Текст книги "Отечественная война 1812-го года"

Автор книги: Евгений Шумигорский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

II. От Немана до Смоленска

Еще в начале апреля 1812 года император Александр прибыв из Петербурга в Вильну, чтобы ознакомиться с положением первой армии, находившейся под начальством военного министра Барклая-де-Толли. «Армия, – писал он генерал-фельдмаршалу графу Салтыкову, – в самом лучшем духе. Артиллерия, которую успел я осмотреть, в наипрекраснейшем состоянии. Возлагая все мое упование на Всевышнего, спокойно ожидаю дальнейших событий». В мае прибыл в Вильну посланец Наполеона, граф Нарбонн, с письмом его к государю, заключавшим жалобы на Россию, и с секретным поручением собрать сведения о положении русских войск. В ответном письме своем император Александр извещал Наполеона, что, прежде открытия переговоров о соглашении, он должен очистить от французских войск Пруссию и шведскую Померанию. После отъезда Нарбонна, получено было в Вильне от Кутузова, командовавшего Дунайской армией, радостное известие о заключении мира с Турцией, которая уступила России Бессарабию. Таким образом, боевая Дунайская армия, могла присоединиться к войскам, предназначенным действовать против Наполеона. Графское, а затем и княжеское достоинство было наградой Кутузову за его военные и дипломатические заслуги.

Во время пребывания своего в Вильне, лаская поляков, в надежде привязать их к России, император Александр входил во все подробности управления армиями. Можно было предполагать, что себе лично он предоставлял верховное командование ими, так как главнокомандующие армиями: Барклай-де-Толли, князь Багратион и Тормасов не были подчинены друг другу. Но общего плана военных действий выработано не было, инициативу их предоставляли Наполеону. Армии наши оставались разобщенными, потому, что не знали, куда именно направит Наполеон свой главный удар: к северу или к югу. Казачьи разъезды и разведчики наши по течению Немана от Гродно до Юрберга, сообщали лишь о скоплении на левом берегу Немана огромных неприятельских сил. Между тем Наполеон приехал в лагерь под Вильковиском, по дороге в Ковно, и здесь отдал следующий приказ:

«Солдаты! Вторая война польская началась. Первая кончилась под Фридландом и Тильзитом. В Тильзите Россия поклялась на вечный союз с Францией и войну с Англией. Ныне нарушает она клятвы свои и не хочет дать никакого объяснения о странном поведении своем, пока орлы французские не возвратятся за Рейн, предав во власть ее союзников наших. Россия увлекается роком! Судьба ее должна исполниться. Не считает ли она нас изменившимися? Разве мы уже не воины аустерлицкие? Россия ставит нас между бесчестием и войною. Выбор не будет сомнителен. Пойдем же вперед! Перейдем Неман, внесем войну в русские пределы. Вторая польская война, подобно первой, прославит французское оружие, но мир, который мы заключим, будет прочен и положит конец пятидесятилетнему кичливому влиянию России на дела Европы».

12-го июня, после полуночи, в присутствии Наполеона совершена была переправа главных его сил, через Неман, между Ковно и Понемунями, для чего наведены были три моста. Почти одновременно переправились в разных местах и прочие части огромной французской армии, всего до 400 000 человек с 1300 орудий, не встретив со стороны русских никакого сопротивления. План Наполеона был прост. Сам он с гвардией и с корпусами маршалов: Даву, Нея и Удино двинулся по дороге в Вильну, чтобы разбить по одиночке разобщенные корпуса 1-й армии; в то же время брат его, король вестфальский Иероним, должен был напасть с 80 000-й армией на армию князя Багратиона; в промежутке же между Наполеоном и Иеронимом вице-король итальянский Евгений Богарне, также с 80 000-й армией, движением на Новые Троки должен был помешать соединению Барклая де Толли с Багратионом и прекратить между ними всякое сообщение. Вместе с тем, маршал Макдональд переправился у Тильзита для осады Риги, а австрийский корпус князя Шварценберга вступил в Минскую губернию.

