Текст книги "Опиум"

Автор книги: Евгений Венский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Евг. Венский

Опиум

Библиотека сатиры и юмора

«ЗЕМЛЯ и ФАБРИКА» Москва Ленинград

Богоспасаемые

В с. Палшцах (Спас-Клепиковского у.) вол.

ячейкой организован культпросвет,

в который вошли: брат батюшки, попадья,

два местных дьячка, поповна и четверо детей дьяков.

(Из газет)

Тарасовна и Степаныч, придя в культпросвет, растроганно сказали:

– Умиление!

– Райское житие!

Перед яркими иконами теплилась лампадка. По стенам цветистостью восхищали душу картинки из жизни святых. От двери к столу протянулся разноцветный половичок.

За стеной шла спевка хора, навевая благоговейно грустное настроение. Семь человек крестьян слушали вокруг «молнии» чтение псалтыря дьячком. Библиотекарша – поповна сидела у шкафа вместе с ритором Васильекесарийским. Ритор меланхолично тренькал на гитаре, а она элегически подмурлыкивала:

 
… О не страшись меня, младая дева…
Не разбужу твоих прекрасных снов…
 

Старики покрестились, поклонились во все четыре стороны и мелкими шажками. подсыпались к шкафу. Нежная пара кончила романс и зажмурила глазки при фальцетном рефрене:

 
Не естеством разгульного напева
Тиха и песнь, когда чиста любовь…
 

– Садитесь, православные, садитесь… Вон уже читают – ласково сказала поповна.

Сел Степаныч, села Тарасовна к мягкой лампе в уголке, подперли руками щеки и заслезились. А дьячек и пел и плакал, и переливался на разные голоса:

– Помилуй мя, боже, по великой милости твоей и по множеству щедрот твоих очисти беззакония моя…

И опять мурлыкала гитара, плакал под сурдинку контральтик, и мягко доносилось пение хора из-за стены.

Пришли из вол. ячейки. Поздоровались. Расселись у шкафа.

– По делу. Пишут вот… Работу ин-тен-си-фи-ци-ро-вать…

Поповна и ритор приподняли брови:

– Работа идет. Сами видите.

– Так-то, так, но… Вот газет у нас нет, журналов не имеется. И библиотека вот тово…

– Несозвучно эпохе! – загнул Тимофей Мырин. – Что у вас тут?.

– Как что? Масса книг. Библия, евангелие, псалтырь, октоих, Четьи-минеи, «Священная история» Агафодора, «Догматическое богословие» проф. Барсова. «Гомилетика» Арфоксадова… Шикарная библиотека!

– А насчет марксизма, как вы полагаете, а?..

– Господи Иисусе!.. Да сколько угодно!

Поповна полезла под стол и начала выбрасывать книги.

– Все издание Маркса. Полное собрание Горбунова, Лескова, Станюковича, Шеллера-Михайлова, Гончарова. Исключительно созвучно эпохе!

– И «Нива» была, только растаскали. Тоже – Маркса издание… – заметил ритор.

– Пардон, «Низу» растаскали, а выкройки для выпиливания и вышивки по канве – масса листов есть, только без переплета.

Журналов вот нет. Нехорошо. Как же без журналов? Вот и в инструкции говорится.

– И журналы есть. Вот, «Родина», вот «Миссионерское Обозрение» за 1884 г. А вон в самом низу «Епархиальные ведомости» за целых пять лет. В переплете.

– А вот, самое главное, ничего революционного не имеется.

– Есть, товарищ Мырин. Зачем напрасно говорить? Вот «Вся власть Учредительному Собранию», издание социалистов– революционеров… Вот «Революция и Народ» сочинение гражданина Пуришкевича. Да много тут…

– Так и напишем в докладе. Вообще из уезда напрасно придираются. Делать им там нечего, они и ляскают.

– Бумага пришла, опять же, – сообщил Тимофей Полдевятов, – требуют устроить лекцию по– сельскому хозяйству. Давайте обсудим.

– Папаша по этому поводу делал предложение.. – деловито сказала поповна, – он предлагает устроить сельско-хозяйственный субботник. Пускай все село уберет наше поле и свезет на гумно, а мы после этого сделаем музыкально-вокальный вечер: папаша всеношную отслужит… А к ночи займемся физкультурой: танцы, до утра…

– А остальное – в складчину, – многозначительно добавил ритор.

