Текст книги "Проделки купидона"

Автор книги: Евгений Бенилов

Соавторы: Юлия Беляева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Бенилов Евгений & Беляева Юлия
Проделки купидона

Евгений Бенилов, Юлия Беляева

Проделки купидона

Нижеследующие отрывки, в числе трёх, попали к нам в разное время и из разных источников. Тем не менее, есть основания предполагать, что описывают они одно и то же событие – хотя и с разных точек зрения (последнее обстоятельство, по нашему мнению, представляет собой их главную ценность).

Мы публикуем эти отрывки в оригинальном виде, не редактируя – за исключением лишь нескольких изменений цензурного характера, внесённых в третью часть.

Авторы

1.

Я до сих пор часто вспоминаю тот жаркий день в июне 1988-го, но понять, почему всё так произошло – не могу. И именно поэтому, наверно, появилось ощущение неизбежности: ибо как я мог изменить исход событий, не понимая их причин?

Но это – теперь ... А в разгаре происходившего, и даже некоторое время после развязки, мне казалось, что всё ещё окончится хорошо ... Не может же Господь Бог послать мне такой подарок – и в сей же миг отнять его обратно! А что она, Рита, была послана мне, я почувствовал сразу – лишь только увидал её в вестибюле НИИАНа. Почувствовал не сердцем, а (как ни дико это звучит) циркулирующими в моём теле мужскими гормонами ... чем-то, всегда существовашим во мне вопреки бесполому воспитанию в интеллигентной московской семье, вопреки математической и музыкальной школам и кандидатской диссертации. И я точно знал, что ошибка исключена – исключена стопроцентно, с абсолютной уверенностью – с какой стоящий на стартовой черте будущий олимпийский чемпион знает наверняка, что через девять с небольшим секунд первым прикоснётся грудью к финишной ленточке.

И с самого первого взгляда я почувствовал, что она ощущает то же самое. (Мне кажется, что все люди – и мужчины, и женщины – кроме, разве что, самых самопогружённых – чувствуют такое безошибочно и сразу.) Брошенный искоса взгляд, бархатный тембр голоса ... "Я вас могу к нему проводить." "Премного благодарен. Особенно, если вы по пути покажете мне буфет ... я хочу выпить кофе." Пароль – отзыв. "Если только это не слишком в сторону от того места, куда вы направляетесь." – "Не слишком ... я, пожалуй, составлю вам компанию ... в смысле, тоже выпью кофе." Отзыв – пароль. Туфли-лодочки ритмично стучат по неровному, со вздутиями паркету, справа и слева громоздятся пыльные коленкоровые двери и облезлые стены. "Меня зовут Игорь, я работаю в Университете." – "А-а, так вы наш сегодняшний докладчик ... очень приятно! А меня зовут Рита. Я работаю в здешнем Отделе Оптики." От ничего (или, наоборот, всё) значащих слов у меня по низу живота разливается ровное тепло. Её чёрные блестящие волосы аккуратно острижены выше плеч (кажется, это называется каррэ); под широким сарафаном угадываются длинные полные ноги; пышные бёдра покачиваются при ходьбе влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо ... совсем непохожа на "научную барышню". Возраст – лет двадцать пять. "А я и не знал, что в НИИАНе есть такие симпатичные сотрудницы." – сказавши это, я краснею от банальности и топорности комплемента. Но ничего страшного не происходит (кокетливая улыбка через плечо, изящный жест маленькой загорелой ладони).

Поворот направо – поворот налево – сквозь тяжёлые двойные двери – в душный тёмный буфет. В матовые от уличной грязи окна видны нижние половины немногочисленных по такой жаре прохожих ... а я и не заметил, как мы оказались на полуподвальном этаже.

"Буфет у нас не очень ... после семинара, если хотите, зайдите к нам в отдел – я вам сварю нормальный кофе." Нас овевают запахи застывшей подливки и прокисшего компота; жирная буфетчица в халате, испещрённом кровавыми пятнами от борща, звонко кричит на горстку понурых посетителей. "Вы знаете ... мне, вообще-то, кофе сейчас не хочется ... – я улыбаюсь, – Я попросил вас отвести меня в буфет лишь затем, чтобы подольше побыть в вашем обществе." Она тоже улыбается и, кажется, пытается заглянуть мне в глаза, но я не могу оторвать взгляд от выреза её сарафана ... пауза постепенно становится неприличной. "А вот после семинара зайду с удовольствием ... я, наконец, смотрю ей в лицо, – В какую комнату?" – "В 134-ую."

