Текст книги "Столик с видом на трамвай (рассказы)"
Автор книги: Евгений Дубровин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Дубровин Евгений Пантелеевич
Столик с видом на трамвай (рассказы)
ЕВГЕНИЙ ДУБРОВИН
Столик с видом на трамвай
БЕССОННИКИ
Экономист из шестого отдела Виталий Иванович, человек тихий, даже застенчивый, подошел к моему столу и скромно спросил:
– Может, чего надо, Павел Григорьевич?
– Да нет,– удивился я.– Ничего мне не надо, Виталий Иванович.
С экономистом у меня были строго официальные отношения, я не являлся его начальником и поэтому, естественно, решительно ничего мне не надо было от Виталия Ивановича.
– Так зато мне надо,– экономист криво улыбнулся, вытащил из кармана перочинный ножик, раскрыл его и вонзил ржавое лезвие в мою грудь: – Это вам за мою жену, Павел Григорьевич.
...Я вскочил на кровати с дико колотившимся сердцем. По углам шевелились тени от ночника, за окном тяжело дышал, вздыхал, скрежетал зубами ничтожный заводишко по выпуску парниковых рам; заводишко, очевидно, очень полезный огородникам, но ненавидимый тысячами горожан за серное, потустороннее дыхание.
Я взял таблетку валидола, положил ее под язык и откинулся на подушку. Странный, глупый сон. С экономистом Виталием Ивановичем я был едва знаком, жену же его не видел вовсе, даже не подозревал о ее существовании, однако надо ведь такое...
Едва я забылся, как снова увидел себя за письменным столом, дверь открылась, робко вошел экономист и опять скромно спросил:
– Может, чего надо, Павел Григорьевич?
И потянулся к карману. Слава богу, что я успел вовремя проснуться.
В третий раз я заснуть не решился. Прочитал до утра книгу "Первобытная мифология и философия", которую удалось достать по баснословно дешевой ценевсего за двадцать семь рублей.
На работе я вздрагивал, когда в комнату заходил экономист Виталий Иванович, но он не обращал на меня никакого внимания, словно меня не существовало– и это как-то было мне неприятно, словно экономист в самом деле замышлял что-то нехорошее.
Ночью проклятый экономист опять ухитрился воткнуть ржавое лезвие в мою грудь. Теперь я боялся заснуть. Все ночи напролет я читал остродефицитную книгу "Первобытная мифология и философия".
На работе все валилось из моих рук, голова вибрировала, как электронно-вычислительная машина, хотя решительно ничего не могла вычислить.
Пришлось обратиться к врачу. Врач поставил меня на колени на стул, принялся стучать по пяткам, долго наблюдал за дрожанием моих рук, потом покачал головой и сказал:
– Надо отвлечься. Вы на пределе.
– Чем можно отвлечься ночью? – спросил я.
– Попробуйте прогулки. Это успокаивает нервы, рассеивает внимание.
Поздно вечером я вышел на прогулку. Это была первая в моей жизни прогулка по ночному городу. Наверно, такое же чувство испытывали космонавты, вступившие на Луну. Ничто не светилось (за исключением отдельных фонарей, которые при достаточном воображении можно было принять за зависшие над планетой неопознанные летающие объекты), ничто не передвигалось, не бегало, не прыгало, не скакало, не пищало, не разговаривало.
Я шел по пустынным улицам, наверно, около часа, как вдруг увидел человека. Человек сидел в скверике на скамейке под мерцавшим синим больничным светом фонарем и играл сам с собой в шахматы. Перед человеком стояли шахматные часы, и он время от времени нажимал кнопку, что-то бормоча себе под нос, очевидно, разговаривал с воображаемым противником. Человек был могуч собой, с грустным обиженным лицом. Такие лица бывают у сильных, полнокровных продавцов овощных магазинов. Им бы кидать двухпудовые гири, а они вынуждены целый день перебирать петрушку, ковыряться в бочке с огурцами, пахнущими сложными запахами большой химии.
Заслышав мои шаги, Продавец овощей оторвался от доски с фигурками и обрадовался:
– Неужели живая душа? Ты играешь в шахматы, живая душа?
– Увы,– сказал я виновато. Мне было жаль тушить человеческую радость но я с детства питал отвращение к шахматам.
