Текст книги "Отечественная война 1812-го года"

Автор книги: Евгений Шумигорский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

III. От Смоленска до Москвы

По достоверным известиям участников похода 1812 года, Наполеон, заняв 16 июля Витебск по отступлении армии Барклая де Толли, думал приостановить наступательное свое движение. «Здесь, на берегах Двины, конец походу 1812 года; поход 1813 года довершит остальное, – сказал он и, обратясь к главному интенданту своей армии, прибавил; – а вы заготовляйте нам продовольствие, мы не повторим безумия Карла XII». Есть даже свидетельство, что, возражая Мюрату, Наполеон объявил, что война с Россией потребует для своего окончания не менее трех лет. Эти слова Наполеона в значительной степени объясняются убылью его армии, происшедшего от болезней, от недостатка продовольствия. Край, занятый французскими войсками, был совершенно разорен; солдаты часто питались незрелыми растениями, парили их в горшках и ели без всякой приправы. Палящие жары, длинные переходы, голод и лишения разного рода произвели в рядах армии заразительные болезни. Солдаты, в поисках хлеба, удалялись в сторону от дороги, отставали от своих частей и, потеряв надежду догнать их, часто образовывали шайки мародеров (миродеров, как называли их крестьяне), нещадно грабивших беззащитных жителей и производивших всякого рода насилия. Маршал Даву объявил в Могилеве членам новоучрежденного правления: «Господа, император Наполеон требует от вас трех вещей: хлеба, хлеба и хлеба!» От болезней и недостатков всякого рода армия Наполеона уменьшилась на целую треть, еще не давши русским ни одного генерального сражения. Кроме того, действия отдельных корпусов Наполеона на севере и юге были весьма неудачны. Маршал Удино, направленный из Полоцка на Петербургскую дорогу, разбит был 19 июля графом Витгенштейном при Клястицах, где мы потеряли в числе убитых славного кавалерийского генерала Кульнева, а 15-го июля генерал Тормасов нанес страшное поражение саксонскому корпусу Ренье при Кобрине и удержал австрийский корпус Шварценберга от вторжения в Волынскую губернию. В Витебске же Наполеон получил известие о заключении Россией мира с турками и о движении Дунайской армии на помощь Тормасову. Все это, казалось, принуждало Наполеона остановиться в Витебске, привести в порядок огромный край, занятый его войсками, снабдив их продовольствием, обеспечить успех корпусов Удино и Шварценберга и, укрепившись на линиях Двины и Днепра, с началом новой кампании, двинуться на Москву или Петербург.

Но двухнедельная остановка в Витебске показалась тяжелой Наполеону, привыкшему одним ударом решать участь кампаний. Едва армия его успела в течении этого времени оправиться, как Наполеон на собранном им военном совете, вопреки мнению большинства своих генералов, высказал свое намерение продолжать наступление. «Император Александр, – говорил он, –  слишком могуществен. Он не согласится на мир, не испытав счастья в бою: надобно разбить его армию. Для чего останавливаться здесь на восемь месяцев, когда мы можем в 20 дней достигнуть цели? Не для овладения ничтожным Витебском пришел я в Россию. Разгромим русских и через месяц будем в Москве. Весь план моего похода – в сражении; вся моя политика – в успехе». Известия о начале народной войны в России несомненно имели влияние на его решение. Он хотел раздавить русскую армию прежде, чем образуются народные ополчения. Воззвания императора Александра к русскому народу чрезвычайно встревожили и удивили Наполеона: он по свидетельству его секретаря, приказывал несколько раз прочитывать сделанный с них перевод.

