Текст книги "Пыль на ладонях"

Автор книги: Евгений Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Обойдусь, – согласилась Ленка. – Завтра со мной пойдёшь.

– Куда это?

– На площадь перед мэрией.

– А-а! – догадался Егор. – Революционное студенчество… Проходили уже, воду матросам так и не дали. Ты у полубаб за комиссара?

– Егор!

– Прости – у недопарней.

– Егор! – Ленка обожгла его взглядом.

– Извини, не люблю я их. Хоть ревновать не к кому – и на том спасибо. Что вам мирно не сидится, счастливые дети богатых родителей?

– Просто пошли со мной, ладно? – терпеливо попросила Лена. Он коротко взглянул на неё: подрагивает, без пафоса, боится.

– Волнуешься? – пощадил он её. Пауза. Глаза встретились, неуверенный кивок в ответ.

– Да.

– Угробите себя, Елена Сергеевна, на партийной работе.

– Я декану обещала.

– А он будет?

– Ну… – Ленка пожала плечами. Значит, нет.

– За что хоть боремся? – поинтересовался Егор без всякого энтузиазма.

– Ты пойдёшь? – обрадовалась Ленка.

– Я же обещал исполнить желание, – сказал Егор.

– Егор, ничего дурного: ребята постоят с плакатами, пособирают подписи…

– Как бы они люлей не насобирали, – хмыкнул Егор. Погрозил пальцем. – Только уговор: запахнет жареным – унесу на руках. Пускай твой штаб сам отдувается, хороший петух на нарах в цене. Выберутся как-нибудь.

– Тьфу, Егор! – обиделась Ленка. – Только плакаты подержать… Ты чего, боишься? – она попробовала язвить.

– Боюсь, Чекуряшечка моя. Меня в восемнадцать лет так научили бояться – до усёру… – он «бахнул» в окно из указательного пальца.

– Ну да, лучше бутылки в день десантника о головы разбивать! – уколола она.

– Ты пляски домашних животных не тронь. Дети набухались, подрались, проснулись – отпустило. А твоих однокурсников так цепляет, что тащить будет, пока доктора диагноз не поставят. Лечить будут страшно-о…

– Ты пойдёшь со мной? – оборвала Ленка.

Егор кивнул:

– В сторонке постою, пивка попью. Пиво будет? Какая революция без стимуляторов! Телеграф, телефон, вокзал, банк, прокуратура, жандармерия… Чур мой банк. Постой, Ленок, вот моя мечта! Назначай меня экспроприировать награбленное.

– Болван, – обиделась Лена.

Он проскрипел старинный гимн:

– Вихри враждебные веют над нами… – и поцеловал в губы. – Погубишь ты меня, душа моя.

Глава 2

Кузьмич выразительно стукнулся очками о часы, с удивлением обнаружил, что сейчас далеко не вечер, а самое что ни на есть утро, грозно-наставительно спросил:

– Куда? – руки ветерана перестройки мяли страничку кроссворда.

– Утро же, – улыбнулся Егор. – Выходной. С наступающим вас, Павел Кузьмич.

– С каким это? – вахтёр недоверчиво покосился на Славку, снова вернулся к Егору.

Егор протиснулся между «вертушкой» и тяжёлым взглядом престарелого вахтёра.

– Не помните? – Егор кивнул на портрет Президента, что украшал потрескавшуюся штукатурку позади Кузьмича. Тот машинально повернулся, крякнул с досадой:

– Запамятовал, – благожелательно поинтересовался вахтёр. – К Ленке?

– К Елене Сергеевне с визитом, – поправил Егор.

– Знаю я, чем ваши визиты заканчиваются… А это кто с тобой?

– Кузьмич ещё раз неприязненно поглядел на Славку. Тот артистично тряхнул подбородком, представился:

– Лейб-гвардии ефрейтор Евтюхов, – щёлкнул каблуками стоптанных туфель.

– Собутыльник, значит?

– Обижаете – сокамерник, – оскалился Славка.

– И этот к Ленке? – не ожидая ответа, ещё раз чиркнул взглядом по Егору, что-то заметил, изумился. – А медальку чего нацепил, первокурсниц охмурять?

Егор прикрыл курткой отворот пиджака, огладил ладонью и оповестил:

– Мы пошли.

– Ну, идите, – Кузьмич пожал плечами, разблокировал «вертушку», пропуская их в фойе. Пожелтевший палец перевернул страницу журнала.