– Ничего, я научу,– засуетился Продавец овощей.– Вот эта штука называется пешкой. Запомни, живая душа. Вот эта рожа – конь. Это – король, а это – королева. Они ходят вот так. Садись.
Я поколебался, но сел. Мне понравилась королева. Она была инициативной, решительной женщиной и защищалась способами, присущими лишь женщине.
– Не спится? – спросил Продавец, когда мы углубились в игру.– Психуешь или патологическое?
– Психую. Снится один тип. Как засну, он пыряет меня ножом из ревности. А я его жену и в глаза не видел.
– Ситуация...– сказал Продавец сочувственно.
– А вы, наверно, продавцом в овощном магазине работаете? – спросил я, делая коварный головокружительный полет королевой через всю доску.
– Да...– удивился шахматист.– Вы меня знаете?
– Нет. Интуиция. Бессонница мучает?
– Она.
– Боитесь ревизии?
– Нет. С этим делом у меня порядок. По коровам соскучился.
– По кому? – поразился я.
– По коровам,– Продавец шумно грустно вздохнул, ну прямо точь-в-точь как корова.– Сам я деревенский. Из пастухов в столицу попал. Женился на завбазой и попал. И с тех пор хожу бессонником. Как привезут утром зелень, учую запах земли, земли-то с овощами много возят, ну и разволнуюсь. А потом не спится – в деревню хочется.
– Так езжайте.
– А завбазой? Она категорически против. А бросать ее жалко, больно красивая. Прямо Кармен. Видел на духах этикетку? Вот она и есть.
– Ситуация,– посочувствовал я.– Таблетки пробовали?
– Не помогает. Еще хуже. Снится, вроде бы я босиком по мокрому лугу иду, после дождя. А утром – простуда.
– Мат! – сказал я.
Продавец охнул, схватился за сердце.
– Научил на свою голову,– пробормотал он.– Здорово ты королевой шуруешь. Да. Аж есть захотелось. У тебя нет чего-нибудь?
– Нет...
– Сейчас бы булочку с горячим чайком.
– Может, на вокзал смотаемся?
– Не стоит портить нервы: булочки затвердели за сутки, а чай похож на отходы от нефтепроизводства.
– Слушай,– сказал я.– Одно время был большой шум насчет автоматов. Дескать, надо на каждом углу поставить автоматы, которые бы торговали бутербродами, кофе, сигаретами, конфетами. Может быть, ты знаешь, стоит где-нибудь такой?
Продавец покачал головой.
– Нет, есть один магазин "Прогресс" – все, что осталось от того шума. Но уличная часть "Прогресса",
торгующая молоком, заржавела, а внутри торговля идет лишь днем, да и то старыми сырками и неходовыми консервами.
– Но может быть, где есть ночное кафе? Продавец даже оглянулся, словно я сказал что неприличное.
– Ты что! Это же аморально!
– Но почему же... Зайти, выпить чашку кофе...
– А что скажет семья, общественность на работе?
– Но мне даже врач рекомендовал ночные прогулки...
– Прогулки, а не сидение в кафе.
– Но если я устал и захотелось чашку горячего кофе...
– Носи с собой термос.
– А это идея! – воскликнул я.– Встречаемся, завтра здесь. Я принесу кофе.
– За мной пирожки с капустой,– сказал Продавец.– Моя Кармен умеет печь отличные пирожки с капустой.
Следующая ночь прошла отлично. Мы с Продавцом играли в шахматы, ели свежие пирожки с капустой, пили горячий кофе. На случай дождя я взял зонтик. В перерывах мы говорили об экономисте из шестого отдела, коровах, мокром после дождя луге, качестве лука-порея, различных типах женщин, изображенных на флаконах духов и одеколона.
На третью ночь к нам присоединился поэт. Он совсем не мешал. Сидел рядом на скамейке, склонившись над блокнотом, издали со своими кудрями похожий на плакучую иву и, посвечивая себе фонариком, что-то строчил. Только когда накрапывал дождь, поэт просился под зонтик, да, когда не шла рифма, просил глоток кофе.
Впрочем, на следующую ночь поэт пришел со своим зонтом и собственным кофе. Кроме того, он принес с собой дыню.
Огромную желтую дыню. Дыня пахла пыльной бахчой, солнцем, холодной водой арыка с мелькавшим в нем изображением молоденькой девушки с косичками. Дыня ночью – это было здорово!
