Текст книги "Шолохов и симулякры"

Автор книги: Евгений Петропавловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Евгений Петропавловский
Шолохов и симулякры

Однажды в Афинах выступал заезжий музыкант. Играл он настолько плохо, что горожане, собравшиеся его послушать, морщились, плевались, махали руками и не скупились на ругательные обороты, чтобы выразить своё возмущение. Лишь Диоген ко всеобщему удивлению разразился громкими аплодисментами. Кто-то из афинян не замедлил поинтересоваться у философа:

– Неужели тебе пришлась по душе эта музыка?

– Отнюдь, – со вздохом ответил Диоген. – Разве кому-то может понравиться подобное безобразие? Однако я счёл необходимым поощрить бедолагу за то, что, будучи плохим исполнителем, он всё же предаётся искусству, а не идёт грабить людей на большой дороге.

Как я получал шолоховскую медаль. Первая загогулина

Так обычно и случается. Сначала ты, весь из себя торжественный и гладко выбритый, тусуешься среди столпов словесности, принимаешь поздравления, даришь женщинам улыбки, впитываешь ответные положительные флюиды, пожимаешь руки, целуешь ручки, поглаживаешь… гхм… короче, везде, где мимоходом позволяют обстоятельства и нравственные устои… а потом обнаруживаешь себя чёрт знает где, в зарослях густого бурьяна пообочь железнодорожной ветки с периодически грохочущими по ней товарняками; ты и поэт Сергей Егоров сидите на раскинутых в стороны фалдах парадного фрака прозаика Василия Вялого и, расплёскивая тёмную «Балтику» и светлое «Жигулёвское», спорите о том, кем на фоне ваших исторических фигур был Михаил Александрович Шолохов: реальным писателем или хитросплетённым литературным призраком с отдушкой энкавэдэшного дерьмеца…

А люди, разумеется, обходят вас за километр. Наивные. Им невдомёк, что от кубанских лауреатов, когда те нарежутся до удобоприятного градуса, нигде спрячешься, особенно если ты – симпатичная дивчина. А впрочем, по барабану, кто ты есть в общечеловеческом понимании. При любом случае не спрячешься.

Однако это уже в сторону от темы.

А по теме – натуральный перетык, если не сказать развесистый кандибобер. Ибо даже самому себе трудно объяснить, отчего так обычно случается. Но факт есть факт, куда от него деваться? Некуда. Хоть стыдись, хоть гордись. А лучше просто забей, ведь выбора-то никто не предоставил. Ни тебе, ни мне, ни всем прочим, в чьи извилины прямо сейчас коварный осмос тихой сапой закачивает эту мутную интертекстуальную историю.

***

Охренеть, если вспомнить сразу, от начала до конца. Однако на подобную скрупулёзную широкоохватность разве только Пушкин и Лермонтов были способны. А мне правда до малейшей загогулины не подвластна ни навскидку, ни вприсядку, оттого буду подбираться к сердцевине событий поэтапно, по мере возможности отшелушивая органику мыслей от механики псевдомыслия и воленс-ноленс смиряясь с некоторыми попущениями. В конце концов, вся наша жизнь – сплошная мистическая история о подвижных границах между воображаемым и реальностью.

…А началось всё с вечернего телефонного звонка.

– Ну чё, дядька, ты в курсе, что тебе завтра будут вручать медаль? – поинтересовался из трубки кто-то голосом, очень похожим на голос Василия Вялого, автора бестселлера «Букет в интерьере спальни».

– Тю! – удивился я. – Чё за подкол?

– Нет, серьёзно. Союз писателей проводит фестиваль к столетию Шолохова. И нам с тобой присудили награды.

– Натурально присудили?

– Натуральнее не бывает.

– Да ну?

– Та чтоб меня разорвало и кинуло, если сбрехал. Не сомневайся.

– Ё-о-опстить… – поверил я, вспомнив, что недавно мои тексты брала на какой-то конкурс Лариса Новосельская, автор бестселлера «Молодой муж» и по совместительству – директор издательства «Здравствуйте». – Нет, ну к медали я не готов… Говоришь, завтра? А в чём являться? Может, по такому случаю замутим какой-нибудь перфоманс?

– Почему обязательно перфоманс?