Но, пока французы думали еще о новом наступлении, русские сами решились воспользоваться соединением 1-й и 2-й армий для нападения на разобщенные части французских войск. 26 июня 1-я и 2-я армии двинулись разными дорогами на Рудню, по дороге к Витебску, где беспечно стоял корпус французских войск. Уже 27 июня атаман Платов разбил передовые французские отряды при Молевом Болоте, но Барклай, получив ложные известия о движении французов ему во фланг, перешел на Поречскую дорогу, а 2-й армии приказал возвратиться к Смоленску. Здесь русские войска, к негодованию Багратиона и всей русской армии, бесплодно простояли три дня. Лишь 1 августа Барклай вновь выступил со всеми войсками к Рудне, но снова остановился не доходя ее, на позиции, в ожидании нападения Наполеона. Пока продолжались эти движения, названные солдатами «ошеломелыми» (поселению Шеломец на Витебской дороге), благоприятный момент для нападения был пропущен, французы успели сосредоточиться, и Наполеон, оставив Барклая дожидаться его на позиции, задумал мастерским движением обойти русскую армию с левого фланга, переправиться чрез Днепр, захватить Смоленск и отрезать, таким образом, русские войска от Московской дороги. Уже 2 августа переправилась чрез Днепр главная армия Наполеона, в числе 190 000 человек, и авангард ее под начальством Мюрата, зятя Наполеона, быстро двинулся к Смоленску. К счастью, у города Красного находился отряд генерала Неверовского, оставленный князем Багратионом для прикрытия Смоленской дороги, так как Багратион предвидел возможность этого движения врага. Неверовский построил отряд свой в каре, и хотя войска его состояли из рекрутов и ни разу еще не были в огне, но, окруженные тучами неприятельской кавалерии, прицельным огнем по команде отражали их атаки, устилая землю трупами врагов. Таким образом, отбивая яростное нападение Мюрата, Неверовский отступал 15 верст, по признанию самих французов, как лев. Лишь в 6 верстах от Смоленска французы прекратили свои атаки на Неверовского, в то время как Багратион, извещенный о движении Наполеона, послал для защиты Смоленска корпус генерала Раевского, а за ним спешил и сам со всей своей армией. Раевский, прибыв в город, решился скорее погибнуть, чем допустить Наполеона отрезать русскую армию от сообщения с Москвою. На рассвете 4 августа Наполеон атаковал древние стены Смоленска. Раевский защищался отчаянно. В разгар сражения Багратион прислал ему записку: «Друг мой! Я не иду, а бегу, желал бы иметь крылья, чтобы скорее соединиться с тобою. Держись, Бог тебе помощник!» Когда приступы французских войск были отбиты, Наполеон начал громить стены города пушечными ядрами. Город загорелся во многих местах, древние стены разрушались, но русские не уступали неприятелю ни шагу. Лишь к вечеру, когда атака французов затихла, появились части 1-й и 2-й армий, и оба главнокомандующие благодарили войска Раевского за их геройский подвиг. Таким образом, план Наполеона не удался. Вспоминая о сражении при Смоленске, Наполеон говорил впоследствии: «Я прибыл к Смоленску 24-мя часами прежде русской армии. Отряд из 15 000 человек, нечаянно находившийся в Смоленске, имел счастие оборонять город целый день и дал Барклаю де Толли время подоспеть на следующие сутки с подкреплением… Если бы мы застали Смоленск врасплох, то, перейдя Днепр, атаковали бы в тыл русскую армию, в то время разделенную и шедшую в беспорядке. Такого решительного удара совершить не удалось».

Утром 5-го августа, сменив в Смоленске утомленные войска Раевского корпусом неустрашимого Дохтурова, 2-я армия поспешила занять московскую дорогу, двинувшись на Дорогобуж к Соловьевой переправе. Дохтуров, подкрепляемый войсками 1-й армии, целый день отбивал приступы французов. 150 французских орудий громили Смоленск. Город пылал со всех концов. Среди этого ада жители спасались в церквах, где пели молебны и совершали всенощное бдение накануне праздника Преображения Господня. В сумерки вынесли в лагерь 1-й армии чудотворную икону Смоленской Божией Матери. Лишь в одиннадцать часов вечера прекратилась канонада, и неприятель отступил от стен, частью уже разрушенных. Замечательно, что, готовясь к нашествию Наполеона, не сочли нужным укрепить Смоленск, исстари считавшийся воротами Москвы и приступы Наполеоновых войск выдерживали древние его стены, построенные еще Борисом Годуновым и названные им дорогим ожерельем России.