Ячейка разом встала и захлебнулась от восторга:

– Эт-т-то идея… Да ежели это организованно провести, да отчет в газете отпечатать, да тогда весь уезд от зависти с ума слезет. Примерный культпросвет…

Хор из-за стены рявкнул уверенно-подтверждающе:

– Аминь!

Семо и Овамо

– Пожалуйте, товарищ Кошкин, милости прошу к нашему шалашу. Вот сюда, пожалуйста, на диванчик-с. Кулебячки-с прошу. Замечательная сегодня кулебяка сработана. И этой вот зелененькой прошу для аппетита. Сам не потребляю, как сочувствую советской власти, но для здоровья дома всегда держу-с. Даже не привержен и по причине революции и нового быта, чтобы по матушке и насчет питейного.

– Вы не удивляйтесь, товарищ Кошкин, что у нас так патриархально, можно сказать. Видимость одна, и больше ничего. Икон, например, огромное множество, по надо знать, для чего и па какой мотивировке-с. Только для агитации и пропаганды-с, ей-богу. Смотрят наши детки и поучаются, сколь оно нелепо. – и ясно, что атеистами произрастут для славы и пользы советской России.

– Я вам по душе признаюсь, товарищ Кошкин. Вот болтают, будто сокращение и будто и меня тоже за компанию, якобы бюрократ я, волокит и с замашками. А инициативы будто не могу фиксировать. Хе-хе-хе, какое гибельное заблуждение! Да я за новый быт и революцию родному отцу глотку перерву и хоронить не позволю, не только что, не говоря уж про мать, родная которая…

Прошу пригубить, товарищ Кошкин. Бог видит, как боролись, крови и здоровья не жалея. А относительно нового быта осмелюсь доложить, что такого ярого приверженца вряд ли и по всему городу, ей-богу… Я сам всем пример, видит бог…

– Изволите видеть, товарищ Кошкин, – послал мне господь пару близнецов Оба близнецы, извините-с. Ну, супруга, конечно, человек погрязший – трактор религии и танк старого завета. И потому пришлось младенцев оных крестить… во храме пресвятыя богородицы… по церковным канонам и догматам. Один – Мишка, а другой – Гришка. Но одновременно– с сим сам лично сходил в ЗАГС и дал наименование по новому быту-с. Первого назвал в честь нашего вождя революции-Зиновьева – Григорием, а второго в честь нашего старосты все российского товарища Калинина – Михаилом. Вот-с как.

– Да-с… Я был бы в Риме Брут, в Афинах Периклес, но не горжусь, а токмо скорблю. Стараюсь, чтобы как по-новому, а они «сокращение»… «сокращение»…

– Мало сего. У сестры своей Анилины Савватьевны, что за замзавом Пыльтреста обретается в замужестве седьмой год, вчера сына крестил по-новому. Сама сестра назвала его по-церковному в память деда нашего жандармского полковника – Иегудиилом Петунниковым, но я отверг. Не позволил. Крестить крести, но и меня пусти. И на своем настоял, и младенца Иегудиила в ЗАКС сносил и переименовал. Да-с… В честь святителя Мирликий… тьфу в честь его император… виноват… наименовал в честь нашего уважаемого товарища Бухарина– Николаем-с, ево же память празднуется 8 декемврия но старому стилю, а по новому – 19-го…

– Вот-с как. А они жужжат: – «сокращение»… «сокращение»… «сокращение»… Ну так и сокращай, которые по– старому живут и нового ничего не желают, а не таких же… Еще прошу, товарищ Кошкин, вот этой зелененькой… Знаменитая вещь-с…

– Так как вы теперь, товарищ Кошкин, наш уважаемый красный директор, как вы полагаете по этому поводу: полагается мне теперь сокращение, или брех один без соответствия… Очень кулебяки я вас попрошу: знаменитая сегодня кулебяка…

Икономика

(Подлинное происшествие в затоне «Памяти Парижской Коммуны» на Волге).

Затон весь на ногах: бабы, старухи, молодежь, ребята…

– Почему народ?

– Насчет икон приказ пришел.

– Каких икон?

– Которые в материальном складе со всех пароходов сложены.

– Ну?.

– Приказ пришел из госпароходства: «усе иконы распродать на предмет нужд госпароходства». Вон и объявление.

– Очень это приятно. У меня маловато. Надоть присмотреть.

* * *

– Товарищи и граждане! Просю слушать без несознательности. Изживем неорганизованность, – и приступим к делу.

