Текст книги "Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев"

Автор книги: Евгений Гусляров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Да чего тут позволить, – возразил грубо чиновник, – чего я говорю, так – так; а вот вам, почтеннейший, не след бы спорить со мною, оно как-то не приходится.

– Да почему же? – спросил Пушкин с достоинством.

– Да потому же, что между нами есть разница.

– Что ж это доказывает?

– Да то, сударь, что вы ещё молокосос.

– А, понимаю, – смеясь, заметил Пушкин, – точно есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы виносос, как я говорю.

При этом все расхохотались, противник не обиделся, а ошалел…

Ещё из записей князя П.И. Догорукова: «У Ланова с Пушкиным произошла за столом в присутствии наместника ссора, и Пушкин вызвал Ланова на поединок, но товарищу было не до пистолетов. Он хотя и принял вызов и звал Пушкина к себе на квартиру, но приготовил несколько солдат, чтобы его высечь розгами. Это проведал Пушкин и написал свою эпиграмму. Наместник грозил запереть его. “Вы это можете сделать, – отвечал Пушкин, – но я и там себя заставлю уважать”».

Дуэль тринадцатая (1822). С Тодором (Тодораки) Балшем.

В феврале этого года Пушкин вызвал на дуэль местного вельможу, приближённого к господарю Молдавии боярина Тодораки («Тадарашку») Балша, хозяина дома, между прочим, где его устроили на постой в качестве гостя. И про которого Пушкин тут же сочинил непристойность. Эпиграмма его на Балша звучит так:

Вот еврейка с Тадарашкой.

Пламя пышет в подлеце,

Лапу держит под рубашкой,

Рыло на её лице.

Весь от ужаса хладею:

Ах, еврейка, бог убьёт!

Если верить Моисею,

Скотоложница умрёт!

Причина этой выходки в том, что этот Балш имел привлекательную жену, Пушкин пытался приволокнуться за ней, но неудачно. Вот он и отыгрался на её муже.

Причина дуэли: Пушкину однажды показалась недостаточно учтивой реплика супруги Балша – Марии, в ответ на слова Пушкина: «Экая тоска! Хоть бы кто нанял подраться за себя!». Пушкин наговорил в ответ женщине грубостей и, дав пощёчину «Тадарашке», вынул пистолет, вызывая его на дуэль. Поединок опять предотвратил генерал Инзов, посадив Пушкина под домашний арест на две недели.

Итог: дуэль отменена.

Свидетельства очевидцев и современников. Из записок биографа Пушкина Петра Бартенева: «Между кишинёвскими помещиками-молдаванами, с которыми вёл знакомство Пушкин, был некто Балш. Жена его, ещё довольно молодая женщина, везде возила с собою, несмотря на ранний возраст, девочку-дочь, лет тринадцати. Пушкин ухаживал за нею. Досадно ли это было матери или, может быть, она сама желала слышать любезности Пушкина, только она за что-то рассердилась и стала к нему придираться. Тогда в обществе много говорили о какой-то ссоре двух молдаван: им следовало драться, но они не дрались. “Чего от них требовать! – заметил как-то Липранди, – у них в обычае нанять несколько человек, да их руками отдубасить противника”. Пушкина очень забавлял такой лёгкий способ отмщения. Вскоре у кого-то на вечере в разговоре с женою Балша он сказал: “Экая тоска! Хоть бы кто нанял подраться за себя!”. Молдаванка вспыхнула: “Да вы деритесь лучше за себя!”, – возразила она. “Да с кем же?”, – “Вот хоть со Старовым; вы с ним, кажется, не очень хорошо кончили”. На это Пушкин отвечал, что если бы на её месте был её муж, то он сумел бы поговорить с ним: потому ничего более не остается, как узнать, так ли и он думает. Прямо от неё Пушкин идёт к карточному столу, за которым сидел Балш, вызывает его и объясняет, в чём дело. Балш пошёл расспросить жену, но та отвечала, что Пушкин наговорил ей дерзостей. “Как же вы требуете у меня удовлетворения, а сами позволяете себе оскорблять мою жену”, – сказал возвратившийся Балш. Слова были произнесены с таким высокомерием, что Пушкин не вытерпел, тут же схватил подсвечник и замахнулся им на Балша. Подоспевший Н.С. Алексеев удержал его. Разумеется, суматоха вышла изрядная, и противников кое-как развели…».