Донесение наших разъездов о переправе французов через Неман и о занятии ими Ковно получено было в Вильне вечером 12 июня во время бала в Закрете, данного императору его генерал-адъютантами. Но Александр уже имел сведения о готовящейся переправе французов и еще днем отдал чрез Барклая де Толли приказ о сосредоточении войск 1-й армии позади Вильны, у Свенцян. Тогда же послано было повеление Багратиону о начатии военных действий. 13 июня отдан был следующий приказ по армиям: «С давнего времени примечали Мы неприязненные против России поступки французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений, при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены Мы были ополчиться и собрать войска Наши, но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах Нашей империи, не нарушая мира, а быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого Нами спокойствия. Французский император нападением на войска Наши при Ковно открыл первый войну. Итак, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается Нам ничего иного, как, призвав на помощь Свидетеля и Защитника правды, Всемогущего Творца Небес, поставить силы Наши против сил неприятельских. Не нужно Мне напоминать вождям, полководцам и воинам Нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь Славян. Воины! вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На зачинающего Бог».

В рескрипте, данном на имя князя Н. И. Салтыкова, оставленного в Петербурге во главе управления, находились знаменательные слова: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского война не останется в царстве моем».

Впрочем, тогда же император Александр попробовал вновь вступить в переговоры с Наполеоном на условии, чтобы он вышел из пределов России. С этою целью он отправил на встречу Наполеону с собственноручным к нему письмом генерал-адъютанта Балашова. Задержанный на пути маршалом Даву, Балашов представлен был Наполеону уже по прибытии его в Вильно, в том самом кабинете, откуда отправлял его несколькими днями ранее император Александр. Упоенный успехами завоеватель обошелся с Балашовым высокомерно. В разговоре с ним Наполеон жаловался на ненависть к себе русского императора, грозил высылкой в Россию родственных ему германских владетелей и наотрез отказал в требовании отступить за пределы России». «И теперь еще есть время примириться, – сказал он: – начните переговоры с Лористоном (французским посланником в Петербурге), пригласите его в вашу главную квартиру или отправьте к нему в Петербург канцлера; между тем, заключим перемирие, но ни в каком случае я не отступлю из Вильны». «Не за тем я перешел чрез Неман, чтобы возвращаться», прибавил он, заканчивая разговор. Если император Александр, отправляя Балашова, имел мысль на личном свидании с Наполеоном обсудить все спорные вопросы, то этот ответ должен был показать ему, что бывший его союзник не был расположен повторить Тильзитское свидание. После этого император Александр отказывал уже Наполеону в каких бы то ни было личных сношениях с ним даже чрез посланцев до самого его падения.

Если верить рассказу Балашова о подробностях свидания его с Наполеоном, то русский посланец удачно ответил на вопрос его, какая дорога ведет в Москву: «в Москву ведет много дорог; Карл XII избрал дорогу на Полтаву».

Наполеон вступил в Вильну почти беспрепятственно уже 16 июня, преследуя отступавшая к Дриссе русские войска. Поляки встретили его восторженно, объявляя его восстановителем Польши. Но Наполеон холодно принял депутацию польского сейма, прибывшую к нему из Варшавы с просьбою о восстановлении Польского королевства в древних его границах, сказав ей, что поляки должны сами своими усилиями достигать желаемой ими цели. Он хотел только заставить поляков принести все жертвы для успеха своего похода. Не довольствуясь войсками Варшавского герцогства, он приказал начать в литовских губерниях формирование 5 пехотных и 4 конных полков, назначая командирами и штаб-офицерами в них знатных дворян, а на низшие должности – обер-офицеров и унтер-офицеров из войск Варшавского герцогства. Он учредил в Вильне из семи членов-поляков комиссию временного правительства великого княжества литовского под наблюдением французского комиссара. Целью этой комиссии было управление, именем Наполеона, занятыми им, русскими областями, продовольствие французских войск, взимание податей, устройство почт, организация ополчения и пожертвований. В городах образована была народная стража и жандармские команды. Поляки на каждом шагу, пользуясь всеми удобными случаями, старались показывать ненависть к России и раболепство пред Наполеоном. За поляками французы не видели исконных насельников края – литвинов и белорусов, которые не только не сочувствовали им, но проклинали пришельцев за их насилия и грабежи. Уже тотчас по переходе чрез Неман французская армия начала страдать от голода и климатических условий страны. Продовольственные запасы, заготовленные для своих войск Наполеоном, не могли поспевать за быстрым движением его армии, а литовские губернии уже были истощены долгим пребыванием среди них русских войск. Когда пайки, находившиеся при солдатах, были съедены, французы почувствовали острую нужду в продовольствии. Начались грабежи мирных жителей, и селения, находившиеся на пути французов, быстро опустели: жители спасались среди лесов и болот. Особенно свирепствовали солдаты, отставшие при скором марше армии, и дезертиры. 20 июня Наполеон отдал приказ по армии, в котором сам засвидетельствовал начинавшееся разложение своей армии. «В тылу армии, – писал он, – совершаются преступления бродягами и солдатами, недостойными имени французов. Они затрудняют сообщения и препятствуют устройству продовольствия»; он приказал предавать их суду, а для поимки их образовать три маршевые колонны. Кроме того, в половине июня начались бури и ливни, размывшие дороги. Лазареты наполнились больными солдатами, до 10 000 лошадей пало в одну ночь. Наполеон, таким образом, с самого начала похода, должен был увидеть, что поход в бедной, мало населенной стране, с суровым климатом, представляет иные задачи, иные трудности, чем прежние походы его в Западной Европе. Чтобы привести в порядок хозяйственную часть армии, он принужден был отказаться от быстрого преследования русских войск и прожить в Вильне целые две недели, остановив здесь и значительную часть армии. Но пресечь зло в корне Наполеону не удалось, и при дальнейшем походе оно развилось еще более, главным образом от недостатка средств в продовольствии.