Ночью Барклай де Толли приказал Дохтурову оставить город, решившись отступить вслед за Багратионом по Московской дороге. В Смоленске осталась едва тысяча жителей из 15, из 2250 домов уцелело 350, и удерживать город не было надобности, как только отступление, казалось, было обеспечено. В действительности 1-я армия едва не была отрезана на Московской дороге от второй корпусом Нея, но отряд генерала Тучкова успел сдержать его при Дубине, давая время выйти на Московскую дорогу корпусам 1-й армии, шедшим по грунтовым, проселочным путям. Цель Тучкова, предохранившего 1-ю армию от нежданного разгрома, была достигнута, но сам он, раненый, попался в плен к французам. Наполеон находился во время сражения в Смоленске и не успел принять мер к поражению русской армии, подкрепив атаки Нея другими своими корпусами.

Упорная оборона первого коренного русского города, занятие которого обошлось Наполеону 7000 человек, и дальнейшее отступление русской армии по направлению к Москве, побудили Наполеона искать мирных переговоров с Александром, которые он так горделиво отверг в Вильне. Призвав к себе пленного генерал-майора Тучкова, Наполеон, после долгих рассуждений о том, что он не хотел войны, но его принудили к ней сами русские, просил его через брата его, корпусного командира Тучкова, довести до сведения государя, что он ничего более не желает, как заключить мир. «Мы уже довольно сожгли пороха и пролили крови, ведь когда-нибудь должны же кончить? За что мы деремся? Я не имею вражды против России. О, если бы вы были англичане: parlez-moi de cela (при этих словах он поднял вверх кулак). Но русские мне ничего не сделали. Вы хотите дешево покупать кофе и сахар? Очень хорошо, все можно устроить так, что у вас будут и кофе, и сахар… Не лучше ли вступить в переговоры о мире до потери сражения, чем после. Да и какие последствия должно иметь для вас проигранное сражение? Я займу Москву, и какие бы ни принял я меры для избавления ее от разорения, ничто не поможет. Занятая неприятелем столица похожа на женщину, потерявшую честь: что ни делай после, но чести возвратить невозможно. Знаю: у вас говорят, что Россия не в Москве; то же самое твердили и австрийцы о Вене, но когда я занял ее, то они заговорили иначе. И с вами тоже случится. Столица ваша – Москва, а не Петербург, который не что иное, как место пребывания ваших монархов». Ответа на письмо Тучкова к брату, однако, не последовало…

Уверенность, что принудить Александра к миру можно только занятием Москвы, побудила Наполеона продолжать движение к Москве. «Нас ожидает мир, – говорил он: – чрез неделю мы заключим его. Бывши так близко к цели, не о чем размышлять. Пойдем в Москву»!

Но на встречу Наполеону шли не мирные предложения, а воинственные клики русского народа, вооружавшегося за свою родину. Началась народная война. На пути Наполеона, следовавшего за отступавшей русской армией, крестьяне сжигали свои села и деревни, уничтожали свое имущество, а сами уходили в леса и дальние деревни. Небольшие отряды французских войск, удалявшиеся вправо или влево от большой дороги для поисков фуража и продовольствия, подвергались нападению крестьян, вооруженных чем попало: дубинами, вилами, топорами, среди них встречались даже женщины. При переходе в коренную Россию французы лишились возможности иметь даже шпионов, которых в западном крае они имели среди евреев и поляков, и, не зная русского языка, не могли собирать никаких сведений. В довершение неудач французов, казаки не давали им покоя и при отступлении уничтожали мосты и гати, по которым проходила русская армия. Наполеон и его армия жаждали решительной битвы с русскими. Москва казалась им маяком в безбрежном русском море: в ней надеялись они найти мир и конец всем своим лишениям.