Она с деланной сердитостью наклоняет голову набок (чёрные смешливые глаза, чёрные удивлённые брови, алые губы сердечком и длинная нежная шея). Мне до смерти хочется конснуться её горла – там, где под смуглой кожей трепещет тонкая синяя жилка. "Но если вы всё ещё хотите "составить мне компанию", то я, как честный человек ..." В окне над её головой появляется морда изнывающей от жары собаки-сенбернара – на ошейнике болтается добела раскалённая медаль; из полураспахнутой, как форточка, пасти свисает язык и текут слюни. "А к Известняковичу вас провожать? Или же вы и с этим..." В окне проплывает отягощённая мехом собакина шея, потом громоздкое тело и, наконец, тяжёловесный, будто бронзовый, хвост. В раскалённом воздухе подвала густо витают пылинки. "Грешен. – мы с Ритой, наконец, встречаемся глазами и смеёмся, – Если вы обещаете не исчезать после семинара, то я, пожалуй, найду его комнату сам." Неожиданно наступает пауза – улыбка с её лица исчезает, лоб хмурится: она принимает решение. Пауза затягивается ... мне становится страшно, ибо я замечаю на её руке обручальное кольцо (прямой, как линейка, солнечный луч протянулся к нему из окна – отразился от тёмно-жёлтого, почти красного, металла – и, наконец, вонзился мне в правый глаз). "Не исчезну. – черты её лица расслабляются, – И в любом случае приду на семинар."

Рита поворачивается на каблуках и плавно удаляется в сторону лифта.

До сих пор не пойму, что именно в ней подействовало на меня столь сногсшибающим образом. Несомненная внешняя провлекательность?... Открытость и дружелюбие?... Интерес к моей собственной персоне?... Не знаю ... Могу лишь сказать, что ничего другого за те две минуты, в течении которых она вела меня к буфету, рассмотреть было невозможно.

Потом я разговаривал с Мишкой Известняковичем, ещё потом происходил семинар (Рита сидела в последнем ряду и улыбалась мне всякий раз, когда я на неё глядел – то есть, в течение всего доклада). Наконец я закончил ответил на вопросы слушателей – те поблагодарили меня вежливыми аплодисментами и стали выходить из зала; Рита – вместе со всеми. "Ну чего, по пивку?" – игриво предлагает Мишка; "В другой раз, старик ... – лепечу я фальшиво-озабоченным голосом, суетливо запихивая в портфель прозрачки, – Я сейчас тороплюсь, ни минуты нет ..."

Я догоняю Риту у сaмой её комнаты. На пыльно-красном дермантине белый квадратик с тремя мелко напечатанными фамилиями. Внутри – книжные полки по стенам, три стола, пять стульев и одно кресло. "Мои соседи в отпуске. – объясняет Рита, заходя в комнату, – Садитесь." Я опускаюсь в разорванное в двух местах кресло, она вытаскивает из шкафа пачку с кофе. Происходит ознакомительный диалог ("Вы что кончали?... А я Университет."), перемежаемый технически-бытовыми подробностями ( "Вот сахар – сколько вам ложечек?"). Мой взгляд прилип к вырезу ритиного сарафана от жары, горячего кофе и (может быть) волнения её кожа чуточку влажна ... что, почему-то, делает её ещё привлекательней. "Где вы так загорели?" ... "Ещё чашечку?" ... "А у кого делали диссертацию?" ... "Нет, в Ленинграде." ... Я вдруг замечаю, что обручальное кольцо исчезло с её руки – мои ладони внезапно становятся мокрыми от пота. "Что вы делаете сегодня вечером?" "Ничего." – "Могу ли я пригласить вас в кино?" – "На что?" – "А какая разница?" Она смеётся (ярко-пунцовые губы широко раздвигаются; голова запрокидывается назад, открывая нежное незащищённое горло – отчего меня опять бросает в жар). "Кстати, вечера ждать вовсе необязательно – я могу уйти с работы хоть сейчас." – "Может, тогда не в кино?... Сейчас самое пекло ..." – "Вы правы, лучше в парк."

