Текст книги "Фрейлина императрицы"

Автор книги: Евгений Салиас де Турнемир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

XII

Зубов свой визит в «грузинский дом» долго помнил потом… Когда княжне доложили о его приезде, она отвечала вопросом, т. е. велела спросить господина Зубова, зачем он пожаловал.

Зубов, ожидая, что княжна его примет с восторгом, был неприятно озадачен и даже изумлен.

– Доложи княжне, – сказал он, – что я желал с ней заранее познакомиться ввиду того дела, которое она знает…

Княжна приказала просить.

Когда Эмете вышла к гостю, он был приятно поражен и мысленно отдал ей дань восхищения.

«Действительно прелестный котенок!» – подумал он словами всей столицы.

– Благодарю вас за честь… – заговорила княжна, прося гостя садиться… – Но очень сожалею, что вы ко мне пожаловали.

– Я вас не понимаю, княжна, – сказал Зубов, изумляясь и поневоле смеясь этой наивной манере принимать. – Объяснитесь.

– Объясниться вполне ясно я не могу… Но скажите мне вы… Зачем вы приехали сюда?..

Зубов объяснил, удивляясь, что ввиду ее просьбы быть свидетелем при ее свадьбе и заступником против преследований ее угнетателя он пожелал с ней познакомиться. Княжна отвечала, что она никогда не просила жениха ходатайствовать об этом, не желая навлекать на господина Зубова – срам и позор.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что моя свадьба будет самый ужасный соблазн, скоморошество… по милости князя. И вы, будучи свидетелем, попадете в смешное положение.

– Почему же, княжна? Вы думаете, что князь что-либо предпримет, не допустит вас обвенчаться?

– Я боюсь… Почти уверена в этом заранее! – воскликнула Эмете.

– Но я за вас заступлюсь! За этим я и буду… Я был очень рад, что Шмитгоф меня пригласил, а пастор поставил даже условием мое присутствие…

– Я вас прошу, глаз на глаз, господин Зубов, не быть на этой свадьбе… Я не хочу, чтобы над вами смеялись потом.

Говоря это, княжна глядела пристально в лицо Зубова своими прелестными зелеными глазками, и какая-то странная тревога, помимо ее воли, сказывалась в чертах ее лица и во взгляде. Она будто боялась его ответа, его решения.

Зубов молчал и не знал, что ответить… Его умолял жених согласиться… Он был рад случаю досадить князю. А теперь невеста просит его бросить все… Конечно, надо опять согласиться, т. е. бросить затею.

– Извольте, княжна… Не могу же я насильно предлагать вам свою помощь.

– Ну, вот и отлично! – громко воскликнула Эмете с неестественной, будто сыгранной веселостью и тотчас прибавила: – Да и где же бороться с князем?..

– Ну это… Это позвольте, княжна… Позвольте не согласиться.

– Вы воображаете, например, что если вы явитесь чьим-либо свидетелем или покровителем, то князь не посмеет ничего сделать.

– Ему будет труднее… Он не решится… Я уверен, что если бы он что-либо затевал против вас, то после вашего венца, при котором я был бы в качестве посаженого, – он ничего не сделает.

– Ах, вы ничего не понимаете… Вы малый младенец! – воскликнула Эмете.

Зубов слегка обиделся, как всякий молодой человек, когда ему женщина бросает в лицо его молодость в виде упрека.

– Князь вас с лица земли стереть может! В шуты нарядить! И я не хочу, слышите ли вы, этого. Я не хочу, чтобы это было из-за меня… Вы меня потом возненавидите, а я этого не желаю…

Княжна говорила горячо и не смотрела почти на гостя, но все-таки хорошо видела действие ее слов.

– Позвольте же, княжна, мне доказать вам на деле, что вы ошибаетесь… Во всем ошибаетесь… Вы преувеличиваете могущество князя и уничижаете мое положение…

– Как? Вы все-таки будете? – воскликнула Эмете. – Ну, так я вам говорю… что вы не посмеете быть… А если решитесь быть… то будете уничтожены князем…

Зубов досадливо рассмеялся.

