного беспощадного мира, где давно уже не осталось места для нежности и искренних слов.

– Прости меня, Оленька… – прошептал он тихо-тихо в самое ушко, чтобы его никто не услышал, – прости меня… я люблю тебя и никому не отдам…

Девушка ничего не ответила, она сильнее прильнула к нему, и лишь плечи сотрясались в безмолвном рыдании.

Между тем в руках у штурмбаннфюрера вновь появился нож; он наклонился над избитым бывшим начальником караула и придавил его коленом к полу. Ваня не мог видеть, что происходит, из-за широкой спины Брута, но отчетливо услышал жалобный скулеж Базиля.

– Руки! – зарычал штурмбаннфюрер. – Руки убрал! Я сказал, убрал руки!

Брут выпрямился, повернулся к парню, и тот увидел зажатую в пальцах офицера верхнюю половину уха. Ваню от этого зрелища не затошнило; он не почувствовал омерзения или страха, лишь крепче прижал к себе Олю. Чтоб она случайно не увидела.

Брезгливо поморщившись, штурмбанфюрер швырнул кусок уха в арочную тьму, а затем принялся тыкать в толпу пальцем:

– Ты, ты, ты и ты, утащите эти две туши в душевую, потом в санчасть их, – Брут посмотрел на Ваню, оскалился и сказал: – А ты, Ганс Брехер, успеешь еще намиловаться со своей невестой. Ты ведь неплохо стреляешь и ходишь бесшумно, и на Баррикадной вылазки на поверхность делал. Ведь так? Пойдешь со мной на задание. Четверть часа тебе на сборы.

Часть вторая
Игры

Глава 1
My OC

Честно говоря, втайне Ева боялась подвести свою команду. Без лишней скромности она всегда считала себя девушкой выносливой и в общем-то даже мужественной. Но одно дело – пройти быстрым шагом перегон и совсем другое – совершить марш-бросок по Кольцевой линии, длина которой равнялась почти двадцати километрам.

Однако слабым звеном в команде оказалась вовсе не она. Андрей Андреевич, он же Дед, был, по существу, стариком, хоть и выглядел моложе своих лет. Уже в первом перегоне между Павелецкой и Таганской капитан начал задыхаться. А где-то посередине между Таганской и Курской и вовсе остановился.

– Дурак я, – прохрипел он сквозь тяжелое дыхание, опираясь на тюбинг, – семьдесят один год, а ума нет. Знал же, что не потяну, а все равно полез… полез… да… ох…

Кирилл, молодой парень, почти мальчишка, заботливо поднес к дрожащим губам старика флягу с водой и сказал:

– У тебя есть маёк.

Дед кивнул и, чуть отдышавшись, произнес:

– Есть, но он очень вреден. Давай так: пройдем Таганскую, и, если мой организм снова начнет бузить, я его съем.

Что такое маёк, Ева не знала. Да и сейчас интересоваться этим считала излишним. Нужно было идти дальше. Вернее, бежать. На жеребьевке им очень повезло оказаться вторыми. Значительная фора по сравнению со всеми остальными участниками. Однако она понятия не имела, как можно обогнать тренированных и опытных ганзейцев, которые стартовали первыми. А победить очень хотелось.

Сперва девушка подумывала соскочить на Таганской или Курской, затеряться в толпе – и плевать, что Андрея Андреевича и Кирилла снимут с соревнований. Главное – она ускользнет от Фили. Но в ожидании старта, сидя в одной из гостиничных клетушек на Павелецкой, Ева разговорилась с парнем, что-то пишущим в маленьком блокноте, а затем и с Дедом. Оказывается, старик был когда-то военным врачом и теперь лелеял мечту открыть постоянный лазарет на какой-нибудь бедной станции, где люди более всего нуждались в медицинской помощи. А такое возможно лишь в том случае, если имеется постоянный доход. По тесным меркам метро победитель получал в бесплатную аренду значительную площадь. А это сулило очень даже неплохую прибыль. В конце концов, можно было сдать квадратные метры в субаренду и за счет этого приобретать или изготовлять самому необходимые лекарства, а также инструменты и перевязочные материалы. Андрею Андреевичу неоднократно предлагали работу по специальности в Ганзе, на Красной Линии, в Полисе, но он всегда отказывался. Считал своим долгом лечить простых людей, а не элиту подземелий.