Интересно устроен человеческий мозг: я не помню почти ничего из того, о чём мы с ней говорили – разве что отдельные, обрывочные фразы ... а вот ощущения врезались в память дословно, добуквенно – и, как мне сейчас кажется, навсегда. Например: мы выходим из НИИАНа – и по всем нашим чувствам ударяет жара. (Не только по осязанию, но и по остальным четырём тоже.) Мы собираемся переходить дорогу ... с замиранием сердца, я беру Риту за руку. Она вздрагивает и украдкой оглядывается (проверяя, можно ли нас увидеть из окон НИИАНа), но руку не отнимает. Я перехватываю её взгляд, она перехватывает мой ... мы синхронно улыбаемся. И вдруг мне становится ясно, что я могу её поцеловать – я наклоняюсь к её лицу. Она закрывает глаза (моё сердце вот-вот выпрыгнет из груди) ... но раздаётся сиреноподобный вой, и мы чудом выпрыгиваем из под колёс проносящегося мимо грузовика. "Не торопись. – еле слышно (в уличном шуме) выдыхает Рита, – У нас есть ... – она делает паузу, подбирая правильные слова, – ... вся оставшаяся жизнь." Сквозь густой загар на её лице я вижу, что она краснеет. Значение сказанного с трудом пробивается сквозь окутывающий меня дурман.

Следующий эпизод: мы идём, почти бежим, по набережной Москвы-реки вглубь Парка Горького. На моих губах рдеют невидимые никому, кроме Риты, отпечатки её поцелуев; на её грудях, под кружевным лифчиком рдеют невидимые никому, кроме меня, отпечатки моих ладоней. Раскалённый асфальт проминается под ногами, в лицо бьёт знойный июньский ветер, липы яростно шелестят пыльными листьями и с завистью заглядывают в мутные воды Москвы-реки. В висках у меня стучат отбойные молотки ... я едва соображаю, куда мы направляемся (или, вернее, куда я тащу Риту), – а вслух нудно проклинаю припёршегося в облюбованную нами беседку пенсионера. Рита молчит и, кажется, о чём-то думает. Вдруг я – неожиданно для самого себя – резко останавливаюсь ... несколько долгих секунд мы смотрим друг другу в горячечные лица. "Пойдём ко мне домой ..." – наполовину спрашиваю, наполовину утверждаю я. "Пойдём." Смысл сказанного постепенно пробивается в моё сознание сквозь удары пульса ... я поворачиваюсь и тащу Риту назад к выходу из парка.

Вихрем проносятся: несколько остановок на троллейбусе, несколько остановок на метро. Перед моими глазами – в обрамлении непрерывно меняющихся посторонних физиономий – Рита. Мы почти не разговариваем. Я наблюдаю за стремительной, как ртуть, сменой выражений на её (обращённом сейчас внутрь) лице и стараюсь угадать, о чём она думает. Отсутствующее выражение ... затем нахмуренные брови ... затем просветление (это – её глаза останавливаются на мне) ... тут же испуганный взгляд куда-то вбок ... Из-под сарафана на её правом плече выглядывает брителька лифчика ... я мысленно достраиваю его целиком, потом закрываю глаза и рисую в воображении части ритиного тела, заполняющие этот предмет туалета ... "Игорёк! громовой раскат ласкового шёпота бьёт меня по барабанным перепонкам, – У меня останутся на руке синяки ..." Я вздрагиваю и отпускаю её запястье ... "Извини, малышка."

Затем: мы едем на эскалаторе, Рита – лицом ко мне и на одну ступеньку выше – так, что наши глаза находятся на одном и том же уровне. Её ладони у меня на плечах, мои ладони – на её бёдрах (именно на бёдрах, а не на талии) ... сквозь свободную и прохладную ткань сарафана ощущаю горячее гладкое тело.

Следующее воспоминание: мы едем в кабине лифта и целуемся – Рита слабо сжимает мои руки, как бы не давая им воли ... но при этом знает, что я в любой момент могу освободиться. Я наслаждаюсь своей властью над ней, она наслаждается моей временной покорностью.