– Ну а что мы ещё можем? Только это. Да и веселее как-никак.

– Нет, ситуёвина неподходящая.

– А когда она бывает подходящая? Никогда. А потом вмажешь стопочку-другую – вот она уже и становится подходящей. Давай завтра наденем костюмы с галстуками, а на головы – будённовки. Для разнообразия.

Василий несколько секунд помолчал, оценивая предложение. Потом в трубке раздалось:

– По-моему, костюм – это прошлый век. Ты как знаешь, а я буду во фраке.

– Хы, фрак! Какой же во фраке может быть перфоманс?

– Так я не для перфоманса.

– А на кой ляд тогда?

– Для солидности. Пусть пресса хоть раз на меня, приличного, посмотрит. Для контраста, ё. А потом, когда набухаемся, можно и перфоманс…

***

На следующее утро меня разбудило продолговатое телефонное дзеренчанье. Я пытался сопротивляться пробуждению, но потом внял зову реальности и взял трубку.

– Женя, ты не хочешь съездить со мной за медалью? – спросил кто-то голосом, очень похожим на голос Ларисы Новосельской. – Ты вообще в курсе, что тебе присудили медаль?

– А, да-да, мне Вася Вялый вчера сообщил.

– Так поедешь получать?

– А чё ж.

– Тогда подходи ко мне в редакцию. В час дня. Вместе поедем.

– Только я хочу, чтобы перфоманс какой-нибудь по ходу дела… Может, бермуды надеть? И вьетнамки?

– Надень костюм для начала.

– Почему для начала? А потом-то как?

– А потом – ума много не надо. Думаю, получится как обычно: напьётесь с Вялым – вот и будет перфоманс.

– А кто ещё намечается?

– Все намечаются. Смотри не опаздывай.

***

Утром я с полчаса шарил по шкафам в поисках приличного костюма.

Увы, весь мой гардероб утратил общеприемлемый статус ещё на исходе прошлого века и ныне, безнадёжно протраханный молью, мог представлять ценность разве что для будущего хранителя музея моего имени.

В конце концов нарыл чёрные чухасы и что-то ещё такое неполживое: кацавейку не кацавейку, но с несколькими объёмными карманами для предполагаемых плюшек, без коих, как мне казалось, не могла обойтись писательская медаль. Напялил на себя весь этот нафталин плюс солнцезащитные очки для маскировки от правопорядочных блюстителей, которые в последнее время стали слишком рьяно охотиться на кубанскую интеллигенцию (меня буквально неделю назад – в очередной раз – целую ночь продержали в «обезьяннике» за то, что всего-навсего пристроился справить скромную надобность под деревом), и на полных парах вывалил на улицу, поскольку время уже поджимало.

Стояла сумасшедшая жара.

Слава богу, идти было недалеко, всего два квартала (я чувствовал: сейчас начнёт хотеться пива; однако старался об этом не думать, поскольку – рано).

Как ни крути, к медали я не был готов. Невзирая на все свои достоинства, разговоры и мысли. Как говорится, на фига козе баян? Впрочем, от слова до дела сто перегонов, надо ещё посмотреть, что там будет и каким боком.

…А Лариса Новосельская с утра, оказывается, уже пила с банкирами текилу и невесть когда прекратила бы это занятие, если б не появился я.

Но я появился. И мы поехали.

***

Всё оказалось абсолютно не так, как мне представлялось.

Я думал: сейчас приеду, и сразу подлетят газетчики и телевизионщики – накинутся с микрофонами и диктофонами, начнут выпрашивать у меня интервью и разные пикантные подробности, а массовка из восторженных поклонниц станет бросать в воздух если не чепчики, то, может быть, лифчики…

А дулю тебе, маститый писатель Евгений Петропавловский! Там, в зале, чествовали каких-то библиотекарей. Ибо на сей день припал их библиотечный юбилей со всеми последствиями, вытекающими так не вовремя, не к месту и не в дугу (впрочем, только для меня, но отнюдь не для собравшегося социокультурного субстрата, разнаряженного, с цветами в руках, переполненного торжественными речами, аплодисментами, почётными грамотами и воспоминаниями о светлом будущем отродясь не существовавшей кубанской интеллигенции). И уж только потом, после вафлиотечного юбилея, должна была наступить очередь наследников шолоховского пера.