– Продаются с торгов иконы различных угодников и прочих вышеизложенных святых, – кто дороже, по причине имеющейся нужды у госпароходства, которые есть опиум народа и вообще никому вещи ненужные.

– Чисто тебе губернский аблакат!..

– Тише, анафемы. Тут иконы, а вы мативируете…

– Икона матери божией-троеручицы, еже помогает родити, аршин вверх и с боков поменьше, – очень симпатично нарисована и дешевле рыночной цены на 50 % Кто дороже, – 20 коп.?

– 25 даю, батюшка.

– А еще кто?

– За троеручицу тридцать можно.

– Раз, два, два с половиной, три! Бери, Терентьев, троеручицу, – твое счастье! Апостол Павел с ключами в руках, первая пропаганда опиума в Риме и его окрестностях, 15 копеек! Кто дороже?

– 20.

– 25.

– Еще кто? Раз, два, три. Получай, тетка Степанида. Тише дьяволы. Вот Георгий-победоносец. Едет на змию, держит в ручках копию, колет змия в непоказанное место, за 40 коп., в виду, как народный герой. Кто дороже?

– Полтинник!

– Бери! Варвара-лапшенница и Федор-тирон, еже помогает отыскать вора, – тридцать.

– Давай сюда! Полтинник!

– Шесть гривен! У меня телку украли…

– Николай-угодник, от всех болезней, первый заступник рода христианского. Арию по морде заехал по причине убеждения за антирелигиозную пропаганду, как памятник первой дискуссии насчет церковного обновления, – 3 рубля по себестоимости!

– Три с полтиной.

– Четыре.

– Пять…

– Раз, два, три. Берите, Софрон Капитоныч, ваш Николай! Тише! Параскева-пятница. помогающая от женского сладострастия в постные дни за пять рублей…

* * *

– Здорово! Вот-то нам госпароходство спасибо скажет.

– А что?

– Все до одной продали. То-есть, даже завалящей не осталось.

– Ловко! Теперь на красную доску запишут: – «такого– то захвоста, как героя трудя, записать»…

– А зато сколь и крови пролил! Вспомнил вчера, что одну икону из склада в клуб брали на спектакль. Я к ним: – «Подай народное достояние на бочку». Они искать… А ихний художник, сукин сын, увзял эту икону и к ней приделал очки и трубку вставил. Я ему в ухо. Он – мне. Он за мильтоном. Я – ходу. Смотал.

– Неужто?

– За пять рублей!

* * *

– Караул! Православные! Что же это? Мошенничество!..

– Что ты, Митревна? Пожар, что ли?

– Глядите, православные: купила с укциону рождество Христово, а он в очках и в роте трубка с дымом!

– С трубкой?.. Это, милые, пропаганда! Ты иди, Митревна, и деньги обратно стребывай. Какое же это – рождество, если в очках и с трубкой. Иди, иди милая.

– И пойду! Я ему, захвосту, очки поправлю!

* * *

– Товарищи! Это неорганизованность и полное свинство. Гжели рождество Христово – народное достояние, то никак не полагается ему очки и трубка. Для вас, сукины дети, смех, а госпароходству убыток. Пять рублей мимо пальцев проскочило! Обратно отдал…

* * *

– Ну вот. А ты говорила, Тарасовна. – советская власть!..

– Да я ничего…

– То-то ничего… Было у нас шесть икон, а теперь гляди, но бедности, все 12 завели… Благолепие…

– Да, это уж что говорить… Не будут ли еще лампадки с укцивону продавать, нам бы дюжинку.

– Благолепие!

Ряса

Решили ставить пьесу «Поп Иван». Сочинение хотя и Софьи Белой, но шесть ролей мужских, пять женотдельских. Распределили роли, обсудили характер главного героя, начали чай пить.

А во время чаю вспомнили:

– Монашками одеться не хитро, – черная юбка да черный платок, а где вот поповский гардероб взять?

– Если на хозрасчете сделать, так можно – предложил режиссер. – То-есть пальто… простое пальто, а поверх платенцем подпоясаться… вместо пояса…

– Балаган будет… Что уж…

– Я так несогласна, – заявила героиня. – Я стараюсь, роли на зубок, хлопочу, ночей не сплю, а вы будете балаган устраивать.

– Да, это не модель… – согласились все.

– Айда к попу Гавриле – предложил Николай Спиридонов. – пускай даст свой лапсердак.

– Идея! – сказал Степан Спичкин.

– Айда делегацией! – загорелся Филипп Маратов.