Затем на несколько минут время опять стало почему-то непрерывным: насильственно-спокойно мы проходим по лестничной площадке, я отпираю дверь. К моему облегчению ни гошкиных игрушек, ни иркиных комбинаций в прихожей не валяется (хотя, с другой стороны, чего мне бояться?... Рита ведь тоже замужем). Я веду её в мою спальню, плотно закрываю за нами дверь и обнимаю ... моё спокойствие куда-то исчезает, пальцы начинают трястись – так, что я не могу расстегнуть её сарафан. Рита приходит мне на помощь, и пока она сражается с пуговицами, я смотрю на её лицо: глаза плотно зажмурены, губы сжаты в ниточку ... ни дать, ни взять – Александр Матросов за секунду до свершения своего самоубийственного подвига. Наконец сарафан сдёрнут – он взлетает в воздух и планирует на гладкий блестящий паркет; сверху приземляются (уже знакомый мне в подробностях) белый кружевной бюстгальтер и (ещё не исследованные) белые кружевные трусики. Пока я раздеваюсь, Рита стоит посреди комнаты, зажмурившись: подбородок вздёрнут, лицо рдеет, как мак, руки опущены по швам ... контраст между шоколадным загаром "открытых" частей тела и молочная белизна "укромных" сводит меня с ума и отнимает дар речи. Я хочу что-то сказать, но из губ исторгается лишь нечленораздельный хрип ... откашливаюсь ... пытаюсь сказать ещё раз, но не могу облечь свои желания в слова ... молча подвожу Риту к постели и толкаю. Она падает на спину, не расжимая век; я ложусь рядом. В течении нескольких секунд происходит неловко-безошибочная подгонка двух тел ... Рита раскрывается навстречу мне, как влажный тропический цветок; я крепко прижимаю её руки к постели – так, чтобы она не могла шевельнуться. "Открой глаза ... – шепчу я, – Когда я буду овладевать тобой, я хочу смотреть тебе в глаза." Она подчиняется ... и сквозь её замутнённые зрачки я с торжеством наблюдаю, как моя плоть вторгается в неё, заполняет её целиком и вытесняет всё остальное.

Затем время опять потеряло свою непрерывность – следующие несколько десятков минут оставили в моей памяти лишь отдельные картинки. Например: распахнутое настежь окно, задёрнутая штора развевается под ударами знойного ветра. Я лежу на кровати и смотрю, как Рита пытается достать с верхней полки какую-то книгу (обнажённое тело вытянуто в струнку, лицо – сосредоточено). Какая это была книга и зачем ей понадобилась – не помню. "Тебе сколько лет?" – вдруг спрашиваю я; "Двадцать шесть. – оборачивается Рита, – А тебе?" В её ушах блестят крошечные серебряные серёжки, и я наконец понимаю, почему у меня саднит поцарапанный язык. "Тридцать один." – отвечаю я.

Потом: мы стоим в душе – по моим плечам бьют упругие струи воды – под моими руками скользит упругое ритино тело. Её волосы намокли и потеряли прямоугольные очертания каррэ ... мокрые руки гладят меня по спине ... мокрые губы целуют шею. Я легонько нажимаю на её плечи, и она покорно опускается на колени ...

Когда время возобновляет своё непрерывное течение, мы лежим в обнимку на кровати у меня в комнате. Будильник на тумбочке показывает 17:35. Тёплый сквозняк ласково гуляет по моей коже, огромные чёрные глаза Риты в упор смотрят мне в лицо. Взгляд её тревожен, лоб нахмурен. О чём она сейчас думает?... "О чём ты сейчас думаешь?" – "О тебе ... почему я в тебя так сильно влюбилась." – "И почему же?" – "Долго объяснять." Её ответ звучит с нехарактерно резкой интонацией ... я с удивлением отстраняюсь. "Я тебе обязательно расскажу, Игорёк ... – Рита ластится ко мне, покрывает моё лицо лёгкими поцелуями, – ... только не сейчас, ладно?" Я встаю с постели: "Ужасно хочется есть ... как насчёт того, чтобы чем-нибудь закусить?" Она садится и обводит комнату глазами в поисках своего сарафана. "Не надо. – я удерживаю её за руку, – Мне нравится смотреть на тебя обнажённую." Она улыбается, и мы выходим в коридор.

