Текст книги "Испытание севером (Свежий ветер океана - 1)"

Автор книги: Евгений Федоровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Федоровский Евгений
Испытание севером (Свежий ветер океана – 1)

ФЕДОРОВСКИЙ ЕВГЕНИЙ ПЕТРОВИЧ

Испытание севером

Свежий ветер океана – 1

Предисловие

Автора этой книги Евгения Федоровского хорошо знают читатели журнала "Вокруг света". Работа в журнале оказалась на редкость созвучной его горячей, беспокойной натуре. Здесь он смог осуществить свои мечты о путешествиях, выработать свой почерк.

Первый его большой поход на подводной лодке "Северянка" в Атлантику вызвал к жизни и первую книжку – "Секрет рыбьих стай". С большой любовью Федоровский раскрыл характеры молодых дерзких исследователей океана.

Затем Евгений Федоровский вместе с журналистом Александром Ефремовым совершил интересное путешествие по 60-му меридиану от Ледовитого океана до советско-иранской границы, а годом позже – по всей восточной границе страны. Эти путешествия; описаны в книгах "Беспокойная прямая" и "Сто дорог, сто друзей", вышедших в издательстве "Молодая гвардия".

В последующие годы Федоровский пишет повести "Потерянный караван", ""Штурмфогель" без свастики", "Входящий для спасения ", используя редкие архивные материалы для создания остродраматического сюжета.

В "Повести об алых снегах" Е. Федоровский сумел заинтересовать читателя, казалось бы, самым обыкновенным и будничным. Удивительной поэтичностью наделены герои этой книги – покорители ледниковой стихии.

Аэронавты на воздушном шаре, геологи в тайге, полярники, сотрудники лавинных станций, испытатели новых самолетов – люди в пути, люди в тревоге, в опасности, в поиске – стали героями и других его книг. "Дорога в тысячу верст", "Орлиный услышишь там крик", "Горячие точки земли". В предисловии к одной из книг писателя наш знаменитый полярник И. Д. Папанин заметил, что произведения Евгения Федоровского адресованы всем, кто любит путешествовать, познавать, в ком живо неистребимое чувство романтики.

Где бы ни был писатель, он всегда выступал не в роли стороннего наблюдателя, а как полноправный член того или иного коллектива. Поэтому каждый его очерк или книга так достоверны, вызывая полное доверие читателей.

В новой книге – "Свежий ветер океана" Федоровский рассказывает о своих путешествиях по северным морям на катере "Замора", о поездке на Соловецкие острова, о работе в геологической партии в одном из районов Дальнего Востока. Одновременно он повествует о кругосветных плаваниях одиночек, о бесстрашной семерке во главе с Дмитрием Шпаро, говорит о важности психологической совместимости и многом другом, что придает книге не только занимательность, но и познавательную ценность.

"Трудные берега" – так называется одна из глав этой книги. Название это в какой-то мере символично. Не просто рядом со своими героями находится автор, но чаще всего он с ними в минуты их самых трудных свершений. Может быть, именно поэтому так выразительно и правдиво входит в его произведения сама жизнь.

Ю. Сенкевич

"ЗАМОРА" И ЕЕ КОМАНДА

Весна в журнале "Вокруг света" начинается с "первых ласточек". В редакцию приходят люди с задубевшими от ветра лицами, в одежде, промытой холодными дождями, с беспокойным блеском в глазах. Они молча разматывают рулоны карт. Там, на этих картах, в красных зигзагах линий, – их планы, их надежда, их мечты.

Еще одно несвершенное путешествие. Еще один вызов стихии. Еще один бросок в ураганы и штормы... Дороги сопротивляются, их нужно победить, чтобы в борьбе испытать свою силу, ловкость, хладнокровие, мужество. Средства передвижения? На мыслимых и немыслимых сооружениях, на плотах, на мотоциклах, резиновых лодках, байдарках, на самодельном вездеходе, свободно несущемся аэростате, семимаране...