Оргкомитет «Восстания» оказался жидким воинством из пяти волосатых активистов. Они стерегли рулоны бумаги, изнутри которых проступали гуашевые контуры обличительных фраз.

Революционеры скучали и мандражировали, потягивали утайкой из алюминиевых банок дешёвенький коктейль. Крайний справа, судя по смелому, как у Кибальчича, взгляду, опохмелялся со вчерашнего и Президента не боялся. Он-то и встретил Егора: спрыгнул с подоконника, оправил френч, вяло потянулась к Егору ладошка:

– Привет. Артём, – представился он, в голосе появился театральный бас, с явной задачей добавить мужественности. – Лена говорила, что ты придёшь, – деловито показал на рулон агитки, махнул рукой. – Выбирайте себе что-нибудь. Вас двое… Вот это понесёте… – он, не дожидаясь реакции Егора, развернул один из плакатов…

– Смело, – протянул Славка, обойдя опешившего от матросского напора Егора. Вывернул неловко голову, чтобы удобнее было смотреть. На плакате был изображён Президент, вполне себе узнаваемо, он венчал собой коричневый торт из фекалий, обрамлённый двадцатью свечами. Фоном служила радужная свастика. Славка повторил: – Смело. А давайте-ка, молодые люди, к нам в цирк – клоунов недобор.

Активист Артём заиграл желваками, покосился на друзей, ища поддержки. Те беззвучно пульсировали, но градус ещё не подошёл. Сквозь пузыри воздуха вырвалось:

– Как… Как вы не понимаете?! – Монументальный Президент удостоился жеста указательного пальца, прямо под торт. Егор смотрел на раскрывающийся рот студента, но не слышал его. На языке вертелось единственное слово: «Идиот».

– Демократизация… Семья европейских народов… Свобода волеизлияния… – надрывался активист, погружаясь в транс, – … фашизм, вы понимаете, что такое фашизм? Страна погрязла в произволе властей… А эти дома «головастиков»! Такое было только при Союзе: прятать инакомыслящих рядом с сумасшедшими…

– Согласен, лучше в баню, – встрял Славка. – Там все голенькие, без регалий. Не сразу разберёшь, кто идиот, а кому по должности положено.

– Да вы… – оскорбить Артём не решился, только вытянулся струной и презрительно скривил губы. Теперь он смотрел на Славку и Егора свысока. Не взлетел бы.

– Лена где? – требовательно спросил Егор.

– У чёрного выхода автобуса ждёт, – лениво отозвались с другого подоконника. Парень сидел на нём с ногами, зажав меж коленей банку коктейля, и грустно смотрел в окно. Тёмно-синяя армейская куртка отливала старинной засаленностью.

– Товаищь матъос, – закартавил Славка. – А не подскажете, где найти кипяточку?

– Чё? – не понял студент, заторможено ухмыльнувшись. – Юмор?

– Вот, Клёвый, – обратился Славка к Егору, – это не фанатик.

Славка протянул парню руку и представился:

– Вячеслав.

– Я за «автомат»: декан пятёрку по социологии обещал. Паша, – студент принял рукопожатие. – Тут все за «автомат».

– А кипяточку? – Славка гипнотизировал банку. Пашка, недолго думая, протянул её Славке. Евтюхов облобызал край, шумно сглотнул, поморщился, спросил Егора одними глазами: «Будешь?» – Егор отрицательно покачал головой. Между прочим зыркнул вглубь коридора: где там Ленка? Душами усопших бродили сонные студенты: кто уже нарядный, а кто небрежно прикрывает полотенцами и короткими халатиками исподнее.

– Да почти вся общага едет, – известил Пашка. – Декан – зверь! Как специально «бананы» всю неделю раздавал.

– Иди ты! – удивился Славка.

– Сам иди.

– А отличникам это зачем? – не поверил Егор.

– Хм, – Пашка усмехнулся, неуклюже показал в сторону Артёма. – Вот они, отличники…

– Не боитесь?

– А чего бояться? – Пашка приподнял брови. – Разрешение есть – сам видел. С печатями и подписями. Даже менты охранять будут. Сейчас Барыгин принесёт упаковку «ерша» – совсем осмелеем. Гы-гы…

– А на фига декану этот театр?

– Пашка пожал одним плечом, отобрал у Славки банку, отхлебнул.

– Выборы скоро – зализываем у мировой общественности.

– Какой ты, Паша, пессимист, – поддел парня Славка.