И Ева неожиданно загорелась идеей старика. Она вспомнила о рахитичном малыше, который грелся возле костра, и его изнанке, толстощеком мальчике на коленях у выделистой расфуфыры. Если первый завтра умрет, то его, наверное, даже и не похоронят, забудут о нем через час, как будто такого и не было никогда, – зато второй наверняка наблюдается у лучших лекарей Ганзы. Так почему же во всем этом несправедливом темном и удушливом мире не найтись хотя бы одному человеку, который мог бы бескорыстно осмотреть несчастного ребенка?

И еще Ева подумала, что никогда не совершала ничего стоящего. Всю жизнь девушка была под присмотром отмороженного брата. И если изредка вырывалась из цепких объятий ненавистного родственника, то тратила драгоценное время совершенно впустую. В сущности, она такая же серая и убогая безымянка, как и все остальные, и лишь хорохорится, считая себя особенной. «Если победим, я стану медсестрой, – решила Ева, – буду помогать и учиться, и обязательно научусь…»

И вот теперь и без того маленькие шансы на победу становились призрачными. Такими темпами не то что вторыми, последними можно прийти.

Дед все же кое-как совладал с собой, и троица двинулась дальше. Ева, приноровившаяся наступать точно на шпалы и не спотыкаться, бежала первой с фонариком, за ней, шумно дыша, следовал Андрей Андреевич, замыкал юноша.

Команда не могла похвастаться хорошим вооружением. Старик и его ученик целый год, а то и больше копили на залог для Игр, а потому экономили буквально на всем, в том числе и на закупке снаряжения. Что-то стоящее было разве что у Деда: укороченный автомат АКСУ. За спиной у юноши болтался обрез, а Еве Андрей Андреевич подарил оружие из собственных запасов.

За двадцать минут до старта, когда участникам вернули их имущество, Дед подозвал девушку и вручил ей пистолет Макарова и боевой нож.

– Трофейное, «Камиллус», – сказал он, обнажив клинок. – Выдавался когда-то американским вэвээсникам.

Еве понравилось оружие, она бережно взяла его в руки и осмотрела, попробовала на вес, осторожно коснулась пальцем острия. На пятке был выгравирован звездно-полосатый флажок, а рядом красовалась надпись, сделанная аккуратными маленькими буквами: My OC.

– Что такое Муос? – спросила девушка.

– Черт его знает, – ответил Дед, – но только ты неправильно читаешь. Написано тут не по-русски, а по-английски. Мне вот кажется, что это сокращение означает my officer commanding, по-нашему – «мой командир, мой начальник». Можно думать все, что угодно. Например, какой-нибудь заокеанский патриот искренне считал Соединенные Штаты Америки своим главным и непосредственным начальником. В общем, сейчас трудно сказать. Мне этот нож десять лет назад в память об одной страшной битве Филипп Реглов подарил. Может, слышала о таком? Сейчас его кличут Фольгером.

Ева тогда очень удивилась, что Андрей Андреевич знает Филю, и хотела было расспросить подробней, но Дед уклонился от разговора, сославшись на то, что история эта слишком тяжелая и ее стоит поведать в более спокойной обстановке. Например, после Игр.

Сейчас девушка сконцентрировалась на другом: на беге и на собственном дыхании. Фонарик был закреплен у нее на плече, и бледно-желтый луч света беспокойно мотало из стороны в сторону. Ева, глядя вниз, считала шаги: «Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре». Это не просто помогало не сбиться с ритма, но и вводило в некое подобие транса, – не чувствуя ног, Ева будто парила над рельсами, словно превратилась в маленькую летучую мышь, ощупывающую на расстоянии своды перегона. И ей чудилось, что так может продолжаться до бесконечности.