Напились чаю и пошли.

Поп Гаврила тоже пил чай, когда в калитку забарабанило десять рук. Накинул на рубашку подрясник и вышел на крыльцо.

– Здрасте, отец.

– Здрасте! Чего вам? Откуда такие?

– Комсомольцы мы. По делу.

– Что за дело?

– Из клуба «Юный Коммунар». Рясу нам надо.

– Рясу?., мою?

– Вашу.

– Гм! Очень приятно. А ежели я милицейского побеспокою?

– Да мы не даром.

– Гммм! Не даром? Так-с! Одначе не понимаю. На какой предмет вам требуется сие одеяние?

– «Попа Ивана» ставим, так что же, по-вашему, во фраке его, что ли, играть?

– Гммм! В «Юном Коммунаре» говорите?

– В нем.

– В каковый день?

– В воскресенье.

– Так, так… Рясу, значит? Три целковых, чада мои, потому прозодежда, яко глаголется. – Три целковых гоните об это место и берите рясу.

Пошептались. Соображали, что-то выкладывали на пальцах, посчитали и согласились.

– Извольте. Давайте рясу.

Поп Гаврила немедленно подрясник снял, деньги получил и внимательно сосчитал.

– Правильно. Идите с господом. Только после игралища немедленно обратно, ибо не буржуй есмь и лишних гардеробов не имею.

– Вернем. Не бойся.

Николай Спиридонов шел в клуб от попа в рясе и спрынцовке. Публика дивилась, а бабы подперев рукой щеку, плевались.

* * *

Спектакль сошел на ять. Хлопали без конца, вызывали актеров без счету.

Товарищ «УРС» в местном органе напечатал хвалебную рецензию, причем упомянул и о рясе попа-героя.

– «Тов. Спиридонов, игравший роль „попа Ивана“, был выше похвал… Ряса пришлась по фигуре так, как будто была на него сшита по заказу духовным портным. Моментами хотелось подойти к нему и позвать на панихиду. Очень заразительно смеялась игуменья Марфа, чего совсем нельзя сказать о декорации второго акта»…

Три дня все клубники ходили по городишку, задрав носы кверху и презирая все остальное человечество.

И решили поставить «Попа Ивана» еще раз.

И снова забарабанили в калитку попа Гаврилы. Отец опять пил чай, но на стук вышел немедленно. Увидев комсомольцев, сделал ехидную гримасу и встал на крыльцо во весь рост.

– Здрассте!

– Здрассте!.. Ну?

– Насчет рясы.

– Пять.

– Жирно будет. Она и новая-то пяти не стоит.

– Купите. Посмотрю, как купите.

– Да для одного-то разу?

– Пять нешто можно? Эксплоатация!..

– А это вам собака?

Отец вытащил из кармана «Красное Знамя» и щелкнул пальцем по обведенной синим карандашем рецензии тов. «УРСА».

– Видали! Чего там!

– Видеть мало, соображать надо. После сицей рецензии оную рясу может взять для сценического представления даже Московский Государственный Художественный Театр для американских и иных заграничных местностей, идеже ныне гастролирует. Да-с..

– Много пять! – упорно сказал Николай Спиридонов. – Художественный и сто дать может, он государственный, а мы на хозрасчете…

– Эксплоатация предметом первой необходимости, – подтвердил самый ученый из делегации Степан Спичкин.

– Ну, тогда четыре, – согласился поп Гаврила.

Немного подумали, заплатили деньги и взяли рясу.

Когда Николай Спиридонов шел по городу в этом подряснике, уже смотрели с почтением и комментировали:

– Замечательный актер будет. Мейерхольду очков тридцать даст, если тот захочет. А рясу носит, словно в ней родился.

* * *

После спектакля пили чай. Актеры и артистки, замученные овациями, качаньем и игрой, сидели в трепете и цыганском поту.

Пил чай в сторонке и гроза всего артистического мира города тов. «УРС», похожий на испанского гранда: с острой бородкой и в пенснэ.

Он уже писал что-то в блокноте и ехидно щурился. Артисты искоса посматривали в его сторону и, не будь все сплошь безбожниками, наверное, читали бы «Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его»…

Не спали всю ночь. Не спали и другую.

– Что-то там он напишет… Пес ведь.

Ни свет, ни заря сошлись все около газетчикова киоска и стали ждать. Пришла газета. Купили семь номеров и впились в рецензию.

– Хорошо! вздохнули все разом. – Вот так пишет! И все правильно… Молодчинище.