Студент пожал плечами, не в тему заметил:

– Жрать охота…

Егор поглядел в его сторону, затем хлопнул друга по спине:

– Пойду Ленку найду. Не напейся.

– Этим?! – Славка бултыхнул остатками алкоголя…

Во дворике за общагой было грязно. Сгинули сугробы, оголив бычки, старые носки, рваные колготки, бутылки, использованные презервативы. Белыми пятнами светились скомканные тетрадные листы. Если судить по отходам, то в этом пятиэтажном храме науки молодые падаваны учиться не любили – учебников под окнами не валялось. К переполненным мусорным бакам вела дорожка следов призрака мусоровоза. Колея начинала осыпаться. Автобус, старенький ПАЗик, был уже здесь. Раритетную технику сельских гастролёров украшал жизнеутверждающий лозунг:

«ИСТОК – искра демократии». Медведя, изображённого выше надписи, больше похожего на пережравшего суслика, перечёркивала красная полоса. Ближе к корме автобуса, на стекле, был приклеен постер, где хлопал в ладоши красивый дяденька с идеально отретушированным лицом. Пояснительная надпись на постере объясняла: «Нобелевский лауреат в области литературы С. Е. Грассман за свободные выборы». Ленка стояла около автобуса, на ней было серое пальто с мохнатым шарфом, превратившее её в молоденькую сельскую учительницу. Непривычно прилизаны волосы, а лица коснулся макияж. Глядя в сторону, Лена слушала наставления хмыря в пиджаке, с шёлковым шарфиком под воротником рубашки и с изумительной лысиной, по которой можно наводить боевые спутники. Как пить дать – декан.

– …Леночка, ну я же не могу находиться всюду одновременно. Есть такое понятие – разделение обязанностей… – хмырь брезгливо топтался лаковыми туфлями на краешке асфальта, чтобы не дай бог не перепачкаться. Глазки блудливо оглаживали Ленкино растерянное лицо. – Я прикрываю наше выступление административным ресурсом. Ну не на баррикады же я вас призываю, в конце концов. Заметь, начальник милиции – мой однокашник. Не будьте такими равнодушными! Ты же не считаешь нормальным…

– Не считаю! – огрызнулась Ленка.

– Нам надо показать власти, что есть ещё и общественное мнение. Вся страна, все мыслящие люди…

– Двоечники и разгильдяи, – продолжил Егор. – Привет, Лен.

– Приехал? – она довольно отошла от декана, поцеловала Егора в щёку.

– Леночка?! – нахмурился «главарь».

– Я друг Елены Сергеевны, – представился Егор, потом не удержался и ухмыльнулся: – Ещё мы спим вместе.

– Егор! – Ленка дёрнула его за рукав.

Декан ограничился холодным взглядом и вернулся к инструктажу:

– Значит, договорились, Леночка: вы с двенадцати до полтретьего находитесь под памятником. Ничего не бойтесь – будет милицейский наряд. Спокойно собирайте подписи у прохожих. В конфликты и перепалки не вступайте. Да, там ещё будут коммунисты – соколы-ленинцы, так сказать… – декан попробовал хихикать. – Не обращайте на них внимания. У них такая же бумага, как у нас, и те же задачи. Ну, с богом… – он спешно хлопнул Ленку по плечу, уничтожающе окрысился на Егора и поспешил от лужицы к лужице за пределы двора.

– Где-то я такое видел, – пробормотал Егор. – Начальство, расставив шахматишки, предпочитает наблюдать из-за угла.

Лена не отреагировала, а только провожала глазами ретирующегося вождя.

С лязгом растворилась дверь ПАЗика. Шофёр с кроличьими красными белками секунд десять изучал Лену и Егора, прежде чем позвать.

– Эй, красота, ты, что ли, главная?

– Ага, – Ленка повернулась к нему.

– Давай побыстрее – у меня оплата сдельная. Загружай своих архаровцев.

– Сейчас, – засуетилась Ленка, попросила Егора: – Побудь здесь, хорошо? – и заскочила в подъезд.

Егор и мужик солидарно проводили взглядом точёный силуэт – один с теплом, другой с завистью.

– Твоя? – спросил водитель.

– Моя, – ответил Егор.

– Куришь?

– Нет.

– Никто теперь не курит, – водитель закручинился. – Ты не из этих?

– Нет, к счастью. Бог миловал.

Водила узрел под полой куртки серебряный лучик ордена. Крякнул с понятием:

– Дембель отгуливаешь?