Раз медалей пока не давали, в зал я не пошёл, а стал шариться по кулуарам вместе с Ларисой Новосельской. Вскоре мы встретили Ларису Шкатулу, автора бестселлера «Ваш выход, княжна». Мы расцеловались, и Шкатула сказала:

– А давайте как-нибудь у меня дома соберёмся: выпьем, там, шашлычок, то-сё…

– Дык поехали, – согласился я, перетасовывая внутри себя амбивалентные позывы: забухать и вместе с тем не ударить фэйсом в чернозём.

– Не сейчас, – сказала Лариса. – Ты сначала медаль получи.

– Ну, тогда пойдём хоть пивка попьём, – покорно согласился я.

Поскольку библиотечный юбилей не предполагал в обозримое время закончиться, то обе Ларисы – Новосельская и Шкатула – согласились; и мы вывалили на улицу.

Знойное марево висело над сгуртовавшимися в ледащую стаю пятиэтажками. Казалось, ещё градус-другой вверх – и перед нами расхлебенится само адское пекло.

Мы шли, а пива нигде поблизости не вырисовывалось.

Так – рассуждая о печальных судьбах российской словесности в целом и родимой кубанской балачки в частности – мы добрались до ближайшей троллейбусной остановки. Как-то само собой получилось, что ни одна, ни другая Лариса не захотели возвращаться в душный зал: сели в «рогатый» и укатили себе в светлое будущее. А меня ждала медаль, посему я никуда не поехал. Героическим усилием воли отбросил мысли о пиве, матюгая в душе неумолимый детерминизм общественной жизни вкупе с её обсценной социокультурной составляющей в моём лице, и отправился обратным курсом.

***

Пиплиотекарское празднество продолжалось. С официальной частью было покончено, и теперь на сцене плясали длинноногие школьницы – типа самодеятельность (а фигурки так уже вполне ничего себе).

До медалей пока не дошло, поэтому я продолжил свою турбуленцию по кулуарам. Встретил Иру Кирьянову. В мою бытность студентом политеха она публиковала мои вирши в альмаматерной многотиражке. Сейчас Ира – редактор театральной газеты. Я презентовал ей свою книжку. Она презентовала мне свою газету. Я поплыл дальше и встретил Лену Лобанову, автора бестселлера «Соло для колибри». Мы расцеловались и стали вспоминать прошлое. В частности, как мы с ней на моей старой квартире стали бороться по пьяни, и я нечаянно пробил ей голову стулом… Выяснилось, что Лена – член жюри текущего фестиваля. Она сказала, что повесть, принёсшая мне лауреатство, – изрядная блевотина с эстетической точки зрения, поскольку я в ней смакую разные гадости, но литературное зерно присутствует.

– Как бы там ни было, медаль вы мне присудили, – констатировал я необидчиво. – Значит, есть ещё порох в пороховницах, верно?

– Неверно, – Лена печально посмотрела мне в глаза, словно приглашая совместно пригорюниться над моей творческой несостоятельностью.

– Почему?

– Потому что большинством голосов принимали решение. Но я голосовала против.

– Да и ладно, – мне не хотелось спорить. – Жара… Фуршет-то хоть будет после мероприятия?

– Не знаю.

– А может, пока суть да дело, пойдём выпьем пива?

– Потом, – отрезала она. – Сначала получи свою медаль.

Людям не стало бы лучше, если б исполнились все их желания – по крайней мере, так считал Гераклит. Наверняка с тех пор как прозвучало это утверждение, нашлось немало желающих его оспорить. Однако я не в курсе мнений оппонентов эфесского мыслителя; да и к чему загружаться дискурсивными нагромождениями седой старины, если после Гераклита на сей счёт Аристотель подобрал куда более универсальную гному: надежда – это сон наяву.

Впрочем, она меня не оставляла.

Я имею в виду надежду. Которая касалась чего-нибудь прохладительного. Или горячительного. Или – сам не знаю – чего-нибудь ещё разэтакого. Потому что фантазия у меня богатая.

