Текст книги "Возрождение (СИ)"

Автор книги: Евгений Иафетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Соседи вместе справляли поминки и свадьбы, помогали друг другу по хозяйству, ели, пили и участвовали в семейных ссорах. Многие парижане-мужчины служили в войсках короля, некоторые промышляли грабежом в пригородах или сидели в тюремных застенках Большого Шатле. Одинокие матери семейств работали перекупщицами, швеями, прачками, обслугой трактиров и постоялых дворов, старьёвщицами или проститутками.

– Перед вами порт Ла-Грев, а это торговые суда из Осера и Руана, – Раймонд указал на противоположный берег Сены.

Напротив порта несколько десятков женщин стирали бельё, а выше по течению водоносы наполняли вёдрами огромные бочки на телегах.

Студенты перешли на правый берег по мосту Планш Мибре и пошли по Гревской набережной. На Гревской площади толпились подёнщики, которых приезжие купцы нанимали для разгрузки судов с лесом, зерном, солью и вином. На правобережье располагались зерновые, хлебные и мучные ряды, здесь же продавали птицу, мясо, рыбу, яйца, фрукты, сыры, уксус, травы, мётлы и лопаты. В Сен-Жан-ан-Грев торговали сеном, в Веннери – овсом, на улице Ферр – галантереей, у причала Сен-Жермен и на Гревской площади – дровами и древесным углём, на улицах Мортельри и Бюшри – строительным лесом, на улице Мариво – проволокой, на улице Сен-Дени – бакалеей, конской упряжью и лекарствами, а у Пьер-о-Ле – молочными продуктами.

– Боже! Эти люди торгуют и молятся, – поражался Пьер.

– Вы не далеки от сути, Пьер. У мещан Парижа есть мастерская, улица, рынок и приходская церковь с кладбищем. За эти пределы они выбираются лишь на праздничные шествия, – сказал Раймонд.

– Ещё есть бродячие артисты и дрессировщики медведей. И, конечно, кости, карты и вино, – добавил Гийом.

– А что же ещё? – Пьер был растерян.

– А для тех, кому этого мало есть монастыри святой Женевьевы, святого Жермена и святого Мартина, – сказал Раймонд.

Студенты зашли в таверну.

– Не расстраивайтесь, юноша, – улыбался Раймонд. – Давайте лучше позавтракаем, вернее уже пообедаем.

– Богатые парижане избегают подобных заведений и предпочитают ходить в гости, – сказал Гийом.

– Но средства, которые монастырь переводит университету на ваше содержание, не позволят вам держать личного повара и прислугу, – улыбался Раймонд.

Раймонд сделал заказ, и им подали хлеб из муки грубого помола, похлёбку из требухи и сала с петрушкой, жаркое из говядины, овощное рагу, гороховую кашу на сале и большой кувшин пива. Студентам подали ножи и вилки, хотя остальные посетители, за исключением нескольких итальянских купцов, ели руками, для мытья которых после трапезы в углу стоял умывальник на ножке.

– Не расстраивайтесь, – продолжал Раймонд. – Настоятель любого храма во Франции может отправить ребёнка из приходской или монастырской школы на дальнейшее обучение, и соборные училища Реймса, Лана и Парижа принимают все бедных студентов. Но дело в том, что освоив в начальной школе грамоту для чтения Псалтыри и выучив молитвы, подростки начинают стремиться к заработкам и взрослой жизни, хотя писать многие и вовсе не умеют, а считают плохо.

– Не удивляйтесь, – добавил Гийом. – У них даже нет фамилий, которые они передавали бы по наследству, а только имена, данные при крещении, и прозвища, данные при жизни.

Гийом позвал ближайшего к себе посетителя.

– Любезный! Скажи нам своё имя, будь добр.

– Жан Кордоньер, благородные сеньоры, прихода Сен-Мартен-де-Шан, – простуженным голосом отвечал тот.

– Вы слышали, Пьер? Жан Сапожник. Держи монету, любезный. А как зовут твоего отца?

– Поль Пуату звали, да вот только, он давно умер, сеньоры.

– Ступай, любезный. Вот так – Поль Пуатонец.