Из «Воспоминаний» Александра Вельтмана: «Однажды в обществе одна дама, не поняв его (Пушкина) шутки, сказала ему дерзость. «Вы должны отвечать за дерзость жены своей» – сказал он ее мужу. Но бояр равнодушно объявил, что он не отвечает за поступки своей жены. «Так я вас заставлю знать честь и отвечать за неё», – вскричал Пушкин, и неприятность, сделанная Пушкину женою, отозвалась на муже…».

Из замечаний В. П. Горчакова на записи «Из дневника и воспоминаний» И.П. Липранди: «Промахи прекратили дуэль (имеется в виду предыдущая дуэль между Пушкиным и полковником Старовым, которая, по мнению части молдаванского общества, была не доведена до конца должным образом, была сомнительной и не давала полной уверенности, что честь обоих дуэлянтов была полностью восстановлена. – Е.Г.) и Пушкин, возвращаясь с поля битвы, заехал к Полторацкому и, не застав его дома, оставил записку:

Старов…

Слава Богу здоров.

Но это столкновение повело к истории с Балшем. Подробности этого находятся в дневнике моём…

Лев Пушкин. отрывок из «биографического известия об А.С. Пушкине до 1826 года»: «…Пушкин имел страсть бесить молдаван, а иногда поступал с ними и гораздо хуже. Вот случай, памятный до сих пор в тамошнем крае. Жена молдаванского вельможи Балша сказала Пушкину какую-то оскорбительную дерзость. Пушкин отправился за объяснениями к её важному супругу, который дал ему ответ неудовлетворительный. Пушкин назначил ему на другой день свидание в постороннем доме. Там он ему доказывал, что с женщиной иметь объяснения невозможно, ибо объяснение с нею ни к чему не приводит; но с мужем же её дело другое; ему, по крайней мере, можно дать пощёчину. И в подтверждение слов своих

Пушкин исполнил сию угрозу над лицом тяжеловесного молдаванина».

Из дневника и воспоминаний Ивана Липранди: «Марья Балш… была женщина лет под тридцать, довольно пригожа, черезвычайно остра и словоохотлива; владела хорошо французским языком, и с претензиями. Пушкин был также не прочь поболтать, и должно сказать, что некоторое время это и можно было только с нею одной. Он мог иногда доходить до речей весьма свободных, что ей очень нравилось, и она в этом случае не оставалась в долгу. Действительно ли Пушкин имел на нее какие виды или нет, сказать трудно; в таких случаях он был переметчив и часто без всяких целей любил болтовню и материализм, но, как бы то ни было, Мария принимала это за чистую монету. В это время появилась в салонах некто Альбрехтша; она была годами двумя старше Балш, но красивей, со свободными европейскими манерами; много читала романов, многое проверяла опытом и любезностью своею поставила Балш на второй план; она умела поддерживать салонный разговор с Пушкиным и временно увлекла его. У Балш породилась ревность; она начала делать Пушкину намеки и, получив от него однажды отзыв, что женщина эта (Альбрехтша) историческая и в пылкой страсти, надулась и искала колоть Пушкина. Он стал с ней сдержаннее и вздумал любезничать с её дочерью, Аникой, столь же острой на словах, как и мать её, но любезничал так, как можно было любезничать с двенадцатилетним ребенком. Оскорблённое самолюбие матери и ревность к Альбрехтше (она приняла любезничанье с её дочерью-ребёнком в смысле, что будто бы Пушкин желал этим показать, что она имеет уже взрослую дочь) вспыхнули: она озлобилась до безграничности. В это самое время и последовала описанная сцена…».