***

Я покурил на ступеньках перед входом в описанный выше просвещённый парадиз. В стёкла моего сознания тепло моросил глуповатый дождик экзистенциально распотрошённого мира, и я никуда не торопился. Однако сигарета подошла к концу – как ей и полагалось, за гораздо меньшее время, нежели требуется для любострастного соединения двух разнополых единиц живой материи – и я, щелчком отбросив окурок в белый свет как в копеечку, вернулся к текущему вектору событий. Ещё немного пошлындрал по наполненному людским чириканьем вестибюлю, сделал со скуки афронт незнакомой девице предложением пойти на пару взорвать «косяк» во дворе, а потом пробрался в зал, уселся рядом с Леной Лобановой в боковом ряду и приготовился терпеливо париться в душном помещении столько, насколько хватит моего терпения.

Прошло пять минут… десять… двадцать… Я парился и парился, ощущая, как накопленный годами кропотливого эпикурейства подкожный жир перетапливается в пот, пропитывает одежду, стекает на стул, а со стула – на пол… пропитывает миазмами воздух… и обволакивает всё окружающее пространство липкой творческой похотью.

От нечего делать в голове возникали разноприятные фантазии. Вот, например, было бы неплохо, если б сейчас в зал впорхнула вереница прекрасных нимф в прозрачных одеяниях, и у каждой в руках был поднос, а на каждом подносе – рюмка холодной водки и солёный огурчик… пусть корнишон, чёрт с ним. И чтобы всем, сидящим в зале, досталось по рюмке и, соответственно, по корнишончику. Впрочем, с учётом изрядного количества дам – пусть будет на выбор: рюмка водки или бокал шампанского. Тогда уж наверняка ни один из присутствующих не откажется от нечаянного угощения. И неплохо, если бы в питьё оказался подмешан какой-нибудь супермощный афродизиак. Тогда, позабыв про ублюотечный юбилей и шолоховские медали, все принялись бы вскакивать, срывать с себя одежды, набрасываться друг на друга и радостно сочленяться соответствующими местами. Жаркая общечеловеческая масса, апофеоз эвдемонизма – любо-дорого представить!

В самом деле, почему нельзя заниматься сексом где придётся? Вот буквально – в первом подвернувшемся месте, где захочется? Хотя бы и в этом зале? Или на улице? Вероятно, с точки зрения закона подобные действия можно расценить как нарушение общественного порядка. Но в чём же, собственно, нарушение-то? Это что – хулиганство? Главное, собакам можно совокупляться на любом газоне, а хомо сапиенсам нельзя; и это у нас – в стране, где ещё живы традиции советского коммунального секса! В конце концов, немалому количеству людей просто некуда пойти. Вот представим себе, что человек шагает по улице – и внезапно захотел поесть. Может ли он потерпеть? Разумеется, может. Но – нет, он не терпит, а сворачивает в кафе и преспокойно набивает себе брюхо там, в общественном месте. Зато если человека потянуло перепихнуться, он должен таиться в своих желаниях, пробираться в укромные места, запираться… С какой стати?

Если, допустим, в парке молодой человек целует девушку – что в этом дурного? Да ничего, нормальное явление. Я бы даже сказал, весьма приятная для глаз картина. Он же её не пинает ногами по лицу и другим местам, а ласкает и целует! А нацеловавшись, они жаждут заняться любовью – тоже закономерный позыв для увлечённых друг другом людей. Но почему они должны прятать от окружающих это вполне естественное и безобидное занятие? Ну и предавались бы амурным утехам на той же самой скамейке, на которой только что целовались – что тут безнравственного? Так нет, обязательно найдутся невостребованные уроды и ханжи, коим чужая любовь застит глаза. Да и наше законодательство на стороне подобных моральных инвалидов. Кому нужно подобное лицемерие? Может, то, что это плохо делать где попало, придумали наши враги, дабы мы не слишком активно размножались?

Впрочем, лично я объяснил бы всё гораздо проще. Мир лишился простодушия глубокой старины; однако по сей день это понятно далеко не всем, оттого непонятливые и сами страдают, и мешают жить другим, тщательно обустраивая где ни попадя бакалды и загогулины противоестественных запретов, от коих в мире не прибавляется ни пользы, ни даже мало-мальски приятных иллюзий. Не прибавляется ничего, кроме напрасного воздержания и скабрезного юмора по данному поводу.

