Текст книги "Случайная глава"

Автор книги: Евгений Красницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Мама…

– Молчи, не прекословь! Через это все проходят – взрослым стать не так-то просто, и первые пробы почти всегда неудачными бывают, но набьют шишек, дураками повыставляются и поймут, что старики не от глупости такие, а от жизненного опыта, а пока… Ты только подумай, что может случиться, если Михайла из воли деда выйдет! Представила? То-то!

– Ой, мам, а Минька-то с попом поругался, выгнал его из крепости!

– Об этом я и толкую, доченька: заигрались вы там во взрослую жизнь, без Корзнева пригляда – Минька себя воеводой вообразил, ты – ведуньей, даже поп, уж не знаю кем… епископом, наверно, а Анна с Алексеем, нет чтобы приструнить, да место истинное вам указать, друг другом заняты. Эх… ладно, говорено уж об этом.

– А чего ж Корзень не приедет, да порядок не наведет? Что ж он не понимает, что ли?

– Все он понимает, Гуня, Корзень мудр, но учить-то вас надо! Он еще приедет, он так приедет – взвоете, но сначала сотник вам побарахтаться в делах даст, ощутить, сколь неподъемно это пока для вас, да так ощутить, чтобы обрадовались его приезду, а то и сами бы позвали бы. Корзень мудр… да и Нинея рядом – совсем уж до дурного не допустит. Я думаю, что у Корзня с ней уговор на этот счет есть… опять отвлеклись, ну что с тобой делать будешь?

Так, вот: если Михайла и вовсе удила закусит, так, что Корзню словом его обуздать не выйдет и понадобится силу употребить – остается надежда на тебя. Отроки и без того тебе перечить не смеют, а если ты еще с со старшиной их по-умному обойдешься… короче, ты защита Ратного от Михайловой отроческой дури. Так тебя ратнинцы и видят, вернее видели, но сегодня они зрели, как ты в слезах и соплях из Михайлова городка прибежала, и сразу же надежда на тебя ослабла. Понимаешь?

– Угу, только…

– Постой, не перебивай. Одновременно, ослабла и наша с тобой безопасность. До сегодня ратнинцы знали: стоит нас с тобой обидеть, Михайла так за эту обиду разочтется – Крестильник овечкой ласковой покажется! Мы с тобой, считай за стенами Михайлова городка укрыты были, а ты нас этого укрытия лишила. Мало того, ты и вообразить не способна, какие теперь сплетни о тебе по селу пойдут. Оправдываться, спорить, злобиться, бесполезно – ни веры, ни понимания, ни жалости не жди. А я на этом еще и часть лекарской силы потеряю – как мне сознание больного подчинить, с чего ему мне довериться, если я дочку толком воспитать не смогла?

– Мам, я и не думала… как же все в кучу свалено…

– Не в кучу свалено, а в сеть сплетено! У вас, молодых, все просто: здесь черное, там белое, это правильно, то неправильно, а на самом деле все вокруг тысячами нитей друг с другом связано – оборви одну такую нить, и обязательно это где-то в другом месте скажется, порой в самом неожиданном месте. Я тебе и десятой части не показала, а ты уже: «в кучу». А вот подумай-ка: как твой уход из Михайлова городка отзовется Сучку и Алене? Сучок и сам не знает, что его Младшая стража, вернее, опасение перед Младшей стражей охраняет. Ты ушла, старшину обидела – оборвала ниточку, и тут же Аленины ухажеры, уже ничего не опасаясь Сучка покалечат или убьют. Дураки, конечно, Михайла и за Сучка разочтется, но уже поздно будет! А не осядет здесь семейным домом Сучок – разбредется и его артель, во всяком случае, так быстро и хорошо, как при Сучке крепость не построится.

Вот тебе одна ниточка, а вот и целый клубок – девки незамужние. До вчерашнего дня как было? Ты – с Михайлой, полтора десятка девок в воинской школе уже женихов выбирают, а остальные, чуть не из обувки выпрыгивают – тоже туда хотят. Если не сами, то родители их. Правдами или неправдами, но приткнут, и – мир! Мир, Гуня, которого Ратное сотню лет добивалось – сразу со столькими дреговическими родами породнимся!

А что теперь стало? В каждой семье, где невеста подходящая имеется, уже прикидывают: а нельзя ли, как-нибудь Михайлу в женихи заполучить? Жених-то завидный! Перво-наперво, конечно, надо лекарскую дочку добить, чтобы с Михайлой не помирилась, а там, глядишь… Представляешь, как за тебя возьмутся? А насколько ценность Михайловых отроков, как женихов, уменьшится? По сравнению-то с самим Михайлой!