Каждую весну неистребимый зов дальних дорог будоражит этих людей. Всю зиму они терзали справочники, составляли списки необходимых вещей, рассчитывали время, чертили графики маршрута, копили деньги, ремонтировали палатки, снасти, спальные мешки...

Таким людям не надо напоминать о том, что путешествие будет опасным или что в прошлом уже предпринималось нечто подобное, что вообще можно выбрать более прямой и менее рискованный путь...

И вот так же весной в редакцию пришли Дима Кравченко, Аркадий Корольков, Сережа Красносельский и Володя Савельев. Пришли в общем-то с далеко не новой идеей: попробовать на маленьком катерке проскочить по Великому Северному морскому пути. Эта идея владела ими уже несколько лет, и они тоже хотели испытать себя в условиях, отличающихся от каждодневных.

Идея подогревалась упорством Димы Кравченко, их признанного лидера.

У Димы были максимализм молодости, неприятие осторожных советов и чрезмерная уверенность в себе. Какая-то одержимость была во всем облике Димы, в его желтоватом аскетическом лице, впалых щеках, черной бороде, остро-колючем взгляде. В квартире у Димы одна стена была затянута зеленой морской сетью с нашитыми на ней ракушками и морскими звездами, вдоль других стопами лежали книги, по углам распиханы рюкзаки, ружья, болотные сапоги, надувные матрацы. Сюда собирались, здесь подолгу жили его друзья – скитальцы и бродяги.

Если бы Дима родился во времена Великих географических открытий и флибустьеров... Впрочем, и сейчас он искал какие-то неоткрытые тайны, объединял неустрашимых единомышленников и устремлялся на поиск разгадок. Он искал клад Наполеона в Симлевском озере на старой смоленской дороге, он обнаружил подо льдом у Новой Земли затонувший корабль Виллема Баренца...

Когда-то Дима учился в Архангельском мореходном училище. Там увлекся историей морского поморского дела. Он хорошо знал поморские обычаи, слова, приметы, разбирался в ветрах, течениях, приливах и отливах, мог довольно точно ориентироваться по звездам. Звезды он тоже называл по-поморски: Большую Медведицу – Лосем, созвездие Плеяды – Утиным гнездом, Ореон – Коромыслом, Млечный Путь связывал с направлением отлета птиц, именуя его Гусиной дорогой. Он утверждал, что никто иной, а только поморы положили начало географическим открытиям в северных морях, в Ледовитом океане. Они были превосходными мореплавателями по "Студеному морю". Подобно скандинавам-викингам, плававшим в Северной Атлантике, они осваивали новые земли, узнавали о неведомых островах и архипелагах, расширяли границы государства. Диму очень огорчало, что о викингах сочинялись саги – позднее они перелагались в романы и трагедии,– а вот поморы большей частью оставались безвестными. А они не меньше, даже, может быть, больше мучений претерпевали в пути. Как ни свирепа бывала Атлантика, Ледовитый океан был страшнее, грозил и ураганами, и туманами, и льдами, и дремучей дикостью почти незаселенного побережья.

Диме хотелось узнать, скорее – на себе испытать, что же встречалось людям на большом и холодном пути, какие беды подстерегали их по дороге "встречь солнцу"? Он мечтал отправиться на восток, пойти, так сказать, в кильватере за кочами поморов, которые уже в XVI веке добирались до Оби и Енисея. Основали же они в низовьях реки Таз, притока Оби, огромное по тем временам торговое поселение Мангазею, где вели меновую торговлю с ненцами, да и сами занимались рыбным и соболиным промыслами. Поморы первыми из европейцев проникли на Шпицберген, а возможно, были и на Земле Франца-Иосифа.

В это же время западные мореплаватели пытались проложить через Север морской путь в Китай и Индию. Они организовали "Общество купцов – искателей приключений для открытия неведомых земель, островов и держав". Председателем общества стал Великий штурман Англии (был такой чин) Себастиан Кабот. Стараниями этого моряка в 1553 году была снаряжена экспедиция под командованием некоего Гуго Уиллоби. Корабли англичан достигли Новой Земли, но дальше пройти не смогли из-за льдов. После шторма один корабль вынесло в Белое море, два других остались на зимовку близ острова Нокуев. Весной следующего года поморы обнаружили оба судна с замерзшими людьми...

