Текст книги "Волчья звезда"

Автор книги: Евгений Малинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В следующее мгновение дружинник понял, что плачет Вотша – плачет тоскливо, с надрывом и в то же время старается заглушить рвущиеся наружу рыдания.

Утром, проводив своего подопечного на занятия, Скал отправился к Всеславу.

Князь вместе с княгиней и княжьим книжником находились в кабинете, разбирали какие-то документы. Едва дружинник появился на пороге, Всеслав поднял голову, с улыбкой взглянул на Скала и с легкой усмешкой проговорил:

– Бьюсь об заклад, ты пришел по поводу своего воспитанника! Ну, что там еще нужно твоему извержонку?!

Однако дружинник, легко пожав плечами, возразил:

– Это, княже, не мой извержонок, а твой, я за ним только приглядываю... по твоему поручению.

– А мне казалось, что ты привязался к малышу! – вступила в разговор Рогда. – Как, впрочем, и он к тебе!

Скал молча пожал плечами, зато в разговор вступил Вогнар:

– Вотша действительно очень привязан к Скалу. Во всяком случае, он часто вспоминает его во время занятий!

– Ладно, – поднял руку Всеслав, прерывая разговор об извержонке. – О чем ты хотел со мной говорить?!

– Мальчишке надо повидаться с дедом, князь! – уверенно проговорил Скал. – Он очень тоскует. Я боюсь, это приведет к несчастью!

– К какому несчастью? – сузил глаза Всеслав.

– Мальчик может заболеть! – упрямо наклонив голову, заявил Скал. – У него отняли единственного близкого...

Тут он оборвал свою речь, поймав себя на том, что чуть было не сказал «человека». Он чуть было не назвал изверга человеком!

Однако через мгновение он произнес нужное слово:

– ...Родственника! Единственного родственника!

Похоже, и князь, и княгиня, и книжник догадались о непроизнесенной обмолвке дружинника – их лица вдруг удивленно вытянулись. Но, услышав последние слова Скала, все трое с облегчением выдохнули, а Вогнар, пожав плечами, проговорил:

– Я не замечаю в извержонке никакой тоски по своим... родственникам. Мальчишка умен, сообразителен, быстро схватывает новое и, по-моему, совершенно не скучает по своему старому дому!

– Он плачет по ночам! – коротко возразил Скал и после секундной паузы добавил: – Очень горько плачет!

И тут в разговор вступила княгиня. Повернувшись к Всеславу, она негромко проговорила:

– Я думаю, Скал прав – надо позволить мальчику увидеться с дедом... В последний раз!

Всеслав быстро взглянул на княгиню, словно требуя объяснения, но, встретив ответный взгляд Рогды, мгновенно отвел глаза.

– К тому же вожак обещал своему извержонку такую встречу! – напористо проговорил Скал.

В кабинете повисло молчание. Князь, неслышно ступая, прошел взад-вперед вдоль стены, уставленной тяжелыми, наглухо закрытыми шкафами, остановился на том же месте и повернулся к дружиннику:

– Хорошо, привезите деда извержонка в замок... послезавтра утром! Но эта их встреча будет последней. У старика в одной из дальних деревень есть племянник, вот к нему я его и отправлю. Сегодня дам распоряжение, завтра он приготовится к отъезду, послезавтра утром повидается с внуком, а днем отправится к своему родственнику... – Всеслав бросил быстрый взгляд на княгиню и закончил: – Деду одному, без помощника, жить в гончарной слободе трудно, так что это будет на пользу всем!

Через день утром старый Ерохта пришел в замок. Одет он был в новые порты и рубаху, аккуратно причесан и... грустен. Когда Вотша с разбегу уперся лбом деду в живот и обхватил его руками, Ерохта положил на его белую голову чуть подрагивающую ладонь и хрипловато произнес:

– Уезжаю я, Вотушка... Насовсем...

– Куда? – поднял к нему лицо Вотша.

– В деревню, к дяде твоему, к моему племяннику, к Салге.