И в русской армии также ждали решительной битвы, без которой, по общему чувству, нельзя было допустить врагов к древней столице. В необходимость отступления никто не хотел верить, и в нем обвиняли одного Барклая. В числе недовольных был и брат государя, цесаревич Константин, и генерал Беннигсен; их обоих Барклай счел нужным удалить из армии. Но ропот войск не унимался: после взятия Смоленска они перестали даже отвечать на приветствия главнокомандующего. Но в Петербурге уже взвесили опасность, которая могла произойти от недоверия войск к своему вождю, и сознали необходимость поставить во главе всех армий полководца, пользующегося народным доверием. Выбор его император поручил комитету из высших государственных сановников. Комитет единогласно, 5 августа, в день сражения при Смоленске, избрал главнокомандующим всех армий князя Михаила Илларионовича Кутузова, бывшего сподвижником Суворова при взятии Измаила, уже сражавшегося с Наполеоном в кампанию 1805 года и только что славно закончившего войну с Турцией. Государь не любил Кутузова по воспоминаниям об Аустерлицком поражении, где он недостаточно настойчиво, по его мнению, противился мысли о необходимости немедленно вступить в бой с Наполеоном, а затем снял с себя всякую ответственность за печальный исход боя. Между тем, вера в патриотизм и военные доблести Кутузова были так велики, что дворянство и в Москве и в Петербурге избрали его в начальники ополчения. Император Александр лишь 8 августа утвердил Кутузова в звании главнокомандующего, но писал сестре, что сделал это лишь в угоду общему мнению и что в этом назначении заранее умывает себе руки.

11 августа, отправляясь в армию, Кутузов молился в Казанском соборе, стоя на коленях. Протоиерей благословил его иконой Божией Матери, в малом медальоне, которую Кутузов тут же возложил на себя. Уезжая из собора, он сказал священникам: «Молитесь обо мне, меня посылают на великое дело». По дороге к армии народ встречал его хлебом-солью, духовенство – с крестом и иконами; иногда даже отпрягали лошадей от его экипажа и везли его на себе. Все уверены были, что тонкий ум Кутузова поможет ему справиться с великим завоевателем. Наполеон, узнав о назначении Кутузова, назвал его «старой лисицей», помня его знаменитое отступление в кампанию 1805 года. Армию Кутузов застал в Царево-Займище, где Барклай расположил ее на позиции в ожидании сражения с Наполеоном. Войска встретили его с восторгом. «Приехал Кутузов бить французов», говорили солдаты. Всюду передавали слова его, сказанные при осмотре почетного караула: «ну, как можно отступать с такими молодцами»! Осматривая войска и заметив, что солдаты начали чиститься и строиться, Кутузов сказал им: «не надо, ничего этого не надо. Я приехал только посмотреть, здоровы ли мои дети. Солдату в походе не о щегольстве думать: ему надо отдыхать после трудов и готовиться к победе». «Вот приехал наш батюшка, – говорили солдаты, – он все наши нужды знает. Как не драться при нем! На его глазах все до одного рады головы положить». Кутузов, соблюдая заветы своего учителя Суворова, был близок к солдату, умел говорить с ним, в противоположность Барклаю, и солдаты радовались, когда замечали издали фигуру старого главнокомандующего, едущего верхом, в сюртуке без эполет, в белой фуражке, с шарфом через одно плечо и с нагайкой через другое.

Кутузов нашел позицию при Царево-Займище неудобною и приказал отступить к селу Бородину, в 10 верстах от Можайска. Едва ли он надеялся остановить стремление завоевателя к Москве, в виду явного численного превосходства его армии, но он чувствовал невозможность отдать Москву без боя: его требовала армия и вся Россия. 23 августа русская армия пришла на Бородинскую позицию и расположилась на пятиверстном пространстве от селения Утицы на старой Московской дороге до села Беззубова. В центре позиции было село Бородино, а позади его, за рекой Колочей, находился высокий холм, наскоро укрепленный и названный курганом Раевского. Невдалеке от него, в деревне Горках, поставлены были батареи. От Бородина до Беззубова расположен был правый фланг русской армии; левый, прикрытый течением реки Колочи, редутами у села Семеновского тянулся до самой Утицы. 24 августа Наполеон подошел к нашей позиции, занял Шевардинский редут находившийся впереди нашего левого фланга и остановился, видя готовность русских принять бой. В успехе его Наполеон не сомневался: у него было до 170 000, а у Кутузова – всего 113 000 человек, считая в том числе 15 000 рекрутов и свыше 10 000 только что прибывшего к армии Московского ополчения.