– Как муха в паутине… – пробормотала Юлька.

Ее можно было понять – всего за один день мир вокруг нее разительно изменился, просто страшно представить, как все в нем переплетено, как, оказывается, важен Мишка и для самой Юльки, и для матери, и для всего Ратного вообще, какие сложные с страшные игры ведут взрослые и какая, на самом деле, маленькая, слабая и беззащитная Юлька бьется в этой непостижимо сложной паутине взаимосвязей, действий, мыслей, намерений…

– Если бы муха! – прервала юлькины панические мысли Настена. – В том-то и дело, Гунюшка, что мы сами – и мухи и пауки одновременно. Сами ткем нити, нас с миром и людьми связывающие, сами в них запутываемся, сами рвем. Трудно бывает понять: куда та или иная нить тянется, можно ли и нужно ли ее рвать? А еще труднее понять: надо ли новую нить прясть и к чему это приведет? Но сейчас все понятно – ты порвала не ту нить, и чтобы не запутаться и не задохнуться в ее обрывках, надо эту нить сращивать. Проще говоря, мирись с Мишкой.

Понимаю – трудно, но ты же ведунья. Слабенькая, пока, но ведунья. И ты женщина. Миленькая, пока, глупенькая, но женщина.

На глаза ему пока не попадайся. Пусть пройдет какое-то время, Михайла поостынет, что-то подзабудется, да и Крестильник внутри него ко всему этому, наверняка снисходительно отнесся, как к детской ссоре. Через несколько дней нагрузишь телегу лекарствами, еще каким-нибудь барахлом, вроде за этим и ездила. Возьмешь с собой еще двух девок в помощницы. Я тут их присмотрела – имеют склонность к лекарскому делу. Настоящих ведуний из них не сделаешь, а на повитух и травниц выучить можно. С этим добром и отправишься.

Внимательно смотри, как тебя Михайла встретит. Может случиться так, что он сделает вид, будто ничего и не было – самое лучшее, что может быть. Тогда и сама ему ни о чем не напоминай. Если станет ругаться, терпи, винись, можешь слезу пустить. Ох не любят мужи наших слез, не любят, потому что не понимают. Притворной слезы от искренней отличить почти никто из них не способен, а уж про такое чудо, как сладкие слезы, никто из мужей и понятия не имеет. Так что, слезами от них добиться можно многого, только часто этим пользоваться нельзя – привыкнут.

Самое же худшее, что может случиться – вежливо поздоровается и пройдет мимо. Вот тут не стесняйся окликнуть и, что хочешь твори, но равнодушие его разбей! Не оглядывайся на присутствующих, внуши себе, что вас только двое – твое покаяние Михайлу в глазах отроков только поднимет, тебе же ущерба не нанесет. Они все поверят, что их старшина твоих слез и покаянных слов стоит. И найди способ ему хоть малую услугу оказать, любой пустяк – соринку стряхни, шапку поправь, о здоровье спроси, короче прояви заботу. Потом девок-помощниц ему представь, спроси о делах в лазарете – займи его мысли делами, уведи от ссоры с тобой. Не смотри, что он равнодушие показывает, на самом деле он от тебя знака ждет, первого шага к примирению. И ничего не бойся! Ты же любишь его? Или нет?

Юлька уставилась в пол и на вопрос не ответила.

– Ну, так как? Любишь? – продолжила настаивать Настена.

– Да не знаю я, мама! Хорошо с ним, интересно… он умный, все остальные дураки какие-то.

– Вот и ладно. А чтобы всегда с ним хорошо было, научить когда-то промолчать, что-то стерпеть, где-то улыбнуться. Он же к тебе по-доброму относится, ответь и ты тем же, надо уметь подстраиваться под любимого человека. А мужчин без изъянов не бывает. Никогда. Вообще.

Неожиданно, так что мать и дочь вздрогнули, за стеной заорал петух, вдалеке, за ратнинским тыном, на его крик откликнулись «коллеги».

– У-у, Гунюшка, засиделись мы с тобой, давай-ка спать укладываться.

– Угу… А как это, мама, без изъянов не бывает? Что, совсем?