– Значит, я тебя никогда больше не увижу?! – В голосе Вотши зазвучали слезы.

– Ну почему? – стараясь казаться бодрым, ответил Ерохта. – Вот вырастешь, должность при князе получишь, может, он тебя когда и отпустит ко мне погостить... А сейчас... Ты же понимаешь – мне одному... без тебя... трудно жить, а в деревне... Там и я еще пригожусь, да и мне, если потребуется, присмотр будет!

Прощание их было недолгим: мальчика ждали занятия, а старика – дальняя дорога. Наверное, именно в это утро кончилось детство Вотши.

Глава 4

Ратмир проснулся как обычно, в час Неясыти, за два часа до рассвета, в своих скромных апартаментах, занимавших второй этаж Звездной башни университета. Оранжевая искра Волчьей звезды поблескивала в левом нижнем углу небольшого окошка его спальни, а это значило, что у него есть несколько минут для спокойных, неторопливых размышлений.

Прошло всего восемь дней с того момента, как он прибыл в Лютец, и эти дни стали для волхва самыми, пожалуй, беспокойными во всей его жизни. Извара, бывшего волхва стаи восточных рысей, поместили в изолированную келью университетской лечебницы, и им занялись два члена Совета посвященных. Сам Ратмир не только подробно описал все, что случилось с ним во время его путешествия из Края в Лютец, но трижды подвергся длительным, подробным допросам следственной комиссии Совета посвященных, разбиравших происшедшее в стае восточных рысей. При этом ему пришлось отвечать на довольно неожиданные, казалось бы, не относящиеся к делу вопросы.

Наконец его оставили в покое, и Ратмир смог не только отдохнуть, но даже приступил к своим обычным занятиям – наблюдению звездного неба, сложным математическим расчетам движения звезд, опытам с наговоренной и обессоленной водой, изучению способности кристаллов аккумулировать и передавать энергию – его научные интересы были весьма широки... Но накануне поздно вечером с ним связался помощник Вершителя и пригласил его на аудиенцию к главе Совета посвященных сегодняшним утром.

Когда молодой волхв в назначенное время вошел в кабинет Кануга, тот, глубоко задумавшись, расхаживал вдоль глухой стены, сверху донизу заставленной полками с книгами, рукописями, уложенными в тубусы, небольшими плотно закрытыми коробками. Шаги Вершителя были тяжелы, но толстый ковер, лежавший по всей площади пола, совершенно их заглушал. Старик был настолько погружен в свои размышления, что не сразу заметил вошедшего Ратмира. Дважды посвященный волхв замер у порога закрывшейся двери, почтительно ожидая, когда Вершитель отвлечется от своих размышлений.

Наконец Кануг остановился, поднял голову и, словно продолжая давно начатый разговор, произнес:

– Поэтому я считаю, что именно ты должен провести обряд эрозиобазы над Изваром. Таким образом круг замкнется – нападавший будет лишен многогранья тем, на жизнь кого он покушался!

– Разве Совет посвященных уже вынес Извару приговор? – удивленно переспросил Ратмир.

Вершитель недовольно поморщился, как будто такой вопрос из уст дважды посвященного волхва был неуместен.

– Нет, Совет соберется в ночь полнолуния, но неужели ты думаешь, что приговор может быть иным?! Случай этот исключительный – покушение на старшего по рангу. Доказанное покушение! Оно не может караться по-другому! Так что... готовься!

– Это – хуже, чем смерть, – задумчиво прошептал Ратмир, и Вершитель в ответ усмехнулся:

– От смертной казни мы отказались очень давно и не собираемся возрождать этот варварский обычай! Не мы даем человеку жизнь, не нам ее и отбирать!

– Но не мы даем человеку и многогранье, Вершитель, – почтительно возразил Ратмир. – Однако отбирать его считаем возможным.

Взгляд Кануга мгновенно сделался острым, напряженным. Помолчав несколько секунд, он вкрадчиво, словно обходя капкан, поинтересовался:

– Ты считаешь, что человека лучше убить, чем оставить в живых, лишив многогранья?