Именно поэт придумал нашему своеобразному обществу название: "Кафе "Бессонники". Он написал это название на бумаге и прикрепил кнопкой к дереву.
Нашему кафе не хватало только музыки. Но вскоре этот недостаток устранился сам собой. На огонек, вернее, на фонарик поэта, набрела парочка с гитарой. Парочка расположилась напротив нас, он тихо наигрывал на гитаре, она напевала какие-то ритмы.
Через неделю нас уже было около десяти. Прибавились рыбаки, ожидавшие ранний поезд, артист, у которого сосед-коллега всю ночь тренировался на духовой трубе, человек-феномен, который не знал, что такое сон.
Теперь у нас на бульваре было уютно и интересно; каждый приносил с собой поесть и попить, и в результате у нас оказалась очень разнообразная, многонациональная кухня. Поэт набивал авоську книгами и охотно давал почитать всем желающим, человек-феномен оказался сведущим в медицине, он знал понемножку почти о каждой из десяти тысяч болезней, подстерегающих человека, и у него всегда хватало слушателей. Парочка влюбленных создавала музыкальные антракты. Продавец организовал шахматный матч-турнир на первенство кафе "Бессонники"; главным призом был ящик непомятых, незеленых помидоров. Этот ящик достался мне, и целую неделю мы с семьей ели великолепные, словно со своего огорода, помидоры.
Постепенно мой сон стал налаживаться, я больше не видел злодея-экономиста, руки перестали дрожать, пятки не дергались, когда врач стучал по ним молотком.
Как вдруг пришла беда. Беда появилась в самый разгар работы нашего маленького сообщества. Она приняла образ сгорбленного старичка с массивной палкой. Я как раз заканчивал очередное сражение на шахматной доске, как вдруг глянул в сторону, словно кто меня толкнул, и увидел гномика из сказки. Гномик стоял возле листка со словами: "КАФЕ "БЕССОННИКИ". ВХОД СО СВОЕЙ ЕДОЙ. ШАХМАТЫ, ТАНЦЫ, БИБЛИОТЕКА, ЛЕКЦИИ ПО МЕДИЦИНЕ И В ПОМОЩЬ РЫБОЛОВУ. А ТАКЖЕ ДРУГИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ. ОТКРЫТО КОГДА УГОДНО, ЗАКРЫТО КОГДА УГОДНО" – и внимательно читал объявление через две пары очков.
Потом Гном прошелся вдоль бульвара, вглядываясь в нас.
– Кто заведующий? – спросил он.
– Тут все заведующие,– ответил я.– Не спится, папаша? Чайку хотите?
– Значит, нет заведующего,– констатировал старичок.– А где прейскурант?
– У нас нет прейскуранта.– Пока я не чувствовал опасности.– Да вы присаживайтесь, папаша.
– И часов работы нет, и выходных нет?
– А зачем?
– Не порядок. И ночью работаете?
– В том-то все и дело. Тут бессонники собрались, папаша, то есть страдающие бессонницей. Ночных кафе у нас нет, вот мы и собираемся здесь. Поговорить, попить кофейку, скоротать часок-другой...
– Ночью надо спать,– сказал старичок назидательно.
– А если не спится?
– Все равно сидеть дома.
– Но почему...
– Потому что так положено. Может быть, вы и голых танцовщиц захотите?
– Не нужно нам голых танцовщиц! – запротестовал я.
– Знаем мы вас... бессонники. В общем я вас закрываю!– старик стукнул палкой, словно поставил печать.
– Но на каком основании...
– На том, что мне эта затея не нравится.
– Но кто вы такой! – мы окружили старика, заговорили все разом.
– Мы не шумим!
– Не пьем алкоголя!
– Не играем в азартные игры.
– Не бьем посуду! Старичок опять ударил палкой:
– Все равно. Я общественник жэка, и мне это не нравится.
– Пошли к начальнику жэка! – закричали мы.– Это абсурд, мы никому не мешаем!
– Ишь, какие хитрые,– Гномик прищурился.– Никуда я с вами не пойду. Надо больно мне с вами возиться, тратить время и нервы.
– Но как же вы тогда нас закроете? – удивился я.
– Да очень просто. Напишу анонимку. И меня таскать не будут, и вам всем крышка. Анонимка сильнее любого документа.
Гном еще раз стукнул палкой, шагнул в кусты и исчез, словно провалился сквозь землю.