Через сорок лет попытался проникнуть в Ледовитый океан голландец Корнелиус Най. Он прошел через Югорский Шар и приблизился к Ямалу. Залив реки Мутной капитан принял за устье Оби. С этим "открытием" он вернулся на родину. Поскольку сам факт пребывания в столь высоких широтах считался на Западе актом невиданного героизма, это ошеломляющее известие было встречено с таким же восторгом, как открытие Америки Колумбом. Най получил звание адмирала и в 1595 году возглавил новую эскадру из семи кораблей. Однако голландцы на этот раз лишь подошли к берегам Югорского полуострова и дальше пробиться не смогли. Укрываясь под южным берегом Вайгача, они встретили лодьи поморов из Пинеги. Поморы рассказали иностранцам, что из Холмогор ежегодно несколько лодий ходит до устья Оби и Енисея. Дальнейшие попытки пробиться в "Индию" были безуспешны. На адмиральском корабле капитанами был подписан акт о невозможности дальнейшего продвижения на восток. Лишь один из капитанов, Биллем Баренц, отказался поставить под этим актом свою подпись...

Столь же безуспешными оказались попытки и других западных мореплавателей освоить "Студеное море". Оставив надежду проникнуть на восток, иностранцы завязали активную торговлю с жителями северных окраин. Пушнина, моржовая кость, ценная рыба беспошлинно вывозились на Запад. Знаменитый "мангазейский ход" поморов стал в сущности дорогой для контрабанды. Русская казна ничего не получала от вывоза северных богатств. Да и воеводы южных областей Сибири с завистью смотрели на процветающую Мангазею. Слишком многое уплывало у них из рук. Им удалось убедить молодого царя Михаила Федоровича запретить древний мангазейский ход.

24 августа 1623 года царь послал тобольским воеводам такую грамоту: "А старою дорогою из Мангазеи Тазом рекою на Зеленую реку, да на Мутную реку, да на Карскую губу, и Большим морем к Архангельскому городу и на Пустоозеро (Пустозерск на реке Печоре) торговым и промышленным людям ходити не велено, чтобы на те места немецкие люди (так называли на Руси всех иностранцев) от Пуста озера и от Архангельского города в Мангазею дороги не узнали и в Мангазею не ездили. А людям, которые хаживали наперед сего в Сибирь, в Мангазею Большим морем и через Камень (Урал), велено учинити заказ крепкой, чтобы они с немецкими людьми не ездили, и в Мангазею дороги не указывали, и про Мангазею с ними не разговаривали".

Многолетний опыт поморов по освоению "морского хода" из Белого моря в устье Оби и Енисея предавался забвению. Воеводы срубали кресты и маяки, уничтожали рукописные карты и лоции. Запрет значительно сократил количество дальних походов. Поморы стали вести зверобойный и рыбный промысел лишь в Баренцевом и Белом морях.

Окончательно добил поморское судостроение и мореходство Петр I. Заботясь о развитии большого морского флота, он действовал традиционными запретительными методами: "По получению сего указу объявите всем промышленникам, которые ходят в море для промыслов своих на лодьях и на кочах, дабы они вместо тех судов делали морские суды – галиоты, гукары, каты, флейты, кто из них какие хочет, и для того дается им сроку на старых ходить только два года..."

Но поморы не спешили строить гукары и флейты. Эти суда были килевые, а не поморские плоскодонные и совсем не годились для волока по суше. Кроме того, они имели большой вес и не подходили для рыбного и зверового промысла. Поморские суда, на которых веками плавали мореходы, больше устраивали северян.

Тогда последовал более жесткий приказ: "...а старые их суды лодьи, карбусы, соймы, кочи и протчие велите переорлить (поставить клеймо с царским орлом, то есть учесть) и дайте им на тех заорленных доходить, а вновь отнюдь не делали б, а буде кто станет делать после сего указу оные, тех с наказанием ссылать на каторгу, а суда их изрубить".