День 25 августа прошел у обеих сторон в приготовлениях к битве. Подобно своему вождю, французы радовались предстоящему сражению, последствием которого, по их мнению, – занятие Москвы, заключение мира и конец всем тягостям и лишениям похода. Уверенные в победе, французы провели день шумно и весело. В русском лагере готовились к бою молчаливо, сосредоточенно. Готовились к бою, как к суду Божию, зная, что предстоит или умереть, или спасти отечество. Многие отказывались от своей чарки водки, говоря: «не к тому готовимся, не такой завтра день». На случай смерти солдаты надели белые рубашки. Кутузов велел пронести по рядам армии икону Смоленской Божией Матери. Сто тысяч человек падало пред ней на колени, повторяя слова священной песни: «Заступница усердная» и «Взбранной Воеводе победительная»… Спешно заканчивали работы по укреплению редутов и батарей.

На рассвете 26 августа Наполеон вышел из палатки и, видя восходящее солнце, воскликнул: «вот солнце Аустерлица!» Вслед затем французской армии прочитано было следующее воззвание Наполеона: «Настало желанное вами сражение! Победа зависит от вас; она нам нужна и доставит изобилие, спокойные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске, Смоленске, и самое позднее потомство с гордостью будет говорить о подвигах ваших; да скажут о вас: и он был в великой битве под стенами Москвы!» Князь Кутузов не сделал никакого воззвания к войскам: русские отчетливо сознавали важность минуты, пред величием которой должно было умолкнуть всякое красноречие.

Трудно описать подробности Бородинского боя. На небольшом сравнительно пространстве упорно, с ожесточением, бились с раннего утра до вечера более 200 тысяч человек, и более 1000 орудий извергали картечь и ядра на сражающихся. Это была величайшая из битв, бывших со времени изобретения пороха. Наполеон сам говорил впоследствии: «Из всех моих сражений самое ужасное то, которое дал я под Москвою. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».

Большую часть своих войск Наполеон сосредоточил против нашего левого фланга, которым командовал князь Багратион. Главная атака произведена была на фланги у села Семеновского. Но ни губительный огонь, ни жестокие нападения неприятельских густых пехотных и кавалерийских колонн, сменявших друг друга и предводимых лучшими полководцами Наполеона: Неем, Даву, Мюратом и Жюно, не могли поколебать стойкости русских воинов. В пылу сражения дивизия графа Воронцова была почти вся уничтожена: неся страшные потери, русские смыкали свои ряды и умирали, не трогаясь с места. Наполеон приказал тогда сосредоточить против войск Багратиона до 400 орудий и открыть по ним огонь на самом близком расстоянии; вслед затем двинул на них новые колонны своих войск. Но русские ударили на них в штыки, и начался страшный рукопашный бой, в котором перемешались русские и французы. В этот момент смертельно ранен был и князь Багратион. Тогда русские войска отошли, заняв позицию у самого села Семеновского, и здесь уже ни шагу не уступали французам. На смену Багратиону, Кутузов прислал Дохтурова, который холоднокровно распоряжался боем, сидя на барабане, под неприятельскими ядрами.

Упорный бой происходил в то же время и у кургана Раевского, против которого направлен был корпус пасынка Наполеона, Евгения Богарне, вице-короля итальянского. Огнем неприятельской артиллерии были перебиты почти все немногочисленные защитники кургана, отразившие сначала несколько неприятельских атак. Генерал Ермолов успел вновь занять курган после жаркого боя. Лишь к вечеру французы овладели курганом, но затем сами предпочли его очистить в ожидании новой русской атаки.