– Пытаюсь, – Егор пожал плечами.

За спиной зашумели голоса, застучали девичьи каблучки, заухали разношенные пацанячьи «говнодавы». Шуршали плакаты, детишки весело справлялись о наличии пластиковых стаканчиков.

Идейные держались особняком – брезгливо, с задранными до самого неба носами и глазами, за которыми билось пламя мечты о мировом благополучии. Ленку вёл под ручку Евтюхов, он упреждал любые возможные опасности. Того и гляди, подстелет в лужу собственное рыхлое тельце.

Славка улыбался в лицо Егору, а сам нашёптывал Ленкиному уху:

– Что вы, Елена Сергеевна, у нас гимнастки все предпенсионного возраста… Если бы вы к нам! Егорушка смог бы выпивать под вашим непосредственным присмотром… Осторожнее, здесь лужа! Идёмте к нам, посидите на кассе, потом попробуете командовать хомяками. На Егоре же у вас получается. Вот и он! Держи, Клёва, руку дамы, – всучил Егору Ленкину ладошку, ей шепнул на ухо, но так громко, чтобы Егор смог услышать: – Помните, что я говорил…

– Не верь ему, Лен, – оскалился Егор. – Это он меня споил.

– Клевета! – возмутился Славка и немедленно переключился на компанию студентов. – Эй, мохнатый, перестань разливать – до площади убухаетесь! Чем греть протест станете, идеей? Очкастая, убери бутерброды – не в поезде. Боже мой, и эти люди едут свергать власть… По машинам, я сказал! Дверь, дверь закрывай – напьются, разбегутся. Егор, давайте внутрь.

Затарахтел двигатель, водитель дождался, когда последние участники митинга втянутся внутрь автобуса, с лязгом разложилась «гармошка» двери. Ударив по газам, водитель заставил ПАЗик нехотя шевельнуться, перевалиться в колдобину, героически выползти из неё. Автобус взревел и покатился со двора на прилегающую улицу.

* * *

Полдень украсил площадь ласковым солнышком. Студенты были не первыми – у подземного перехода коммунисты развернули свою агитку. Стенку из фанеры украсили кумачом, поверх которого висели портреты героев и свидетельства трудовых подвигов. На красноармейском столе с алой скатертью стоял старинный патефон. Крутилась заезженная раритетная пластинка. Казалось, сквозь треск помех поёт Шульженко. Что-то про платок голубой. Прохожие умиляются, тычут пальцами в антиквариат, объясняют что-то отпрыскам. А им ничего, кроме мороженого, не интересно. Здоровый детина с красным ситцем поверх кубанки – ни дать ни взять кавалерист из армии Будённого – ревниво поглядывает на плебейскую толпу. Будто это он сам, ночами, при свете лучины изобретал этот патефон, а потом собирал на коленке с помощью ножа и вилки. И флаги, флаги, флаги – серп и молот, а где-то маленький Ильич с кудрявой головой. Коллеги были на разогреве, поэтому призыва к мятежу пока не слышалось.

Золочёный идол Президента комфортно сидел на месте дедушки Ленина. Как и прежний владелец гранитного стула, Президент обращал умный, полный надежд и веры взгляд навстречу человеческому счастью. Но, в связи с круглым юбилеем, дорогу к этому счастью заслонял гигантских размеров штандарт, где красовался президентский близнец, только не из золота. Мечты о счастье в двойнике не убавилось. Президенты смотрели друг на друга, нежно любовались, обменивались тайнами мироздания и законами развития социума.

Под штандартом рабочие за ночь собрали сцену, теперь на остатках сил и терпения они настраивали аппаратуру. Женщина в богатом кокошнике мучила микрофон бесконечными «раз-раз» да продирала горло нотами различной высоты. Готовилась потрясти слезливого зрителя. Малыши в косоворотках с фанерными балалайками нескладно изображали народный танец. Репетировали. Румяные мордашки часто оглядывались на площадь, чем выводили художественного руководителя из себя. Он временами перекрикивал даже дородную бабищу в кокошнике. А вот оппоненты по политической борьбе, похоже, радовались за рождение кумира с раннего утра. Это был слоёный пирог разнообразнейших людей: курсанты военного училища – они грустили (запрещали выпить), студенты, суровые рабочие. Но самый мощный слой, начинку праздничного пирога, составляли стальные бабушки с флагами, домохозяйки и их спутники-подкаблучники. Бабье воинство визжало слоганы-заготовки, кричало «ура» да веселило прохожих обращением «девочки». Их зверь был пока что внутри…

Жидкой цепочкой выстроились солдатики из батальона армейской милиции. Ушастые «серые мундиры» пялятся на самочек, стреляют сигаретки, наиграно, развязано ржут. Дети. Автобусов ОМОНа не видать. Эти подтянутся к вечеру, когда восхищение от праздника и градус завалятся за горизонт. Время суровых мужских развлечений.