– Буду и докажу вам, что вы ошибались…

– Я молчу… Я свое сказала. Все сказала… Мне вас жаль… Очень жаль… Вы себя губите… – И княжна покачала головой, усмехаясь, прибавила:– Вам с князем тягаться!! Вам…

Зубов встал и уже несколько раздражительно, смеясь, выговорил:

– Вот увидим. До свидания…

Зубов протянул руку.

– Еще одумаетесь… – шепнула лукаво и насмешливо княжна, тоже подавая руку.

Зубов нагнулся, очевидно, с целью поцеловать ее. Эмете быстро отдернула руку.

– Княжна… Поцеловать руку у нас не считается оскорблением для хорошенькой женщины.

– Нет. Я не хочу…

– Ну, я прошу, настаиваю…

– Никогда!

– Ну, хотя бы за все те неприятные, оскорбительные слова, которые вы мне наговорили сейчас.

– Ни за что!

– Я вас умоляю…

– Ни за что! Никогда! Хоть убейте…

– Я вас умоляю, княжна. Я не уйду без этого! – вдруг заупрямился Зубов, как баловень столицы.

Эмете была первая женщина, которая не оказалась счастливой от такого знака внимания с его стороны.

Наступило молчание. Зубов стоял, протянув руку, и видно было по его лицу, что он не уступит.

– Я не уйду… Не уйду! Хоть до вечера… – шепнул он, глядя в прелестное личико княжны.

– Но я не могу допустить этого… У нас это не в обычае… Поймите…

– Вы в России, а не в Персии…

– Что ж из этого?..

– Мы одни… Никто не увидит, не узнает.

Княжна молчала, стояла опустив глаза и сильно смущенная. Даже лицо ее зарумянилось сильнее.

– Оставьте это… Прощайте! – вымолвила она наконец.

– Повторяю десятый раз: ни за что! Вы упрямы. Я тоже.

Княжна двинулась в сторону. Зубов догадался и заступил ей дорогу. Она очутилась между ним и диванчиком, как в западне.

– Послушайте, если так… – заговорила она.

– То я буду кричать и звать моих к себе на помощь, – прибавил Зубов, смеясь.

– Нет… Если вы так упрямы, то я уступаю! Уступаю насилию… Но руку я вам все-таки не дам. Это не обычай у нас… Целуйте меня!

– Вас?! – воскликнул Зубов.

– Да, целуйте меня… Это возможнее… Тут ничего особенного не будет… А руку я не могу. Ну… Извольте-с!..

И княжна, став вполоборота, подставила свою щеку. Зубов смутился в свой черед от неожиданности, но был слишком светский человек и слишком шалун в юности, чтобы терять время и раздумывать…

Он нагнулся и крепко поцеловал румяную щечку княжны.

В ту же секунду она юркнула мимо него и убежала из гостиной.

Зубов постоял мгновение один среди горницы, как бы приходя в себя от неожиданной, странной сцены. Потом он рассмеялся и двинулся уезжать.

«Вот уж не ожидал! – думал он. – Не хотела принимать! Наговорила с три короба дерзостей! Не дала руки и подставила личико!.. Однако понятно, почему Питер от нее в восхищении. Замечательный зверек!.. Прелестный котенок!..»

XIII

Наступил день и время, назначенное для тайного венчания.

К вечеру тревога пастора усилилась и перешла в лихорадочное волнение, так как за час до назначенного времени старика поразило странное обстоятельство. Около храма появилось много всякого народу и плотная толпа зевак все росла.

Княжна Эмете, по словам Шмитгофа, никому не хотела говорить о своей свадьбе… Стало быть, Зубов неосторожно рассказал, что поедет на венчание и крестины персидской княжны.

Так или иначе, но старик пастор, выглядывая из окна своей квартиры, был изумлен и встревожен.

Толпа любопытных все увеличивалась и скоро дошла от десятков до сотен. Посланный причетник, потолкавшись в народе, вернулся и доложил пастору, что все эти люди знают, зачем собрались: всем известно, что будет бракосочетание персидской принцессы. Только многие простые люди путают и думают, что сам князь будет венчаться, так как их всех княжеские дворовые люди прогнали сюда глядеть… И сами пришли.

– Как, люди Потемкина?..