Князь Кутузов во время сражения находился на батарее в деревне Горках, тщательно следя за ходом боя. Когда яростные нападения французов на наше левое крыло угрожали войскам Багратиона совершенным истреблением, Кутузов приказал атаману Платову с казачьими полками и генералу Уварову, находившимся на нашем правом фланге у деревни Беззубово перейти речку Войну и напасть на левое крыло французов. Это внезапное движение имело полный успех; в пылу атаки казаки зашли даже в тыл французов и произвели там смятение. Наполеон вынужден был остановить войска, шедшие к Семеновскому, и тем дал время Кутузову подкрепить наше левое крыло. В то же время генерал Тучков успешно действовал у Утицы против войска Понятовского, которому Наполеон приказал обойти наше левое крыло. В этот день, как говорили, трусу не было места. Офицеры и солдаты обнаружили храбрость и презрение к смерти необыкновенные. Необычайное мужество проявил также Барклай де Толли, видимо искавший смерти. Здесь он вновь приобрел доверие солдат, которые не раз кричали ему «ура!».

Кровопролитная битва закончилась лишь в шесть часов вечера полным изнурением обеих сторон, а к ночи неприятель отступил на прежнюю свою позицию. Русские считали, что они одержали победу, отбив нападения врага, превосходного в силах, а французы, испытав все ужасы боя, по словам очевидца, оставались в оцепенении. Обе стороны испытали огромные потери: более 100 000 трупов покрывали поле сражения. Здесь, по выражению Ермолова, французская армия расшиблась о русскую. Кутузов так был уверен в успехе боя, что по окончании его объявил войскам о своем намерении на другой день атаковать Наполеона. Но когда поступили к нему донесения об огромных потерях армии, лишившейся свыше 50 000 человек убитыми и ранеными, т. е. почти половины своего состава, Кутузов решился отступить. Наполеон до 11 часов утра 27 августа ждал нападения Кутузова, но русская армия, переночевав на поле сражения, стала затем тихо отступать к Можайску. Тогда только Наполеон провозгласил о своей победе, но не осмелился преследовать русских.

Москва еще надеялась избавиться от нашествия Наполеона. Главнокомандующий Москвы, граф Растопчин, человек энергический и любивший отечество, с самого начала войны поддерживал патриотический дух населения, а со времени взятия Смоленска выпускал летучие листки, так называемые афиши, в которых призывал народ к оружию для защиты отечества, возбуждал презрение к врагу и уверял, что его не допустят до Москвы. Главною целью Растопчина было поддержать в Москве спокойствие и порядок. Всех иностранцев, которых можно было заподозрить в шпионстве, он выслал из Москвы. Той же участи подвергся даже московский почт-директор Ключарев, известный масон, навлекший на себя обвинение в желании возбудить в Москве беспорядки. Тогда же арестован был Растопчиным купеческий сын Верещагин за перевод из иностранных газет известий о Наполеоне. Порывистые, произвольные, не всегда обдуманные действия Растопчина далеко не всем нравились и часто не достигали своей цели; даже его афишки возбуждали во многих неудовольствие своею приторною подделкою под народный язык и тем, что поддерживали возбуждение московского населения. Огромное большинство московского дворянства, хорошо знакомого с ходом событий, не принимало за чистую монету заверений Растопчина о безопасности Москвы и уже после сражения при Смоленске потянулось на юг и восток России, подальше от Москвы, или отправило туда свои семейства. В апреле бывали дни, когда на одной какой либо заставе записывали до 2000 выезжавших экипажей. Но далеко не все были так предусмотрительны. Сам Растопчин писал государю, что он начнет укладывать и вывозить казенное имущество лишь тогда, когда неприятель дойдет до Вязьмы. По распоряжению Императрицы Марии Феодоровны, прежде всего приняты были меры к удалению из Москвы заведений, находившихся под ее покровительством, затем начали вывозить присутственные места и казенные запасы. Но Растопчин не успел вывезти всего, и многое сделалось добычей неприятеля или пламени Московского пожара. Не хватало уже подвод для вывоза казенного и частного имущества, и даже богатые дворяне помещики оказались не в состоянии спасти ценную свою движимость, даже библиотеки и картинные галереи: для одного казенного имущества собрано было 63 000 подвод, что, конечно, оказалось недостаточно. Не успели вывезти из Москвы даже всех святынь ее, находившихся в Кремле, церквах и монастырях московских. Уже Кутузов приближался к Москве, когда Растопчин, думая, что русская армия не оставит ее без боя, приказал раздавать народу по дешевой цене оружие из арсенала и созывал московских жителей на Три Горы, чтобы сразиться с врагом и не пустить его в Москву; туда же должен был явиться и преосвященный Августин с крестным ходом, чтобы благословить народ на этот подвиг. Говорили, что Растопчин обещал скорее сжечь Москву, чем отдать ее неприятелю.