Автобус с нобелевским лауреатом исторгнул Ленкину банду и укатил, грязно матюгнувшись выхлопом. Мосье Грассман осуждающе, с одному ему присущей скорбью посмотрел на вакханалию зла. «ИСТОК – за свободные выборы», – молчаливо напутствовал он. Ленкино войско растерянно оглядывалось по сторонам. Плакаты разворачивать не торопились.

– Кто старший? – нежданно-негаданно нарисовался подполковник: красная бульдожья морда, праздничный френч в катышках и засаленных отворотах. Крохотная фуражка уехала козырьком на правую бровь. В руках планшетка с бланками. Он оглядел притихшую молодёжь, с корявой улыбкой повторил: – Ну? Где документы? Разрешение на собрание есть?

– Вот, – Ленка начала суетливо копаться в портфеле, наконец извлекла на свет лист в пластиковом файлике.

Милиционер принял его, безразлично пробежался по строчкам, хмыкнул, присмотрелся внимательней к печати.

– Протестуем, значит? – он вперил в Ленку сальный взгляд. Она заиграла желваками, ничего не ответила, просто кивнула. – А что-то с человеками негусто… Заявлено сто пятьдесят, – он с усмешкой наклонил голову, жировая складка поглотила белый воротник. – Ладно, коммунисты – они полвека обижаются, а вам молодым…

– Документ в порядке? – Егор заслонил собой Ленку, милиционер поднял глаза, с интересом оценил его снизу доверху.

– В порядке. Тоже студент? Староват вроде…

– Второгодник, – огрызнулся Егор.

– Оно и видно, – подполковник поискал глазами Ленку. – Елена Сергеевна, уберите бугая.

– Егор! – напомнила она о себе.

– Анархистов своих расположите здесь, – подполковник показал на пятачок под правой ногой золотого Президента.

– Какой почёт, – восхитился Славка, мент поморщился. – А можно ближе к сцене? Там лотки с пивом и бутербродами.

Подполковник выделил взглядом говорящего. Славка благожелательно представился:

– Вячеслав Евтюхов. А у вас дети есть?

Подполковник прищурил один глаз, приготовился сказать гадость, но Славка уже протягивал руку.

– Теперь их шестьдесят. Спасибо, что вы с нами.

Милиционер руки не подал и повернулся к Ленке:

– Елена Сергеевна, располагайте своих клоунов. Постарайтесь без эксцессов и оскорблений, – кивком указал в сторону бабушек. Неприязненно глянул на Егора, заставил Ленку расписаться в какой-то форме, козырнул и засеменил к броневику.

– Не бросай нас, отец, – сказал весело Славка.

Студенты прыснули, а Ленка на них зашипела.

– Чё ржёте? Раскладывайтесь давайте, упыри!

Бойко зажурчала охолодевшая водка, зашелестели, чокаясь, стаканчики. У кого-то он, хрустнув, лопнул от чрезмерного усердия.

– Соколов, ты что так давишь? Буга, дай другой стакан. Сокол, мерзавец!

– Сам болван. Подставляй.

– Лен, а где ножки от стола?

– Пика, где бутерброды?

– Лен, а где термос!

– Вы что, на пикник собрались?! Задрали! – Ленка закатила глаза.

– Ты чё, Пика, какой термос? В натуре, не пикник – только водка. Революция, понимать надо.

– Вон и телеграф рядом, банк, прокуратура – как в учебнике. С коммуняками будем делиться?

– Чем?

– Ну, властью.

– Если у них есть бухло – да. Только уговор: им вокзал. Пусть едут.

– Гы-гы…

За весёлой суетой поставили столик, разложили на нём стопку бланков для сбора подписей, развесили наглядную агитацию и «скользкие» лозунги. Гвоздя программы, плаката с фашистским тортом, избегали. Артём заодно с некрасивой сутулой студенткой, которую Егор прозвал Очкастой Коброй за очки с круглыми линзами, порывался испортить праздник, но постоянно получал леща от одногруппников. Коммунисты смотрели на новеньких снисходительно, а именинники косились хоть и враждебно, но терпели. Пока им хватало друг друга. Курсанты, узрев в рядах оппортунистов особ женского пола, махали приветственно руками да дефилировали рядышком под блеск галунов и кокард.