«Недаром Вершитель вышел из стаи южных лис, – усмехнулся про себя Ратмир. – Родовая хитрость и осторожность до сих пор в его крови».

Но вслух дважды посвященный волхв из стаи восточных волков со всей почтительностью произнес:

– Я далек от того, чтобы хоть как-то критиковать наши законы и обычаи или подвергать сомнению решения Совета посвященных. Однако мне не нравится стремительное увеличение... э-э-э... популяции извергов! А в данном случае – случае исключительном извергом станет человек, прошедший университетскую школу! Такого в нашей истории еще не бывало, и это может открыть извергам некоторые потаенные знания. Ведь Извар, став извергом, не забудет того, что он знал и умел.

Прищуренные глаза Вершителя, буквально впившиеся в лицо Ратмира из-под седых кустистых бровей, вдруг потеплели.

– Так вот чем вызвано твое... возражение, – гораздо более спокойным тоном проговорил он. – И каково же твое предложение? Ведь ты, насколько я тебя знаю, наверняка имеешь не только это возражение, но и конкретное предложение, как эту ситуацию разрешить.

– Да, Вершитель... – с прежним почтением ответил Ратмир. – Я, как лицо пострадавшее, не буду требовать лишения Извара многогранья, но я просил бы... изгнать его из числа волхвов и лишить его права... жить в стае! Пусть он станет не... извергом, а... изгоем! Заклейменным изгоем!

Во взгляде Вершителя промелькнуло некоторое удивление, но он быстро опустил глаза и снова пошел вдоль стены кабинета, словно бы забыв о стоявшем у двери Ратмире.

Впрочем, на этот раз он раздумывал недолго. Остановившись рядом с дважды посвященным волхвом, Вершитель с легким скепсисом в голосе поинтересовался:

– А ты не боишься, что таким образом мы получим еще один... вид разумных существ? Вид, почти равный нам в знаниях и умениях!

– Нет, Вершитель, не боюсь, – спокойно ответил Ратмир. – В среде волхвов нарушения законов и обычаев чрезвычайно редки – ты сам сказал, что это случай исключительный. Значит, таких... изгоев не может быть достаточно много, чтобы образовать сколько-нибудь влиятельную общественную силу. Они будут отвергнуты посвященными, и они вряд ли будут приняты извергами. Клеймо... клеймо изгоя навсегда отделит их от Мира! К тому же такое наказание станет серьезным уроком для последующих поколений посвященных и, как мне кажется, значительно укрепит влияние Совета посвященных!

Ратмир вовремя успел убрать из своей последней фразы слово «власть» и заменить его словом «влияние». Вершитель очень не любил этого слова, считая его слишком агрессивным. И снова в голове дважды посвященного волхва мелькнуло: «Лиса!»

Кануг целую минуту молча смотрел на Ратмира, а затем, кивнув, произнес:

– Хорошо!.. Совет рассмотрит твой отказ от возмездия за покушение... и твое предложение... Возможно, оно действительно более целесообразно, нежели эрозиобаза!

Вершитель повернулся и направился к письменному столу, стоявшему у противоположной от двери стены. Ратмир, решив, что разговор окончен, негромко поинтересовался:

– Я могу идти?

– Нет! – бросил, не поворачиваясь, Кануг. – Есть еще одна тема для разговора.

Он обошел стол, уселся в кресло и указал Ратмиру на жесткий стул, стоявший по другую сторону стола:

– Прошу!

Ратмир бесшумным шагом пересек кабинет и уселся на предложенное место.

Вершитель положил руки на столешницу, снова внимательно вгляделся в сидящего напротив волхва и неожиданно глухим голосом попросил:

– Поделись со мной своими сомнениями относительно извергов. Почему ты считаешь, что они могут представлять опасность для многогранных?

«Откуда? – паникой полыхнуло в голове Ратмира. – Откуда он узнал о моем разговоре с братом?»