Кутузов действительно писал Растопчину, что приготовляется дать новое сражение под стенами Москвы, но едва ли мог придавать серьезное значение для военных действий толпам московских жителей, собиравшихся по зову Растопчина. Зная его издавна, Кутузов боялся какого-либо необдуманного поступка с его стороны, который мог бы вредно отразиться на положении армии, им предводительствуемой: для него важно было, например, обеспечить армии свободное отступление чрез Москву, и, разумеется, несвоевременные пожары в ней могли затруднить его в виду неприятеля.

Но Растопчин был глубоко прав, донося государю, что население Москвы проникнуто глубокою любовью к Царю и Отечеству и готово на всевозможные жертвы. «Да будет слово «мир» далеко от Вашего Величества, – писал он. – Русские воспримут свое место во вселенной, и вы восторжествуете над вашим врагом. Может быть, это сбудется скоро. Ваши подданные проливают кровь и не скорбят».

Когда Растопчин писал эти строки, русская армия приближалась уже к Москве. 1 сентября Кутузов остановился у Поклонной горы и рассуждал с окружающими о невыгодах позиции, в которой предполагал он дать Наполеону битву под Москвою. В пятом часу приказал собрать в занятой им избе, в деревне Филях военный совет, на который приглашены были Барклай де Толли, Беннигсен, Дохтуров, Уваров, граф Остерман-Толстой, Раевский, Коновницын, Ермолов, Кайсаров и Толь. Большинство соглашались с мнением Беннигсена, что следует дать битву под стенами Москвы, тогда как другие примкнули к мнению Барклая, что для спасения отечества прежде всего нужно сохранить армию. Выслушав мнения собравшихся генералов, Кутузов закончил совещание словами: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с войсками, идущими к нам на подкрепление. Самым отступлением Москвы мы приготовим гибель неприятелю. Из Москвы я намерен идти по Рязанской дороге. Знаю, ответственность обрушится на меня, но жертвую собою для блага отечества». Затем, встав со стула, Кутузов прибавил: «Приказываю отступать». Генералы разошлись в тягостном молчании.

Конечно, один Кутузов, пользуясь неограниченным доверием войск, мог принять на себя это решение и заставить всех безропотно себе повиноваться. Никто не сомневался, что для Кутузова участь Москвы была также дорога, как и всякому русскому. И действительно, Кутузов, отдав приказание об отступлении армии, всю ночь не спал и несколько раз плакал. Но когда полковник Шнейдер, бывший с Кутузовым в эту ночь, спросил его наконец: «Где же мы остановимся?» – Кутузов, ударив по столу, отвечал: «Это мое дело; но уж доведу я французов, как в прошлом году турок, что они будут есть лошадиное мясо».