– Лен, – позвал Егор.

– Да, – отозвалась она. Он протянул ей чашку с горячим чаем. Они со Славкой смотались до фастфуда, где запаслись огромными бутербродами, а клоунский начальник пополнил термосок. Ленка взяла кружку двумя руками, блаженно спрятала в ней покрасневший от холодка нос. Шумно втянула горячее. Глянула на Егора поверх края кружки. Поблагодарила.

– На здоровье, – отозвался он. Уселся рядом со Славкой на ступеньку, вгрызся в бутерброд. Для какой же пасти делают такое чудовище? Лук и кетчуп посыпались мимо рта.

– Фу ты! – выругался Славка, утёр рот крохотной салфеткой. Свернул её и начал уголком оттирать полу пальто. – Свинья.

– Свинья, – согласился Егор, поискал глазами Пашку, коротко свистнул. Тот застыл на месте. – Эй, двоечник, дай кресло генеральше.

Пашка окинул Ленку взглядом, хмыкнул, но стул принёс – отобрал его у писаря.

Спустя каких-то полчаса студенты, вкусив заодно с водкой шального азарта, разбрелись по всей площади и начали доставать прохожих. Те воспринимали их как буйных, на провокационные вопросы отвечали уклончиво, с нервным смешком. Никто подписей под сомнительными воззваниями ставить не спешил. Две камеры местного телевидения мазнули по «повстанцам», замерли на монументе Президента. Операторы встретились друг с другом взглядами, один из них выразительно повертел пальцем у виска.

– Да, знаю я, знаю, – огрызнулась Ленка и отобрала у Егора луковый бутерброд. Никаких иностранных СМИ в Берёзове не появилось.

– Может, со спутника снимают? – предположил Егор.

– Ага, давайте плакатики положим на асфальт и сами ляжем, – поддержал Славка. – Чур, со мной вон та рыженькая.

– Чубанова, – машинально подсказала Ленка.

– Что? – Славка задумчиво рассматривал бесконечный бутерброд.

– Это – Светка Чубанова. Она не рыжая – крашеная.

– Мадам! – не поверил Славка. Но Ленка махнула рукой и с тоской глянула на часы. Тринадцать тридцать пять. Тем временем высоко засвистели динамики сцены, дива в кокошнике недовольно обернулась на звукооператора, тот помахал рукой и передвинул регулятор микшерного пульта.

Бодрый тенор под аккомпанемент казачьего хора заявил:

– Из глубины веков, с былинных дел, с ворчанием волхвов… – хор на сцене заворожённо притаптывал, качался из стороны в сторону. – Свершений вихри тебя к нам пригласили… И сколько б неудачи нас ни били – грядущее избавишь от оков… – чёрные орлы на флагах махнули крылами, а бабий стан подхватил негласный гимн Президента. Они кричали визгливо, вразнобой, уповая лишь на страсть. Постепенно тенор, несмотря на аппаратуру, утонул в нестройных песнопениях, затем сдался и казачий хор. Хрипели маргиналы, весело переглядываясь и путая слова. Приторможено пыхтели безликие мужчинки. Сверкали очками возбуждённые пенсионеры. Курсанты петь стеснялись – многие уже общались с Ленкиными однокурсницами.

– Ну вот, началась вакханалия, – пробурчал Егор.

– Да, ладно тебе, праздник у людей, – не поддержал Славка.

– Да прекратите вы! Егор! – вмешалась Ленка.

– Вот именно, прекратите, – Славка окинул Егора победным взглядом. – Вы, Леночка, кладезь женской мудрости…

– Семён! – Ленка дёрнула за рукав сухонького прозрачного парнишку. – Иди к девчонкам, пускай выбираются оттуда. Как бы старухи не порвали!

– Сама и иди, – парень скорчил недовольную гримасу. – Я что, гонец?

Егор подскочил со ступеньки, не переставая жевать и пахнуть луком, выдохнул в моргающие глазёнки:

– Па-ашёл!

Подростка смыло, только мелькают каблуки, и развевается по ветру курточка.

– Вот, – улыбнулся Славка. – Прячешь ты гений руководителя, Егорушка.

– Горе, зачем мальчика напугал, – покачала головой Ленка.