– На такую публику рассчитаны труды наших учёных мужей, – продолжал Раймонд. – Павел Диакон или Ноткер Заика пишут невеждам, что в неведомых землях живут люди с песьими головами, минотавры, василиски, безголовые, одноглазые и тому подобное. А по небу кружат драконы.

– Потому не манит мир, а пугает, и христианам не стоит ступать за свой порог, – добавил Гийом.

Выйдя из таверны, студенты весь день гуляли по городу и к вечеру остановились перед большим зданием с античными колоннами.

– Не смущайтесь, Пьер, это исключительно мужская парильня, – улыбался Раймонд.

– Хотя здесь есть прекрасные дамы, но вы их не увидите, – улыбался Гийом. – И не беспокойтесь, при первых вспышках проказы, все бани города закрываются.

Лакей в восточном халате, проводил их в большую комнату, где переодевались посетители, с некоторыми из которых Раймонд и Гийом поздоровались. Студенты оставили одежду на вешалках, обернулись в простыни и зашли в помещение с теплым, влажным воздухом, насыщенным ароматом можжевельника. В углу парильни была печь, обложенная большими камнями, на которые банщик иногда выливал ковш воды из кадки, стоящей рядом. На стенах комнаты горели редкие масляные светильники, разгоняя мрак. Студенты лежали на тёплых мраморных скамьях.

– Слава Творцу, что Франция имеет такой университет как наш, Пьер. Из этого гнезда могут вылететь могучие орлы, – говорил Раймонд.

– Могут? А сейчас?

– Папа Александр выгнал всех, кто мог, и отдал университет доминиканцам и францисканцам, – отвечал Раймонд. – Но монахи не подчиняются университетским статутам, а следуют своим уставами. Папа им разрешил.

– Сейчас тоже есть светлые головы, но что толку? – добавил Гийом.

– Почему же нет толка?

– Физику и метафизику папа Иннокентий запретил, а канцлера Сигера Брабантского убили на следствии. Кстати, это он основал артистический факультет, – говорил Раймонд, понизив голос.

– Убили? По какой причине?

– Разве истина рационального знания может прийти в противоречие с истиной религиозного откровения? – Раймонд внимательно смотрел монаху в глаза. Пьер молчал.

– Кардинал Пётр Дамиани говорил: "К чему наука христианам? Разве зажигают фонарь, чтобы видеть солнце?" – продолжал Раймонд. – Они полагают, что после Христа человечеству достаточно Нового Завета для решения вопросов бытия. Может быть, они правы?

– Тайны веры не нуждаются в доказательствах разума. Потому Христос не сошёл с креста! – твёрдо произнёс Пьер.

Раймонд смотрел внимательно.

– Конечно, Пьер, вы правы. Но разве душа и разум должны противоречить друг другу? Разве таков замысел Творца?

Пьер чувствовал невнятную тревогу и нарастающее раздражение. Раймонд заулыбался и произнёс торжественно:

– "Берет Его дьявол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их..."

"Да, это искушение..." – промелькнула мысль, и у Пьера начала болеть голова.

– Во втором веке до Рождества Христова грек Эратосфен доказал, что земля имеет форму шара, – тихо сказал Гийом.

– Но писавший от Матфея этого не знал, – так же тихо добавил Раймонд.

Пьер молчал.

– И проблема в том, что эти слова могут привести на костёр, – сказал Гийом.

Пьер заворожено смотрел, как прозрачные капли пота стекают по рукам.

Студенты перешли в парную с ваннами и лежаками, где дюжие банщики растирали их тела огромными чёрными мочалками из морских водорослей, умащали эссенциями с запахами ириса и майорана, притираниями из розы и левкоевого масло. Пьер чувствовал, как сердце пульсирует в каждой точке его тела.

После парной они вышли в сад с бассейном, в котором плавали маленькие разноцветные рыбки.

– Пользу грамматики они видят в знании Священного Писания и отцов Церкви, пользу риторики – в искусстве проповеди, астрономии – в вычислении пасхалий, а диалектики – в умении спорить с еретиками, – неумолимо продолжал Раймонд.

– Стихосложение нужно лишь для создания церковных ритмов, а античное учение о добродетелях толкуется с точки зрения христианской этики, – добавлял Гийом.

Пьер молчал.

– Наблюдайте и размышляйте, дорогой друг, – сжалился наконец Раймонд.

– Не спешите, – добавил Гийом.

Пьер с увлечением погрузился в изучение грамматики, риторики, диалектики, арифметики, геометрии, астроно╛мии и музыки – семи «свободных наук» артистического факультета. С утра до вечера он трудился над книгами в классах и библиотеках университета, но регулярно, как положено монаху, посещал службы в церкви Сорбонны.

В один из ноябрьских дней все студенты-богословы неожиданно были созваны в главную залу теологического факультета. Схолары толпились позади рядов из лавок, на которых сидели бакалавры и лиценциаты. В президиуме на креслах с высокими узкими спинками располагались доктора и магистры.

– Что такое? Что за собрание? – спрашивали друг друга студенты.

В зале было шумно. Из президиума вышел канцлер де Ногарэ и поднял руку. Прямые черты его лица были бесстрастны и расслаблены, но подспудно в них читалась непоколебимая решительность.

– Именем Святой Церкви и Его Величества короля Франции, начнём заседание. Введите подсудимого, – негромко распорядился канцлер.

Четверо стражников с алебардами ввели в зал пожилого человека с длинными седыми волосами, сутулого и бледного. Одежда висела на нём, словно с чужого плеча, а взгляд был обращён в пол. Пьер испытал острое чувство жалости к несчастному. Шум в зале начал стихать.

– Назови себя, – приказал канцлер.

– Жак де Моле.

– Говори громко. Жак де Моле, великий магистр ордена храмовников, волей Святой инквизиции и христианского монарха Филиппа IV взятый в цепи, признаёшь ли ты себя виновным в ереси?

В зале наступила тишина.

– Да.

Тишина стала абсолютной. Канцлер продолжал допрос.

– Признаёшь ли ты, Жак де Моле, пред лицом сего собрания, что тамплиеры под твоим руководством отрекались от Иисуса Христа и плевали на Святое Распятие?

– Да.

По залу прошёл гул. Подобное признание так потрясло молодых схоларов, что никто даже не осмеливался переспросить соседа.

– Признаёшь ли ты, Жак де Моле, пред лицом сего собрания, что тамплиеры под твоим руководством на тайных собраниях своих сжигали тела умерших своих и подмешивали пепел в общую трапезу?

– Да.

"Что за вздор?" – подумал Пьер. Из зала начали раздаваться проклятья в адрес подсудимого.

– Признаёшь ли ты, Жак де Моле, пред лицом сего собрания, что тамплиеры под твоим руководством во время тайных ритуалов своих... – канцлер сделал паузу и, повернувшись лицом к рядам схоларов, произнёс нарочито громко, – ...поклонялись сатане?!

Вокруг Пьера раздались крики, и со всех сторон его начали толкать. Студенты размахивали руками, хватались за головы, кто-то пытался выйти из зала, а кто-то наоборот – пробраться к обвиняемому. К выкрикам молодых присоединились некоторые старшие их товарищи. Из президиума поднялись двое в монашеских рясах и начали увещевать аудиторию. Канцлер внимательно смотрел на студентов, и его взгляд встретился со взглядом Пьера, который стоял неподвижно среди неистовствующих схоларов.

Подсудимый молчал, и тогда стражник, стоявший сзади, положил руку в латной перчатке ему на плечо.

– Да.

– Именем Святой Церкви и Его Величества короля Франции, поборника и столпа христианской веры, заседание окончено, – громко и торжественно произнёс канцлер, после чего дал знак страже, и осуждённого увели.

Тюремная карета в окружении многочисленного эскорта уносила великого магистра в аббатство Святой Женевьевы, где содержались арестованные тамплиеры. Схолары выходили из дверей факультета, возбуждённо переговариваясь.

До конца дня Пьер не мог сосредоточиться на занятиях – лицо сломленного человека, впереди у которого только страдания и бесчестье, не давало ему покоя.

– Здравствуйте, дорогой друг, – за соседней библиотечной партой сидел Раймонд и что-то читал.

– Здравствуйте, – Пьер был удивлён.

– Не забыли меня? Как ваши дела? Вы уже закончили на сегодня? – не дожидаясь ответов, тихо говорил Раймонд, неторопливо перелистывая страницы.

– Да, спасибо... Рад вас видеть.

– Вот и прекрасно, тогда я прошу вас пройти на набережную. Там стоит двуконный экипаж с золотыми львами на дверях. Внутри вас дожидается наш общий друг. Я присоединюсь к вам чуть позже.

Пьер во все глаза смотрел на Раймонда, который невозмутимо продолжал читать.

На набережной стояла карета, внутри которой сидел Гийом.

– Пожалуйста, не удивляйтесь, Пьер, – вместо приветствия произнёс он, когда карета тронулась. – Мы немного покатаемся по городу и высадим вас на прежнем месте.

Пьер увидел, что его левая рука была на перевязи.

– Что это?

– Ничего особенного. Честному человеку иногда приходится обнажать клинок, знаете ли...

Через минуту карета притормозила, и в неё быстро заскочил Раймонд. Некоторое время сидели молча. Пьер ждал.

– Решением Королевского совета и именем Святой инквизиции все рыцари ордена тамплиеров на территории Франции арестованы, – неожиданно сказал Раймонд. – Уже пять сотен взяты под стражу.

– И этот де Моле? Что происходит?

– Если король заставит папу издать специальную буллу, то судебные процессы начнутся по всей Европе, – добавил Гийом.

Некоторое время ехали молча.

– Слушайте внимательно, Пьер, – холодно начал Раймонд. – Когда султан аль-Ашраф изгнал христианские войска из Палестины, все рыцари Христа вернулись домой с добычей, но только золото тамплиеров стало делать золото, вы понимаете? Рыцари Храма сложили щиты, поставили коней в стойла и уселись за бухгалтерский учёт, чековые расчеты и сложные проценты! Не находите ничего странного?

Карета медленно ехала по брусчатке и слова Раймонда медленно протекали в сознании Пьера.

– Госпитальеры накупили земли и замков по всей Франции – вот рыцарский поступок! А де Моле и его компания обратились в таких прожженных дельцов, что даже королевские казначеи не могли за ними угнаться, – усмехнулся Раймонд, но глаза его были серьёзны.

– Я всё равно не понимаю...

– Не вы один, дорогой друг. Видите ли, в чём дело. Не отдать долг монастырю – святотатство и аббат проклянёт, но взыскать с резвого должника – руки у него коротки! Итальянский ростовщик с иного заёмщика и взыскать побоится, а от иудейских долгов папы освободили рыцарство ещё со времён первых крестовых походов. Понимаете?

– Рыцарям духовного ордена отдадут в любом случае...

– Совершенно верно! Как видите, есть все права, но нет главного – знаний и опыта финансовых операций. А скажите мне, откуда вернулись эти сеньоры с крестами на плащах? И кто давал золото в рост ещё при первых фараонах? И кто самый бесправный народ в христианском мире, потому что Бога на кресте распял?

– Вы хотите сказать...

Раймонд не дал Пьеру закончить.

– В 1290 году король Эдуард изгнал иудеев из Англии, а в 1291 году тамплиеры вернулись из Палестины. Приор тамплиеров в Нормандии, этот подонок де Шарнэ, мог делать в королевской провинции всё, что хотел! – Раймонд шипел и скалился по-волчьи. Пьер с ужасом смотрел на его лицо, серое в вечерних сумерках. – Всё, что хотел, кроме одного – перечить раввину Канта! Или Руана, или Гавра – всё равно! А что мерзавец вытворял на землях короля?!

Раймонд отвернулся к окну, переводя дух.

– Слава Создателю, вчера мы доставили де Шарнэ в аббатство Святой Женевьевы, – улыбался Гийом. – А в октябре отец взял де Моле и всю его банду из Тампля.

Теперь Раймонд тоже улыбался.

– Да, дорогой друг, канцлер де Ногарэ – наш отец.

Пьер удивлённо смотрел на братьев де Ногарэ.

– Отец ещё в прошлом году начал конфисковывать имущество иудеев в Тулузе и Альби, – продолжал Раймонд. – Орден должен быть упразднён, все средства изъяты в казну, а тамплиеры казнены.

Пьер сидел ни живой, ни мёртвый.

– Значит, это борьба за золото и... И за власть?

– Вы опять не далеки от сути, Пьер, – карета остановилась, и Раймонд открыл дверь. – Прошу вас, мы приехали.

Пьер увидел фасад трёхэтажного здания из резного светлого камня, отливавшего персиковым цветом в лучах заката. Две мраморные колонны по бокам парадной двери из тёмного дерева устремлялись вверх до самой черепичной кровли. Цветные витражи в окнах переливались, завораживая и затягивая взгляд в свою глубь.

Гийом позвонил, дверь открылась, и высокий пожилой дворецкий пригласил гостей войти.

Пройдя сквозь широкую прихожую с зеркалами, диванами и канделябрами, Пьер оказался в обширной парадной зале, пол которой был вымощен тёмными полупрозрачными плитами, отчего первый шаг монах сделал неуверенно, словно ступая на гладь воды. В зале пылал камин, а на сервантах и столиках горели свечи в золотых подсвечниках. На обтянутых плотными тканями стенах повсюду висели картины с изображениями псовой охоты, музыкантов и портретами аристократов. Высокие потолки украшали удивительные росписи – мужчины в причудливых шлемах и с обнажёнными мускулистыми торсами кружились в танце с невероятно красивыми женщинами, облачёнными в длинные одежды, оставлявшие один бок обнажённым. Грациозные белые женские руки пленяли Пьера.

– Нагота греческого воина показывала его бесстрашие перед смертью. Здравствуйте, Пьер.

Монах опустил глаза и увидел канцлера. Тот приветливо улыбался.

– Ноябрьский холод не позволит нам беседовать в саду, поэтому прошу вас за стол.

Хозяин усадил Пьера за большой, сервированный на одну персону стол, и слуга подал на серебряном подносе белый хлеб, осетрину, сухофрукты, миндаль и красное вино в прозрачном графине.

– Угощайтесь, – канцлер налил вина себе и гостю. – Вас удивляет оформление залы, не так ли? К сожалению, архитекторы, нотариусы и врачи бывают здесь чаще, чем богословы. Как вы оцениваете античные сюжеты на сводах? Подозреваю, что эти мужчины слишком сильны, а женщины слишком красивы для глаз слуги Христа.

Пьер заметил, что ни Раймонда, ни Гийома, ни дворецкого в зале уже нет. Канцлер мягко расхаживал перед камином.

– А ведь когда-то давно люди не считали это грехами, дорогой друг. Да, да. За три века до рождения Христа, на острове Ситэ было поселение кельтского племени паризиев. В первом веке сюда пришли римляне и возвели город Паризиорум. На холме Сент-Женевьев были дворец и амфитеатр – сейчас там церковь Святых Петра и Павла. На востоке острова был храм Юпитера – сейчас там Собор Богоматери. На холме Монмартр были храмы Марса и Меркурия – сейчас там церковь Святого Петра.

Канцлер говорил с воодушевлением, которого Пьер не ожидал от сурового королевского чиновника. Все священнослужители высокого ранга, встречавшиеся Пьеру ранее, всегда держались строго и немногословно.

– Но в третьем веке город был разорён германским племенем алеманов, и с тех пор уцелела только старая римская дорога, – продолжал канцлер. – Мы ступаем по ней каждый день, когда идём в Сент-Шапель на мессу.

Пьер, не притронувшись к еде, заворожено слушал.

– А во времена Рима здесь жили другие боги, юноша.

Канцлер остановился перед камином и смотрел на огонь.

– Готовился призвать к ответу за земные дела неумолимый владыка подземного царства Аид, щедрый и гостеприимный. Вы знаете, что в его храм могли входить только священники? – Канцлер обернулся к Пьеру и продолжил.

– Дарила надежду богиня рассветной зари Аврора, что приносила свет богам и людям.

Канцлер с наслаждением вдохнул полной грудью.

– Воодушевлял бог любви и весны Эрот, что зажигал сердца и призывал к бытию новую жизнь.

Канцлер улыбался широко и радостно, как ребёнок.

– Врач Эскулап превращал змеиный яд в противоядие, за что получил божественное бессмертие. Но, когда постиг воскрешение мёртвых, верховный Зевс сразил его молнией! Да, да, дорогой друг, смерть тела священна, и нельзя избежать встречи с Создателем.

Канцлер внушительно поднял указательный палец.

– Но ошибка не есть преступление, и Парки – таинственные девы, что ткут нити судьбы и неподвластны даже богам – воскресили Эскулапа!

Канцлер торжественно вскинул руки над головой.

– И с тех пор его прекрасная дочь Гигиея, вечно молодая богиня здоровья, кормит ядовитого змея из чаши. Прародительница Ева, бесспорно, сильно бы этому удивилась, – канцлер громко засмеялся.

Пьер вскочил из-за стола, опрокинув бокал с вином.

– И вы служите Христу?!

Канцлер улыбался и внимательно смотрел монаху в глаза.

– Вы знаете, что росписи на моём потолке, которые вас так заворожили, могут привести на костёр?

Пьер не знал, что делать. Канцлер мягко положил руку ему на плечо и проводил к двери.

– Ступайте смелее, друг мой. Скоро мы увидимся.

Пьер сел в карету к братьям де Ногарэ. Ехали долго и всю дорогу молчали. Уже спустились ранние осенние сумерки, когда экипаж остановился, и Пьер вышел перед распахнутыми дверьми большого костела, сложенного просто и без архитектурных изысков. Приход, очевидно, располагался на окраине города, потому что все прихожане были из простого сословья.

– Прошу вас, мы приехали, – сказал Раймонд, захлопнул за Пьером дверь, и карета уехала.

Пройдя нартекс, где толпились прихожане, Пьер зашёл в храм. Сквозняков не было, и огоньки свечей в напольных подсвечниках горели ровно. С кафедры раздавался монотонный голос пастыря. Пьер сел на скамью и сложил ладони в молитве.

– ...Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?.. – читал священник.

"Если буду любить любящих меня – чем послужу Творцу? Лишь уподоблюсь сборщику налогов", – в который раз повторял про себя Пьер, и слова благодати приносили душе покой.

– ...Всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам...

"Не осуждай душу ничью", – молился Пьер.

– ...Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными...

"Совершенный познает истину, и обретёт свободу. Я грешен, и потому не дана мне истина, и потому не свободен я".

– ...Ибо Бог не есть Бог мертвых, но живых...

"В воскресении Божьем наступит истинная жизнь".

– ...Спасение души...

"Спасение души для Царства Небесного".

– ...От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его, ибо все пророки и закон прорекли до Иоанна...

"Усилие над собой ради Господа принесёт спасение в Царстве Небесном".

Пастор закрыл Евангелие, и с высоких хоров где-то над головой зазвучал орган. Пьер почувствовал прикосновение к плечу и обернулся. Около него стоял молодой монах. Кивком головы он позвал Пьера за собой. Монах прошёл мимо алтаря, свернул в небольшую часовню, открыл боковую дверь, и шагнул в полутёмный коридор с узкими окнами под потолком. Они прошли десяток шагов, и монах указал рукой на скамью около стены. Пьер сел, монах пошёл дальше и через мгновение скрылся за неприметной дверью. От камней шёл холод. Вдруг из-за стены раздались слова.

– Святой отец, я пришёл исповедаться, – голос был хриплый и грубый.

– Слушаю тебя, сын мой, – Пьер узнал голос приходского священника, читавшего проповедь.

– Давненько я был в храме. Лет двадцать назад, – в голосе прихожанина сквозила досада.

– Никогда не поздно вкусить Слова Божия. Что тревожит тебя, сын мой? – спрашивал священник.

Грубый голос прокашлялся.

– Бросала жизнь меня, святой отец... Воевал было... Грабил – было, отче... Сами знаете, хочешь жить – умей вертеться! Что тут поделаешь? Разве виноват я? Кто без греха? Вот старый стал... Чужой всем... Не тот уже, что был раньше... Вот пришёл сюда, слышу – вы читаете Писание, и так покойно на душе стало!

– Что услышало сердце твоё в слове Божьем, сын мой? – спросил священник.

Повисла пауза, и грубый голос отвечал.

– "Любите врагов... а то, если будете любить любящих, какая вам награда?". Вот и я думаю: "Если буду любить любящих меня – в чём выгода мне? Может, я получаю с них должное? А то один в карете ездит, а другой с голоду мрёт! Я налоги с них беру, может!

– Что ещё услышало сердце твоё, сын мой?

– Вот вы говорите: "Всякая хула простится человеку, а хула на Духа – не простится". Вот это точно! Коли дух Божий во мне, то нечего меня осуждать и всё такое. Вот это Христос правильно сказал!

– Что ещё услышало сердце твоё, сын мой?

Грубый голос с каждым разом отвечал всё громче.

– "Если будете в слове Моем, то узнаете истину, и истина сделает вас свободными". Вот и я говорю: "Что мне свобода – то и есть истина". А иначе как?

– Что ещё услышало сердце твоё, сын мой?

– "Бог Иисус – не Бог мертвых, но Бог живых". Значит, для спасения души моей пришёл он на землю. Значит, чтоб не сгинул я тут. А то ведь – кругом враги! Спасения нету! Каждый норовит отщипнуть, мать их так!

– Что ещё услышало сердце твоё, сын мой?

– "От дней Иоанна Крестителя доныне Божье Царство силою берётся, а все законы были до Иоанна". Так, коли все законы были до Иоанна, чего ж вы, дьяволы, жить людям не даёте? Правильно Бог говорит: "Есть силушка – бери!"

Дальше Пьер не слушал – он выбежал из потайного коридора и бросился к выходу из храма. Сердце стучало молотом, в глазах всё двоилось.

На улице шёл холодный ноябрьский дождь, а сумерки сгустились в ночь. Над дверьми некоторых домов горели закопченные масляные фонари. Пьер бежал вдоль увитых плющом мокрых деревянных стен, не разбирая дороги. Резкий порыв ветра прибил дым из печной трубы к земле, и монах закашлялся. На мгновенье тёмные тучи открыли луну, и Пьер увидел огромную, не менее тридцати метров высотой, мрачную башню, по обе стороны от которой отходили два чёрных полукольца зубчатых стен – словно каменное чудовище охватывало монаха. Ноги разъезжались в грязи, дождь заливал глаза, и он бежал, стараясь разглядеть огни домов.

Пьер забежал в первую попавшуюся дверь и очутился в тёмной прихожей. Под ногами был дощатый пол, с потолка капала вода, где-то у стены кудахтали куры. Отдышавшись, Пьер услышал невнятный голос впереди, осторожно сделал несколько шагов, открыл скрипящую дверь и вошёл в большую комнату с низким потолком.

Кислый перегар и какой-то незнакомый мускусный запах ударили монаху в нос. Воздух в комнате был влажный, душный и словно мутный. На столе горел масляный светильник, а в углу коптил огромный чёрный очаг. За столом сидели трое мужчин, один из которых спал, опустив большую голову на скрещенные руки. У двух других были пьяные заросшие щетиной лица и спутанные копны волос на голове. На столе валялись объедки, стояли две глиняные кружки и большой мокрый кувшин. На полу лежала голая женщина, и Пьер не понял сразу, была ли она мертва, без сознания или спала. Его начало мутить. Из соседней комнаты доносилась быстрая речь, словно кто-то читал молитву. Один из сидящих за столом зло выругался. Женщина на полу застонала, зашевелилась, с трудом села и тихо начала браниться в полголоса, потом пошарила вокруг себя рукой, нашла юбку и стала медленно натягивать её через голову. Пьер увидел, что одна грудь у неё была багровая и распухшая. Монах зажмурился. До сих пор никто из бывших в комнате людей не замечал его присутствия. Невольно прижавшись к стене, Пьер сквозь шум крови в голове расслышал женский голос за стеной.

– Беру землю могильную клятую, поливаю водой, девять трупов омывшею...

На мгновение Пьер потерял сознание – разум отказывался принимать действительность.

– Пусть возьмёт сатана душу мёртвую кровопийцы, мне жизнь погубившего!

Стало слышно, как женщина за стеной рвала одежду, швыряла вещи, плевалась, изрыгала богохульства и брань, проклятья и угрозы. Сидящие за столом повернули головы в сторону воплей и увидели Пьера. Один из них медленно встал, опираясь сильными руками на стол, и вытянул голову вперёд, стараясь лучше рассмотреть юношу. Приземистый, плотный, одетый в ничем не примечательный наряд городского бедняка, – в глазах человека колыхалась мутная ненависть, а из горла начала раздаваться невнятная площадная брань. Второй сидевший неожиданно сипло засмеялся и тоже начал вставать, протягивая к Пьеру худые руки, словно приглашая за стол. Монах увидел, что во рту у второго совсем нет зубов. Неожиданно беззубый резко качнулся в сторону и выскочил из-за стола. Не помня себя, Пьер бросился обратно в дверь и промчался через чёрную прихожую.

Задыхаясь, он бежал по ночной улице, и смутно слышал, что за ним гонятся. Топот и злая ругань неожиданно оборвались пронзительным воплем. Пьер обернулся и увидел, как двое в коротких плащах рубят нападавших на него узкими капетингскими мечами.

Пьер бежал, не разбирая дороги, не замечая фонарей, и лишь луна освещала для него ночной город.

Он видел высокие несущие своды и арочные проёмы храма Юпитера, где тот восседал на высоком троне из слоновой кости в тунике, украшенной пальмовыми ветками и пурпурной тоге, вышитой золотом. С одной стороны от божества могучий силач боролся с чудовищем – огромным чешуйчатым получеловеком-полурыбой. С другой стороны вставало крылатое существо с тремя человеческими торсами и змеиными хвостами. Первый сжимал в руке язык пламени, второй – волнистую ленту, а третий держал на ладони птицу.

Пьер видел бесконечные ступени и бесчисленные колонны храма Марса, где при входе стояли белые мраморные статуи полководцев и царей древности. В центре храма был мраморный алтарь с зажженной свечой, вокруг которого проносились колесницы, и рослые обнажённые воины бились с кентаврами.

Пьер бежал мимо стен Дворца правосудия и увидел устремлённые ввысь языки пламени часовни Сент-Шапель. Окна второго яруса часовни были освещены.

Пьер не помнил, как очутился внутри капеллы – он лежал на полу, а когда поднял голову, то увидел высокий пролёт зала без опор, словно своды парили в воздухе. На канделябрах вдоль стен горели сотни свечей. Витражи красного и синего цвета полыхали как драгоценные камни. Между высокими окнами шли тонкие каменные стойки, разветвлявшиеся под сводами на несколько золотых нервюр.

В зал вошли несколько мужчин и женщин. Шёлковые тоги белого, пурпурного и серебристого цвета с узорной каймой по краям подчинялись естественным линиям человеческого тела, точно обрисовывая его формы. Края правой стороны женских одежд не были сшиты, ниспадая плавными складками, и при ходьбе распахивались, позволяя видеть обнажённую полоску тела. На головах у женщин были венки из цветов, длинные завитые волосы убраны в сетки из золочёных нитей, на предплечьях и лодыжках – витые браслеты. В руках у мужчин были факелы, у женщин – золотые чаши. Вошедшие стали медленно ходить по кругу. Откуда-то начал раздаваться лёгкий звон колокольчиков.

Пьера трясла крупная дрожь. Его бросало то в жар, то в холод, и во всём теле болели мышцы. Одна из женщин подошла к нему, подала чашу, и Пьер напился воды, имевшей приятный цветочный привкус.

Материя, время, пространство, сознание и чувства – всё смешалось для Пьера, как во сне. Цвета витражей сливались, и воздух становился то пурпурным, то фиолетовым, а силуэты женщин расплывались белыми шлейфами.

В глубине залы на ажурном постаменте хранилась рака с реликвиями, добытыми Людовиком Святым. Пьер увидел, как оттуда в его сторону движется человек в длинной чёрной одежде. Человек приблизился, и Пьер узнал канцлера де Ногарэ.