Вот так и получилось, что весь мир восхищался формой корпуса знаменитого "Фрама", хотя поморы плавали на подобных судах много веков назад! Предприимчивые и отважные, а главное, коллективно накопившие огромные практические знания и опыт, они выживали и побеждали в условиях, в которых гибли специально снаряженные экспедиции позднейших времен вплоть до XX века.

По старому поморскому пути на восток и решил отправиться Дима Кравченко. Он перечитал множество книг про северные моря и путешествия по ним. Воспоминания отчаянных мореходов-одиночек были особенно близки его мятежной душе. Он знал их высказывания наизусть.

"Я боялся разучиться говорить и стал громким голосом отдавать себе команды. Ровно в полдень я по всем морским правилам кричал: "Восемь склянок!" В каюте я кричал воображаемому рулевому: "Как курс?" Но ответа не было, и одиночество наваливалось на меня с новой силой".

Это Джошуа Слокам, первым в одиночку обогнувший земной шар.

"В минуту полного отчаяния пропадает даже страх. Прижатая к стене мышь может броситься даже на льва. Налетел ураган или нет, а воду из трюма необходимо откачивать, иначе яхта пойдет ко дну. Я выпиваю несколько глотков драгоценной воды и чувствую, как в меня вливается бодрость".

Это Джон Колдуэлл, в 1946 году пересекший Тихий океан.

"По три раза в день я вколачивал себе в голову: "Я этого добьюсь! Не сдаваться!" Эти слова были для меня "спасательным кругом" в тот пятьдесят седьмой день плавания. Провести девять часов, цепляясь за дно крохотной, скользкой калоши, когда тебя качают шести-девятиметровые волны, когда налетают безжалостные шквалы и бешено завывает ветер, – такое, пожалуй, требует большего, нежели обычная воля к жизни".

Это Ханнес Линдеман, дважды, на плоту и надувной лодке, переплывший Атлантику.

"Когда я путешествую один, я чувствую себя вдвое сильнее. Когда же плыву с кем-нибудь, то меня не оставляет беспокойство о комфорте и безопасности спутников. Нет! Я решительно предпочитаю плавать в одиночку".

Так высказывался победитель трансатлантической гонки одиночных мореплавателей Френсис Чичестер.

Диму очень соблазняло одиночное плавание. Как ни странно, он, наверное, спокойнее перенес бы любые невзгоды, если бы поплыл один. Сам работавший до полного изнеможения, из последних сил, он того же самого требовал от других. Он не терпел людей, не похожих на себя, резко и круто обходился с товарищами, не признавал чужих советов, бросался из одной крайности в другую. Однако на этот раз от одиночества пришлось отказаться. Ледовитый океан – это Ледовитый.

Тогда он стал подбирать единомышленников, и, конечно же, сразу нашел. Правда, осторожный и скептически настроенный Сергей Красносельский мало верил в удачу, зато Аркадия Королькова и Владимира Савельева покорила одержимость Димы. И они полностью доверились ему.

Еще больше разжег страсти отважный поход старых полярников – капитана Анатолия Савельевича Янцелевича и авиатора Алексея Аркадьевича Каша. На швертботе "Пингвин" они отправились по маршруту Москва – Дальний Восток Москва. Их малыш кораблик прошел сначала по речным путям до Архангельска, затем ледовыми морями до западного Таймыра, по многоводной Пясине поднялся к Норильску. Перезимовав там, "Пингвин" по тундровым рекам пересек южный Таймыр, морем Лаптевых дошел до Тикси, оттуда Восточно-Сибирским морем достиг Колымы и поднялся до ее верховьев. Доставленный на автомашине в Магадан, катер пересек Охотское море и достиг Хабаровска. Потом на новой надувной лодке "Пеликан" Янцелевич и Каш преодолели сотни километров по Амуру, Шил-ке, Селенге, пересекли Байкал, Ангару, Енисей...