Однако это странное состояние кончилось, когда неожиданно показалось светлое пятно. Вскоре троица вынырнула из тьмы туннеля на свет станции. Со всех сторон девушку атаковали звуки, и она, немного растерявшись, притормозила. Люди, столпившиеся на краю платформы, гудели, подбадривали, выкрикивали слова одобрения, бросались насмешками.

– Какими мы идем?! – донесся до Евы крик Кирилла.

– Пока еще вторые! – ответил ему кто-то из толпы. – Но от наших, ганзейских, порядком отстали!

Сотни пар любопытных глаз были девушке неприятны: появилось навязчивое ощущение, будто она – участница крысиных бегов. И праздный люд ждет не дождется, когда же, наконец, эта молодая крысиная самка издохнет от перенапряжения или, устав, сойдет с дистанции, или, еще лучше, ее догонит какой-нибудь более сильный и прыткий грызун и задерет насмерть. Поэтому Ева почувствовала сильнейшее облегчение, когда вновь нырнула в холодную туннельную мглу. Начинался длинный перегон Кольцевой линии между Курской и Комсомольской.

Минуту спустя команде пришлось остановиться: Дед опять начал выдыхаться.

– Что ж, – сказал старик, шумно дыша и извлекая что-то из внутреннего кармана куртки, – придется есть эту гадость. Посвети-ка мне, Ева!

Девушка направила фонарь на руки Андрея Андреевича и увидела пробирку, до краев наполненную порошком и закупоренную бумажным тампоном. К пробирке была приклеена бумажка с надписью: «My OC».

– Тоже переводится как «мой начальник»? – спросила Ева.

– Нет, – вытащив затычку и высыпав себе на ладонь часть порошка, сказал Дед. – Просто, после того как Реглов подарил мне нож с аббревиатурой на английском, я подбирал разные словосочетания и нашел, в частности, такое: my operational capability, то есть моя работоспособность, моя пригодность к эксплуатации. И примерно в это же время довел до конца свое изобретение: порошок из довоенных таблеток и высушенных растений с поверхности, который повышает человеческую работоспособность. Вот и написал в шутку My OC, а один мой товарищ, великий грамотей, прочитал надпись как «Маёк». Так за этим психостимулятором название и закрепилось. Вредный, правда, он очень.

– В Ганзе вы, наверное, могли бы стать почетным гражданином, – предположила Ева.

– Я не хочу, – сказал Дед, запрокинул голову и высыпал порошок себе в рот, затем, поморщившись, запил водой из фляги. – Мне это не нужно. Я свою формулу бесплатно передал людям Полиса и Красной Линии. Я вне политики. Не знаю, как на Красной Линии, а в Полисе маёк запретили как опасное для здоровья вещество, хоть и полезное при определенных обстоятельствах. Им там торгуют из-под полы. А я если кому и помогаю, то за доброе слово.

Ева с восхищением взглянула на Андрея Андреевича. Не часто ей попадались на пути такие бескорыстные мужчины, следующие, несмотря ни на что, своим убеждениям. Мир давно пришел в негодность, погряз во тьме, а этот старик все равно излучает свет, все равно делает так, как велит ему совесть, а не жизненные обстоятельства. И девушка окончательно решила, что будет с Дедом и его учеником Кириллом до конца, и неважно до какого – победного или смертного. Вот где действительно настоящие люди, а не безымянки.

– Возьми, – сказал старик, протягивая пробирку Кириллу, – спрячь, чтобы у меня больше искушения не было. А то от передозировки еще и галлюцинации могут быть. Нам пора, мы и так много времени потеряли. Того и гляди, нас нагонят.

Парень поднес к носу порошок, сделал глубокий вдох и чихнул. Андрей Андреевич строго посмотрел на ученика. Тот извинился и спешно спрятал пробирку в нагрудный карман. Троица двинулась дальше.