– Переживёт, – огрызнулся тот. Настороженно покосился на позиции коммунистов: патефон заглох, «кавалерист» глумливо срывал со стенда агитку. Большевики, как всегда, чувствуют позицию момента. Егор предложил: – Всё, поиграли – сваливать надо. Звони своему петуху…

– Егор!

– Ну, декану – это разве что-то меняет? – он пожал плечами, глянул на ополовиненную бутылку водки в руках Пашки. Вздохнул – внутренний голос погрозил пальчиком: «Не пей, Клёва, водке не время!» И это «не время» душило не хуже дурного предчувствия.

* * *

Адская песня, халявная выпивка и буфеты разжигали толпу. Любопытствующие превращались в сочувствующих, сочувствующие – в единомышленников. Всё чаще народ с восхищением оглядывался на золотой монумент. Но вопреки ожиданиям обнаруживал там горстку человечков, которым мозг – сначала пусть и негласно – присваивал понятие «чужой», «не с нами». До слова «бей» в таком случае недалеко.

Егор ёжился под фанатичными взглядами человеческого моря. Лена «горела», кусала губы, но храбрилась. Славка по приобретённой в армии привычке стремился подставить минимум огромного тела, поэтому сидел на стуле вполоборота.

– Что я вам скажу, господа революционеры, текать надо, – объявил он.

– Почему это? – нахмурился Пашка.

– Предчувствую, – сказал Славка.

– Ой, девочки, а менты? – всхлипнула Светка Чубанова. Она как-то само собой давно жалась к масштабному Евтюхову.

– За «девочек», конечно, спасибо, – пророкотал он и обратился к лидерше. – Лен, пошли домой, а?

– Погоди, – Ленка ещё раз набрала номер декана, вызов пошёл, в динамике всхлипнуло, загудело. Она показала знаком «тише», все замолкли. Даже мальчишка с позывным Буга замер над бутылкой пива. – Андрей Сергеевич, долго нам ещё?

– Бу-бу-бу! – донеслось из трубки.

– Приезжайте… Да нет тут ментов – одни бараны и подпол жирный! – взорвалась она. – Что нам тут ловить?!

– Бу-бу…

– Нет, не разворачивали… Да, боюсь! Порвут ведь! Чего? Самое время? Вот и подъезжайте, поглядите, что творится… Нет здесь никакого телевизора – холуи одни. Да, местные! На хрена мне ваш «автомат» в больнице?

– Бу… бу…

– В смысле «не горячитесь»?! Артём? Да здесь… Зачем? – она поискала его глазами, втиснула трубку. – На, целуйтесь! – и отвернулась к остальным.

Народ загалдел:

– Ну что, когда он автобус пришлёт?

– Замёрзли.

– Водка кончилась…

– Ну, кто о чём!

– А давайте ко мне на дачу…

– Да, когда домой-то, Лен?

Ленка в ответ лишь прищурилась, ткнула пальцем в расцветающего с телефоном в руке Артёма:

– У него спросите.

– Тю-у, – протянул недовольно Сокол, – По домам!

– Декан сожрёт, – уверила Светка Чубанова.

– Пусть хоть водки подвезёт, – угрюмо предложил Буга.

– В больницу? – Пашка шмыгнул носом, утёр капли рукавом. А на сцене вступил в действо детский ансамбль. Замелькали фанерные балалайки, и две девчушки в сарафанах с триколором загорланили нескладно про счастливое детство и облака конфет. Егор подтянул Ленку к себе. Но прежде девушка успела обернуться и жестоко грянуть в сторону своего телефона:

– Гандон, – ребята согласно закивали.

Вот жидкая строчка милиционеров растворилась в водовороте орущих, поющих и пьющих. Под пятой диктатора сделалось откровенно неуютно. Детей сменила дива в кокошнике, умело взяла инициативу:

– В этот знаменательный для всей страны день, в день рождения Отца, Заступника, Избавителя…

– Осеменителя, – добавил Славка вполголоса.

– …Мы собрались здесь, чтобы отдать ему дань почтения. Слиться в…

– Экстазе, – подхватил Славка. Эх, Света…

– …едином порыве, оголить наши сердца и души… – поправила Евтюхова дива.

Ленка кусала губы и со страхом наблюдала, как празднично звереет толпа.

– Слава, заткнись, – посоветовал Егор. Тот покорно повёл плечами, но заткнулся.