Из дневника князя П.И. Долгорукова: «Молдаван рассвирепел, называя Пушкина трусом, ссылочным и пр. Сцена, как рассказывали мне очевидцы, была ужаснейшая. Балш кричал, содомил, старуха Богдан (имеется ввиду мать Марии Балш. – Е.Г.) упала в обморок, беременной вице-губернаторше приключилась истерика, гости разбрелись по углам, люди кинулись помогать лекарю, который тотчас явился со спиртами и каплями, – оставалось ждать ещё ужаснейшей развязки, но генерал Пущин успел привести всё в порядок и, схватив Пушкина, увёз с собою. Об этом немедленно донесли наместнику, который тотчас велел помирить ссорящихся…».

Из записок биографа Пушкина Петра Бартенева: «На другой день, по настоянию Крупянского и П.С. Пущина (который командовал дивизией за отъездом Орлова), Балш согласился извиниться перед Пушкиным, который нарочно для того пришёл к Крупянскому. Но каково же было Пушкину, когда к нему явился в длинных одеждах своих, тяжёлый молдаванин и вместо извинения начал: «Меня упросили извиниться перед вами. Какого извинения вам нужно?». Не говоря ни слова, Пушкин дал ему пощёчину и вслед за тем вынул пистолет. Прямо от Крупянского Пушкин пошёл на квартиру к Пущину, где его видит В.П. Горчаков, бледного как полотно и улыбающегося. Инзов посадил его под арест на две недели; чем дело кончилось, не знаем…».

Из дневника князя П.И. Долгорукова: «…Пушкину объявлен домовой арест за то, что он прибил одного знатного молдаванина, хотевшего с ним выйти на поединок. Сцена, как сказывают, происходила в доме вице-губернатора, который вместе с бригадным командиром Пущиным приглашены были к наместнику для объяснения по сему предмету…».

Из записок биографа Пушкина Петра Бартенева: «Продолжения дуэли не было, но ещё долго после этого Пушкин говорил, что не решается ходить без оружия, на улицах вынимал пистолет и с хохотом показывал его встречным знакомым. Возмутительную историю Пушкина с Балшем мы относим к февралю месяцу 1822 г.».

Дуэль четырнадцатая (1822). С Карлом Прункулом.

Пушкин вызывает на дуэль бессарабского помещика Kарла Прункулa.

Причина: оба были секундантами на дуэли, где Пушкину не понравилось выражение, сказанное Прункулом во время обсуждения условий. Сам Карл Прункул в своём дневнике так комментирует это происшествие: «Мы съехались с Пушкиным, и трактат начался. Но как понравится вам оборот дела? Александр Сергеевич в разговоре со мною, решительно не могу вам сказать за какие, да и были ли они, “обидные выражения” вызвал на дуэль меня. “Ты шутишь, Пушкин?”. Я не мог не принять его слова за шутку. “Нисколько! Драться с тобой я буду, – ну, мне этого хочется, только ты должен обождать. Я уже дерусь с двумя господами; разделавшись с ними – к твоим услугам, Карл Иванович…”».

В итоге дуэль была отменена.

Итак, настоящая дуэльная круговерть началась для Пушкина в южной ссылке. Считается, что именно в кишинёвский период сформировалась у Пушкина тактика ведения боя, именно тогда он проявил себя великолепным дуэльным бойцом: «В минуту опасности, когда он становился лицом к лицу со смертью, когда человек обнаруживает себя вполне, Пушкин обладал в высшей степени невозмутимостью… Когда дело дошло до барьера, к нему он явился холодным, как лёд». Столь лестная характеристика Пушкину дана Иваном Липранди, знаменитым дуэлянтом и, как полагают, одним из прототипов Сильвио из повести «Выстрел». Другим прототипом называли графа Фёдора Толстого-Американца; но прототипом может служить и сам Пушкин, описанный очевидцами дуэли эпизоде с Зубовым, например, о котором будет рассказано ниже. В прочем, в большинстве этих безрассудных порывов, лично у меня Пушкин не вызывает симпатий. И даже наоборот. Да ведь с таким отношением к Пушкину, нам и жить-то нельзя. «Пушкин наше всё», это ведь не просто красные слова. Приму таблетку успокоительного в виде сказанного знатоками.