...Когда на следующую ночь я пришел на бульвар, он был перекрыт длинными слегами, на которых с двух сторон висело объявление: "КАФЕ "БЕССОННИКИ" ЗАКРЫТО НА РЕМОНТ".
Скамейки убраны, вокруг ни души. Я побрел домой и пролежал до утра на диване, читая остродефицитную книгу "Первобытная мифология и философия". Под утро я забылся и, воспользовавшись этим, экономист Виталий Иванович вонзил ржавое лезвие в мою грудь.
...Утром я зашел к Виталию Ивановичу и сказал:
– Слушай, я хочу познакомиться с твоей семьей.
– Зачем? – удивился экономист.
– Затем, что хоть не зря буду страдать,– ответил я.
ЗАТУМАНЕННАЯ ГОЛОВА
Однажды в мой кабинет робко постучался и вошел скромный молодой человек с бородой-мочалкой и огромным туго набитым портфелем из кожзаменителя.
– Вы будете главным редактором? – тихо спросил он.
– Да,– ответил я.– Но однако, сначала надо...
– Я уже там был,– ответил молодой человек и скромно кашлянул в бородку-мочалку.
– Тогда пройдите... в...
– И там я уже был. Я везде был.
Молодой человек присел на краешек стула в дальнем углу и уставился на меня преданными собачьими глазами.
Я подписывал рукописи, некоторые бросал в корзину, отвечал на звонки, распекал сотрудников, ел бутерброды с колбасой и совсем уже забыл про молодого человека с портфелем из кожзаменителя, как вдруг к вечеру мой взгляд, привычно скользнув по часам на стене, затем по инерции с часов – на кадку с пальмой, зафиксировался на некоем темном образовании в дальнем углу. Это был тот самый молодой человек.
– Так вы еще не ушли? – удивился я.
– Я хотел попросить вас, но только боюсь быть слишком навязчивым...
Я с тоской посмотрел на его огромный портфель.
– Вы написали роман? Так это вам надо...
– Нет, нет, что вы! – испуганно воскликнул молодой человек.– Я вообще ничего не пишу, даже писем. А вы, наверно, подумали, что я графоман?
– Ну что вы...– пробормотал я, кривя душой.– У вас там мемуары?
– Вы имеете в виду мой портфель? – молодой человек ткнул локтем в бок портфеля и тот испуганно звякнул.– Нет, это я ужин семье несу. Батон, знаете, колбасу, кефир, селедку. Селедка баночного посола попалась. Прямо недалеко тут от вас, в рыбном, на углу. Может быть, вам надо? Я могу отдать одну, я себе пять штук купил. Наша семья вся любит селедку. Хотите?
– Нет! – ответил я быстро и решительно.– Я не люблю селедку!
Молодой человек сконфузился:
– Может быть, вы думаете, я взяткодатель? Хочу пристроить свой рассказ?
Я горячо запротестовал. Молодой человек улыбнулся:
– Это хорошо, что вы не подумали так. Я, знаете ли, люблю делать подарки, а понимают это не совсем правильно... Я рад, что вы правильно меня поняли... На Тверском бульваре сегодня горячие пирожки выбросили. С капустой. Вы любите пирожки с капустой?
– Да,– неосторожно вырвалось у меня. Я действительно обожал пирожки с капустой.
– Вот... тогда... пожалуйста...– молодой человек залился краской и выложил завернутые в промасленную бумагу, похожую на картон, которым застилают полы во время ремонта, пирожки.– Ешьте, пожалуйста...
Я машинально развернул сверток и увидел два пухлых, румяных, источающих запах жареной капусты пирожка. Не знаю уж как это получилось, но я в два укуса проглотил пирожок, а второй машинально завернул в тот же картон и сунул в стол.
– Сыну отнесу,– зачем-то сказал я. Это совсем уж было глупо.
– Мой тоже любит,– сказал человек с бородкой. Нам обоим было как-то неловко.
– Так того... может, у вас есть рассказы, а вы просто стесняетесь... Я могу прочитать... В виде исключения, конечно... У нас есть, правда, специальные литературные консультанты...
– Что вы! Что вы!-замотал человек бородой-мочалкой.– Я же вам сказал не пишу ничего! Даже стихов в детстве не писал.
– Так чем тогда обязан?..