– Совсем, дочка, совсем. Ложись-ка, а я тебе сказку про это расскажу. Давненько я тебе сказок на ночь не рассказывала, ты, поди, и не помнишь…

– Вот и нет! Помню… А Минька ребятам часто разные истории рассказывает, даже и не понятно бывает: то ли сказка, то ли правда.

– Ну, мою-то сказку он не знает. Укладывайся, Гунюшка, укладывайся.

Уложив Юльку, Настена присела рядом, заботливо подоткнула одеяло и заговорила не так, как положено было рассказывать сказки и былины – речитативом, нараспев, а так, словно рассказывала обычный случай из жизни:

– Надоело, как-то, Макоши жить одной, и решила она завести себе мужа. Но где ж его взять такого, чтобы никаких изъянов не имел и был бы точно таким, как ей самой хочется? В таком деле полезно бывает спросить совета у кого-то такого, кто подобным делом уже занимался, и отправилась Макошь на берега Варяжского моря к карельскому богу кузнецу Ильмаринену. Славен был Ильмаринен своим великим искусством, карелы верят, что это он сковал небесный свод и светила, выковал железную лодку, которая без весел и паруса по воде бежит, изготовил волшебную мельницу Сампо, из которой с одной стороны сыплется соль, с другой стороны – мука, а с третьей – золото.

Но не эти чудеса привлекли Макошь и заставили пойти за советом к Ильмаринену, а то, что сковал он себе из серебра и золота жену. Пришла она к нему в небесную кузницу, поднесла подарки по обычаю, поговорила для приличия о делах посторонних, а потом изложила ему свою заботу. Ильмаринен даже и задумываться не стал, так сразу и ответил: «Не трать время, не выйдет у тебя ничего. Не потому, что ты неискусна, не потому, что силы у тебя мало, и не потому, что не хватает мудрости, а потому, что ты – женщина, и желание твое, как и многие желания женщин, невыполнимо».

С тем и расстались. Обидными показались Макоши слова северного кудесника, но зла таить на него она не стала – что муж, хоть и так умудренный, как Ильмаринен, может знать о женских желаниях и об их выполнимости?

Вернулась Макошь к себе и, вопреки совету Ильмаринена, все-таки сотворила себе мужа по своему разумению. Красавец получился писаной: станом могуч, но строен, ликом красив и светел, нравом легок и весел. Любил жену беспредельно, любые желания ее исполнял, лелеял и угождал всячески. Вроде бы, все хорошо, но чего-то Макоши не хватало, сама понять не могла, чего именно.

Увидал, как-то Макошина мужа отец ее Перун и спрашивает: «Это кто ж такой, дочку мою в жены взял, не посватавшись? Откуда пришел, как звать?». Растерялся Макошин муж, заробел при виде Перуна грозного, молчит – не знает, что отвечать. Сама Макошь отцу вместо него ответила: «Это муж мой, зову я его Ладо, ни откуда он не приходил – сама я его сотворила». «А чего ж он такой робкий?» – удивился Перун – «Разве ж может такой мужем богини быть? А если тебя обидеть кто захочет?». «От обидчиков я и сама защититься могу!» – отвечает Макошь – «А Ладо мне другим любезен – без изъянов он: не грубит, ни с кем в драку не лезет, к хмельному не пристрастен, мне ни в чем не перечит, только всячески угождает». Тут Перун как начнет хохотать, аж земля зашаталась. «Так это не муж, а дитя! Ты его на свет произвела, ты себя и его защищаешь, а он тебе послушен. Только кто же за собственных детей замуж выходит? Дура ты, дочка, хоть и богиня, а через тебя и все бабы смертные дуры дурами». Обругал Макошь и ушел, а она, наконец, поняла, чего ей в муже не хватало – мужества!

Долго ли, коротко, но изловчилась как-то Макошь, добыла немного силы и ярости отцовской, да влила в своего Ладо. Еще краше стал ее ненаглядный – в глазах огонь появился, силой и ловкостью молодецкой, на радость жене, во всяческих состязаниях побеждает, да и в любви плотской такую радость ей стал доставлять, о какой она раньше и не думала. Всем хорош! Стала Макошь даже подумывать, чтобы показать своего Ладо Ильмаринену – пусть убедится старый в своей ошибке. Но не долго она радовалась, стала замечать, что Ладо ее больно уж лихим глазом на служанок поглядывает, а потом и на месте преступления застала. Ох и взыграла у нее кровь! От нее, от благодетельницы, которой всем и даже самим существованием своим, обязан, к какой-то служанке! Единым махом девку в мокрицу оборотила, хотела было и Ладо своего в распыл пустить, да больно уж жалостно он прощения просил, каялся, клялся, что больше ни-ни… Пожалела, одним словом. Какое-то время все по-прежнему шло, а потом опять попался Ладо на блудодействе. И снова простила его Макошь. Но на третий раз не стерпела – оборотила его в петуха.