Узкие ритины ступни неслышно ступают по блестящему паркету, мои ступни почему-то шлёпают. Громко скрипит кухонная дверь.

"Какой у тебя порядок! – улыбаясь, говорит Рита, – Ты живёшь с мамой?" Мне не хочется отвечать на её вопрос ... я лезу в холодильник: "Молоко будешь?" Где-то в недрах квартиры хлопает от сквозняка дверь. "Подожди, Игорёк ... – среагировав на тревожную интонацию, я оборачиваюсь, – Ты что, женат?" В ритином взгляде написано болезненное недоумение. "Да." – коротко отвечаю я. "А где твоя жена?" – "Уехала на дачу." Несколько секунд Рита молчит ... на её лице вспышками меняются выражения – так быстро, что я не успеваю зафиксировать ни одного из них. "И дети есть?" "Сын. Шесть лет." Наступает молчание, перемежаемое воркованием голубей и криками детей внизу во дворе ... "Что ты теперь намерен делать?" спрашивает она деланно-спокойным голосом. "А что ты?... – парирую я, чтобы выиграть время, – Только не говори, что ты незамужем ..." Гордый своей наблюдательностью, я собираюсь объяснить, как я догадался, но Рита меня перебивает: "Знаешь, куда исчезло моё обручальное кольцо?" И действительно, куда?... положила в сумочку, оставила на работе?... Какое это имеет сейчас значение?! "Я выкинула его в урну." Меня как будто ударили палкой по голове ... я смотрю на неё, как на опасную (для самой себя) сумасшедшую – но она, кажется, этого не замечает. "У меня не было ни малейшего сомнения, что ты испытываешь ко мне такие же чувства, какие я – к тебе ... – ритин взгляд сначала мягчает, потом внезапно прорывается тревогой и болью, – Пожалуйста, скажи мне, что я не ошиблась."

Меня пронизывает смесь жалости и удивления ... я не знаю, что ответить. За кухонным окном шелестят верхушки тополей.

"Ты – самая желанная, самая привлекательная женщина, какую я когда-либо встречал ... – по выражению её лица я понимаю, что это не то, чего ей хочется услышать, и неуверенно добавляю, – Я думаю, что я тебя ..." – выговорить слово "люблю" не удаётся. Мне почему-то вспоминается наша с Иркой свадебная фотография (иркина голова доверчиво и уютно склонена мне на плечо, на лице – ясная безмятежная улыбка) ... я краснею и умолкаю. Рита молчит, в её чёрных глазах – непрерывно меняющиеся отблески скрытых от меня эмоций ... Почему я ощущаю себя виноватым перед ней?... Виноватым в чём? Лучи закатного солнца придают её коже красноватый оттенок (она стоит на пороге кухни) ... я вдруг опять замечаю её наготу. В глубине квартиры раздаются неясные шумы: то ли сквозняк шелестит свалившейся на пол газетой, то ли бормочет не до конца прикрученное радио в иркиной комнате. Я вдруг замечаю, что у Риты замечательная осанка – ноги выпрямлены и сведены вместе, плечи расправлены, грудь торчит вперёд. Возбуждение овладевает мной опять – я поворачиваясь в полоборота и стараюсь незаметно прикрыться рукой ...

Господи, пошли мне что-нибудь сказать!...

"А какие чувства испытываешь ко мне ты? – наконец спрашиваю я и внезапно понимаю, что задал правильный вопрос, – Какие эмоции, кроме сексуальных, ты можешь чувствовать ко мне, если мы встретились несколько часов назад и почти не разговаривали?" Ощущение вины перед ней исчезает и тут же возвращается раздражением. "Что ты вообще обо мне знаешь?... За что, за какие достоинства ты могла полюбить меня как человека?!" Цепочка всполохов в ритиных глазах резко обрывается, губы оживают – но произносимые ими слова не являются ответами на мои вопросы. "Я тебя сейчас о чём-то спрошу, – по её лицу пробегает гримаса боли, – и ты должен сказать мне правду." Я стою, опершись рукой на прохладную поверхность холодильника, жду. "Сколько у тебя было любовниц с того момента, как ты женился?" Смысл вопроса доходит до меня в несколько этапов ... я открываю рот, чтобы ответить ... закрываю опять ... открываю снова ... с кристальной ясностью понимаю, что правдивый ответ закончит наш роман сразу и навсегда. Ужас потерять Риту схватывает меня ледяной ладонью. "Какое это имеет значение?!" – с фальшивым возмущением восклицаю я. "Сколько у тебя было любовниц?" – повторяет Рита ровным голосом.