Причетник объяснил подробнее, что в числе прочих зевак в толпе оказывается много народу из Таврического дворца, люди князя и их приятели, люди других господ… И все они говорят, что их сейчас только негаданно прислали глядеть на свадебный поезд княжны… Поэтому некоторые из них полагают, что не сам ли князь венчаться будет.

«Что же это такое? – подумал смущенный пастор, – если даже людям Потемкина известна тайна княжны… Что же князь? Покорился участи? Отказался от княжны?»

Однако через полчаса пастор уже в облачении поджидал врачующихся среди освещенной церкви. Что ж было не освещаться и соблюдать тайну, когда ее разделяют сотни зевак, сошедших со всего города.

Но и этого мало. За десять минут до назначенного часа против церкви появились кареты, коляски, экипажи и всадники-гвардейцы… Все это съехалось глядеть свадебный поезд княжны Изфагановой, весть о замужестве и венчании которой молнией пролетела по гостиным не далее как за час перед тем. Некоторые барыни не успели одеться как подобало случаю и поэтому решили ехать поглазеть хоть из кареты на один поезд.

Многие, однако, выходили из экипажей и вступали в церковь, за ними простой народ, кто посмелее, пробирались в «кирку», опросив наперед соседей:

– А как там, тоись, насчет шапки…

– Вестимо без шапок. Тоже храм. И образа, и всякое такое…

– Нет, вы, ребята, – заметил в толпе только один солдат-инвалид, – так подтвердительно не надейтесь… Я этак-то вот, в плену будучи, зашел в басурманов храм да как шапку-то снял – мне в шею и наклали да и вытурили вон. Говорят, нагрешил! Все сами-то в шапках стоят.

В той же толпе весело болтали и лукаво ухмылялись люди Потемкина и все поглядывали в два места, то на угол Итальянской, то на противоположную сторону, где был дом графа Велемирского, наискосок от церкви.

Глухой и темный слух ходил утром между ними, что графу, по случаю свадьбы княжны, поручено что-то диковинное. Чудодей князь что-то затеял!.. И теперь их офицеры тут у графа, гостями.

Наконец шум и говор прошел по толпе. Вдали показалась желтая берлина, а за ней двое конных – это был Зубов.

Зубов подъехал, вышел и, входя в церковь, был, видимо, удивлен, как и пастор. Не предполагал он быть на свадьбе при таком стечении народа. Он недоумевал. Музыкант умолял его о соблюдении тайны, и поэтому он никому, кроме братьев и двух близких друзей, ни слова не сказал… Ему даже хотелось свое участие в свадьбе сделать сюрпризом. Кто же разболтал? Даже в обществе известно… Кареты!

Зубов прошел в церковь в сопровождении двух офицеров и, встреченный пастором, тихо заговорил с ним. Пастор – это видели наполнявшие церковь – пожимал плечами и ежился как от холода… Расспросы Зубова еще более встревожили старика.

На улице в эту минуту оживились, прошел гул… Вдали показались голубая карета цугом, а за ней несколько открытых экипажей, из которых торчали и остроконечные мерлушечьи колпаки персиян.

– Свадебный поезд!

– Гляди-ко! По-басурмански! Не обвенчаны, а уж вместе.

– Вместе в храм едут. Жених с невестой. Вот, братцы, колено-то!

– Это по-персидски.

– Должно, из церкви зато врозь поедут, в разные стороны! – крикнул кто-то громко, и дружный хохот был ответом на шутку.

– Невеста-то какая… С наперсточек…

– Тише, что вы по ногам ходите! – с достоинством произнес чиновник соседу.

– Ах, родимые мои, – ахнула женщина в платке, – никак, ей всего годов девять…

– Жених-то, братцы, тоже персид аль иной какой?..

– Эй, любезный, ты чего это лезешь на меня! – провизжала здоровенная барыня на мастерового. – Что я тебе – лавка, что ль, аль забор?

– А ведь невеста, ваше превосходительство, действительно из себя прелестница.

– Да, субтильна!.. Да…

Карета с невестой и женихом подъехала к церкви; три лакея, соскочив с запяток, отворили дверцы.

Жених изумленными глазами, как бы потерявшись, оглядывал густую толпу.

Княжна, наоборот, казалось, совсем не была удивлена и, весело улыбаясь и оглядываясь по сторонам, выпорхнула из кареты.