– Я хотел с вами поговорить. Я давно уже мечтаю с вами поговорить. Я был во многих местах, но, по-моему, только вы...
– Слушаю вас,– сказал я обреченно. Теперь я понял, с кем имею дело. Этот человек был тихий изобретатель вечного двигателя. Такого не выгонишь, на него не накричишь... Его надо просто выслушать. Сидеть и слушать хоть всю ночь, иначе он придет на следующий день. И на следующий. И опять. Пока самому не надоест.
Между тем человек с трудом приподнял свой портфель и передвинулся ко мне на два стула ближе.
– Видите ли, в чем дело. Я внимательно читаю вашу газету. Как говорится, от корки и до корки. Все. Понимаете – все! Я и другие издания читаю, но именно ваша вызывает у меня наибольшее удивление.
– Вот как?
Признаться, я не предполагал, что разговор пойдет в этой плоскости.
– Да! Больше всего меня поражают очерки. Как вы их пишете? Почему начинаете то так, то этак, то середина у вас оказывается в конце, а конец залазит в середину. Зачем вы так делаете? Я ничего не понимаю. Ведь есть же теория очерка, есть классические образцы, есть мастера. Есть законы жанра, наконец! Вы это специально делаете?
Молодой человек придвинулся ко мне еще на два стула и заглянул в лицо:
– Если специально, то вы издеваетесь над жанром! Вас просто надо снять с работы. Если вы делаете это не нарочно, так сказать, не ведаете, что творите, тo вам надо учиться. Учиться серьезно, профессионально. Ответьте мне! Только честно! Не виляйте!
– Мы просто хотим, как лучше,– пробормотал я.
– Как лучше? – ахнул молодой человек.– Неужели вы правда так считаете? Вот взять, например, лично ваш последний очерк. Ведь в нем пять колонок описания природы и только двадцать три строки о самом герое!
– Так мой герой ведь лесник...– начал я и вдруг осекся. Неожиданная мысль пришла мне в голову. А не пригласить ли этого чудака к нам на месячную летучку. Так сказать, неожиданный взгляд со стороны на все, нами написанное. Парень эрудированный, теоретически подкован, может, и скажет что дельное.
Я высказал свою мысль вслух, и парень с бородкой-мочалкой охотно согласился. Мы расстались по-дружески, и он, довольный, уволок наконец свой объемистый семейный портфель.
В назначенный день люди собрались на летучку, я и думать забыл о своем знакомом, сделал небольшой доклад по вышедшим номерам и вдруг увидел его. Сидит в уголке в обнимку со своим опять огромным портфелем, бородку-мочалку пощипывает и внимательно так меня слушает.
Ну, после доклада, как это и положено, развернулись страсти. Кричат, ругают, хвалят, восторгаются, проклинают. В общем, как всегда. Только тот, с портфелем, молчит. Ну, когда перекипели все, я и говорю:
– Товарищи, тут вот к нам читатель пришел. Интересно послушать его мнение. Пожалуйста, молодой человек.
Человек с бородкой встал, помолчал, потом хлопнул себя по кудрявой голове и воскликнул:
– Или я нормальный, а вы все сумасшедшие и вам надо серьезно лечиться, или я сумасшедший и мне надо серьезно лечиться, а вы все нормальные. Ведь вы хвалите то, что плохо, и ругаете то, что хорошо!
Что тут началось! Боже мой! Гвалт, вопли! Но парень не сдается, отстаивает свою точку зрения. Оказался он действительно хорошо подкован в вопросах теории, крыл цитатами из классиков, подводил теоретическую базу, строил прочную цепь логических доказательств.
И тут родилась идея. А не взять ли его нам в штат редакции? У нас есть должность – называется "свежая голова", то есть человек, который весь день отдыхает, а потом на свежую голову читает целиком номер, вылавливает ошибки. Не сделать ли антипод "свежей головы", так сказать, "затуманенную голову"? Пусть она копается в номере своими логическими звеньями, может, что и выкопает.
И мы зачислили парня с бородкой в штат. Взялся он за дело горячо. Ругал нас ужасно, обзывал сумасшедшими, но иногда из его набитой теорией головы мы что-нибудь вылавливали для себя, какую-нибудь шальную идею. Поэтому и держали. Звали его Аликом. Вскоре освободилась должность заведующего отделом, подходящей кандидатуры не оказалось, в кабинет пока посадили Алика. А потом как-то привыкли. Сидит в кабинете заведующего, и пусть сидит. Сумасшедшие мы, так сумасшедшие... Газета-то все равно выходит.