Последний этап этого удивительного путешествия проходил по Волге. Эти километры оказались чуть ли не роковыми. В Куйбышевском водохранилище суденышку пришлось выдержать настоящий морской шторм с дождем. "Пеликан" заливало водой, его едва не опрокидывало. Все чаще лодка давала течь.

Плавание продолжалось... десять лет, потому что плыли путешественники только во время отпусков и каждый раз начинали свой путь с того места, где остановились ранее. Пройдя около тридцати тысяч километров по рекам и морям, "Пеликан" наконец финишировал в Южном речном порту Москвы.

"Неужели на таком суденышке ("Пеликан" был три метра длиной и полтора шириной) столько пройдено?" – удивлялись многие. И бывалые полярники смущенно разводили руками: мол, что поделаешь, большего не было...

Кое у кого из журналистов, видимо, уже вертелось в голове начало репортажа. Вроде: "Они вышли победителями из сражения с океаном". К таким фразам прибегали многие авторы, когда писали о знаменитых мореплавателях. Но в том-то и дело, что эти мореплаватели ничего не побеждали. Они тем и славны, что смогли найти с океаном общий язык, научились согласовывать его и свои усилия.

Кравченко тоже надеялся сдружиться с Ледовитым океаном, чтобы одолеть нелегкую поморскую дорогу.

Когда идея стала витать в воздухе, друзья начали строить катер. Судно должно было быть предельно устойчивым, но в то же время достаточно легким, с сильным автомобильным мотором, мачтой для крепления паруса. Осадка должна быть небольшой, до шестидесяти сантиметров, чтобы можно было идти по мелководью вдоль берега.

Правда, попытка впрячь в одну телегу "коня и трепетную лань" обернулась большими неудобствами. В рубке с трудом помещались трое, не было камбуза, туалета, радиорубки, места, где хранились бы вещи, продукты, запасные канистры с горючим. Для серьезного морского путешествия катер подходил мало. Он больше годился для тихих речек средней полосы, когда можно в любой момент пристать к берегу, приготовить на костре обед, сходить в магазин за продуктами, устроиться на ночлег в палатке. Тем не менее Дима дал ему название "Замора". Несведущие спрашивали: ""Замора"? Это от слов "заморить", "заморыш"?" Диме приходилось объяснять, что, согласно словарю Даля, это поморское слово означает "моряк, побывавший за морем".

Едва "Замора" спустилась на воду, Дима тут же погнал ее "в даль светлую". Первыми пошли на ней скептик и постоянный спутник Димы во всех странствиях научный работник одного из исследовательских институтов Сергей Красносельский и осторожный, уравновешенный Аркадий Корольков, инженер Ленинградского оптико-механического объединения, с которым друзья познакомились в одном из походов.

Из Москвы по системе каналов они перегнали катер в Архангельск, отсюда ринулись в Белое море. Тут-то и хватили лиха. В ветер волна свободно гуляла по палубе, быстро намокала одежда, зубы начинали выбивать дробь.

Нелегко пришлось им и в устье реки Чижи на полуострове Канин, где начинался знаменитый поморский волок.

Исследователь Русского Севера Константин Сергеевич Бадигин так оценивал значение древней дороги: "Пути через волоки положили начало особому виду полярного мореплавания, прибрежному, при котором использовалась тянувшаяся вдоль берега полоса чистой воды – рынчара (заберега). Тактика прибрежного плавания, выработанная нашими северными мореходами, долго давала единственную возможность плавания по Северному морскому пути. Так плавали вплоть до начала применения авиаразведок".

Когда Дима с друзьями очутился у Чижи, он узнал, что Чешский волок летом вообще непреодолим. Обходить же Канин морем он не захотел. Промышленный человек пинежанин Фома Борисов писал об этом волоке так: "...а река Чижа пала устьем в большое море-окиян с востока на запад; а Чижа река невелика, поперек сажени с три (около шести с половиной метров); а шли они тою рекою вверх до Чесского волоку день да ночь, а по реке Чиже по обе стороны тундра, а большого лесу нет, а кочует по той речке каменская самоядь, а ясак дают на Мезень в слободу, а кочуют невеликие люди. А через Чесский волок кочи их перевозила самоядь, на оленях наймуючись, а волоку Чесского сажень о двадцать, место тундряное, а в большую воду тот волок поймает водою. А перешед Чесский волок, пришли на Чошу, а речка Чоша невелика, ходят ею прибылою водою, как приходит вода с моря".