С тех пор все петухи такие и есть. Собой хороши: вид гордый, осанистый, красавцы – гребень алый, перья в хвосте переливчатые, до любви ярые – кур топчут всех подряд и прозванья не спрашивают. Но горласты, драчливы, а если коршун налетит, сами первыми в курятник и улепетывают.

Погоревала Макошь, позлилась, а потом решила ошибку свою исправить – нового Ладо себе сотворить, но уже совсем другого. Изготовила детинушку сложенья богатырского, нрава крутого, самой Макоши преданного и, на всякий случай, от греха, не шибко умного. По началу радовалась – за таким мужем, как за каменной стеной, и батюшка Перун не насмехается. Только стало ей постепенно как-то скучно. Песен, шуток-прибауток новый Ладо не знает, гусли, свирель или гудок у него в лапах только хрустят, да трещат, умственной беседы не дождешься – только о лошадях, да об оружии. Приятно, конечно, если тебя раскрыв рот слушают, но рано или поздно захочется чтобы и отвечали, а у нового Лады ответ один – в охапку, да на постель.

Отлучилась как-то Макошь по делам на несколько дней, возвращается, а в доме разор полный. Шум грохот, крики, все поломано, Ладо новый кого-то лупит, кого-то срамными словами поносит… Макошь кричит: «Стой! Ты что твоишь?», а он отвечает: «Тебя столько времени не было, должен же я куда-то свою страсть растратить!». Ничего не успела Макошь ответить – явился на шум сам отец богов Сварог. Посмотрел на беспорядок, сказал: «Эх, внучка, внучка, зря ты Ильмаринена не послушала», и оборотил второго Ладу быком. С тех пор все быки такими и стали: сильные, ярые и тупые. Ни шерсти с них, ни работы, только и пользы, что коров покрывают, да на мясо забить можно.[1]1
  Ильмаринен – популярный персонаж карело-финского эпоса. Его именем даже был назван построенный в 30-х годах броненосец береговой обороны. Советская авиация безуспешно охотилась за ним и в Финскую войну, и в Отечественную, но «Ильмаринен» избежал бомбово-торпедных ударов, подорвавшись и затонув на минном поле. Макошь, перемешенная в христианскую виртуальность, стала Параскевой Пятницей, а о ее «языческом периоде биографии» ученым известно довольно мало, поэтому автор позволил себе сочинить про нее сказку. Будем надеяться, Макошь не обиделась.


[Закрыть]

Не стала Макошь пенять деду Сварогу за то, что мужа ее лишил, только сказала: «Один был ласковый, но слабый, второй сильный, но грубый, в третий раз не ошибусь – найду золотую середину». А Сварог ей отвечает: «Зачем? Вон они, золотые середины по земле толпами ходят, выбирай любого». «Так они же все с изъянами!» – отвечает Макошь. «Правильно, внучка, с изъянами, и иначе быть не может, потому, что вы, бабы, испробовав силы, начинаете хотеть слабости, упившись покорностью, жаждете властности, пресытившись мягкостью, алчете ярости, а потом все наоборот и так до бесконечности. Раз и навсегда на вас не угодишь, и это прекрасно! Если женщина всегда одинакова, предсказуема и не содержит в себе толику тайны, рано или поздно от нее сбежать захочется, а поскольку язык у вас длинный и тайны вы хранить не умеете, то ваша тайна – тайна и для вас самих. Чего вам на самом деле хочется, точно не знаете и вы сами. Так было и так будет впредь, ибо на том зиждется женская привлекательность».

С тех пор Макошь мужа без изъяна не ищет, да и сама со смертными мужами… не очень, или в тайности все творит. Но женщинам, время от времени, посылает таких мужчин, которые как раз их тайным желаниям, про которые они и сами не знают, подходят. А сама радуется их радостью, счастлива их счастьем и… плачет их слезами. Вот такая история, Гунюшка.

– Выходит, мне Миньку Макошь подсунула? – сонным голосов поинтересовалась Юлька.

– Тебе, не знаю, а вот Алексея мне… – протяжного вздоха, завершившего фразу Настены, Юлька уже не услышала – заснула.