«УРС» отдал всем должное. Кого обругал, кого похвалил и дал совет:

«Надо еще несколько раз поставить эту прекрасную, действительно революционную вещь»…

И два раза упомянул о рясе.

«Ряса, в которой играл тов. Спиридонов, достойна всякой похвалы. Не иначе, что в ней ходил раньше глава живой церкви епископ Антонин».

Через три дня в. Комсомол заявился собственной персоной пои Гаврила и забарабанил в дверь клуба. Высунулось несколько лохматых фигур и прыснули.

– Здрассте!

– Здрассте!

– По какому случаю?

Поп Гаврила положил на стул узел в черном платке, развязал его и кратко молвил:

– Ряса!

– Али в деньгах нужда? Еще не подсчитывали. Ничего не выйдет.

– Без денег. Жертвую.

Отец свертывал платок аккуратно и прятал его в карман.

– Даром?

– Даром.

Молчанье длилось ровно три минуты. Затем поп Гаврила объяснился:

– Оба раза присутствовал на представлении, где принимало деятельное участие сие одеяние, мне принадлежащее. Исходя из собственных соображений, а равно руководствуясь аттенцией товарища «УРСА», знаменитого местного писателя, нахожу, что могу обойтись и одной люстриновой, а оную жертвую вам. Сице. А за сим мое почтение. И будьте любезны: на представление билетиком не обессудьте. Прощевайте.

– На весь сезон пришлем. Вот так спасибо.

Все расскрыли рты и почему-то замерли. А отец надел соломенную шляпу по самые уши и вышел.

* * *

В тот вечер чай пили с пирожным и даже распили в тестером одну бутылку пива:

– За здоровье долгогривого попа Гаврилы и рясы его!..

Первый блин

I

Член драмкружка Полдевятов лежал в помещении команды, лежал с вдохновенным лицом и упивался своим могуществом. Более смелые или совсем отпетые деловито, по-журавлиному, подходили к герою дня и искусственно-равнодушно, но трепещущим фальцетом задавали вопрос:

– А что, товарищ Полдевятов, можно, примерно, ежели, будучи, вроде как пригладить захвоста, как вон, даве говорили, будто, насчет крупы недовес?..

– Я подумаю… – отвечал деловито Полдевятов: – вы думаете, мне что завхоз! Тоже!.. Тьфу! У меня инструкция. Главное быт. А на завхоза я с полным презрением, безо всякой видимости.

– Болтают, будто вам, тов. Полдевятов, мандат собственноручный выдан, али занапрасну ляскают?

Полдевятов небрежно цедил сквозь зубы, еле сдерживая распиравшие его чувства.

– Нам без мандата нельзя. Примерно – шеф. Проистекает, скажем, парад. На параде – народный губисполком, командующий военным округом и я. Почему я?.. А вот извольте – мандат. И больше ничего. Нам без мандата нельзя ни одной минутки.

Он комиссарственно-величаво – доставал запкнижку и выбрасывал из нее мандат, выданный газетой, «Краснопропадинская Правда» рабкору т. Полдевятову за солидной печатью редакции и тремя подписями, из коих одна была начертана красными чернилами,

В этот момент самые отпетые храбрецы начинали по-заячьи трепетать, отчего мандат/в их руках ходил ходуном, молча отдавали его обратно и, преисполненные благоговения, отходили, давая доступ к рабкору другим паломникам.

II

Ужинать Полдевятов не пошел. Его распирали самые фантастические грезы, наполеоновские волшебные замыслы и практические грезы. Было совсем не до супа, в коем неуверенно плавало 2–3 таракана, и совсем не до каши, которая бесспорно была много хуже той, что подавалась при посещении шефом и исполкомами.

Полдевятов отметил в сердце своем и суп и кашу и сверкнул во тьму каюты глазами.

– Будьте покойны, товарищ завхоз. И за кашу и за суп. Не прежнее время, чтобы тараканами шамать. Будя!..

Тем не менее, новый рабкор презрительно улыбнулся своим думам.

– Я доберусь! Суп – дело маленькое. Мне на суп плевать с высокого, но зеленого тополя. Я, брат, все насквозь вижу. От меня, брат, не скроешься. Буржуазная закваска, идеология царизма и марксистское непонимание задач современного быта, направленное против. Я браг, все инструкцией прежучу. У меня – мандат.