Однако многолетняя тренировка сказалась и в этом случае – на лице княжича-волка не дрогнул ни один мускул, и он спокойно выдержал тяжелый, пристальный взгляд Вершителя. Затем, отведя, словно бы в задумчивости, взгляд в сторону, он заговорил, будто бы размышляя вслух:

– Я не был в родной стае почти сорок лет... Когда я уезжал из Края – это был совсем небольшой городок с деревянной крепостицей на высоком берегу реки Десыни. Жили в нем около трехсот волков и две с половиной тысячи извергов. И вот я снова увидел свой родной город. Теперь на месте деревянной крепости стоит каменный замок, и окружает его большой город. А живут в нем шестьсот волков и... десять тысяч взрослых извергов... А если считать их детенышей, то и все тридцать тысяч наберется! Сначала я обрадовался – стая-то, почитай, удвоилась, да только оказалось, что больше двухсот волков – пришлые, из мелких стаек, тех, что до сих пор рассеяны по восточным лесам. Вот тогда-то я и задумался, что будет с нашим Миром через сто-двести лет? Сколько в нем будет жить извергов и сколько останется... людей? И... останутся ли люди вообще?

– Куда ж они денутся? – негромко и без улыбки спросил Вершитель.

Ратмир целую минуту молчал, опустив глаза в пол, затем поднял голову, посмотрел на старого волхва и снова заговорил:

– Вершитель, я думаю, ни один человек не сможет держать в узде несколько тысяч извергов! Это невозможно чисто физически, а они размножаются с такой скоростью, что скоро соотношение между многогранными и извергами будет именно таким – один к нескольким тысячам! В то же время люди уже не могут обходиться совершенно без извергов – земледелие, ремесла, все тяжелые и грязные работы держатся на них. Таким образом, наше общество медленно, но неотвратимо заходит в тупик! Чтобы избежать этого тупика, надо в корне менять уклад всей нашей жизни – либо давать извергам хоть какие-то права в нашем обществе, либо устраивать их... истребление... геноцид! Если оставить все как есть, они неизбежно начнут бунтовать, и бунт их будет страшен... Страшен для нас!!

На минуту в кабинете снова воцарилось молчание, а затем заговорил Вершитель, и в его голосе не было насмешки:

– И поэтому ты стал противником эрозиобазы? Поэтому ты не хочешь, чтобы Извара лишили многогранья?!

– Да... – неожиданно для самого себя согласился Ратмир, понимая в душе, что может вызвать у Вершителя недовольство и даже гнев. – Мне кажется, мы слишком часто подводим под нож многогранных! Мы сами увеличиваем количество извергов. Я думаю, что нам надо ввести какое-то другое наказание за самые серьезные провинности...

– Вроде предложенного тобой клеймения и изгнания...

Вершитель не спрашивал, он констатировал. И эта констатация вроде бы ставила точку в разговоре, однако он продолжил:

– Ты ошибаешься, Ратмир. Обряд эрозиобазы проводится редко, только при посягательстве на самые основы нашей жизни. Так что прирост числа извергов за счет лишения людей многогранья совсем незначителен. Это первое. Второе – твое опасение поглощения многогранных ордой извергов лишено оснований. Ты же не опасаешься, что многогранные исчезнут под напором... муравьев, их ведь тоже в Мире очень много?! Но если муравьи начинают нам мешать, мы их просто уничтожаем, то же самое будет и с извергами. Только в отличие от муравьев изверги понимают, что нам мешать нельзя, что их могут уничтожить, а потому они никогда не посмеют противиться нашему владычеству! Твои сомнения в правильности наших законов и обычаев вызваны тем, что ты очень долго был оторван от Мира, ты был погружен в науку, ты не покидал университета, Звездной башни, и встреча с реалиями Мира, с его социальными проблемами встревожила тебя...