Между тем, наши войска отступали в глубь России. Целью отступления их полагалось соединение 1-й и 2-й армий, разъединенных стратегическим планом Наполеона. «Барклай де Толли и Багратион более не увидятся», насмешливо говорил Наполеон, не предвидя того, что французы сами не будут в состоянии совершать быстрых движений. Действительно, русские войска находились в тяжелом положении. Войска 1-й армии быстрыми маршами успели сосредоточиться 27 июня в Дрисском лагере, но здесь обнаружились все его недостатки, делавшие из него своего рода ловушку для русских войск, которою Наполеон не замедлил бы воспользоваться. В день вступления в Дрисский лагерь в приказе по войскам, было объявлено, что «Дрисский лагерь является целью, к которой они стремились» и что «теперь предстоит новый случай оказать известную их храбрость и приобрести награду за понесенные труды», и таким образом выражена была готовность принять сражение с Наполеоном; теперь ожидали только известий от князя Багратиона, чтобы отступать еще далее, к Полоцку. Известия эти также были печальны. Подавляемый превосходными силами неприятеля, не допускавшими, его соединиться с Барклаем, Багратион, отбивая на каждом шагу нападения врага, отступал к Могилеву на Днепре и таким образом не мог сблизиться с 1-й армией. Вследствие этого и 1-я армия 4 июля вышла из Дрисского лагеря и двинулась по правому берегу Двины к Витебску, оставив на Двине для защиты Петербургской дороги корпус войск под начальством графа Витгенштейна, численностью до 30 000 человек.

В Дриссе явился к императору Александру Балашов с отказом Наполеона вступить в переговоры на указанном императором условии, и тогда же выяснилось вполне численное превосходство неприятельских сил и наша неготовность к войне. «До сих пор, – писал император Александр кн. Салтыкову, – благодаря Всевышнего, все наши армии в совершенной целости, но тем мудренее и деликатнее становятся все наши шаги. Одно фальшивое движение может испортить все дело против неприятеля, силами нас превосходнее, можно сказать смело, на всех пунктах. Против нашей 1-й армии, составленной из 12 дивизий, у него их 16 или 17, кроме трех, направленных в Курляндию и Ригу. Против князя Багратиона, имевшего 6 дивизий, у неприятеля 11. Против одного Тормасова силы довольно равны. Решиться на генеральное сражение столь же щекотливо, как и от оного отказаться; в том и другом случае легко открывать дорогу на Петербург; но, потеряв сражение, трудно будет исправиться для продолжения кампании. На негоциации же нам и надеяться нельзя, потому что Наполеон ждет нашей гибели и ожидать доброго от него есть пустая мечта. Единственно продолжением войны можно уповать с помощью Божиею перебороть его». Тогда же Александр писал Шведскому наследному принцу (Бернадоту): «Будьте уверены, что, когда началась война, мое твердое намерение протянуть ее на многие годы, хотя бы пришлось мне сражаться на берегах Волги».