Порошок и в самом деле оказал на старика благотворное действие. Он больше не сопел, не задыхался и не отставал. Ева ловко перепрыгивала со шпалы на шпалу, ее спутники, включив фонари, не отставали от девушки.

Вскоре Ева почувствовала первые признаки усталости. Не желая поддаваться слабости, она попыталась считать шаги, чтобы вновь, как в предыдущем перегоне, в воображении превратиться в маленькую летучую мышь. Однако сконцентрироваться отчего-то не получалось. Несколько раз Ева спотыкалась, не попадая на шпалы, но все же удерживала равновесие и продолжала упорно бежать вперед.

Время тянулось мучительно медленно, весь мир сузился до саднящего от пота лица, натужного дыхания, болтающегося на спине рюкзачка и нескончаемо длинного темного туннеля, по которому непрестанно блуждали три лучика света.

«Наверно, в аду так же, – мелькнула шальная мысль, – только туннель огненный, или змеями наполненный, или еще чем, но это неважно, потому что все равно бежишь, бежишь, и остановиться не можешь… и вырваться – тоже».

Но, как бы там ни было, перегон между Курской и Комсомольской имел свои пределы, и спустя долгое время Ева увидела свет.

– Давайте на станции перейдем в левый туннель! – послышался громкий голос Кирилла. – Все-таки внутренний круг, хоть чуть, но меньше!

Девушке, удивившейся тому, что парню хватало сил еще что-то кричать, предложение показалось разумным. На время Игр края платформ, примыкающие непосредственно к перегонам, огораживались. По ним участники могли свободно переходить с одних путей на другие.

Троица так и поступила. Они быстро поднялись по лесенке, под возгласы болельщиков проскочили мимо гермоворот и спустились с другой стороны платформы. Еве и ее товарищам преграждали путь несколько вагонов, оборудованных под жилые помещения. Кое-как обойдя их, команда побежала дальше. Когда они уже оказались рядом с перегоном, ведущим на Проспект Мира, Ева вдруг услышала, как неистово взревела толпа. Она, остановившись, обернулась. Примерно в ста метрах от нее из щели между вагоном и стеной показался человек в камуфляже, с автоматом наперевес. Ева узнала его – это был Лом, бандит с Новокузнецкой. Следом за главарем выскочили его подельники.

– Давай, давай, не стой! – донесся встревоженный голос Деда. – Уходим! Уходим!

Девушка и ее спутники метнулись к туннелю. Все-таки остановки из-за Андрея Андреевича сделали свое дело: они безнадежно отстали и теперь оказались в пределах видимости далеко не самых безобидных соперников.

– Нам нужно дать бой, когда они только войдут в перегон, – проговорил скороговоркой на бегу Кирилл, – мы их будем видеть, а они нас – нет.

– Не стоит начинать стрельбу первыми, – отозвался Дед, – попробуем уйти. Да и туннель здесь резко влево заворачивает. Может, и не достанут нас.

Ева понимала, что Кирилл прав, – слишком хорошо она знала отморозков с Треугольника. Мирно разойтись со своими конкурентами они не захотят. Но возражать старику не стала. Спорить сейчас – только ухудшать положение.

Они мчались во всю прыть. Сзади слышались тяжелый топот и отборная ругань. Ева немного вырвалась вперед и беспрестанно оглядывалась. Кирилл бежал вровень со своим учителем. Видимо, боялся, что старик отстанет. Наконец, грянул первый выстрел, отразившийся тысячекратным эхом от стен туннеля и заставивший девушку пригнуться. Следом застрекотала автоматная очередь, раздался крик отчаянья и боли. Ученик Андрея Андреевича упал, тут же попытался вскочить и, протяжно застонав, вновь рухнул. Дед, развернувшись и присев на одно колено, огрызнулся короткой очередью из АКСУ. Ева выхватила пистолет и, подбежав к мужчинам, выстрелила наугад несколько раз – бандиты погасили фонари.