«Спорить с ним, доказывать свою правоту... бесполезно, – думал во время этого монолога Вершителя Ратмир. – Я мог бы рассказать, кого и за что лишают многогранья вожаки и волхвы стай, я мог бы рассказать ему историю Вата да и многих других. Я мог бы привести ему точное количество лишенных многогранья за последний год и причины, по которым это было сделано! Я мог бы рассказать ему об... извержонке Вотше – потомке многогранного, о том, какое влияние этот изверг может оказать на будущее Мира, но Вершитель не поверит. Он скажет, что в мое предвидение вкралась ошибка – какое влияние может оказать на судьбы Мира... „муравей“?! Кануг сам оторван от Мира, сам совершенно не знает положение дел в стаях... даже в ближних. Но он уверен в неуязвимости многогранных со стороны извергов! Я правильно сделал, что не взял нашего маленького извержонка с собой, находиться здесь было бы для него опасно!»

А Кануг, закончив свою отповедь, внимательно посмотрел на дважды посвященного волхва и со вздохом произнес:

– Ну что ж, ты свободен. Можешь вернуться к своим исследованиям, я считаю их очень интересными и весьма перспективными.

Похвала Вершителя была многозначительна и приятна, однако Ратмир сдержал готовую появиться на губах довольную улыбку. Он встал со своего места, коротко поклонился и направился к выходу.

Когда дважды посвященный волхв был уже у самых дверей, его вновь остановил голос Вершителя:

– И еще одно... Совет внимательно изучил твой отчет о происшедшем в стае восточных рысей, и твои показания по этому делу... большинство настаивает на том, чтобы ты лег на Стол Истины.

Княжич стаи восточных волков замер на месте и, не оборачиваясь, переспросил:

– Совет мне не доверяет?

– Дело не в этом... – Голос Вершителя стал недовольным. – Я был против этого, потому что считаю тебя лицом незаинтересованным, не имеющим отношения к распре в стае восточных рысей. Более того, я думаю, что в сложившейся ситуации ты вел себя абсолютно правильно. И большинство со мною согласно. Однако многим кажется, что ты не совсем точно описал некоторые моменты происшествия... видимо, из-за очень большой психологической нагрузки, и поэтому Совет просит тебя добровольно подвергнуться исповеди, чтобы он мог вынести справедливый приговор Извару. Ну и... сам понимаешь – я не хочу, чтобы хоть в ком-то из членов Совета посвященных оставались сомнения в твоих моральных качествах.

– Я выполню просьбу Совета... – повернувшись лицом к хозяину кабинета, проговорил Ратмир. – Моя память с того момента, как я оказался в лагере вожака стаи восточных рысей, до моего прибытия в Лютец будет передана в распоряжение Совета! – Дважды посвященный волхв мгновение помолчал и неожиданно спросил: – Ведь более ранний срез памяти, как я понимаю, Совет не интересует?

– Нет, не интересует! – подтвердил Вершитель. – Исповедь назначена на завтра, на час Волка, и будет проведена в малом исповедальном зале.

– Я понял, Вершитель! – склонил голову Ратмир и, поняв, что теперь разговор действительно окончен, вышел.

Оказавшись за дверью кабинета Вершителя, Ратмир вздохнул и отправился в свои апартаменты.

Требование Совета встревожило его. Опытный волхв, умеющий взглянуть в Прошлое, мог рассмотреть многое из того, что случилось с лежащим на Столе Истины. Некоторые из Смотрящих в Прошлое могли разглядеть до полугода жизни исповедовавшегося. Правда, это были только события, виденные им, его разговоры услышать было нельзя, разве что угадать что-то по движениям губ его собеседников, его мысли не читались... Но Ратмиру очень не хотелось, чтобы кто-то узнал, что он вопрошал Рок о судьбе какого-то ничтожного извержонка – это безусловно показалось бы странным любому Смотрящему в Прошлое и могло вызвать ненужные расспросы или интерес к Вотше!

Немного успокаивало то, что Вершитель обещал не копаться в его прошлом далее инцидента в стае восточных рысей, и все-таки дважды посвященный волхв не мог быть вполне спокоен. А значит, надо было принять кое-какие защитные меры! Хотя... вряд ли кого-то мог заинтересовать совершенно бесполезный... безвредный маленький изверг...