Но для этой цели нужно было возбудить патриотизм русского народа, побудить его к жертвам людьми и имуществом, возжечь наконец народную войну. Со времен Петра Великого, Россия не вела войны в своих пределах; даже нашествие Карла XII коснулось лишь южных ее границ, Малороссии. Жертвуя людьми и деньгами, русский народ привык следить за военными действиями из прекрасного далека. Так относились сначала и к войне 1812 года. «Стали ходить смутные слухи, что Бонапарт с нами не ладит и что как бы не было войны. Ну, что-ж? Разве мы прежде не воевали? То с немцами, то с Турцией или со шведами; отчего же не повоевать и с Бонапартом? Тогда толковали, что Тильзитский мир, очень невыгодный для России, оттого и был так легко заключен нашим государем, что имелось в виду нарушить его при первом удобном случае. Потому неладные отношения между нами и Бонапартом не очень нас смущали: пусть грозит – повоюем». Но теперь с Бонапартом на Россию шел весь Запад Европы, и нашествие его угрожало коренным русским областям, даже обеим столицам государства – Петербургу и Москве. Не зная сущности дипломатических переговоров между Александром и Наполеоном, русские люди возмущены были одним фактом нашествия иноплеменников на русскую землю и готовы были для изгнания их на всевозможные жертвы. Чувство любви к родине объединило все сословия, примирило самые противоположные интересы, Подготовляя поход свой на Россию, Наполеон рассчитывал возбудить крестьян против помещиков, склонить их на свою сторону уничтожением крепостного права. Мысль эту многие и в России считали справедливою. «Многие из помещиков, – говорит Вигель, – опасались, что приближение французской армии и тайно подосланные от нее люди прельщениями, подговорами, возмутят против нее крестьян и дворовых людей. Напротив, в это время казалось, что с дворянами и купцами слились они в одно тело». Поэтому призыв к народу для отражения нашествия был как нельзя более кстати. Еще в Дриссе объявлены были распоряжения о сформировании новых полков и о рекрутском наборе в западных губерниях, но уже чрез день по выходе из Дриссы император Александр подписал воззвание к Москве и манифест о вооружении всего государства против Наполеона, написанные красноречивым пером адмирала Шишкова. «Да встретит он, – говорилось в манифесте, – в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина… Народ русский! Храброе потомство храбрых славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров. Соединитесь все: с крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют». Чтобы лично руководить организацией .народных сил для отпора Наполеону, император Александр решился в Полоцке оставить армию и, на пути в Петербург, посетить Москву.

К сожалению, император Александр, уезжая из армии, не вверил никому, вместо себя, верховного командования войсками, действовавшими против Наполеона. Между тем, командовавший 1-й армией, военный министр Барклай де Толли, по слабому своему характеру и нерусскому происхождению, не пользовался доверием армии, тем более, что он окружил себя немецкими офицерами, на которых войска также смотрели с подозрением. Русские солдаты кипели мужеством, с негодованием смотрели на свое отступление и жаждали сражения. Естественно было многим думать, что иностранцы, подобно Фулю, изобретателю Дрисского лагеря, не сумевшие спасти своей родины от ига Наполеона, и в России будут виновниками его побед; раздавались даже речи об измене. Трудно сказать даже, насколько сам Барклай был виновником отступления в глубь России: оно предписывалось обстоятельствами, необходимостью соединения со 2-й армией. Пользовавшийся полным доверием русских войск, сподвижник Суворова, кн. Багратион, также отступал со 2-й армией для соединения с Барклаем, но не вызывал на себя нареканий. В войне, где шел вопрос о существовании государства, о спасении русского народа и православной веры от иностранцев и иноверцев, конечно, было большой ошибкой во главе русских сил ставить генерала нерусского происхождения и лютеранина, в то самое время, когда обращались к «храброму потомству храбрых славян» и ожидали появления новых Пожарских, Палицыных и Мининых. К счастию, начальником штаба Барклая был любимец войск, генерал Ермолов, а в числе высших командиров представители Екатерининских войск: Тучков, граф Шувалов, Дохтуров, Остерман-Толстой, Коновницын и Уваров.