Дима все же решил идти напролом. У реки Чижи оказался зловредный нрав. Несколько часов она текла к морю, словно пытаясь отбросить "Замору", потом замирала, спокойненько струилась, притупляя бдительность, затем вдруг набирала скорость и неслась в противоположную сторону, таща катер в глубь полуострова.

Много сил потратили ребяга, когда плыли, вернее, ползли, орудуя веслом, как багром, по самой грязной в мире грязи с ласковым названием "няша", устилавшей дно старого волока. Все тяжелые вещи они сложили в рюкзаки, взвалили груз на спину и толкали катер вперед. Мотор работал на малых оборотах. Из-под винта лезла густая торфяная каша. Ноги в болотных бахилах увязали выше колен. Так продвигались метр за метром. Когда попадалась глубь, катер, облегченно вздохнув, вырывался вперед, и его приходилось догонять, то и дело купаясь в жидкой грязи.

Поломали они спины и на перекопе – канале, когда-то вырытом поморами. Сейчас он зарос и сильно обмелел. Сережа и Аркадий приладили бечеву к носу и впряглись в лямку, как бурлаки, а Дима приподнимал корму, чтобы дать ход винту.

Измучившись, они сели на траву и уже решили повернуть обратно, плюнув на свое бесполезное занятие. Поморы, видно, были покрепче, да и помогала им "самоядь с олешками". Однако, отдохнув, они впряглись снова.

Потом призвали на помощь опять же поморский опыт. Древние мореходы орудовали вагой: клали бревно поперек русла, концами в ямы между кочек, чтобы оно не вырывалось, накручивали трос, прицепленный к судну, и потихоньку тащили. Они же применяли "шлюз": вешали парус на веревке поперек протоки, нижний край придавливали камнями или каким-нибудь грузом, получалась плотина. Когда вода поднималась, плотину разбирали, и некоторое время судно двигалось с водяным валом.

Поливая волок обильным потом, с проклятиями тащились Дима Кравченко и его товарищи по тундровой хляби. Были моменты, когда они собирались отступить, уйти назад на резиновой надувной лодке, а завязший катер оставить посреди тундры как памятник упрямству и безрассудству. И все-таки им удалось в конце концов прорваться в Чешскую губу. Через неделю. А ведь поморы проходили Канинский перешеек всего за трое суток, да и их лодьи, наверное, были потяжелее "Заморы"...

"Здесь нас вынужден был покинуть Аркадий, у него кончался отпуск,рассказывал Сергей Красносельский в своем дневнике. – Проводив Королькова на "резинке", на обратном пути думаю, что нам с Димой будет трудно вдвоем Аркадий со своим спокойствием и мягкостью был демпфером в нашем небольшом коллективе..."

Поскольку до Индиги не хватало бензина, Дима решил остановиться на мысе Микулкин, где находилась метеостанция. Здесь он поставил катер на два якоря носом к волне. Съехали на берег на резиновой лодке и пошли к домику метеорологов по прямой через тундру.

На другой день катер оказался на камнях, метрах в семидесяти от воды.

"Лопасть винта сломана, погнут кронштейн вала, и катер полон воды, – пишет далее Сергей Красносельский. – Как по команде встаем на четвереньки и заглядываем под брюхо катера – царапина на скуле, но неглубокая, и больше ничего.