Из реконструкции событий специалистом: «Вот некий перечень качеств и черт характера Пушкина, в котором сквозь поверхностное, наносное просвечивает главное – обострённое чувство личного достоинства, неукротимое желание ощущать себя свободным и гордым человеком. Незадолго до рокового 37-го года поэт писал:

… Иная, лучшая, потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа —

Не все ли нам равно? Бог с ними.

Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать; для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

– Вот счастье! вот права…

В этих строках – ключ к пониманию многого в Пушкине, понимание его мятежной души, его острых и пламенных стихов, его глубоких исторических изысканий, его гражданских размышлений, но также и его безудержной удали, в том числе и его бретёрства, его страсти к дуэлям. Ибо дуэльное поле в его эпоху было главной площадкой человеческой свободы. К барьеру выходил человек, вольно распоряжавшийся своей жизнью и смертью. Его честь, его жизнь и смерть в момент поединка – не собственность и не прихоть государя и деспотического режима, но лишь заложница случая и судьбы. Она в руках противника, который на той стороне барьера, но ещё больше она в собственных руках, она зависит от твёрдости собственного духа, от крепости руки, от верности глаза. И больше ни от кого и ни от чего. Разве что от Божественного провидения».

Это из книги Александра Кацуры «Дуэль в истории России». Будем верить, что это откровение продиктовано его автору тем, кто владеет истиной. Теперь продолжим.

Дуэль пятнадцатая (1822). С Северином Потоцким.

Пушкин вызывает на дуэль шестидесятисемилетнего сенатора, члена Государственного Совета, графа Северина Осиповича Потоцкого.

Причина: дискуссия о крепостном праве за обеденным столом наместника Бессарабии генерала Инзова. Потоцкий в споре Пушкину уступил. На замечание кого-то, что Пушкин чересчур жарко оспаривал сенатора, поэт отвечает по-французски: «О, если бы Потоцкий не уступил мне, я дал бы ему пощёчину».

Итог: дуэль отменена.

Между прочим, этот эпизод сблизил двух бывших противников до такой степени, что они стали едва ли ни приятелями. Так что уже в ноябре 1823 года Пушкин обращается к графу по поводу семейных преданий о похищении Марии Потоцкой крымским ханом. Рассказанное Потоцким стало сюжетом поэмы «Бахчисарайский фонтан».

Дуэль шестнадцатая (1822). С Александром Рутковским.

В том же году Пушкина вызвал на дуэль штабс-капитан Александр Рутковский.

Причина: Пушкин не поверил тому, что бывает град весом в три фунта и осмеял отставного офицера за невероятный рассказ.

Приведу тут запись из дневника П.И. Долгорукова за 1822 год.

«Офицер … вышед из терпения, сказал только: Если вам верят, почему же вы не хотите верить другим? Этого было довольно. Лишь только успели встать из-за стола, и наместник вышел в гостиную, началось объяснение чести. Пушкин назвал офицера подлецом, офицер его мальчишкой, и оба решились кончить размолвку выстрелами. Офицер пошёл с Пушкиным к нему, и что у них происходило, это им известно. Рутковский рассказал, что на него бросились с ножом, а Смирнов, что он отвёл удар Пушкина; но всего вернее то, что Рутковский хотел вырвать пистолеты и, вероятно, собирался с помощью прибежавшего Смирнова попотчевать молодого человека кулаками, а сей тогда уже принялся за нож. К счастью, ни пуля, ни железо не действовали, и в ту же минуту дали знать наместнику, который велел Пушкина отвести домой и приставить к дверям его караул».