Вернувшись к себе, Ратмир прошел в небольшую личную лабораторию и, отодвинув в сторону одну из настенных панелей, задумчиво оглядел стоявшие на полках встроенного в стену шкафчика керамические баночки. Они были невелики и сильно различались по форме. Волхв точно знал, в какой из баночек какое снадобье находится. Он один это знал!

Минуту спустя он удовлетворенно кивнул, вернул стенную панель на место и отправился в свой небольшой кабинет – его ждали обычные занятия.

Вершитель, отпустив Ратмира, несколько минут задумчиво сидел в кресле. Затем, откинув голову на подголовник, он закрыл глаза и, сосредоточившись, мысленно позвал одного из членов Высшего совета:

«Остин, Ратмир дал добровольное согласие на исповедь. Я назначил ее на завтра, на час Волка. Думаю, что Совет не будет возражать, если в данном случае Смотрящим в Прошлое будешь ты – твое мастерство неоспоримо».

«Я согласен, Вершитель, но думаю, что нужно опросить всех членов Совета. Я из стаи северных волков, а значит, нахожусь в родстве, хотя и дальнем, с Ратмиром. Возможно недовольство...»

«Хорошо, я опрошу членов Совета», – несколько раздраженно ответил Кануг и разорвал мысленную связь.

В течение последующих двух часов Вершитель связался с большинством из членов Совета, и неожиданно выяснилось, что Остин оказался прав – девять из пятнадцати трижды посвященных, хоть и в мягкой форме, высказались за то, чтобы исповедь проводил «независимый» член Совета. Более того, двое назвали конкретную кандидатуру – Рыкуна из стаи восточных медведей. И тогда Кануг связался с Рыкуном:

«Большинство Совета предлагает выбрать для исповеди Ратмира человека, не связанного ни с волками, ни с рысями... Шавкан и Варяг предложили твою кандидатуру...»

«Я же сказал, что мне все равно, кто будет исповедовать этого волка! – перебил Вершителя Рыкун – как все медведи, он был не слишком тактичен. – И к тому же я недостаточно хорош как Смотрящий в Прошлое!»

«Но десять дней назад даже ты сможешь рассмотреть без труда!» – довольно резко возразил Вершитель.

Рыкун немного подумал и ответил:

«Хорошо, я проведу исповедь... Где и когда она назначена?!»

«Завтра в малом исповедальном зале, в час Волка».

«В час Волка?.. – В мысли медведя просквозила насмешка. – Так пусть волк не опаздывает!»

На следующий день, незадолго до окончания часа Змеи, Ратмир, одетый в одну лишь темную накидку, появился в малом исповедальном зале университетского храма. Небольшой, площадью всего около двадцати квадратных метров, зал был пуст и погружен в полумрак. Посредине располагалось прямоугольное возвышение, изготовленное из цельного куска редкого, угольно-черного обсидиана, верхняя грань которого была тщательно отполирована и сквозь нее явно проступала багряная иризация. Стены и потолок зала были также облицованы полированным обсидианом бурого цвета, и только поверху, под самым потолком бежал причудливый мозаичный орнамент, выполненный из мелких кирпично-красных пластин. В совершенно затемненных углах зала стояли высокие, вырезанные из черного обсидиана светильники с широкими чашами.

Впрочем, Ратмир недолго рассматривал убранство зала, во-первых, потому что уже давно и достаточно хорошо знал его, а во-вторых, почти сразу же, как только он вошел, раздался зычный, тяжелый голос, произнесший ритуальную фразу:

– Ты тот, кому не дает покоя прошлое?!!

Дважды посвященный волхв склонил голову и ответил также одной из положенных фраз:

– Я покоен, и мое прошлое светло и прозрачно!!

– Значит, ты можешь лечь на Стол Истины таким, каким пришел в этот Мир! – торжественно, но с некоторым излишним напором провозгласил голос, и Ратмир с удивлением понял, что исповедь будет проводить не трижды посвященный Остин. Более того, он не мог определить исповедника по голосу, хотя и отметил, что тот, похоже, не слишком опытный Смотрящий в Прошлое.