Вскоре я перешел на другую работу, потом вышел на пенсию, занялся литературой. Пробую писать рассказы и ношу их в свою бывшую газету. Редактором там сейчас Алик. Видно, зашел как-то в редакторский кабинет случайно, да и привыкли к нему. Пусть себе сидит. Газета-то все равно выходит. Конечно, растолстел, полысел, приобрел бас, но остался прежним.
– Или ты нормальный, а я сумасшедший, и мне надо серьезно лечиться, или ты сумасшедший, а я нормальный, и тебе надо серьезно лечиться,– говорит "затуманенная голова", прочитав мою рукопись.– Где логика? Где законы жанра? Почему у тебя нет завязки, кульминации и развязки? Ты что, бредишь?
Мы спорим час, два, три. Потом я забираю свою рукопись, вздыхаю и кладу на стол "затуманенной головы" два пирожка с капустой, купленных на Тверском бульваре.
"Затуманенная голова" почему-то быстро и сердито съедает их, и в его глазах я читаю жалость к себе.
– Бросил бы ты писать,– говорит бывший мой сотрудник,– да пошел в ночные сторожа. Сторожа везде сейчас нужны. И платят им хорошо.
Я бреду домой огорченный и гоню от себя упорную мысль о сторожах, которым хорошо платят...
А СБОКУ ПРОПЕЛЛЕР
Изобрел я одну штуку. Не велосипед, конечно, но тоже вещь приличная. Понес начальству на утверждение.
– Хорошая штука,– говорит начальство, только сбоку надо приделать пропеллер.
– Зачем пропеллер?-удивился я.
– Чтобы летала.
– Но она рождена ползать.
– Надо будет – так полетит,– говорит начальство и хмурится. Недовольно, значит.
– Нет,– твердо заявил я.– Пропеллер делать не буду.
– Ну, как знаешь,– говорит начальство.– Дело хозяйское.
Вроде бы даже так доброжелательно сказало.
А я через неделю должен вместе с семьей в дом отдыха на Черноморское побережье лететь. Все уже было на мази. Прихожу в местком за путевкой, а мне и говорят:
– Вот вам две путевки: на жену и сына, а ваша – облизнулась.
– На каком это таком основании она облизнулась?– удивился я.
– Передали другому товарищу – с наибольшей производительностью.
Вот как, значит, повернулся пропеллер. Другой бы скандалить стал, жалобы строчить начал, а я плюнул на все и решил отдыхать дома, в четырех стенах. Жена, как узнала,– в слезы. "Пропадешь ты,– говорит,– истощишься, и через месяц тебя местком в казенный гроб положит. И потом, кто тебе посуду мыть будет?"
Сын тоже смотрит на меня, как на потенциального покойника. Но я настоял на своем.
Уехала моя семья с охами и причитаниями, а я первым делом из чулана раскладушку вытащил и на балкон поставил. Давно мне это хотелось сделать, да жена категорически возражала. "Блажь у тебя это,– говорит,– какой это дурак на балконе на раскладушке лежит?"
Установил я раскладушку на самом солнцепеке, намазался кремом для загара, приготовил "Современный французский детектив", затем принес из холодильника бутылку "Рислинга" и приступил к отдыху в четырех стенах. Красотища! Никто на ноги не наступает, не сыплет в глаза песок, не просит присмотреть за его вещами.
Когда идешь в ванную принять душ (кстати, никакой очереди!) – не боишься, что кто-нибудь унесет раскладушку. Единственный недостаток – нельзя кинуться в волну, но где это сказано, что для полного отдыха необходимо кидаться в мутную кишащую головами, мячами, спасательными кругами, спичечными коробками волну?
В общем, до обеда я дотянул вполне нормально. Встал с раскладушки не издерганным, не психованным, а отдохнувшим, бодрым, даже слегка поумневшим (детектив обостряет ум).
Затем я отправился на кухню обедать. Там тоже не было никакой очереди, и я спокойно принялся за приготовление обеда. Первым делом я пожарил себе яичницу с салом, которая была у нас в семье под запретом. Слопал я в свое удовольствие яичницу, выпил крепкого чаю, прилег на диван, взял газету и читаю. Для полного комфорта пластинку с вальсами Штрауса на проигрыватель поставил.