Итак, поединок в очередной раз предотвратил Инзов, посадив Пушкина под домашний арест. По этой причине дуэль была отменена.

Дуэль семнадцатая (1822). С местным богачом Инглези.

Кишиневский богач Инглези приревновал молодую жену-цыганку Людмилу Шекора к Пушкину. Некоторые биографы Пушкина полагают что встречался с ней и их отношения получили отражение в сюжете «Цыган». Друг поэта тех лет Градов писал в своих воспоминаниях: «В дверь раздался сильный стук. Передо мною стоял Пушкин. „Голубчик мой, – бросился он ко мне, – уступи для меня свою квартиру до вечера“… Он отворил дверь, и в комнату вошла стройная женщина, густо окутанная чёрной вуалью, в которой я с первого взгляда узнал Людмилу [Инглези]».

Причины: Муж Людмилы, однажды выследив любовников.

Сценарий повторился: Пушкин оказался под арестом, а Инглези был вручён билет с «разрешением выезда за границу». Инглези правильно понял значение этого «подарка» генерала Инзова и выехал вместе с женой из Кишинева…

Говорят ещё, что перед самим отъездом Людмила тайком опять выбралась от ревнивого мужа к Пушкину и… застала его с дамой, имя которой покрыто тайной. Известно лишь, что Людмила набросилась на неё с кулаками и крепко её побила.

Итог: дуэль не состоялась.

Дуэль восемнадцатая (1823). С Александром Зубовым.

Начало года. Пушкина вызвал на дуэль прапорщик генерального штаба Александр Зубов.

Причина: Пушкин публично обвинил Зубова в картёжном шулерстве, заметив, что тот «играет наверное», то есть – плутует и, проиграв ему, заявил другим участникам игры, что ведь нельзя же платить такого рода проигрыши. Слова эти, конечно, разнеслись, вышло объяснение, и 3убов вызвал Пушкина драться. Противники отправились на так называемую «малину», виноградник под Кишинёвом. На поединок с Зубовым Пушкин явился с черешнями и «завтракал» ими, пока тот стрелял. Этот мотив был им позднее использован в повести «Выстрел».

Зубов стрелял в Пушкина (мимо), а сам Пушкин от выстрела отказался, спросив только Зубова:

– Довольны вы?

Зубов бросился к нему с объятиями.

– Это лишнее, – сказал Пушкин, сунул незаряженный пистолет себе под мышку и отвернулся…

Свидетельства очевидцев и современников. Первый биограф Павел Бартенев: «Пушкина нелегко было испугать; он был храбр от природы и старался воспитать в себе это чувство. Недаром он записал для себя одно из наставлений князя Потёмкина Н.Н. Раевскому: “Старайся испытать не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем”. Ещё в лицее учился он стрельбе в цель, и в стенах кишиневской комнаты своей всаживал пулю в пулю. Подробности этого поединка, сколько известно, второго (?) в жизни Пушкина, нам неизвестны, но некоторые обстоятельства его он сам передавал в повести «Выстрел», вложив рассказ в уста Сильвио и приписав собственные действия молодому талантливому графу. “Это было на рассвете, – рассказывает Сильвио, – я сам стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника… Я увидел его издали. Он шёл пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приблизился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмеряли нам двенадцать шагов… Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплёвывая косточки, которые долетали до меня”. И действительно, по свидетельству многих и в том числе В.П. Горчакова, бывшего тогда в Кишиневе, на поединок с З. Пушкин явился с черешнями и завтракал ими, пока тот стрелял».

Из записок Н. Гербановского «Несколько слов о пребывании Пушкина в г. Кишиневе»: «– Понятно, – сказал Пушкин, подходя к З., – мы стреляемся. Я вызов ваш принимаю. Попадёте ли вы в меня или не попадёте – это для меня равно ничего не значит, но для того, чтобы в вас было больше смелости, предупреждаю: стрелять я в вас совершенно не намерен… Согласны?..