Чтобы выиграть время, я пересекаю кухню и сажусь на табуретку.

"Поверь мне ... – я вижу, что слова отскакивают от неё, как горошины, но всё равно продолжаю говорить, – Клянусь здоровьем Гошки: то, что я чувствую к тебе – уникально и неповторимо ... я не испытывал такого ни к любовницам, ни к жене, ни к чёрту, ни к дьяволу!!" Рита упрямо молчит ... раздражение бросается мне в голову и пульсирует в висках тупыми равномерными ударами ... "Ну хорошо, сейчас я тебе скажу. – несколько секунд я сосредоточенно шевелю губами, – Дай только подсчитать ... а то ведь ошибусь, не дай Бог, в заблуждение тебя введу ... – я осознаю абсурдность происходящего, но остановиться не могу, – Восемнадцать ... или подожди, кажется, одну пропустил ... для ровного счёта скажем, двадцать." На несколько секунд воцаряется тишина. "Это правда?... ты не шутишь?" "Правда. – злобно подтверждаю я, – Не шучу. Всегда был неравнодушен к женскому полу."

Рита поворачивается и идёт, почти бежит обратно в мою спальню. Быстрая россыпь лёгких шагов, хлопок двери.

"А чего бы ты хотела? – кричу я ей вслед, – Чтобы после нескольких часов, проведённых с незнакомкой ... пусть даже прекрасной, я бросил маленького ребёнка и жену, с которой прожил девять лет?..." Ответом мне молчание. "Тебе ведь ребёнка оставлять не придётся ... если у тебя вообще есть ребёнок ..." Сквозь оправдательно-обиженную чушь до меня внезапно доходит, что у нас с Ритой всё кончено, и я осекаюсь на полуслове. Моё раздражение сменяется ужасом ... сердце ухает вниз, будто с американской горы ... "Подожди, дай мне хоть сколько-нибудь времени! – я встаю и иду, непрерывно ускоряя шаг, по коридору, – Может, я сумею полюбить тебя нужным тебе способом! – со лживостью этой фразы может соперничать лишь её смехотворность. – Подожди!" В тот момент, когда я достигаю двери своей спальни, та раскрывается; на пороге – полностью одетая Рита. Глаза её сухи и смотрят сквозь меня, лицо перекошено болью ... она меня не видит. Я вытягиваю руку, загораживая ей путь.

Её зрачки вспыхивают мимолётным вниманием.

"Пропусти меня, пожалуйста. – её голос хрипл, но твёрд, – Если тебе меня хоть чуточку жалко, ты меня сейчас пропустишь." Я понимаю, что это мой последний шанс что-то ей сказать. "Я честно ответил на твой вопрос. чтобы скрыть судорожное дыхание, я стараюсь выговаривать слова как можно чётче, – А теперь прошу выслушать меня." Ритины глаза смотрят в мои глаза – она меня, кажется, видит. "Ладно, я согласен – я не люблю тебя в обычном смысле этого слова. Я просто не могу влюбиться всей душой в человека, которого встретил несколько часов назад ... не могу и всё!"

Я делаю паузу, чтобы перевести дух. Смотрю на Риту, стараюсь обнаружить и запомнить какие-нибудь ещё не обнаруженные мелочи: длинные чёрные ресницы, маленькую родинку на щеке, ямочки на сгибах рук.