***

Бог весть сколько времени я боролся со скукой, размышляя о зашоренности общественной морали и о прочих важных вещах, но тут моё внимание привлёк негромкий разговор двух сдобных кубанообразных тёток, сидевших рядом. Я переключил внимание на них и стал прислушиваться:

– Ой, со мной позавчера такое было. Надела сарафанчик с разрезом сзади. Иду по улице, нарядная такая, сама себе приятная. Вдруг слышу из-за спины: «Девушка, а девушка!». Я, гордая, дефилирую дальше. Меня опять зовут, а я – ноль эмоций. Тут догоняет меня парень и говорит: «Юбку поправьте». А у меня от ветра сарафан – там, где разрез – завернулся, и, блин, пол-ягодицы наружу! Я думала, сгорю со стыда… Вчера на этом сарафанчике пришила кнопочки.

– Да-а-а, забавно получилось… Знаешь, а со мной разные неловкости чаще всего происходят на работе. Постоянно что-то ляпаю в адрес шефа, не подозревая, что он стоит за спиной, отправляю нечаянно приватные письма не адресату, а бог знает кому… Как-то раз был номер похлеще. Приехали к нам иностранцы, стоим кучей посреди комнаты и общаемся. Захотелось мне присесть. Я, не оглядываясь, протянула руку назад, нащупала стульчик, подтащила его к себе и спокойно уселась. Не подозревала, что именно в этот момент нашей бухгалтерше захочется того же самого. И именно моего стульчика! И она, в полной уверенности, что садится на него, с размаху шлёпнулась на пол! Причём была она не в брюках, а ноги у неё задрались выше головы…

– А я однажды пришла на работу – плащ сняла, а юбки нет. Забыла надеть, представь! Поехала домой за юбкой, вот смеху-то было.

– У меня подобное часто случается во сне: оказываюсь совершенно без одежды в каком-то обществе – ну, и потом начинаются страсти-мордасти… Я читала, что такое снится, когда спишь без одеяла.

– Ой, а если после большого количества спиртного – это ваще ужас! Страшное дело! А утром потом так стыдно, так стыдно, хочется сквозь землю провалиться.

– Да уж… Я, если много выпью, – та-а-акое вытворить могу. Вот было на восьмое марта…

С этими словами соседки, хихикая, сдвинулись поближе, и одна зашептала другой на ухо нечто щекочуще-интимное, чего я уже не мог слышать.

А ко мне пришла скука.

Все вокруг тоже явно скучали. Иные даже позёвывали. А один пожилой мэн неподалёку уже откровенно клевал носом и рисковал вскоре захрапеть. Это было бы забавно. Некоторое время я выжидающе поглядывал на него. Жаль, он так и не захрапел – лишь выдул носом пузырь, а затем встрепенулся, потёр кулаком глаза и стал с преувеличенной сосредоточенностью пялиться на сцену.

И никто не приносил в зал ни водки, ни шампанского. Ни даже пива. А без пива – откуда взяться полнокровному перфомансу? Нет, я, конечно, мог бы встать и снять с себя чухасы. Это наверняка развеселило бы близкорасположенную публику. Но тогда не видать мне медали, как своих ушей. А зачем же я убил столько времени, припёрся сюда и изнываю от жары всухомятку, если придётся уйти с пустыми руками? Безглуздо. Сидел бы уж тогда дома и не рыпался.

И я решил подождать ещё немного. Объятый мозговым штилем, дрейфовал невесть куда и старался не поддаваться акцидентным интенциям.

***

Наконец еплиотекари устали праздновать, и настала наша очередь.

Распылившиеся по залу шолоховские медалисты вздрюкнули мозговыми извилинами и привели в готовность лицевые мышцы. Хотя я пока не знал имён, кроме своего собственного…

Впрочем, об этом я напишу как-нибудь позже. Вероятно, завтра. Или послезавтра. А сейчас уже не могу, пива охота, ё-моё. В конце концов, я что, нанимался париться тут, перед компьютером, целый день, как шиза, пока нормальные люди хреном груши околачивают и предаются прохладительным процедурам? Да манал я это всё!

На сегодня хватит.