Тотчас после военного совета, Кутузов уведомил Растопчина о своем решении, сделав распоряжение об удалении из Москвы раненых и больных солдат на заранее приготовленных 5000 подводах. Тогда же выехал из Москвы и преосвященный Августин, сопровождая две чудотворные иконы и захватив на 14 подводах часть церковного имущества. Огромное большинство святынь и церковных сокровищ осталось в Москве. Вслед затем вывезен был из Москвы пожарный обоз.

Жители Москвы узнали об отступлении армии лишь утром 2 сентября, когда авангард ее вошел в Дорогомиловскую заставу; в отдаленных же частях города узнали об этом уже тогда, когда Москва занята была неприятелем. За армией потянулись тогда и все жители Москвы, имевшие возможность оставить город. «Солдаты, – говорит очевидец, – шли уныло в рядах, генералы и офицеры – по своим местам… Мы прошли за Кремль, внутрь города, и всюду видели горе, плач и отчаяние. Офицеры стали сходиться для беседы о предстоящем, которое для всех было чрезвычайно непонятно; тут и рядовые, под предлогом напиться ускользали в ближайшие лавочки, дома и погреба, открытые как будто для угощения проходящих: там-то они прощались с матушкой-Москвой. Пред заставой мы вышли на большую широкую улицу, заставленную в несколько рядов обозами; коляски, брички, телеги ехали вместе с артиллерией по обе стороны… Тут представлялась странная смесь всякого звания людей и экипажей. Повозки были наполнены сундуками, узлами и перинами, на которых сидели служанки, а лакеи сзади повозок вели лошадей и борзых собак. Казалось, всякий второпях забирал только одни любимые предметы для спасения из города».

За Рязанской заставой, у большой дороги, молча сидел Кутузов, наблюдая за движением армии. Увидев это беспорядочное движение войск и жителей, и боясь, что французы могут ворваться в город и смять арьергард, он послал командовавшему им генералу Милорадовичу приказание, сколько возможно удерживать неприятеля и условиться с ним, чтобы иметь время свободно вывезти из города тяжести. Тогда Милорадович потребовал от французов, чтобы приостановили военные действия до следующего утра, угрожая, в противном случае, драться в Москве и оставить им одни развалины. Наполеон поспешил согласиться на это, довольный, что наконец-то Москва попала в его руки. Таким образом, еще многие жители Москвы успели из нее выбраться, бросив все свое имущество. Купцы, стоя у лавок своих, просили проходивших солдат брать товар. «Пусть достанется лучше своим, – говорили они, – чем неприятелю».

По словам современников, Растопчин боялся в Москве мятежа, но нельзя видеть, чтобы опасения его были справедливы. Напротив, он сам способствовал возбуждению народа, приглашая его разыскивать не существовавших среди его изменников и раздав ему 1 сентября бесплатно оружие, остававшееся еще в арсенале, для встречи неприятеля на Трех Горах. Народные толпы действительно собрались там в назначенное Растопчиным время, но он туда не явился, узнав о решении Кутузова покинуть Москву, а народ, прождав его долгое время, мирно разошелся. Но утром 2 сентября к дому Растопчина на Лубянке собрались огромные толпы народа узнать от него об участи Москвы. Растопчин, уже совершенно готовый к отъезду, вышел к ним на крыльцо в сопровождении двух арестантов: купеческого сына Верещагина и француза Мутона. На крики народа: «На Три Горы» – Растопчин сказал: «Подождите, братцы, мне надобно еще управиться с изменниками» и, указывая на Верещагина, прибавил: «Вот изменник! от него погибает Москва!» Не успел побледневший Верещагин сказать: «Грех вашему сиятельству будет», как ординарец Растопчина, по его приказанию, нанес Верещагину первый удар саблей в голову. Несчастный Верещагин упал, обливаясь кровью. Народ бросился на него, бил и терзал его тело и наконец повлек его труп по московским улицам. Между тем, Растопчин сказал, обращаясь к Мутону: «Тебе я оставляю жизнь. Поди к своим и скажи, что этот несчастный был единственный из русских изменник своему отечеству». Мутон бросился бежать, а Растопчин спокойно выехал со двора, направляясь к Рязанской заставе.