…Выстрел раздался… пуля пролетела мимо (Пушкина, который не стрелял). Противник уставил глаза на Пушкина, который не переменил своего положения».

Из записок о Пушкине Владимира Даля: «…Пушкин отпустил его с миром, но сделал это тоже по-своему: он сунул незаряженный пистолет себе под мышку, отвернулся в сторону…».

Дуэль девятнадцатая (1823). С Иваном Руссо.

В этот раз Пушкин вызвал на дуэль молдавского «писателя-дилетанта» Ивана (Янко) Руссо.

Причина: Личная неприязнь Пушкина к этой персоне. Об этом Иване Руссо современник вспоминал так: «Он провёл пятнадцать лет за границей, преимущественно в Париже, бессарабцы смотрели на него как на чудо, по степени образованности, и гордились им. Он был лет 30-ти, тучен, с широким лицом, изображавшим тупость и самодовольство; всегда с тростью, под предлогом раны в ноге, будто бы полученной им на поединке во Франции. Он вытвердил несколько имён французских авторов и ими бросал пыль в глаза соотечественников своих, не понимающих по-французски. Любезничал с женщинами и искал всегда серьёзных разговоров: не был застольным товарищем; в карты не играл и, кроме воды, ничего не пил. Пушкин чувствовал к нему антипатию, которую скрывать не мог, и полагаю, что к этой ненависти много содействовало и то, что Руссо не был обычного направления тогдашней кишиневской молодёжи, увивавшейся за Пушкиным. Самодовольствие Руссо выводило Пушкина из себя. Однажды за столом начали расточать похвалы Янке Руссо, что очень нравилось его двум-трём тут бывшим соотечественникам, но чего не выносил Пушкин, вертевшийся от нетерпения на стуле; видно было, что накипь у него усиливалась. Когда было сказано «C’est notre Jean-Jacques Rousseau», Пушкин не в силах был более удерживать себя; вскочил со стула и отвечал уже по-русски:

«Это правда, что он Иван, что он Яковлевич, что он Руссо, но не Жан-Жак, а просто рыжий дурак!» (roux sot): он действительно несколько рыжеват. Эта выходка заставила всех смеяться».

Итог: наметившаяся было дуэль отменена.

И ещё в Кишинёве у юного Пушкина был случай, чуть не стоивший ему новой дуэли. О чём-то он разговорился с тамошними молодыми тоже офицерами. Толковали о политике. Какой-то вопрос оказался Пушкину непонятным. Один из офицеров удивился тому. Как так, сказал он, ведь есть на эту тему книжка, даже удивительно, что грамотный человек её не прочитал. Пушкин замолк, мысль о вызове тут же и созрела. Какой-то случай отвлёк его, он забылся, и только потому дуэль не оставила обычного следа в его биографии, богатой подобными приключениями.

1824 год. Несостоявшаяся дуэль с неизвестным. В письме А.И. Тургенева к кн. Вяземскому за август 1824 года есть сведения, что итогом дуэли стало то, что противник отказывается стрелять, и Пушкин «отпускает его с миром».

Дуэль двадцать вторая (1826). С Николаем Тургеневым.

В июне этого года поэт вызвал на дуэль Николая Тургенева, одного из руководителей «Союза благоденствия», члена Северного общества будущих декабристов. Тургенев «ругал» поэта за «последние эпиграммы против правительства».

Причина: Тургенев обругал эпиграммы Пушкина против правительства.

«Тургенев был суровым моралистом, занимал ответственные должности в Государственном совете, и Министерстве финансов, относясь ко службе весьма серьезно. Он не раз давал чувствовать Пушкину, что нельзя брать ни за что жалование и ругать того, кто даёт его».

Пушкин, вызвав Тургенева, тут же одумался и с извинением взял вызов обратно».

Итог: дуэль отменена.

Позже, во время приездов в Петербург А.И. Тургенев неизменно общался с Пушкиным, а в страшные зимние дни 1837-го года отвез его тело в Святогорский монастырь и похоронил там своего великого друга.