Как я получил шолоховскую медаль. Вторая загогулина

Увы, миновало гораздо больше времени, нежели я рассчитывал, прежде чем вновь удалось заставить себя потыкать пальцами в клаву.

Но удалось-таки.

Уселся за компьютер. По ходу борьбы с собственной ленью – так сказать, для раскачки – проверил своё мыло и ответил всем, кому следовало. По обыкновению подивился возросшему количеству спама, прорвавшегося сквозь фильтры Яндекса. Затем дежурно прошвырнулся по нескольким литературным сайтам. Мужественно отказался от повсеместно самопредлагающейся порнухи и прочего заманилова для легковозбудимой публики. Заглянул на кубанский форум, в раздел «Культура» – поинтересовался, какие темы нынче обсасывает местный бомонд. И охренел: там обсуждали меня и Василия Вялого. Точнее, начали с меня и Василия, а затем перекинулись на почившего в бозе классика, осенившего своим именем строки моих мимоходных мемуаразмов.

В общем, решил скопировать сюда, ибо прочёл я на форуме нижеследующее:

Тема: «ШОЛОХОВУ – 100 ЛЕТ. ГДЕ ПРАВДА?»

Это нечто

09.06.2005 – 16:35

Закончился посвящённый 100-летию Шолохова фестиваль, который проводил Союз российских писателей. Итог фестиваля: с десяток авторов были награждены медалями Шолоховского фестиваля. Из краснодарских прозаиков это – Василий Вялый и Евгений Петропавловский… В связи с этим возникают два вопроса: 1) За какие такие «гениальные» произведения удостоили их медалей, когда в Краснодаре есть гораздо более маститые и умудрённые писатели (хотя бы тот же Лихоносов)? И – как следствие – вопрос № 2: А может, «наследники» – всего лишь «достойные» продолжатели дела Шолохова? Ведь ничего, по сути, великого он не создал после «Тихого Дона». А сам «Тихий Дон» переписал, воспользовавшись рукописью погибшего писателя-белогвардейца Фёдора Крюкова… Хотелось бы узнать ваше мнение. Прежде всего о Шолохове, конечно.

Неточка Незванова

1 – 10.06.2005 – 12:05

Не нравится вам Шолохов – не читайте, что тут обсуждать? Вот Булгаков тоже ничего великого не создал, кроме «Мастера и Маргариты» – может, на фиг и его? Если интересует вас, кто такие эти двое краснодарских прозаиков, и стоит ли их творчество наград, – так опять же: почитайте да составьте собственное мнение, зачем ругать заранее? Кстати, а что гениального (на ваш взгляд) создал Лихоносов после «Нашего маленького Парижа»?

Неточка Незванова

2 – 10.06.2005 – 12:10

А правда лишь в том, что Шолохову действительно 100 лет – и не более того :)

Это нечто

3 – 10.06.2005 – 14:13

«…Если интересует вас, кто такие эти двое краснодарских прозаиков, и стоит ли их творчество наград, – так опять же: почитайте да составьте собственное мнение, зачем ругать заранее?» – если они присутствуют где-нибудь в инете, то заранее моё спасибо тому, кто даст ссылку.

Что же касается Лихоносова, то не спорю: ничего, достойного уровня «Нашего маленького Парижа», он более не написал… Но я ведь говорила о заслугах на ниве словесности… А они имеют место быть.

«…Булгаков тоже ничего великого не создал после «Мастера и Маргариты». У Булгакова возможности не было создать ничего после «Мастера и Маргариты»: он роман дописывал, уже угасая… Но он написал «Белую гвардию» и «Собачье сердце» – тоже, согласитесь, вещи весьма высокого уровня. А что же сумел создать Шолохов? «Поднятую целину» – произведение совершенно другого, гораздо более низкого уровня?! На мой взгляд, это косвенно подтверждает факт кражи Шолоховым чужого произведения. Кстати, Солженицын придерживался такого же мнения, писал об этом…

Неточка Незванова

4 – 10.06.2005 – 16:36

А что вообще такое «заслуги на ниве словесности»? Да и, собственно, какая разница, кто сколько вообще написал – что, километрами рукописей меряться? У нас имеют обыкновение отмечать круглые даты с размахом – и на самом деле это чуть ли не единственная возможность привлечь внимание к творчеству того или иного писателя, состоянию музея и пр. Я вот в этом году про день рождения Пушкина ничего не слышала – видимо, потому как не юбилей.