– Туши свет, – сказал старик, – туши!

Девушка подчинилась, и беспросветный мрак окутал ее.

– Кирилл, что с тобой? – спросила она тревожным полушепотом.

– В икру попали, – надрывно прошипел юноша, – достань жгут!

Прозвучало несколько выстрелов, Дед ответил тремя одиночными и сменил позицию. Ева на ощупь вытянула из кармана рюкзака резиновый ремень, потянулась к ноге парня.

– Я сам перетяну, – болезненно выдохнул он, – дай мне.

– Уходите, я задержу их, – тихо, но отчетливо произнес Андрей Андреевич и выстрелил.

На мгновение вспышка озарила лицо старика, но девушка успела заметить, насколько оно было поразительно спокойно, даже безмятежно, будто речь шла не о жизни и смерти, а о какой-то нелепой игре, которая вот-вот должна закончиться.

– Остаться должен я, – скрипя зубами, возразил юноша, – я далеко не уйду.

– Уходите, – сказал твердым голосом старик, – перегон до Проспекта Мира не очень длинный. Я стар, а вам жить еще. Моя вина, что мы так отстали, мне и искупать.

– А как же лазарет для нищих? – спросила Ева и даже не дернулась, когда пуля просвистела у нее над головой. – Получается, все зря? Зря?

– Меньше слов, уходите, – Дед вновь сменил позицию. – Главное – не дойти до цели, главное – идти к ней! Главное – не сидеть на диване! Даже если ты умрешь в пути – твоя смерть не напрасна. Зря – это когда ничего не делаешь. Уходите, авось успеете.

У Евы на глаза навернулись слезы; ей захотелось кинуться старику на шею и разрыдаться. Она бросила отчаянный взгляд на Андрея Андреевича, и ей вдруг почудилось, что глаза его излучают свет. Кристально-чистый, с голубоватым оттенком. Наверное, такого цвета должно быть летнее безоблачное небо. Нет, этот человек не мог быть обитателем сумрачного и удушливого метро, – он прибыл из другой вселенной, из зазеркалья, с изнанки мира, оттуда, где в принципе нет никаких изнанок, ибо там нет места Злу.

Пуля, отрикошетившая от рельса и высекшая столп искр, мгновенно привела Еву в чувство. Конечно, Андрей Андреевич – самый обычный смертный. Ей все почудилось из-за стресса. Да и какой небесный свет, исходящий из глаз, можно увидеть, когда вокруг тьма и видны лишь вспышки из стволов. Она помогла подняться Кириллу, и они поковыляли в сторону Проспекта Мира.

– Хорошо, хоть кость не задели, – процедил сквозь зубы парень, – мясо порвали и все.

Сзади не умолкала автоматная стрельба. Юноша, хромая, старался не опираться на Еву, но время от времени нога у него подворачивалась, и он, тихо скуля, терял равновесие. Тогда девушке приходилось напрягать все свои силы, чтобы удержать парня.

Они двигались чрезвычайно медленно. Так, по крайней мере, казалось Еве, вцепившейся мертвой хваткой в Кирилла. Пальба стала менее интенсивной. Видимо, и Дед, и бандиты экономили патроны. Парень, тяжело и натужно дыша, с трудом волочил ноги, и спустя пару минут Ева начала выдыхаться.

– Давай же, – прошептала она, – давай, мой хороший. Мы дойдем… дойдем.

– Рана, – выдавил из себя Кирилл, – я плохо ее перетянул. Кровь вытекает.

– Терпи, – попросила Ева, – времени нет, мы дойдем.

Стрельба неожиданно прекратилась. Это значило лишь одно: бой закончен. Сердце девушки болезненно сжалось. Она почему-то не сомневалась, что бандиты вышли из схватки победителями. Их было трое против одного семидесятилетнего старика; к тому же Лом имел дурную славу самого отмороженного головореза Треугольника. Скорее всего, о том же самом подумал юноша, – он обреченно произнес: