Текст книги "Осторожно, овеяно веками!"

Автор книги: Евгений Петров

Соавторы: Илья Ильф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

ОСТОРОЖНО, ОВЕЯНО ВЕКАМИ!

ИПО «Полигран» Москва– 1992

ББК 84-44 И45

Печатается по изданию: Ильф И., Петров Е. Осторожно, овеяно веками! Очерки, отрывки, фельетоны. Ташкент: Государственное издательство художественной литературы Узбекской ССР, 1963 г. 168 с.

Ильф И., Петров Е.

И45 ~ Осторожно, овеяно веками! – М.: ИПО «Полигран», 1992.-96 с.

В данный сборник включены произведения замечательных советских сатириков Ильи Ильфа и Евгения Петрова.

Путевые очерки «Осторожно, овеяно веками!» и «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска» – библиографическая редкость.

В сборник также включены неизвестные широкому читателю главы романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».

Сарказм и юмор этих рассказов не потерял своей остроты и в наши дни.

ISBN 5-85230-070-5

И 4702010201—072 £ез объявл. 091(03)—92

© Художественное оформление. ИПО «Полигран», 1992

Осторожно, овеяно веками!
(путевые очерки)

ПЛЮШЕВЫЙ ПРОРОК

Как видно, многие стремятся сейчас побывать в Средней Азии.

Вероятно, поэтому московский букинист ни за что не отдает дешевле десяти рублей «Туркестанский край» Семенова-Тянь-Шанского (Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей. С-Петербург. Издание А. Ф. Девриена. 1903).

Есть, правда, более современное географическое описание нашего отечества. Но издано оно только на французском, немецком и английском языках. Очевидно, в расчете на то, что подавляющее большинство граждан нашего Союза свободно болтает по-французски, бегло изъясняется на языке Байрона и Гендерсона и легко брешет по-немецки.

Имеется еще несколько поджарых брошюрок на русском языке о мечети Биби-Ханым и о городище Афрасиаб, но купить их можно только в Самарканде под голубым куполом усыпальницы Тимура из рук чалмоносного служителя культа.

В итоге – десять рублей переходят к букинисту, а «настольная книга для русских людей» – к советскому путешественнику. Из этой книги он ничего, конечно, не узнает о теперешней жизни среднеазиатских республик. А узнает он, что в Змеином ущелье, неподалеку от Самарканда, высечена на скале арабская надпись:

«Да ведают проходящие пустыню и путешествующие по пристанищам на суше и воде, что в 979 году происходило сражение между отрядом тени всевышнего, великого хакана Абдула-хана, и тридцать тысяч человек боевого народа и отрядом Дервиш-хана и Баба-хана и прочих сыновей... Отряд счастливого обладателя звезд одержал победу. Победив упомянутых султанов, он из того войска предал стольких смерти, что от убитых в сражении и в плену в течение одного месяца в реке Джизакской на поверхности текла кровь. Да будет это известно».

Советскому туристу, проходящему пустыню или просто путешествующему по пристанищам на суше и воде, становится жутко. Однако он тешит себя мыслью, что времена Дервиш-хана и Баба – хана, и прочих сыновей миновали безвозвратно.

В семь часов двадцать пять минут от голой асфальтовой пристани Казанского вокзала отчалил странный поезд. Тащили его два паровоза – такой он был длинный и тяжелый. Собственно говоря, тут были два поезда, соединенные вместе. Один, скорый, шел на Полторацк, другому же, специальному, в Арыси предстояло отделиться и взять на восток – к Турксибу. Поэтому и население соединенных поездов уже на вокзале повело себя по-разному.

Скорые полторацкие пассажиры, кряхтя, впихивали в вагоны дорожные корзины с болтающимися, как серьги, черными замочками, крепкие деревянные, под кожу, чемоданы и лакированные фанерные саквояжи.

Специальные турксибовские втаскивали в свои норы фотоаппараты и походные пишущие машинки.

Скорые пассажиры долго и беззвучно целовались с провожающими.

Специальные ни с кем не целовались. Делегацию рабочих – ударников провожали месткомовцы, не успевшие еще проработать вопрос о прощальных поцелуях. Московских корреспондентов провожали редакционные работники, привыкшие в таких случаях отделываться рукопожатиями. Иностранные же корреспонденты, в количестве тридцати человек, выехали на Турксиб в полном составе, с женами и «электродами», так что провожать их было абсолютно некому.

Пишите письма! – кричали провожающие Полторацким пассажирам.

Только смотрите, не посылайте почтой, – предупреждали турксибовских корреспондентов. – Шлите срочные и молнии.

Участники экспедиции на Турксиб в соответствии € моментом говорили громче обычного, беспричинно хватались за записные книжки и ругали провожающих за то, что те не едут вместе с ними в такое интересное путешествие.

Один из провожающих, молодой еще человек с розовым плюшевым носиком и бархатным румянцем на щеках, произнес пророчество, страшно всех напугавшее:

Я знаю такие поездки. Здесь вас человек сто. Ехать вы будете целый месяц. И мне известно ваше будущее. Двое из вас отстанут от поезда на маленькой глухой станции без денег и документов и догонят вас только через неделю, голодные и оборванные. Один, конечно, умрет и друзья покойного, вместо того чтобы ехать на Турксиб, вынуждены будут везти дорогой прах в Москву. Это очень скучно и противно – возить прах. Неизбежно возникает ряд утомительных, изнуряющих склок.

Все мне известно. Едете вы сейчас в шляпах и кепках, а назад вернетесь в тюбетейках. Самый глупый из вас купит полный доспех бухарского торгаша: бархатную шапку, отороченную шакалом, и толстое ватное одеяло, сшитое в виде халата.

И, конечно же, все вы будете по вечерам петь в вагоне «Стеньку Разина». Будете глупо реветь: «И за борт ее бросает в надлежащую волну». Мало того. Даже иностранцы будут петь: «Вольга, Вольга, мать родная».

Ну и свинья же вы, – с досадой ответили отъезжающие. – Не будем мы петь.

Через два дня запоете. Это неизбежно.

Не будем.

Запоете. И если вы честные люди, то немедленно напишете мне об этом открытку. Думаю получить ее на днях. Прощайте.

Последняя часть пророчества сбылась на другой же день, когда поезд, гремя и ухая, переходил Волгу по Сызранскому мосту. Стараясь не смотреть друг другу в глаза, спецпассажиры противными городскими голосами затянули песню о волжском богатыре.

В соседнем вагоне иностранцы, коим не было точно известно, где и что полагается петь, с воодушевлением исполнили «Эй, полным-полна коробочка» со странным припевом «Эх, юхнем».

Открытки молодому человеку с плюшевым носом никто не послал. Как-то не вышло.

Один лишь корреспондент белорусской газеты крепился. Он не пел вместе со всеми. Когда песенный разгул овладел поездом, один лишь он молчал, плотно сжимая губы и делая вид, что читает «полное географическое описание нашего отечества». Он был строго наказан. Музыкальный припадок случился с ним ночью, далеко за Самарой. В полночный час, когда соединенные поезда уже спали, из купе белорусского корреспондента послышался шатающийся голос:

«Все отдам, не пожалею, буйну голову отдам».

Путешествие взяло свое.

НЕТЕРПЕЛИВЫЕ КОРРЕСПОНДЕНТЫ

В ожидании событий спецпоезд томился. До Турксиба было еще далеко, ничего достопримечательного еще не случилось, и все же московские корреспонденты (вынужденное безделье их иссушало) ревниво присматривали друг за другом.

«Не узнал ли кто-нибудь чего-нибудь и не послал ли об этом молнию в свою редакцию».

Наконец белорусский корреспондент не сдержался и отправил телеграфное сообщение:

«Проехали Оренбург тчк Идем двойной тягой тчк Настроение бодрое зпт делегатских вагонах разговоры только Турксибе».

Секрет вскоре раскрылся, и на следующей же станции у телеграфного окошечка образовалась очередь: все послали сообщение о двойной тяге и о прочем.

Для иностранцев же широкое поле деятельности открылось тотчас за Оренбургом, когда они увидели первого верблюда, первую юрту и первого казаха. По меньшей мере двадцать фотоаппаратов нацелились на высокомерную павлинью морду верблюда. Началась экзотика. Восток, Мифы, корабли пустыни, «киргиз-кайсацкие орды», загадочные души монголов, вольнолюбивые сыны степей, Пьер Бенуа наяву и вообще «Тысяча и одна ночь».

Но уже на следующем разъезде, где поезд остановился случайно, романтический бред дал первую трещину.

В степи лежали красные цилиндрические бочки, железная тара для горючего, желтел новый деревянный барак, и перед ним, тяжело втиснувшись в землю гусеничными цепями, тянулась тракторная шеренга.

На решетчатом штабеле шпал стояла девушка-трактористка в черном рабочем комбинезоне и валенках.

Тут советские корреспонденты взяли реванш. Держа фотоаппараты на уровне глаз, они стали подбираться к девушке. Но если верблюд фотографировался с полным сознанием своего права на известность, то трактористка оказалась куда более скромной.

Снимков пять она перенесла спокойно, а потом покраснела и ушла. Фотографы перекинулись на тракторы. Кстати, на горизонте виднелась цепочка верблюдов, отлично укладывавшаяся в рамку кадра под названием «Старое и новое» или «Кто кого».

Наших фотографов часто упрекают в том, что кадр «Старое и новое» сам уже не нов и что фото, изображающее верблюда, который нюхает турксибовский рельс, не что иное, как пошлость.

Фотографы зло огрызаются. И Они правы. Эта тема не может быть плохой. Простые истины нужно, повторять неустанно. Да, трактор лучше верблюда, автомобиль лучше арбы, дружная совместная работа лучше работы в одиночку, и покуда есть люди, не желающие этого понять, простые истины придется повторять ежедневно: Там, где есть необходимость, там нет пошлости.

От Оренбурга до Арыси поезд идет двое суток. Двое суток по Казахстану. От Арыси до Алма-Аты – тоже двое суток. Это все еще Казахстан. Если ехать от Алма-Аты на Семипалатинск, надо затратить еще двое суток. И это тоже еще Казахстан. Что же это за республика такая, по которой нужно ехать целых шесть железнодорожных суток?

ПОДАРОК ЦВЕТА МОЛОДОЙ ТРАВЫ

В Арыси спецвагоны окончательно оформились в спецпоезд. Скорый Полторацкий, облегченно бренча чайниками, побежал на Ташкент. А спецпоезд, получивший название «литер А», в связи с чем ему были дарованы особые преимущества (проход вне всякой очереди впереди скорых поездов) незлобиво простоял в Арыси лишних пять часов.

Мимо снеговых цепей, с грохотом перекатываясь через искусственные сооружения (мостики, трубы для пропуска весенних вод и др.), а также бросая трепетную тень на горные ручьи, «литер А» проскочил Чимкент и долго вертелся под самым боком большой снеговой горы.

Не будучи в силах одолеть перевал сразу, «литер А» подскакивал к горе то справа, то слева, поворачивал назад, пыхтел, возвращался снова, терся о гору пыльно-зелеными своими боками, всячески хитрил и выскочил, наконец, на волю. Исправно поработав колесами всю ночь, поезд молодецки осадил на станции Аулиэт-Ата.

. В кубах удивительного солнечного света, на фоне алюминиевых гор стоял паровоз цвета молодой травы. Это был подарок аулиэ – атинских железнодорожников Турксибу.

В течение довольно долгого времени по линии подарков к торжествам и годовщинам у нас не все обстояло благополучно. Обычно дарили или очень маленькую, величиной с кошку, модель паровоза, или, напротив того, зубило, превосходящее размерами телеграфный столб.

Такое мучительное превращение маленьких предметов в большие и наоборот отнимало много времени и денег и практиковалось довольно долго. Никчемные паровозики пылились на канцелярских шкафах, а титаническое зубило, перевезенное на двух фургонах, бессмысленно и дико ржавело во дворе юбилейного учреждения. 4

Но аулиэ – атинский паровоз О-в, ударно выпущенный из среднего ремонта, был совершенно нормальной величины, и по всему было видно, что зубило, которое, несомненно, употребляли при его ремонте, тоже было обыкновенного размера.

Красивый подарок немедленно впрягли в поезд, и «Овечка», как принято называть в полосе отчуждения паровозы серии О-в, неся на своем передке плакат «Даешь Сибирь», бодро покатил к истоку Турксиба, к станции Луговой.,

2 ноября 1927 года на первый десяток турксибских шпал лег первый черно-синий рельс, выпущенный Надеждинским заводом. В течение трех лет с тех пор из прокатных станов, завода беспрерывно вылетали огненные макароны рельсов. Турксиб требовал их все больше и больше.

Укладочные городки, которые шли друг другу навстречу из Луговой и Семипалатинска, с севера и юга, в довершение всего устроили соревнование и взяли такой темп, что всем поставщикам материалов пришлось туго.

Вечер в Луговой, освещенный розовыми и зелеными ракетами, улетавшими в черное лакированное небо, был настолько хорош, что старожилы, если бы они здесь имелись, хвастливо утверждали бы, что такого вечера они не запомнят. К счастью, в Луговой старожилов не было; Еще в 1927 году здесь не было не только что старожилов, но и домов, и станционных помещений, и рельсового пути, и деревянной триумфальной арки с хлопающими на ней лозунгами и флагами, неподалеку от которой остановился правительственный поезд.

ГОРА ИДЕТ К МАГОМЕТУ

Пока под керосинокалильными фонарями шел митинг и все население Луговой столпилось у трибуны, фоторепортер с двумя аппаратами, штативом с машинкой для магния кружил вокруг арки.

Арка казалась фотографу подходящей. Она получилась бы на снимке отлично. Но поезд, стоявший шагах в двадцати, получился бы слишком маленьким. Если же снимать со стороны поезда, то, маленькой получилась бы арка.

В таких случаях Магомет, не долго думая, шел к горе, отлично понимая, что уж гора-то, безусловно, к нему не пойдет. Но фоторепортер предпочитает, чтобы гора шла к нему. Он сделал то, что показалось ему самым простым. Попросил подвинуть поезд под арку таким же легким тоном, как просят в трамвае немножко подвинуться.

Кроме того, он настаивал на том, чтобы труба паровоза стояла как раз под аркой и чтобы из нее, трубы, валил по возможности густой белый пар. Еще требовал, чтобы машинист бесстрашно смотрел из окошечка вдаль, держа ладонь козырьком над глазами.

Железнодорожники растерялись и, думая что так именно и надо, просьбу удовлетворили. Поезд с лязгом подтянулся к арке, из трубы повалил требуемый пар, и машинист, высунувшись из окошечка, сделал зверское лицо.

Тогда фоторепортер произвел такую вспышку магния, что задрожала земля и на сто километров вокруг залаяли собаки. Сделав снимок, фотограф сухо поблагодарил железнодорожный персонал и поспешно удалился в свое купе.

Поздно ночью «литер А» шел уже по Турксибу. Колеса легко пробегали по новым рельсам. Когда население поезда укладывалось спать, в коридор вагона, шатаясь, вышел фотограф и, ни к кому не обращаясь, скорбно сказал:

– Странный случай. Оказывается, что эту проклятую арку я снимал на пустую кассету. Так что ничего не вышло.

– Не беда, – с участием ответили ему спецпассажиры. – Пустое дело. Попросите машиниста, и он живо даст задний ход. Всего лишь через три часа вы снова будете в Луговой и повторите свой снимок. А смычку можно будет отложить на день.

– Черта с два теперь снимешь, – печально молвил фотограф. – У меня уже вышел весь магний. А то, конечно, пришлось бы вернуться.

ЛЮБОВЬ К ИЗЯЩНОМУ

На митинге у нового Илийского моста на земле была обнаружена записная книжка. Стали искать хозяина, но не нашли. Напрасно в толпе ходил доброволец и выкрикивал:

– Чей блокнотец?

Хозяин блокнота давно, видно, рыскал уже по строительному поселку, где разбросанно стояли камнедробилки и лезла в небо решетчатая мачта крана. Давно он бегал среди глыб красного гранита, шарахался из-под копыт казахских лошадок и брал беседу у строителей моста.

Вот что было записано в блокноте московского журналиста:

«В 10.10 по моск. вр. вышли со станции Луговой. На широк Турксибск. просторы»..

«Начало собственно Турксиба».

«Отметить героизм строителей. Тяжел. услов. работы. ТПО хромает. Первый казах-стрелочник. Две срочные телеграммы 26 р. 30 к. Молния о встрече в Луговой – 16 р. 70 к.»

«Чокпарский перевал проходим ночью. Ни черта не видно. Жалко. Придется посмотреть, на обратном пути. Прочесть о вариантах– Курдайском, Чокнарском».

«Вчера на остановке в вагон-ресторан зашли рабочие и покупали сигары. Две штуки 75 копеек. Безобразие чисто кооперативное. Папирос, махорки не могут доставить. Бред. Рабочие курят сигары. Никакой бюджет не выдержит».

«Фонари паровоза – как два огненных глаза. Очень похожи. Употребить для очерка».

«Беседа с пом. нач. Турксиба по эксплуатации т. Пугачевым. Общественность должна еще больше усилить внимание к Турксибу, чтобы с осени 1930 г. могла начаться правильная эксплуатация. Осталось много работы – балластировка, постройка школ, больниц, зданий, подъезди, путей. Результ. – времен, эксплуатац. Турксиба. За 4 мес. (октябрь 1929 – январь 1930) было погружено Д8.315 вагонов и принято со станции Арысь 12.046 ваг.»

«Директивы партии, правительства исполн. Уже в период времен. экспл. создано небольшое, но крепкое ядро кадров из коренного населения, из которого в дальнейшем вырастет казахский железнодорожный пролетариат».

«Рабочие делегаты делятся впечатлениями о Луговой».

«Копия молнии в Москву: «Перевалили Чокпар тчк Фонари паровоза огненными глазами прорезывают ночную темь тчк Казахи радостно гонятся поездом тчк Молнируйте получение телеграмм».

На следующей страничке вместо записи красовался жирный нефтяной оттиск большого пальца. Как видно, корреспондент, движимый чувством любознательности, какой-то перегон проехал на паровозе.-

" Это был, несомненно, человек пылкий и в то же время полный любви к изящному. Об этом ярко свидетельствуют «два огненных глаза», которые он не смог утаить от человечества и поспешно обнародовал по телеграфу.

С остальными записями не удалось ознакомиться. Хозяин блокнота нашелся, вырвал его из рук неверных и тут же, присев на корточки, принялся записывать в книжку новые факты, идеи, мысли и художественный орнамент.

С платформы, на которую спешно взгромоздили стол и обычный заседательский графин с водой, говорили речи. Но любая речь, Как бы она ни была справедлива, казалась здесь бледноватой. Дело, о котором говорили ораторы, лежало тут же, под ногами: далеко в пустыню уходили рельсы, и чуть пониже станции большой трехпролетный мост висел над широкой тихой рекой Или. Все это было сделано быстро и прочно и нисколько не нуждалось в рекомендации.

На стол, рядом с графином, поставили девочку-пионерку.

Ну, девочка, – сказал начальник строительства, человек веселый и темпераментный (о нем речь будет ниже), – скажи нам, что ты думаешь о Турксибе.

Не удивительно было бы, если б девочка внезапно топнула ногой и начала:

Товарищи, позвольте мне подвести итоги тем достижениям, кои...

И так далее и т.п.

Потому что встречаются у нас такие примерные дети, первые ученики, которые с печальной старательностью произносят двухчасовые речи.

Однако илийская пионерка слабыми своими ручонками сразу ухватила быка за рога и тонким смешным голосом закричала:

Да здравствует Турксиб!

Правильно; Короткая, .содержательная речь. Да здравствует

Турксиб!

Мост, на котором еще вчера была надвинута третья, последняя ферма, решено было открыть на обратном пути. А пока поезд устремился через временную эстакаду и, грохоча, с головою ушел в скалистую выемку. Наперерез ему спускались с холмов казахи в шапках, похожих на китайские пагоды.

ЧУДЕСА СТАНУТ БЫТОМ

По мере приближения к месту смычки северного и южного участков, к Айна-Булаку, казахов становилось все больше.

Айна-Булак, что значит Хрустальный ручей, за несколько дней до смычки был переименован в Огуз-Окурген, что значит Ревущий бык. Холодный хрустальный ручей пробегал тут же под насыпью, а ревущего быка успешно заменили громкоговорители, расставленные в полупустыне.

Два укладочных городка, два поезда, представляющих собой строительные предприятия на колесах с материальными складами, столовыми, канцеляриями и жильем для рабочих, стояли друг против друга, отделенные только двадцатью метрами шпал, еще не прошитых рельсами. В этом же месте ляжет последний рельс и будет забит последний костыль.

А два с половиной года назад укладочные городки были разделены 1440 километрами пустыни, прорезанной реками и прегражденной скалистыми холмами. Соревнуясь в работе, городки сближались, преодолевая пески и продираясь сквозь снежные бури.

Прибывшие поезда с гостями из Москвы, Сибири и Средней Азии образовали улицы и переулки. Со всех сторон составы подступали к трибуне, сипели паровозы, и белый пар задерживался на длинном полотняном лозунге: «Турксиб – первое детище пятилетки».

Ещё. все спали, и прохладный ветер стучал флагами на пустой трибуне, когда чистый горизонт сильно пересеченной местности внезапно омрачился разрывами пыли. Со всех сторон выдвигались из-за холмов остроконечные шапки.

Тысячи всадников, понукая волосатых лошадок, торопились к деревянной стреле, находившейся на– той самой точке, которая была принята еще три года назад как место будущей смычки.

Кочевники ехали целыми аулами.

Средствами передвижения они были обеспечены отлично. Отец семейства ехал верхом, верхом по-мужски ехала, жена, ребята втроем рысили на отдельной лошадке, и даже злая тёща – и та посылала вперед своего верного коня, ударяя его каблуками под живот.

Конные группы вертелись в пыли, носились по полю со знаменами, вытягивались на стременах и, повернувшись боком, любопытно озирали чудеса.

Чудес было много. Поезда, радио, рельсы, вздорные фигуры кинорепортеров в каких-то новозеландских беретах, решетчатая столовая, неожиданно выросшая на голом месте.

Пятнадцать тысяч всадников непрестанно рысили взад и вперед, десятки раз переходили вброд Хрустальный ручей и только к началу митинга расположились в конном строю позади трибуны. А некоторые, застенчивые и гордые, так и промаячили весь день на вершинах холмов, не решаясь подъехать ближе к гудящему и ревущему митингу.

Турксибовцы праздновали свою победу шумно, весело, с криками, музыкой и подбрасыванием на воздух любимцев.

Развернув длинный свиток, начальник строительства голосом, уже охрипшим за дни празднества, прочел рапорт о том, что великий рельсовый путь соединил Среднюю Азию с Сибирью.

Обычно он сдабривает свои речи большой долей доброкачественного юмора. Это всегда имеет успех. Он знает, что человек, который засмеялся, воспримет серьезные места речи еще лучше, чем смешные. Сейчас пришлось обойтись без юмора.

Рапорт говорил об очень серьезных предметах – о темпах постройки, стоимости дороги, будущем грузообороте, рапорт пестрил цифрами, и тем не менее его слушали с улыбкой и радостным вниманием. Рапорт говорил о победе, и ни одна из речей начальника не имела такого оглушительного успеха.

Со звоном на. полотно полетели рельсы, в минуту они были уложены, и рабочие-укладчики, забившие миллионы костылей, горделиво уступили право на последние удары своим руководителям.

Инженер – краснознаменец сдвинул большую фетровую шляпу на затылок, схватил молот с длинной ручкой сделав плачущее лицо, ударил прямо по земле.

Дружелюбный смех костылыциков, среди которых были богатыри, забивавшие костыль одним ударом, сопутствовал этой операции.

Однако мягкие удары о землю вскоре стали перемежаться звоном, свидетельствовавшим, что молот иногда приходит в соприкосновение с костылем.

Размахивали молотом секретарь крайкома, зампредсовнаркома РСФСР, начальники укладочных городков и герои-краснознаменцы. Самый последний костыль в каких-нибудь полчаса заколотил в шпалу начальник строительства.

Совершив этот трудовой процесс, он смирно нырнул в толпу, подозрительно оглядываясь по сторонам. Но это его не спасло.

Засучивая рукава, к нему уже подбегали костылыцики и грабари. Его сразу схватили за ноги.

Това... – закричал начальник строительства.

Но его хриплый голос потонул в доброжелательных рукоплесканиях. Покачать начальника должным образом, то есть подбросить его к самому небу, не удалось. И без того грузноватый, начальник Турксиба значительно увеличил свой вес только что полученным вторым орденом Красного Знамени. Толпа, надсаживаясь, протащила его несколько метров по площадке и вскоре выпустила на свободу. И он побежал на трибуну, утопая в сиянье голубого дня.,

А потом начались речи. Они произносились по два раза, на русском и казахском языках. Корреспонденты уже не могли пожаловаться на отсутствие событий. Трещали и ломались карандаши.

Записывались речи, инженеров хватали за пульсы и требовали от них бесед с точными цифровыми данными. Стало жарко, пыльно и деловито. Митинг дымился, как огромный костер...

Фотоаппараты иностранцев щелкали беспрерывно. Глотки высохли от речей и солнца. Собравшиеся все чаще поглядывали вниз, в долину, на столовую, где полосатые тени навеса лежали на длиннейших столах, уставленных мисочками и зелеными нарзанными бутылками.

Обед для турксибовцев и гостей был дан в евразийском роде. Казахи расположились на коврах, поджав ноги, как это делают на Востоке все, а на Западе только портные; турксибовцы и гости засели за столы.

Кочевники впервые в жизни познакомились с трескучим нарзаном.

Вот что, товарищи, – говорил корреспондент одной комсомольской газеты в голубых полотняных сапогах, – вот что, товарищи и братья по перу, давайте условимся, что пошлых вещей мы писать не будем.

Пошлость отвратительна, – поддержал его спецкор железнодорожной газеты, молодой человек с пробивающейся лысиной. – Она ужасна.,

Давайте, – предложил журналист из центрального органа, – изымем из наших будущих очерков надоевшие всем пошлости в восточном вкусе.

И было решено за корреспондентским столом:

Не писать об «Узун-Кулаке», что значит «Длинное ухо, что в свою очередь значит «Степной тёлеграф». Об этом писали все, и об этом больше невозможно читать.

Не писать очерков под названием «Легенда озера Иссык-Куль». Довольно восточных легенд. Больше дела.

Но уже на другой день, когда «литер А», порвав грудью красную ленту, прогремел по илийскому мосту и подходил к столице Казахстана Алма-Ате, у корреспондента (пожелавшего остаться неизвестным) вырвали из цепких лап две бумажки.

На одной из них была телеграмма.

«Срочная, Москва. Степной телеграф тире Узун-Кулак квч Длинное ухо зпт разнес аулам Казахстана весть состоявшейся смычке Турксиба».

Вторая бумага была исписана сверху донизу. Вот что в ней содержалось:

«ЛЕГЕНДА ОЗЕРА ИССЫК-КУЛЬ»

Старый каракалпак Ухум Бухеев рассказал мне эту легенду, овеянную дыханием веков.

Двести тысяч четыреста восемьдесят пять лун тому назад молодая быстроногая, как джейран (горный баран), жена хана красавица Сумбурун горячо полюбила молодого нукера Айбулака. Велико было горе старого хана, когда он узнал об измене горячо любимой жены. Старик двенадцать лун возносил молитвы, а потом со слезами на глазах запечатал красавицу в бочку и, привязав к ней слиток чистого золота, весом в семь джасасын, бросил драгоценную ношу, в горное озеро. С тех пор озеро и получило свое имя – Иссык-Куль, что значит «Сердце красавицы».

Как? – вопили все. – Как вы смели написать легенду после всего того, что было говорено? По-вашему, Иссык-Куль переводится как «Сердце красавицы»? Ой . ли? Не наврал ли вам старый каракалпак? Не звучит ли это название таким образом: «Не бросайте молодых красавиц в озеро, а бросайте в озера легковерных корреспондентов, поддающихся губительному влиянию экзотики!»

Корреспондент со вздохом порвал бумажки и поклялся не творить больше легенд. И это было ему очень трудно, потому что впереди были самые легендообильные места Средней Азии – Ташкент, Самарканд.