По отъезде императора Александра русская армия отошла к Витебску, где авангард ее выдержал упорное сражение при Островне, а затем по дороге в Смоленск, куда ожидали прибытия армии князя Багратиона. После жестокого сражения при Салтановке, где корпус генерала Раевского выдержал натиск главных сил маршала Даву, Багратион двинулся к Смоленску чрез Мстиславль. «Единая храбрость и усердие русских войск, – доносил Раевский Багратиону, – могли избавить меня от истребления против превосходного неприятеля и столь выгодной для него позиции. Я сам свидетель, что многие офицеры и нижние чины, получив по две раны и перевязав их, возвращались в сражение, как на пир. Не могу довольно выхвалить храбрость и искусство артиллеристов: все были герои. Этот бой был первым боем моего корпуса в походе. Войска одушевлены были примерным мужеством и ревностью, достойною удивления!» Перейдя Днепр, Багратион послал атамана Платова с донскими казачьими полками для открытия сообщений с Барклаем де Толли. 22 июля произошло, наконец соединение 1-й и 2-й армий у Смоленска. Князь Багратион, старший в чине, добровольно подчинился Барклаю, как военному министру, пользовавшемуся полным доверием Государя. Здесь на границе коренной России, русские войска остановились, чтобы грудью защитить дорогу на Москву.

Между тем император Александр совершил свое путешествие в Москву. Повсюду население встречало его с восторгом и готовностью всем жертвовать на защиту отечества. В Смоленске дворяне вооружались сами и просили дозволения вооружить 20 000 ратников из своих крестьян и снабжать их продовольствием. С не меньшим взрывом патриотического чувства встретили государя и в Москве 12 июля. Когда император Александр вышел из дворца на Красное крыльцо, чтобы шествовать в Успенский собор, он был встречен восторженными кликами многотысячной толпы народа. «Отец наш, – кричали из толпы, – веди нас куда хочешь, умрем или победим!» Окружавшие государя лица, по свидетельству современника, принуждены были составить из себя род оплота, чтобы довести императора от Красного крыльца до Собора. «Всех нас можно было уподобить судну без мачт и кормила, обуреваемому на море волнами. Между тем громогласное «ура» заглушало почти звон колоколов. Это шествие продолжалось очень долго, и мы едва совершенно не выбились из сил. Я никогда не видывал такого энтузиазма в народе, как в это время». 15 июля назначено было для представления государю дворянства и купечества. Здесь император Александр убедился в готовности сословий защищать веру и отечество; по его собственным словам, Москва превзошла его ожидания. В ответ на речь государя дворяне объявили ему, со слезами на глазах, что они назначают по 10 человек со ста душ крестьян. Купечество также доложило государю, что начатая среди него подписка дала уже несколько миллионов рублей. Государь благодарил всех именем отечества. В тот же день он писал князю Салтыкову: «Приезд мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило мне на вооружение 20 000 человек, к чему уже тотчас и приступлено. В Москве одна сия губерния дает мне десятого с каждого имения, что составит до 80 000, кроме поступающих охотою мещан и разночинцев. Денег дворяне жертвуют до трех миллионов, купечество же слишком до десяти. Одним словом нельзя не быть тронуту до слез, видя дух, оживляющий всех, и усердие и готовность каждого содействовать общей пользе». Готовность русских людей жертвовать на защиту отечества была так велика, что превышала меру потребности. Император Александр счел поэтому излишним распространять всеобщее вооружение на всю Россию и положил оставить его только в 16 губерниях, ближайших к Москве и Петербургу. Для вооружения ратников приказано было Тульскому оружейному заводу изготовлять ежемесячно до 13 000 ружей.

Уже в это время многие москвичи предвидели возможность занятия Москвы Наполеоном. Ту же мысль выражал граф Толстой в беседе с государем. «Зимовать в ней нельзя, – сказал он, – но если Наполеон решится остаться на зиму в Москве, что тогда ваше величество намерены предпринять?» – «Сделать из России вторую Испанию», – отвечал Александр.

Не одна Москва, но и вся Россия горячо отозвалась на призыв государя к пожертвованиям. Ратников ополчения собрано было более 300 000 человек, а денег пожертвовано до 100 миллионов рублей. Кроме того, на пути неприятельской армии крестьяне, купцы и помещики жгли свое имущество, чтобы оно не доставалось врагу, а многие из них, скрываясь в лесах, вооружались, чем могли, чтобы нападать на мелкие французские отряды. Короче, одно приближение Наполеона к Смоленску вызвало народную войну против него, что дало основание назвать войну 1812 года Отечественной.