Одежда ее ослепила ближайших.

– Батюшки-светы… Бриллиантов-то!.. А-я-яй… Я-яй! – завыл кто-то даже жалобно.

Толпа во все глаза, не сморгнув, глядела на голубую карету и на жениха с невестой, но вдруг сразу все обернулись назад к ним спиной.

– Дорогу! Расступись! – крикнул повелительный голос сзади. – Живо! Задавим!..

Пять человек офицеров и с десяток солдат верхами будто выросли из земли и, налезая, рвались чрез толпу к карете.

В один миг толпа расступилась на две стенки и всадники достигли панели, где еще стояла, оправляя платье, невеста.

Персияне, выйдя из экипажей, подходили гурьбой к ней с Гассаном впереди. Но командовавший офицер соскочил с коня и, бросив повода другому, быстро подошел к княжне.

– Позвольте просить вас обратно садиться в карету, – сказал он вежливо. – По приказанию светлейшего, я вас должен немедленно доставить в Таврический дворец.

Говоривший был граф Велемирский.

Княжна стояла не двигаясь и глядела на графа и на свою свиту, ожидая чего-то…

– По какому праву! Что вы, господин офицер… – робко воскликнул Шмитгоф. – Это незаконно… Мы чужеземцы…

– Молчать! – уже крикнул Велемирский на артиста и тотчас обернулся снова к невесте. – Извольте садиться в карету, или я велю людям спешиться и арестую всех.

– Я не дам!.. – крикнул Шмитгоф. – Здесь господин Зубов… Здесь, в церкви…

Граф, видя, что княжна стоит не двигаясь, обнажил саблю. Персияне сразу загалдели, но на их лицах было только изумление и тревога.

– Княжна, пожалуйте!

Он отстранил Шмитгофа, подал руку Эмете, и, при всеобщем молчании и изумлении плотной толпы, княжна так же легко и грациозно вспорхнула обратно в карету, как выпорхнула из нее за минуту назад.

Граф захлопнул дверцу.

– Вы на место! – приказал он лакеям, и трое ливрейных живо бросились на запятки.

Карета тронулась, а за ней вплотную поскакала конвоем команда графа. Только один Брусков остался у панели, держа под уздцы лошадь графа.

– Что это? Это насилие! – крикнул Шмитгоф своему бывшему другу Брускову, которого вдруг увидел. – Скажите, что это такое?

Брусков сидел на лошади, как истукан, и не ответил ни слова.

Персияне между тем снова галдели. Гассан горячился.

Граф Велемирский, обратись к ним, толково и медленно разъяснил, что им следует покориться распоряжению начальства, которое знает, что делает.

– Поэтому, господа, садитесь спокойно в свои экипажи и отправляйтесь обратно домой! – закончил он речь. – А что значит арест княжны – вы узнаете после. Понятно?

Дербент плюнул и пошел садиться в свою коляску.

Граф, усмехаясь, собирался сесть на лошадь, когда незнакомый офицер приблизился к нему и вымолвил:

– Господин Зубов, флигель-адъютант ее величества, приказал вас, господин офицер, просить войти в церковь для дачи объяснений всего происшедшего.

– А разве Платон Александрович в церкви? – спросил Велемирский, весело усмехаясь.

И на утвердительный ответ он быстро двинулся на паперть.

Зубов встретил офицера почти в дверях, за ним стояли: бледный как полотно Шмитгоф и не менее встревоженный пастор.

– Что все это означает? – гневно спросил Зубов.

Граф объяснился.

– Но какое основание может иметь князь арестовать персидскую княжну в минуту ее венчания? Это смахивает на простое похищение женщины!

– Не могу и не должен знать-с. Бумаги и дела княжны у князя. Я исполняю только приказание светлейшего, – отвечал Велемирский почтительно.

Зубов вышел на улицу.

Шмитгоф как потерянный, почти, казалось, без сознания всего окружающего, последовал за ним… И чуть-чуть, по рассеянности и убитости, не сел артист в коляску Зубова.

Персияне уже уехали, и он был один.

Народ глядел на уезжавших по очереди в глубоком молчании. Власти разыгрались – держи язык за зубами. А то не ровен час сболтнется – и живо причастным к делу окажешься.