Ничего, жить можно. А тут еще сюрприз. Раздается звонок, и голос моего лучшего приятеля Володьки:
– Старик! Ты чем занимаешься?
– Поел яичницы с салом и читаю газету,– отвечаю я.
– Хандра? – спрашивает Володька.
– Нисколько. Наслаждаюсь,– отвечаю. Володька задумался, потом говорит:
– Ну ничего, сейчас мы тебя расшевелим. Нагрянем к тебе всей компанией.
– Ни в коем случае! – кричу я в трубку.– Кто за вами посуду мыть будет?
Но Володька уже положил трубку.
Через минут сорок действительно нагрянула компания. Танцевали и веселились далеко за полночь. Посуду помыла одна стройная блондинка. Когда мы расставались, блондинка мне сказала:
– Вообще-то ты парень ничего, но плохо одет, не в ногу с веком. И вес твой росту не соответствует.
Очень задели меня ее слова. Я-то считал себя вполне симпатичным мужчиной и думал, что модно одеваюсь.
– В общем,– засмеялась блондинка,– сроку даем тебе неделю. В воскресенье сделаем экзамен на элегантность.
Экзамен на элегантность я сдал.
Через месяц приехала моя семья. Жена увидела меня и заплакала:
– Ты посмотри, кто я и кто ты! Я чучело, а ты словно манекен с выставки.
Мы подошли к зеркалу, и я действительно увидел манекен и, извините, чучело.
– Ничего,– пробормотал я,– как-нибудь устроится.
– Очереди, нервотрепка,– опять заплакала жена.– А у тебя... у тебя даже посуда помыта. Я думала, что хоть на посуде тебя пожалею... Какой ты у меня элегантный...
– Это все мой начальник,– сказал я.
Наутро я явился на работу и зашел к начальнику. Навстречу мне поднялся обгоревший на солнце (тоже только что с юга), с красным затылком и белыми выцветшими волосами хмурый, невыспавшийся человек. Мне стало жалко своего начальника.
– Ладно, рисуйте сбоку пропеллер,– великодушно сказал я.
ГОСТИ СТОЛИЦЫ
Злоключения мои начались, естественно, в понедельник. Встал я пораньше, чтобы дров нарубить и воды в бочку натаскать. Вышел во двор – красотища вокруг невероятная: солнце только что встало, лес вдали камнем зеленым переливается, речка дымится, петухи поют...
Только размахнулся топором, смотрю – почтальон ко мне со всех ног бежит.
– Тебе телеграмма,– говорит.– Распишись вот здесь.
Расписался я, развернул телеграмму и читаю: "Срочно явитесь управление Нечипуренко".
Вывалилась у меня телеграмма из рук и улетела бабочкой. Подпись самого начальника. "Пропал,– думаю.– Наверно, снимать будут или еще какая-нибудь гадость".
Телеграмму не показал ни жене, ни теще, сказал, что еду по обычным делам, и первым же автобусом отбыл в область.
Прихожу в трест, взволнованный, естественно, ожидая всяких неприятностей, а начальник встречает меня стоя, руку трясет и сияет:
– Ну, повезло тебе, Фомин. Ящик коньяка ставь. Отлегло у меня немного от сердца.
– За этим дело никогда не станет, а что случилось? – спрашиваю.
– Да вот,– отвечает Нечипуренко.– Такая оказия, братец. Запросила Москва молодого дизайнера, так сказать, непосредственно от сохи, в смысле от природы. Ты у нас агроном молодой, в красивом месте живешь, а потому чувством красоты с детства пропитан должен быть. И палисадник у тебя, я видел, здорово оформлен.
– То теща оформляла,– говорю.
– Неважно,– отвечает Нечипуренко – Ты же руководил. В общем, собирайся в столицу да нас потом не забудь. Надо же, какой поворот судьбы. Из хутора да в Москву.
И сияет и руку жмет, а сам черный весь, видно, на душе кошки скребут завидует. Да и кто бы не завидовал?
Прибежал я домой, рассказываю, смотрю, реакция какая-то не такая, как следовало бы. Теща мрачнее тучи сидит. Послушала, послушала да и заявляет:
– Лично я отсюда никуда не поеду, хоть голову руби. Я курей люблю. У меня тут двадцать штук курей, и с ними я ни за что не расстанусь.