Дуэль двадцать третья (1827). С Владимиром Соломирским.

Пушкина вызвал на дуэль артиллерийский офицер Владимир Соломирский.

Причина: Княжна Софья Урусова, в которую Соломирский был влюблён, предпочла ему Пушкина.

Итог: Усилия секундантов предотвратили поединок.

Свидетельства очевидцев и современников. Об этой истории подробно сказано в «Материалах к биографии Пушкина», собранных известным историком того времени М.И. Семевским: «В конце двадцатых годов в Москве славился радушием и гостеприимством дом кн. Александра Михайловича и кн. Екатерины Павловны Урусовых. Три дочери кн. Урусова, красавицы, справедливо считались украшением московского общества… Почти каждый день собирался у Урусовых тесный кружок друзей и знакомых, преимущественно молодых людей. Здесь бывал П.А. Муханов, блестящий адъютант знаменитого графа П.А. Толстого; сюда же постоянно являлся родственник кн. Урусовой, артиллерийский офицер В.Д. Соломирский, человек образованный, хорошо знавший английский язык, угрюмый поклонник поэзии Байрона и скромный подражатель ему в стишках… В том же доме особенно часто появлялся весною 1827-го года Пушкин. Он, проводя почти каждый вечер у кн. Урусова, бывал весьма весел, остёр и словоохотлив. В рассказах, импровизациях и шутках бывал в это время неистощимым… Ревнивый и крайне самолюбивый Соломирский чем чаще сходился с Пушкиным у кн. Урусова, тем становился угрюмее и холоднее к своему приятелю. Особенное внимание, которое встречал Пушкин в этом семействе, и в особенности внимание младшей княжны, возбуждало в нём сильнейшую ревность. Однажды Пушкин, шутя и балагуря, рассказал что-то смешное о графине А.В. Бобринской. Соломирский, мрачно поглядывавший на Пушкина, по окончании рассказа счёл нужным обидеться: «Как вы смели неуважительно отозваться об этой особе? – задорно обратился он к Пушкину. – Я хорошо знаю графиню, это во всех отношениях почтенная особа, и я не могу допустить оскорбительных о ней отзывов…». – «Зачем же вы не остановили меня, когда я только начинал рассказ? – отвечал Пушкин. – Почему вы не сказали мне раньше, что знакомы с графиней Бобринской? А то вы спокойно выслушали рассказ, и потом каким-то дон-кихотом становитесь в защитники этой дамы и берёте под свою протекцию…». Разговор в этот же вечер не имел никаких последствий, и все разъехались по домам, не обратив никакого на него внимания. На другой же день рано утром на квартиру к Муханову является Пушкин. С обычною для него живостью он передал, что в это утро получил от Соломирского письменный вызов на дуэль, и, ни минуты не мешкав, отвечал ему, письменно же, согласием, что у него был уже секундант Соломирского, А. В. Шереметев, и что он послал его для переговоров об условиях дуэли к нему, Муханову, которого и просит быть секундантом. Только что уехал Пушкин, к Муханову явился Шереметев. Муханов повёл переговоры о мире. Но Шереметев, войдя серьёзно в роль секунданта, требовал, чтобы Пушкин, если не будет драться, извинился перед Соломирским. (Муханову пришлось долго убеждать Шереметева). Шереметев понял, наконец, что эта история падёт всем позором на головы секундантов в случае, если убит или будет ранен Пушкин, и что надо предотвратить эту роковую случайность и не подставлять лоб гениального поэта под пистолет взбалмошного офицера. Шереметев поспешил уговориться с Мухановым о средствах к примирению противников. В то же утро Шереметев привел Соломирского к С.А. Соболевскому, на Собачью Площадку, у которого жил в это время Пушкин. Сюда же пришел Муханов, и, при дружных усилиях обоих секундантов и при посредничестве Соболевского, имевшего, по свидетельству Муханова, большое влияние на Пушкина, примирение состоялось. Подан был роскошный завтрак, и, с бокалами шампанского, противники, без всяких слов извинений и объяснений протянули друг другу руки…».