Но когда Зубов отъехал, а граф Велемирский и Брусков тоже ускакали, толпа шелохнулась и, расходясь во все стороны, загудела, весело перемешивая речь смехом и прибаутками.

Два имени – Потемкин и Зубов были у всех на языке.

И народ сразу рассудил дело иначе, чем сами участники происшествия. Офицеры, бравшие княжну как бы под арест, верили, что увозят женщину. А народ решил по-своему.

– Нешто станет он для такого дела силком девку во дворец волочить – чего ему в персидке этой! Невидаль какая!

– А энтот, вишь, ее с немцем венчать хотел. А князю тот немец самый нагадил… Князь его и поучит…

– Вестимо. А то – для себя, вишь, будет!

– Ну вот из-под носу невесту теперь взял да за другого, гляди, и просватает.

– А что, ребята… Я что видел! – говорил глуповатый молодой парень.

– Что?

– Персидка-то эта самая? Как ее сгребли да повезли… Чудно!..

– Да ну, что?

– Сидит да смеется. Ей Богу! Ей бы плакать, а она смеется…

– Чего ж ей плакать-то?..

– Я ж почем знаю…

XIV

Экипаж княжны Изфагановой, в сопровождении конвоя из офицеров и солдат, немало дивил всех встречных…

Прохожие ожидали увидеть в карете мощную фигуру князя, а вместо него оттуда выглядывала миниатюрная женская фигурка, хорошенькая, богато одетая и весело улыбающаяся.

Наконец карета въехала во двор Таврического дворца… Княжна при помощи лакеев выпрыгнула на подъезд и быстро вошла в швейцарскую.

– Доложить прикажете? – несколько недоумевая, спросил швейцар-невшателец, узнавший княжну, но дивившийся конвою ее…

– Не знаю, – нерешительно отозвалась княжна. – Я думаю!..

Но прискакавший с нею капитан Немцевич уже бежал докладывать…

Другой офицер, Брусков, тоже слез с лошади и, спокойно войдя в швейцарскую вслед за княжной, вдруг, как бы волшебством, превратился в истукана. Он стоял невдалеке от княжны и глядел на нее разинув рот, широко тараща глаза, очевидно, находясь под мгновенным влиянием столбняка.

«Княжна Изфаганова?» – повторял он мысленно, и он вдруг подумал, искренно испугавшись:

«Батюшки, уж не я ли спятил?»

– Что, какова? И вас поразило? Дивная красавица, – шепнул ему на ухо чиновник Петушков, прибежавший из канцелярии поглазеть на княжну.

– Да-а… – промычал Брусков бессознательно.

– Вы в первый раз ее видите?..

– Я… Да-а… Я… Ой, не спятил ли я? – громко проговорил Брусков.

Княжна, озиравшаяся кругом, услыхала эти слова и увидела взгляд Брускова, прикованный к ней, и, усмехнувшись, повернулась к нему спиной.

– Князь просит пожаловать! – почти крикнул Немцевич, спускаясь рысью по лестнице.

Княжна поднялась быстрой походкой, прошла весь дворец, все парадные комнаты и большую залу, уже окутанные мерцающими сумерками летней белой ночи.

Князь распахнул дверь из кабинета и ждал; завидя идущую, он, еще издали, протянул к ней руки.

– Ну… – вскрикнул он. – Иди, княжна моя неоцененная!

И, когда княжна была уже около него, он нагнулся, обхватил ее могучими руками и поднял на воздух как перышко…

– Целуй меня… Вот так!.. – с чувством сказал он, целуясь. – Еще раз… Вот так… Чем поквитаюсь – не знаю…

И, поставив ее на пол, слегка смущенную и румяную от волнения, князь потянул ее за руку, ведя в кабинет.

– Садись. Рассказывай все… Ничего не забудь! Все… Раненых нет?

– Нет!

– Аминь и Богу слава! Ну, ну, рассказывай!..

Княжна начала быстро рассказывать. Между тем у церкви происходило иное.

Чрез полчаса после происшествия, когда улица давно опустела и пастор, довольный отчасти, что все так разрешилось мимо него, выходил из темной церкви, причетник тушил свечи, на ступенях паперти ему попалась на глаза в полумраке сидящая фигура в блестящем костюме…

Пастор подошел ближе, пригляделся и ахнул. Это был злосчастный жених.