Я ей отвечаю, что курей в Москве навалом, причем свежезамороженных, а это очень удобно, так как даже без холодильника свежезамороженная курица может запросто два дня пролежать. А импортные куры? Они такие гладкие, будто и вовсе жили без перьев.
Но теща уперлась.
– Не хочу,– говорит,– гладких курей.– Я их сама щипать люблю.
Тогда я предлагаю забрать курей с собой, отгородить им часть квартиры, и пусть живут. Держат ведь люди попугаев. Куры же намного спокойнее попугаев.
– А просо? – спрашивает теща.– Где я им наберусь проса? Просо ведь в Москве не продается.
В общем, бог с ней, с тещей, живут люди и без тещ, но вслед за тещей заупрямилась моя жена.
– Я,– говорит,– привыкла жить с мамочкой. Без мамочки меня замучает страх и отсутствие коммуникабельности.
Короче, плюнул я на глупых баб и отбыл в Москву один. Со временем приедут, никуда не денутся. Работа мне понравилась, и дела пошли неплохо, поскольку я вырос в красивом месте и чувство прекрасного у меня заложено с детства.
Вскоре дали мне однокомнатную квартиру со всеми удобствами. Я туда предусмотрительно прописал жену и тещу: приедут ведь когда-нибудь
Поначалу здорово у меня жизнь пошла. Музеи, выставки, картинные галереи, театры и даже один идейно выдержанный бар посетил. Квартира маленькая, уютная, как чуланчик. Придешь усталый после музеев, плюхнешься на раскладушку – и спи себе. Есть захотел – руку на кухню протянул, не сходя с места, взял чего надо и кушай себе на здоровье. Ноги помыть потребовалось, протянул не сходя с места в ванную и помыл.
Но тут наш главк новый дом построил и выделил мне двухкомнатную квартиру со всеми удобствами, разумеется.
– Пользуйся, Фомин,– говорят.– Дизайнер ты хороший, да и семья три человека.
В двухкомнатной мне уже похуже стало. Не так уютно, да и на кухню, и в ванную далеко бегать... Но ничего не поделаешь Кто же отказывается от двухкомнатной? Как-то не принято. Отпуск я, естественно, в своей родной деревне провел, и вскоре появился у меня наследник. А тут главк еще один дом сдал, и поскольку не оказалось претендентов на четырехкомнатную квартиру, то выделили ее мне.
– Пользуйся, Фомин,– говорят.– Дизайнер ты что надо, ребенок у тебя, ко всему прочему, народился...
Взял я четырехкомнатную. Какой дурак от четырехкомнатной отказывается?
И вот сложилась такая ситуация. Семья моя за пятьсот километров, теща, не желая есть гладких кур, с хозяйством возится, жена, боясь потери коммуникабельности, сына возле нее воспитывает, а я как дурак слоняюсь один в четырехкомнатной квартире в Чертанове.
Телевизора как-то не завел, друзей тоже, музеи все были осмотрены, и вот вечерами сижу один, слушаю, как вода в центральном отоплении булькает да временами поет унитаз. Можно было бы, конечно, девушкой обзавестись, но дело в том, что я морально выдержанный. Во всяком случае, так у меня в характеристике записано, а по-моему, каждый человек должен соблюдать свою характеристику. В общем, скука смертная... Бессонница. Наглотаюсь снотворного и являюсь на работу с опозданием. Начальство, естественно, недовольно. Даже обижается.
– Мы,– говорит,– Фомин, тебя из глубинки, как репку, выдернули, четыре комнаты дали, а ты систематически на работу опаздываешь.
До того мне это осточертело, что решил я строить свой быт наоборот. Приду с работы, валюсь на раскладушку, высплюсь как следует, а ночью бодрствую, по улицам хожу. В основном по вокзалам околачиваюсь. Все-таки людно, пирожок можно съесть, стакан газировки выпить, газетку завтрашнюю купить.
Как-то присел я на Казанском на лавочку отдохнуть. Пирожок жую. А рядом человек с огромным портфелем спит. Положил голову на портфель и спит. Приличный такой человек: шапка пыжиковая, пальто нейлоновое. На ноги ему бабка какая-то узел положила, на спине чемодан чей-то стоит, а девчонка напротив сидит, апельсин чистит и норовит этому приличному человеку в глаз кожурой попасть.