– Ай да "Заморушка"! – Дима ходит вокруг, подбирает на берегу консервную банку и начинает вычерпывать воду. Меня возмущает это его свойство – хвататься за работу сразу, не подумав, не взвесив всего. Но у этого метода есть преимущество: Дима не дает намерению погибнуть под грузом сомнений, колебаний, рассуждений. Он берется, и плохо ли, хорошо ли, но делает такие вещи, за которые, подумав как следует, и вовсе не возьмешься. Вот и сейчас он не дал мне толком задуматься над тем, возможно ли в полевых условиях отремонтировать залитый водой движок. Поневоле переключился на более практические действия: отыскал в носовом отсеке кусок шланга, опустил его в корму, подсосал по-шоферски, и полилась вода веселой струйкой. Воды еще полкатера, а Дима уже орудует гаечным ключом, снимая карбюратор...

Надо отвезти на зарядку аккумулятор. Перед домом на траве стоят нарты на высоких полозьях.

Черемушкин, начальник метеостанции, внимательно разглядывает его.

– Думаешь, не выкинуть ли сразу? – спрашиваем.

– Зачем выкидывать? Ничего ему от воды не сделалось, и заряд он примет.

Черемушкин ведет к электростанции. Она помещается в отдельном, очень чистом домике.

– Да тут у вас целая мастерская!

– А как же! Не будешь же из-за каждого пустяка вертолет вызывать. То радиостанция вырубилась, то дизелю – профилактику, то какой-нибудь из приборов испортится. А вот сейчас подвесной мотор сломался. С ним у меня больше всего мороки.

Черемушкин говорит и дело делает – подсоединил аккумулятор, запустил дизель подвижной электростанции: "Ток дадим небольшой, время есть, а заряд глубокий..."

Регулирует силу тока и вдруг меняет тему разговора.

– Вы мне лучше скажите, зачем вы на Север подались? Мы здесь хоть для дела. А вам что, мало других мест для отдыха?

По пути к катеру излагаем идейные предпосылки нашего похода.

– Ну ладно, зачем – это я понял. Но почему именно вы пошли? Разве можно так рисковать? Неужели нельзя было найти приличный катер и людей более опытных, профессионалов? Вы ведь, ребята, даже и с условиями незнакомы.

– Вам ли говорить про риск? Вы сами в Индигу на "казанке" ходите...

– Я – другое дело. Я здесь живу".

После мыса Микулкин "Замора" пересекла Чешскую губу, прошла Индигу, Топседу и добралась до Печоры.

Здесь катер оставили зимовать. Он требовал капитального ремонта.

Пройдя путь от Москвы до Печоры, Дима убедил себя, что можно "пробежать" на "Заморе" до Тикси или в крайнем случае до Диксона.

К весне в Печору должны были съехаться снова Дмитрий Кравченко, Аркадий Корольков и Владимир Савельев, сменивший Сережу Красносельского, который от новой поездки отказался.

Чуть сутуловатый, тихий, рано начавший лысеть Володя Савельев, инженер одного из московских научно-исследовательских институтов, кажется, дальше Можайска никуда и никогда не выезжал. Типичное дитя большого города, он не умел чистить рыбу, варить кашу, понимать с полуслова товарища, особенно на привалах, когда требовалась большая расторопность, чтобы засветло разбить палатку, набрать дров, зажечь костер, запастись водой для чая, найти в рюкзаках сухари и кружки. Склонный более к созерцательности, чем к какой-либо деятельности, он себе на удивление решился поплыть с Димой. Оставалось гадать, чем руководствовался и Дима, когда соглашался взять с собой Володю.

Аркадий Корольков опять мог потратить на поездку только свое отпускное время и где-то на полпути должен был покинуть "Замору". Требовалась замена, поэтому Дима обратился в "Вокруг света" с просьбой "дать человека". Заодно с помощью журнала он хотел обзавестись необходимыми для похода в морях Арктики документами.

Редакцию настораживало, что свою экспедицию Кравченко предполагал осуществить на крошечном катерке. Ведь это был немалый риск. Здесь требовалась большая и тщательная подготовка. Первый этап путешествия "Заморы" по рекам и Белому морю прошел более или менее благополучно лишь потому, что был самым легким. Дальше шло Карское море – оно пострашнее. Да и берега были уже менее заселены, на чью-то помощь рассчитывать не приходилось.