Однако во время ритуала исповеди исповедуемому не позволено было задавать вопросы, а потому княжич-волк одним движением плеч сбросил с себя накидку и, оставив ее лежать на полу, спокойно улегся на черную полированную поверхность камня.

Прошло несколько секунд, и вдруг от бурой стены отделилась высокая, чуть сутуловатая фигура, облаченная в глухой, просторный плащ с глубоким капюшоном. Цвет плаща настолько точно совпадал с бурым цветом стены, что в полумраке зала фигуру исповедника разглядеть было невозможно. Хотя Ратмир и не пытался это сделать, он неподвижно, расслабившись, лежал навзничь на Столе Истины, спокойно ожидая начала церемонии.

Смотрящий в Прошлое медленно, так что даже подол его плаща не колыхался, обошел зал по периметру, поднимая над каждым светильником затянутую в бурую перчатку ладонь, и в тот же момент, в самой середине каменной чаши неторопливо, словно головка змеи при звуках флейты, приподнималось узкое, темно-синее, с вкрапленными багровыми искрами, пламя. И в то же время, вслед за медленно двигающейся высокой фигурой, с темного пола поднималась полоса белесого, тяжело клубящегося тумана!

Фигура в буром плаще с глубоко надвинутым на лицо капюшоном продолжала свое медленное движение вокруг Стола Истины, постепенно приближаясь к нему, и клубившийся за ней туман поднимался все выше и выше, одновременно теряя свою тяжелую плотность, становясь легкой, хотя и вполне ясной дымкой. Вот он накрыл черный постамент вместе с лежавшей на нем фигурой... И вдруг открытые, но лишенные мысли глаза Ратмира начали слабо светиться в полумраке зала. Это странное, вначале едва заметное свечение постепенно набирало силу и меняло цвет, словно подбирая правильный, нужный именно сейчас тон. Когда свечение стало зеленовато-голубым, в тишине зала вдруг раздался короткий резкий звук, напоминавший звук лопнувшей басовой струны. Свет, лившийся из широко раскрытых, немигающих глаз княжича-волка, расплылся, растворился в окружавшей его белесой дымке, окрашивая ее в нежный голубоватый оттенок. И почти сразу же в этой застывшей, чуть подрагивающей дымке возникли неясные тени, едва уловимое движение, замелькали светлые и темные пятна, словно началась какая-то неясная, затейливая игра призраков.

Смотрящий в Прошлое, неожиданно оказавшийся в одном из углов зала, замер в совершенной неподвижности и полностью погрузился в созерцание этой безмолвной, призрачной игры!

Больше часа в малом исповедальном зале университета царили тишина и неподвижность. Все материальное замерло здесь, словно боясь спугнуть плавные переливы призрачных, дымчатых теней. Даже поднявшиеся над темными чашами светильников язычки пламени были неподвижны, будто бы выплавлены из темно-синего с красными искрами стекла...

И в тот момент, когда эта невозможная неподвижность стала казаться совершенно непереносимой, в темной тишине зала снова раздался короткий резкий звук, но на этот раз он был скрипично-высокий, тонкий, словно узкий клинок стилета. Веки Ратмира дрогнули и медленно опустились, отрезая струившееся из глаз свечение, как бы лишая жизненной подпитки движущиеся в туманном мареве тени. Они замерли, словно недоумевая, почему прерывается их беззвучный, затейливый танец, а потом медленно растаяли... растворились в белесой, чуть клубящейся дымке, вернулись в Прошлое, которое отпустило их на короткое время в... сейчас!

Смотрящий в Прошлое качнулся к стене и снова слился с ней и с полумраком быстро очищающегося от дымки зала. Темно-синие язычки огня над светильниками дрогнули, качнулись вслед исчезающему туману и медленно спрятались в черных, отблескивающих голубоватой иризацией чашах. А спустя мгновение глаза Ратмира снова открылись, и в них появилась мысль... и усталость... и боль... Он слабо застонал... двинул рукой и попытался приподнять голову. Это простое движение не далось ему, и он снова застонал, на этот раз чуть громче. И тут же, как будто кто-то подслушивал за дверями, они медленно распахнулись, и в зал вступили четыре совсем молодых юноши в темных плащах. В их руках были широкие носилки. Медленно подойдя к постаменту, они с величайшей осторожностью, словно тело дважды посвященного волхва стало стеклянным, переложили его на носилки и так же медленно вынесли его из зала.