"Для меня любовь – это на пятьдесят процентов дружба, а дружба за несколько часов развиться не может!" – зубодробительная банальность произносимого сводит мои скулы, как лимон ... но остановиться невозможно иначе она уйдёт и будет потеряна навеки! Рита внимательно смотрит на меня, однако, о чём она думает, понять невозможно. "Но, несмотря на отсутствии платонической составляющей в моих чувствах к тебе, ты неодолимо привлекаешь меня физически ... такого со мной не бывало никогда!... – на моём лбу выступила испарина; рука, которой я опираюсь на притолоку, дрожит, – И я уверен, что ты чувствуешь ко мне то же самое!" В ритиных глазах вспыхивают чёрные искры: она хочет что-то сказать, но передумывает ... и вдруг решительно отводит мою руку в сторону. Она стремительно идёт к двери – я бегу за ней ... "Подожди!" – она даже не оборачивается. Мы вместе вылетаем на лестничную клетку. Я хватаю её за запястье, насильно поворачиваю к себе лицом и кричу: "Я уверен, что тебе со мной в постели было так же хорошо, как и мне с тобой!..." Несколько мгновений Рита молчит (я смотрю ей в глаза, потом случайно отвожу взгляд и замечаю проступающие сквозь сарафан заострения её сосков). Она резко вырывает руку и медленно, разве что не по слогам, произносит: "Даже если б ты был импотентом – мне было бы с тобой не хуже!"

"Ой, мамочки!!!..."

Мы с Ритой синхронно поворачиваем головы и видим спускающуюся с верхнего этажа соседку (я с ней, вообще-то, знаком – она иногда сюсюкает с Гошкой и пичкает его отвратительными синтетическими леденцами). Рита стремглав бежит вниз по лестнице – дробный стук каблуков эхом рассыпается по гулкому трёхмерному пространству подъезда. Я обнаруживаю себя, стоящим посреди лестничной площадки в чём мать родила, и медленно пячусь, провожаемый ошарашенным соседкиным взглядом, в свою квартиру.

2.

Я часто прихожу по вечерам на набережную. Смотрю на теряющийся в темноте пустынный пляж, слушаю рёв разбивающихся о песок волн. Серебристый шар луны низко плывёт над невидимой линией горизонта, под ударами ветра пальмы размахивают своими разлапистыми кронами. Широкая дуга кафе и ресторанов, окаймляющая бухту, светится в ночи огромной бело-жёлто-красной подковой. По белым плитам набережной прогуливаются парочки и компании, шустрые австралийские дети с криками бегают вдоль песка ... а я, укрываясь темнотой и размётанными ветром волосами, украдкой заглядываю в лица прохожих. Я добираюсь до самого конца набережной, но никого не нахожу ... несколько минут стою в нерешительности. И наконец, независимо стуча по тротуару каблуками туфель-лодочек (чтобы никто не подумал, что одиночество тяготит меня), я иду обратно к своей машине. Через десять минут я войду в пустую квартиру, переоденусь в уютное домашнее платье и сяду читать или смотреть телевизор ... а скорее всего, устроюсь в мягком удобном кресле перед компьютером и привычным движением руки пошевелю мышью. И будто по мановению волшебной палочки, бездонно-чёрный квадрат перед моим лицом оживёт ярким светом. Навстречу мне распахнётся волшебная дверь; не спеша, как королева, я шагну в свой удел – в мир прямоугольных окон и выровненных лесенками строчек. В мир, где каждый символ прост и понятен, как старый верный солдат; в мир, где неудачи и потери устраняются магическими нажатиями клавиш – без боли и слёз. Непредсказуемый хаос бесчувственной реальности отступает на второй план ... за окном шелестят листья деревьев, откуда-то издалека доносится еле слышная музыка.