А насчет фестиваля и медалей – не думаю, что Лихоносову польстила бы такая награда, наверняка у него есть и попочётнее. Может, там вообще конкурс молодых писателей был?

пионеры не боятся волков!

5 – 10.06.2005 – 20:26

А я ничего про Шолохова не знаю.

Но красоту названия темы оценил. Потому что в самом деле – столетие Шолохова возмущает безмерно. Справедливости нет никакой!

Это нечто

6 – 11.06.2005 – 00:43

Да нет, не для «молодых». Натуральный фестиваль. Там дирижировал Виктор Домбровский, председатель краевого отделения Союза российских писателей. Да и среди медалистов были дядечки и тётечки примерно от 40 до 60, какие уж там «молодые».

О Лихоносове – снова заостряю: не о нём конкретно речь. В конце концов, разве он единственный на Кубани?

О Шолохове: неужели никто – хотя бы интуитивно – не заподозрил его в плагиате? Ведь «Тихий Дон» разительно отличается от всех остальных его произведений!

Бастинда

7 – 11.06.2005 – 10:06

Литературоведы говорят, что о Шолохове нельзя судить всуе, его надо изучать, по нему можно узнавать родную историю – сложную и неоднозначную. Он сражался на Гражданской войне, был так называемым продовольственным комиссаром, отбирал у людей хлеб, его судили свои же за превышение власти и отпустили из-под расстрела, он прошел Великую Отечественную. Многие, в том числе и Александр Солженицын, не верили в то, что он написал «Тихий Дон». Его обвиняли в верном служении сталинскому режиму. В брежневские времена образ Шолохова был покрыт сусальным золотом, а затем столь же тщательно очернялся. «Вокруг меня всё ещё плетут чёрную паутину», – сожалел писатель. Ему было что сказать людям. И он желал россиянам «выдюжить».

Многие мифы о Шолохове, так портившие ему жизнь, развеялись лишь после его смерти. В 1997 году была впервые опубликована переписка Михаила Шолохова с Иосифом Сталиным в 1931-1950 годах. «Сердце кровью обливается… Умирают от голода колхозники и единоличники; дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали…», – писал Шолохов Сталину. Он не боялся говорить вождю о тюрьмах и репрессиях: «Метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдан в руки следователей, глубоко порочен… Надо покончить с постыдной системой пыток…»

Шолохов в 1929 году пережил первую экспертизу, которая доказывала его авторство на «Тихий Дон». Ещё одну проверку проводили уже без него, в 1990-х, после смерти писателя.

История установления авторства «Тихого Дона» началась в 1929 году, когда Шолохов привёз рукопись в Москву на специальную экспертную комиссию под председательством сестры Ленина Марии Ульяновой. Тогда появилась литературная легенда, что роман якобы написан неким белогвардейским офицером. Авторство Шолохова подтвердили.

Когда писателю в 1965 году дали Нобелевскую премию, вопрос об авторстве «Тихого Дона» возник вновь, и поднял его другой Нобелевский лауреат 1970 года Александр Солженицын.

Во время Великой Отечественной войны в родной дом Шолохова попал снаряд, погибла его мать, был уничтожен архив. Считалось, что утеряна и рукопись «Тихого Дона». Лишь в 1990-х она нашлась у родственницы одного из друзей Шолохова Василия Кудашова. Новая экспертная комиссия вновь подтвердила принадлежность «Тихого Дона» перу Шолохова. Черновая рукопись «Тихого Дона» была приобретена закупочной комиссией Института мировой литературы имени Горького у владелицы раритета 2 декабря 1999 года. Зарубежные эксперты оценивали её в полмиллиона долларов, но хозяйка, чьё имя не упоминалось, как утверждали, продала рукопись «значительно дешевле».

Деньги на покупку были выделены из бюджета по поручению председателя правительства Владимира Путина. Тогдашний директор Института академик Феликс Кузнецов говорил, что «Путин отнёсся к нашей проблеме с пониманием и решил её в один день, после того как из сообщения ИТАР-ТАСС узнал об установлении подлинности рукописи». На памятнике павшим в Гражданскую войну в Вёшенской – цитата-завещание из «Тихого Дона»: «В годы смуты и разврата не судите, братья, брата».