– Через пять минут, – закатывалась дива. – Ровно через пять минут по всей стране грянут куранты – наш вождь отметит ровно полвека. Полвека дум о народе, государстве и счастье, равном для всех. Часы! Посмотрите на часы!

– Э-э-э!!! – к небу взвились руки с часами, сотовыми телефонами и пивными бутылками. Снова, по команде дивы, оператор поколдовал над пультом.

– …Когда он крохой важной был и воровал печенье, он план свершений сотворил на памперсе, наверно, – не выдержал молчания Славка, упреждая заливистого тенора под первые проигрыши.

– …Когда он крохой важной был… – вторил Славке тенор. Все шестьдесят студентов покатились со смеху. Крайние ряды толпы недовольно обернулись: кто-то тыкал пальцем, многие фанатично сверкали глазами, но продолжили открывать рты, вторя певцу.

– Палево, – обрисовал ситуацию Пашка. – Лен, ну его, этот митинг, пошли отсюда.

Неожиданно вмешался полоумный Артём: он вернул Ленке телефон, чтобы важно доложить:

– Сейчас греческое телевидение подъедет, Андрей Сергеевич велел плакат развернуть.

Все, кто мог цыкнуть в лицо придурка, цыкнули. Егор в том числе.

Артём набрал полную грудь воздуха, чтобы ответить, но Очкастая Кобра его опередила:

– Ссыте все, ссыте, да? – она поправила очки на красном носу, уничтожая взглядом Егора, Ленку, Славку. – Вы – трусы.

– Иди в жопу, дура, – спокойно ответил Егор. Он приобнял Ленку за плечо, отчего его куртка съехала с лацкана пиджака. Тускло осветилось серебро. Пашка вывернул голову, заглядываясь, присвистнул.

Кобра отреагировала на орден брезгливым вопросом:

– Купил?

– Купил, – спокойно ответил Егор. – Не задорого.

– Оно и видно, – Кобра ещё раз поправила очки и показала на толпу, – из-за таких, как вы, они такие!

Ленка не выдержала, рявкнула так, что вмиг улетучилась сельская учительница:

– Пошла на хрен, коза! – она взвесила на руке полупустой термос.

– Иди вон, резвись…

– Да и пойду! Тряпки! Пошли!

– Очкастая Кобра дёрнула за рукав оцепеневшего Артёма, от рывка у него громко щёлкнула челюсть.

– Козлы учёные, – добавил вслед Буга вслед уходящим, он вдохнул из пустого стаканчика водочный дух. Закручинился. – Ну что, за водкой отправим кого-нибудь?

Под последние куплеты дива весело известила:

– Раз!

– Раз! – отозвалась эхом толпа.

– Два!

– Ага! – грянул народ.

– …под шелест российских берёз нам счастье и радость принё-ё-ёс! – надрывался тенор остатками воздуха.

– Пять! – дива протянула микрофон к народу.

– Пя-а-ать!

– Офигеть, – пробормотал Егор. – Не увидел бы – не поверил. Спасибо тебе, Ленок, развлекла так развлекла!

– Пожалуйста! – ответила она. – Ты зачем орден нацепил?

– Мама заставила. Говорит: «Будет пиджак без ордена – решат, что украл».

– Деся-а-ть! – с хрипом застонала дива. Ещё немного – и выскочит из сарафана. Кокошник съехал в сторону. Грянул вулканом гимн, вызывая ликование.

* * *

Беда проклюнулась. А именно: когда одна счастливая мать родила Артёма. И красив, и умён, и в меру послушен, да вот беда: упёртый, зараза. Можно назвать это замечательное качество настойчивостью, непоколебимостью, да и порадоваться тихо… Если бы не товарищ подполковник – вот и его покрасневшая от возбуждения рожа, а погоны подёрнулись к небу, как ангельские крылья. Брызжет слюной и похабными словами. Фуражка в руке, благородная седина встопорщилась хохолком. А ведь только что Ленка счастливо объявила «четырнадцать часов», народ загудел ульем и начал собираться. Всего-то полчаса оставалось! Даже концерт, после завершения официальной части – вполне ничего: бабы топочут, мужики поют, дети радуются и по-серьёзному смешно декламируют стихи. Блины, горячий чай, полевые кухни. Если стоять в очереди кучкой и не фанатеть, то вполне безопасно: даже бабки с транспарантами не так брызжут ядом – жертва им нужна одна, желательно трепыхающаяся. Какой смысл жалить дохлую собаку?