Мой отец погиб, когда мне было восемь лет. Погиб у меня на глазах: вступившись за какую-то пожилую женщину. Я точно не помню, как это произошло ... помню только, что в тот день он зашел за мной в школу без предупреждения – мы даже чуть не разминулись (я всегда была самостоятельная, с семи лет ходила в школу и из школы сама). А потом эти идиоты на автобусной остановке – их было, по-моему, пятеро: отец сделал им замечание, а затем ... затем от него уже ничего не зависело. Первого он свалил, как быка на бойне – но оставались ещё четыре, и у одного из них был нож. Когда приехала милиция, то парень, которого отец ударил первым, всё ещё валялся в пыли без сознания (остальные убежали) ... Потом был суд – мать ходила на все заседания. По вечерам она приходила, кормила меня ужином, мыла посуду, и проводила остаток дня перед телевизором: глаза сухие и, почему-то, чуть прищуренные (как от яркого солнца), лицо – будто каменная маска. Когда она вернулась домой после оглашения приговора, то сожгла все фотографии отца, кроме одной – а единственную оставшуюся вложила в конверт и отдала мне, сказала, чтоб я её куда-нибудь спрятала. Эта фотография до сих пор со мной и даже в том же самом конверте: отец там – молодой, моложе, чем я сейчас, стоит в плавках на пляже, позади море. Видно, что он был очень привлекателен: высокий, статный, белозубая улыбка, на лице – смесь романтичности и мужественности. За свои тридцать с хвостиком я встречала лишь двух человек с такой улыбкой – отца и Игоря.

Мы прожили вдвоём с матерью чуть больше восьми лет, а когда я закончила школу и уехала в Москву учиться, она вышла замуж за старого отцовского друга дядю Мишу (они, я думаю, давно решили пожениться – просто ждали, пока я уеду). Я нисколько мать не ревновала и к дяде Мише всегда относилась хорошо, хотя их женитьба и явилась для меня полнейшей неожиданностью. Через год у них родились двойняшки, и им стало не до меня ... впрочем, большого интереса к тому, что там у них, в провинции происходило, я уже тоже не испытавала. Я с головой погрузилась в столичную жизнь: театр на Таганке, стихи Мандельштама и Цветаевой, проза Булгакова и Кафки, интеллектуальные песни под гитару – ну и, конечно, поклонники. Где-то в конце третьего курса из довольно обширного их числа выделился Сашка Веретенников – мы поженились незадолго до окончания института. Сашка был завидным женихом: москвич, из хорошой семьи, кончил физтех с красным дипломом – все мои подруги завидовали мне зелёной завистью. Я, в общем, была с ним счастлива – но ... как бы это объяснить ... без особого кипения страстей. Мы оба поступили в аспирантуру, оба в срок защитились и распределились: я – в НИИАН, а он, соблазнившись высокой зарплатой, – в некий закрытый НИИ. Детей мы отложили до переселения в новую квартиру, которую – согласно уверениям строителей мы должны были получить через полтора года.

Наш с Сашкой маленький мирок продолжал своё тихое существование до вторника, 14 июня 1988 года. В тот день я встретила Игоря.

Я увидала его в фойе НИИАНа, и – после первого взгляда – жизнь моя изменилась бесповортно и навсегда. Мои способности к логике мгновенно испарились, и никакие рациональные аргументы, которыми я себя уговаривала, разума не достигали. В дополнение к поразительно точному внешнему сходству с моим отцом, у Игоря была такая же улыбка – одновременно романтичная и мужественная. И мне сразу же показалось – я была в этом абсолютно уверена! – что он испытывает ко мне те же чувства, какие я испытывала к нему. Он подошёл ко мне и завёл разговор, мы договорились встретиться после семинара. Я помню свои ощущения: сердце колотится с такой силой, что мне страшно, что Игорь услышит его удары, а обручальное кольцо жжёт палец, будто раскалённое добела. Когда я вернулась в свою комнату (до семинара оставалось около получаса), то сняла кольцо и положила перед собой на стол: тонкий ободок жёлтого металла тускло блестел в полумраке комнаты (стояла страшенная жара, занавески на окнах были задёрнуты). Быстро, чтобы не передумать, я завернула кольцо в обрывок бумаги и швырнула в урну.

Даже сейчас, когда я знаю, чем всё это закончилось, я не жалею ни о выброшенном обручальном кольце, ни о том, что поддалась закружившему мне голову безумию. У меня осталась память о нескольких проведённых с Игорем часах, когда рвущая сердце нежность смешивалась с восторгом безусловной и беспрекословной принадлежности другому человеку. Даже сейчас, после семи прошедших лет я могу закрыть глаза и оживить ниспосланное мне тогда ощущение гордости – гордости от того, что меня полюбил самый умный и самый красивый мужчина в мире. Мои чувства были странной смесью платонической влюблённости и могучего чувственного притяжения ... я не ощущала ничего подобного ни до встречи с Игорем, ни после.