Но Дима уверял, что катер строился на совесть и вполне приспособлен для плавания по северным морям, благо никто из сотрудников журнала "Замору" в глаза не видел, а предусмотрительный Дима не показывал ее фотографий. По московским улицам неслись шалые ручьи, горячо светило весеннее солнце, обещая хорошее лето. "Катер в Печоре, и мы все равно пойдем",– настаивал Дима.

Хотя путешествие и представлялось сомнительным предприятием, тем не менее автор этих строк дал согласие участвовать в нем. "Кто не рискует, тот не выигрывает", – пришли мне на ум бесшабашная мысль. Ну почему же в наш деловой, рациональный век мы должны слепо придерживаться его логических установок?!

Привлекала меня эта поездка еще и тем, что давала возможность снова побывать в Арктике, которую я знал на всем протяжении от Ян-Майена в Северной Атлантике до мыса Уэлен на Чукотке.

Договорились так: из Печоры Аркадий Корольков, Володя Савельев и Дима Кравченко пройдут до Карского моря, я же вылечу позже и встречу катер в Амдерме, а может, и в Югорском Шаре.

Мой друг, узнав, что я собираюсь пойти по Ледовитому океану на катерке, возмутился: "Идти к черту на рога?! Кому это нужно?! Зачем рисковать, голодать, мучиться, когда можно с комфортом доплыть, доехать, долететь, если уж снова потянуло туда? Вашу лайбу разнесет первый же шторм, выбросит на мель, раздавит льдами..."

Евгений Иванович Толстиков, заслуженный наш полярник, заместитель начальника тогдашней Гидрометеослужбы СССР, руководитель многих антарктических экспедиций, участник похода к Полюсу недоступности, человек, испытавший всю лютость высоких широт, хорошо представил себе опасность нашего предприятия, когда я рассказал ему о намерении пройти на катере по Карскому морю. Но, наверное, потому, что сам постоянно шел навстречу опасностям, он без всяких проволочек дал нам "добро" и под письмом к начальникам полярных станций с просьбой "оказать содействие" твердой рукой поставил свою подпись.

Кроме матросских обязанностей я должен был в экипаже отвечать за кино– и фотосъемку. Накупив целый рюкзак фотопринадлежностей, объективов, пленки, собрав теплые вещи, я вылетел в Амдерму, так и не дождавшись телеграммы от Димы с дороги.

Меня поместили в маленькой комнатке аэрофлотовской гостиницы, и я сразу же побежал к морю. Но "Заморы" там не было. Ребята, видимо, находились где-то далеко за Югорским Шаром.

Потянулись дни, такие томительные, что делать ничего не хотелось. Я бродил по тундре, снимал васильки и ромашки, читал, летал к геологам на вертолете. Сверху июльская тундра была трехцветной. Преобладал грязно-зеленый цвет. На нем ярко выделялись буровато-рыжие пятна болот. Еще больше было темно-синих пятен – это озера. Местами они вытягивались цепочкой – обозначалось русло распавшейся тундровой речки. Отсюда казалось, что по тундре проехал, виляя, маслозаправщик, у которого растяпа-водитель забыл завинтить кран. Вечером я неизменно приходил на берег. Незаходящее солнце плавило море. Колкая солнечная дорога резала воду. Стояли на рейде суда. Сонно перекликались чайки. Тихо было на земле, тихо в поселке. Все спали. Около зеленых свай журчала такая же зеленая вода. На память приходили стихи здешнего поэта.

Когда штормит, когда лютует вьюга,

Когда стихов в себе не удержу,

Как к верному, испытанному другу

Я к старому причалу прихожу.

Стоит над морем часовым на страже.

Он много видел, много пережил,

Но никому об этом не расскажет

Заслуженный полярный старожил.

Теперь другой несет его заботы,

А у него уже закончен путь.

Как человек, уставший от работы,

Остановился, чтобы отдохнуть.

Как пешеход в конце своей дороги,

Как на покое старый ветеран.