№ 6 Это нечто :)) Зачем интуитивно? Когда Шведская королевская академия обсуждала присуждение Шолохову Нобелевской премии, норвежским филологом Гейром Хетсо была проведена компьютерная экспертиза текста «Тихого Дона». И Шолохов стал Нобелевским лауреатом.

пан Гималайский

8 – 11.06.2005 – 18:17

Вялый и Петропавловский с Домбровским бухают вместе – вот и получили свои медальки. Если будут продолжать в том же духе, то сопьются, как спился Шолохов.

Это нечто

9 – 11.06.2005 – 18:47

Уважаемый пан Гималайский! Кроме Вялого и Петропавловского награждены были ещё с добрый десяток авторов – просто они не местные, так что я не знаю их фамилий. Неужто вы считаете, что все они «бухают с Домбровским», и лишь благодаря этому получили свои награды? Нет, тут что-то другое… Смещение критериев, что ли… Впрочем, не берусь утверждать из-за своего крайне поверхностного знакомства с творчеством упомянутых выше авторов. Познакомиться подробнее (где? каким образом?) не имею возможности, а жаль, они мне уже любопытны.

Уважаемая Бастинда! По-моему, Вы слишком наивны! Интуиция – это, конечно же, не научный аргумент (хотя подчас наиболее верный). Но, увы, все «доказательства» авторства Шолохова на сегодняшний день заключаются лишь в установлении подлинности рукописи «Тихого Дона». Ну, может быть, ещё в некотором стилистическом анализе. Но кто мешал Михаилу Александровичу переписать рукопись белогвардейского офицера (кстати, известного донского писателя) Фёдора Крюкова? Да хоть десять раз переписывай, настоящий автор ведь погиб! Это же касается и стилистической обработки…

И что вы скажете насчёт «литературных негров»? Полагаете, их не было у (как утверждают, не особо грамотного) Шолохова?

Это нечто

10 – 11.06.2005 – 19:59

Вот что писал Солженицын в предисловии к книге Ирины Медведевой-Томашевской «Стремя Тихого Дона»:

«С самого появления своего в 1928 году «Тихий Дон» протянул цепь загадок, не объяснённых и по сей день. Перед читающей публикой проступил случай небывалый в мировой литературе. 23-хлетний дебютант создал произведение на материале, далеко превосходящем свой жизненный опыт и свой уровень образованности (4-хклассный). Юный продкомиссар, затем московский чернорабочий и делопроизводитель домоуправления на Красной Пресне опубликовал труд, который мог быть подготовлен только долгим общением со многими слоями дореволюционного донского общества, более всего поражал именно вжитостью в быт и психологию тех слоёв. Сам происхождением и биографией «иногородний», молодой автор направил пафос романа против чуждой «иногородности», губящей донские устои, родную Донщину, – чего, однако, никогда не повторил в жизни, в живом высказывании, до сегодня оставшись верен психологии продотрядов и ЧОНа. Автор с живостью и знанием описал мировую войну, на которой не бывал по своему десятилетнему возрасту, и Гражданскую войну, оконченную, когда ему исполнилось 14 лет…»

И – далее: «Книга удалась такой художественной силы, которая достижима лишь после многих проб опытного мастера, – но лучший 1-й том, начатый в 1926 г., подан готовым в редакцию в 1927-м; через год же за 1-м был готов и великолепный 2-й; и даже менее года за 2-м подан и 3-й, и только пролетарской цензурой задержан этот ошеломительный ход. Тогда – несравненный гений? Но последующей 45-летней жизнью никогда не были подтверждены и повторены ни эта высота, ни этот темп. Слишком много чудес! – и тогда же по стране поползли слухи, что роман написан не тем автором, которым подписан, что Шолохов нашёл готовую рукопись (по другим вариантам – дневник) убитого казачьего офицера и использовал его. У нас, в Ростове н/Д. говорили настолько уверенно, что и я, 12-летним мальчиком, отчётливо запомнил эти разговоры взрослых…»