Шмитгоф сидел на ступени, очевидно уже давно, положив голову на руки и закрыв лицо ладонями.

Пастор позвал его… Он не двинулся и не ответил.

Старик заговорил с участием и наконец тронул молодого человека рукой за плечо. Артист наполовину очнулся и поднял голову.

– Что же это вы… Так! здесь?.. Идите! Уезжайте домой.

Артист смотрел в лицо пастора и молчал.

Лицо его, даже в сумраке вечера, сверкало белизной.

– Как вы бледны! – воскликнул участливо старик. – Идите. Войдите хоть ко мне пока…

Шмитгоф поднялся с трудом, как бы наполовину сознательно, и молча двинулся, пошатываясь, за пастором. Старик что-то говорил, но он не слушал.

Они вошли в квартиру.

– Утешьтесь. Авось все обойдется еще счастливо, – заговорил пастор. – Господин Зубов очень возмущен этим делом. Посмотрите. Он ответит, то есть князь. Есть же предел наконец, хотя бы и могущественным людям! Это соблазн! Ему прикажут возвратить вам вашу невесту.

– Возвратить! – воскликнул вдруг артист и зарыдал. – Возвратить!.. Опозоренную!

Старик вздохнул и, стоя против сидящего и рыдающего молодого человека, ни слова не ответил…

– Она погибла! Погибла! – восклицал молодой человек и взглядом как бы умолял пастора о противоречии.

Но старик, понурившись, молчал.

В тот же вечер рассказ о «неистовом деянии» князя облетел город.

Многие лица, ездившие смотреть свадьбу, были тоже очевидцами насилия над чужеземкой.

– Как? Нашлась девушка, которая не сдалась добровольно, уже постаревшему, бабьему угоднику, так он норовит силой взять! – восклицали одни.

– Да еще действует не сам, позорит военное звание, посылая на такое дело офицеров! – прибавляли другие.

– И находятся же такие низкие люди, которые согласны идти на всякое дело! – рассуждали третьи.

– Зубов должен не уступать… Помимо доброго дела, ему же пуще всех тут неприятность. Он должен спасти девочку от чудодея и ради ее самое, и ради своей амбиции.

Зубов, по дороге домой, после происшествия был несколько смущен той ролью, которую он разыграл. Ему хотелось подшутить, обвенчав княжну с другим! А вышло, что он сам попал в смешное положение! Но мог ли он думать, что князь решится на такой грубый поступок! Среди бела дня… На глазах всех.

Но когда он рассказал домашним происшествие, то отец его и братья отнеслись к делу совершенно иначе. Самый умный из них, Валерьян Зубов, решил, что дело – отличное. Лучше не надо…

– Это начало конца! – воскликнул он. – Шабаш! Дальше нельзя. Дальше его прихотничество и самовольничание идти не могут. Посмотри, что на персидской княжне – оборвется…

И Зубовы уверили брата, что непременно строго взглянут на этот поступок.

– Ты знаешь, – говорил Валерьян Зубов, – всё прощают милостиво. Одного не любят и не прощают – зловредные женщинам козни наших сердцеедов.

– Жениться на ней велят! Вот что!..

– Это только не наказанием ему будет. Он в нее как мальчишка врезался!

Братья посовещались и решили, не предпринимая ничего, ждать. Полицеймейстер должен был донести о таком крупном соблазне в столице.

Рылеев доложил наутро все подробности происшествия около кирки.

Тотчас приказано было просить князя.

Князь прислал Баура объяснить, что он очень болен, в постели, и, извиняясь, обещается через два дня явиться непременно.

Баур отвез затем письменный ответ князя.

Государыня прочла записку в несколько строк, пожала плечами и задумалась. Она думала:

«Ну как же не ошибиться простакам, да и умным на его счет? Кто же поверит, что в этой голове могут рядом зреть и умещаться: планы и предначертания самых громадных предприятий – и самые пустые и смехотворные прихоти и затеи… Высшая политика – и скоморошество, военные подвиги – и домашние шутки, дипломатические интриги – и похождения…»