Когда двери за носильщиками закрылись, от стены вновь отделился закутанный в бурый плащ Смотрящий в Прошлое. В зале сразу же значительно посветлело, как будто сквозь бурые стены стал пробиваться невидимый свет, и в этом пробуждающемся свете высокая, ссутулившаяся бурая фигура вдруг стала странно неуклюжей. Переваливающейся походкой Смотрящий в Прошлое подошел к постаменту и, медленно подняв правую руку, отбросил капюшон плаща на плечи. Открылась небольшая, удивительно круглая голова, покрытая густым, коротким, жестким, кучерявым волосом, с грубо вылепленными чертами лица, широким, чуть приплюснутым носом и густыми, толстыми бровями на мощном, выпуклом лбу. Маленькие, круглые глазки, блеснувшие из-под бровей, впились пристальным взглядом в черный, багряно иризирующий обсидиан. Грубая широкая ладонь медленно скользнула по полированному камню, а толстые губы еле слышно прошептали:

– Интересно... Очень интересно и... непонятно!..

Рыкун еще раз погладил затянутой в перчатку ладонью полированный камень возвышения, затем повернулся и неторопливо, переваливаясь, двинулся прочь от входных дверей к одному из углов зала. Когда он был в метре от стены, часть ее вдруг развернулась, открывая узкий и темный проход. Трижды посвященный волхв нырнул в этот проход, и кусок стены снова вернулся на место. Несколько секунд в опустевшем зале горел свет, а затем и он медленно, как-то неуверенно, погас.

Пройдя коротким темным коридором, трижды посвященный из стаи восточных медведей оказался в крошечной светлой ризнице, единственным предметом мебели в которой был небольшой платяной шкаф. Быстро сняв обрядовый плащ, Рыкун повесил его в шкаф и надел обычную белую хламиду трижды посвященных. Затем он выглянул в коридор и, убедившись, что тот совершенно пуст, вышел из ризницы и быстрым шагом направился в свою лабораторию, располагавшуюся в подвале Темной башни университета. Мощеный двор университета также был пуст, но Рыкун прошествовал по нему неторопливо, с достоинством, присущим трижды посвященному, так что даже если его кто-то и увидел, никогда не подумал бы, что член Высшего совета куда-то торопится.

Однако, как только волхв оказался под сводами Темной башни – самой маленькой из пяти башен университета, он чуть ли не бегом бросился к лестнице, ведущей в подвальное помещение. Проскочив три пролета, Рыкун оказался на небольшой, замощенной камнем площадке перед узкой, странно высокой дверью, собранной из дубового бруса и обшитой металлическими полосами. Выхватив из кармана хламиды большой затейливый ключ – большую редкость в Лютеце, он вставил его в замочную скважину и повернул два раза. Дверь, не издав ни звука, распахнулась, и Рыкун проскользнул сквозь узкий дверной проход внутрь. Как только он захлопнул дверь за собой, на стене рядом с дверным косяком вспыхнула масляная лампа. В не слишком ярком свете стало видно, что лаборатория представляет собой довольно большую комнату с грубо выложенными каменными стенами, неровным каменным полом и высоким сводчатым каменным потолком.

Пыхтя и значительно умерив свой быстрый шаг, Рыкун прошел к обширному, крепко сбитому дубовому столу, уселся в простое деревянное кресло и, откинувшись на спинку, вытер ладонью выступивший на лбу пот. Однако отдохнуть ему не дали, едва он перевел дух, как в его мозгу прозвучала чужая требовательная мысль:

«Ты закончил, наконец?!»

Медведь резко выдохнул и, стараясь думать как можно спокойнее, ответил:

«Да... Закончил... Но неплохо бы кое над чем подумать...»