III

По случаю воскресенья Полдевятов весь день писал в уголке клуба корреспонденции, а вечером пошел в околоток и сообщил по секрету своему закадычному другу, фельдшеру, о написанном.

Эскулап проникся важностью момента и надел шапку, хотя сидел в жарко топленной каморке.

– Читай, кого протащил. Я, брат, в этом деле – во. Не утаю. Правду-матку на стол и скальпелем. Жарь!

– Ну, вот. Первая – «Наследие старого режима. На прошлой неделе наш руквод литературным кружком т. Труженников сидел на диване в клубе, закрытом расписанием занятий, с дочерью служителя опиума – псалмодера Лизочкой, которая регистраторша в Коммунхозе. Она хихикала, а он говорил. совершенно бессознательно прижимая руку к сердцу: – „клянусь богом“. Тот же тов. Труженников издавна происходит из. нетрудового элемента, кончивши два городских училища, а наши пожарники ходили и слушали, как он просвещал их относительно аннулированного бога. Подтянитесь, тов. Труженников. Будьте сознательным.

Рабкор Пол – в»

– Здорово! Заммечательно!.. – взвизгнул фельдшер и от ража ударил об пол шапкой. – Читай дальше. То-есть, ты прямо Вересаев: «Записки врача!»

– Вот вторая. Гм. К-ха. «Остатки крепостничества. В то время, как трудящиеся всех стран с замерзшим сердцем взирают па реакцию в Берлине, Мексике. Болгарии и Испании, не говоря уж про Ирландию и Индию, паша библиотекарша гр. Сикорская тянет в сторону. Некоторые товарищи просят у ней что-нибудь почитать, а не прокурить, революционного из полного собрания Неверова, а она совершенно бессознательно с подвохом выдает сочинения Островского для пропаганды капитализма. Пора вспомнить, гражданка Сикорская, что это недопустимо.

Рабкор Пол – в».

– Ну?.. Как эта?

– Замммечательно! – задохнулся от восторга фельдшер. – Теперь она завертится. Так ей и надо. Ну дальше шпарь. Эх, и талантище же ты, брррат!

Еще одна. Вот: «Подкоп под рабочую власть. В воскресенье наш брандмейстер гр. Сутковой октябрил своего урожденного ребенка и назвал его в честь якобы тов. Ярославского – Емельяном, чтобы подыграться к новому строю. На самделе дедушка урожденного был тоже Емельян, и он назвал в память дедушки, а вовсе не тов. Ярославского. Так как настояла его совершенно несознательная жена. Красные пожарники, не поддавайтесь напору фашистских сотен и высоко держите знамя ликбезграмотности.

Рабкор Пол – в».

– Ну? Как? А?..

– Э! – сказал фельдшер. – Тут, брат, завинчено. Высшая политика. Это, брат, и до центра дойдет. За это, брат, но головке его не погладят. Сумятица начнется. И как это ты пронюхал. Голллова!

– Рабкор, брат, должен все знать, – скромно опустил веки к носу Полдевятов – нам, брат, надо все знать… Мы всегда на посту. Пост такой…

Умиленный, растроганный, осчастливленный высоким гостем фельдшер занялся приготовлением чая для дорогого приятеля, а рабкор гордо смотрел па двор на играющую с фокстерьером брандмейстера дворнягу сторожа и о чем-то серьезном и высоком думал.

IV

В четверг пришла газета. Все бросились к номеру и впились в него сотней глаз. Заметок Полдевятова не было, но в «Почтовом ящике» находился ответ:

«Тов. Полдевятову. Глупости пишете, товарищ. Читайте внимательно газету и учитесь, смотрите, что пишут другие. Не тратьте даром времени и бумаги на ваши пустяки».

Весь клуб покатился от хохоту. А самый отпетый, тов. Чапанкин, запел, как настоящий протодьякон, «вечную память» товарищу Полдевятову и помахал над ним ремнем, яко кадилом…

Рабкор почувствовал озноб, головокружение и сердцебиение. Перед глазами пошли зеленые, синие и серо-буро-малиновые с крапинками круги.

Он пошел в околоток. Фельдшер иронически осмотрел больного приятеля, ткнул пальцем в живот и поставил суровый диагноз:

Глупостями занимаетесь, товарищ. А потом шляетесь лечиться. Учиться надо, внимательно читать газету… Да-с! А то глупости пишете, а потом лечиться. Примите вот касторки и ступайте спать. Пи-са-те-ли!

Полдевятов подавился касторкой и совершенно бессознательно выругался на четыре этажа.