Дуэль двадцать четвёртая (1827). С Фёдором Толстым.

Самое опасное дело для Пушкина назревало в октябре этого года. Он вызвал на дуэль известного бретёра, отставного гвардейского офицера, ветерана войны 1812 года графа Ф.И. Толстого («Американца»).

Причина: Оскорбительный слух о том, что Пушкина высекли в Тайной Канцелярии, пущенный Толстым в столице гораздо ранее этой дуэли, ещё в 1820 г. (см. выше).

Надо полагать, что со стороны Толстого это было ответом на едкую эпиграмму самого Пушкина:

В жизни мрачной и презренной

Был он долго погружён,

Долго все концы вселенной

Осквернял развратом он.

Но, исправясь понемногу,

Он загладил свой позор,

И теперь он – слава богу —

Только что картёжный вор.

Толстой и в самом деле был азартным картёжником, послужившим прототипом героям самого Пушкина (Зарецкий), Грибоедова (Репетилов) и Л. Толстого (Долохов), и давшим Пушкину следующий повод для приведённой выше эпиграммы.

Где-то в Москве Пушкин встретился с Толстым за карточным столом. Была игра. Толстой передёрнул. Пушкин заметил ему это.

«Да я и сам это знаю, – отвечал ему Толстой, – но не люблю, чтобы это мне замечали».

 К моменту вызова Пушкиным, Толстой считался опасным дуэлянтом, убившим на дуэлях уже одиннадцать человек. Общим друзьям, однако, удалось их тогда помирить.

Итог: дуэль отменена.

Свое первоначальное суждение о Толстом Пушкин впоследствии, в письме к брату Льву, назвал «резким и необдуманным». Три года спустя Пушкин избрал Толстого посредником при сватовстве к Наталье Гончаровой. Именно ему, Фёдору Толстому, удалось довести это сватовство до успеха. Надо отметить всё же, что и это стало, в конце концов, очередным роковым достижением Фёдора Толстого…

Свидетельства очевидцев: В тогдашнем обществе граф Фёдор Толстой аттестовался личностью «необыкновенной, преступной и причудливо привлекательной».

Кличку свою – «Американец» – получил он за то, что, будучи участником плавания Крузенштерна, был высажен им за какую-то провинность на Алеутские острова… Это одна из тех русских по характеру личностей, которым было тесно в рамках своего времени и того круга, в котором вынужден был вращаться по условиям рождения. Известный задира, дуэлянт и картёжник, он отличался необычайной храбростью и страстью к приключениям. Именно поэтому он напросился в свиту посла Резанова, отправлявшегося с Крузенштерном в Японию. Он и в пути не отличался тем безусловным послушанием, которого требовали условия тяжёлого плавания. Это был по-своему выдающийся человек и странно, что о нём нет до сих пор авантюрного романа… Вот некоторые из его тогдашних похождений:

«На корабле (у Крузенштерна), – вспоминает племянница Толстого, известная мемуаристка М. Ф. Каменская, – Фёдор Иванович придумывал непозволительные шалости. Сначала Крузенштерн смотрел на них сквозь пальцы, но потом пришлось сажать его под арест. Но за каждое наказание он платил начальству новыми выходками, он перессорил всех офицеров и матросов, да как перессорил! Хоть сейчас на ножи! Всякую минуту могло произойти несчастье, а Фёдор Иванович потирал себе руки. Старичок корабельный священник был слаб на вино, Фёдор Иванович напоил его до положения риз и, когда священник как мёртвый лежал на палубе, припечатал его бороду сургучом к полу казённой печатью, украденной у Крузенштерна. Припечатал и сидел над ним; а когда священник проснулся и хотел приподняться, Фёдор Иванович крикнул: “Лежи, не смей! Видишь казённая печать!”. Пришлось бороду подстричь под самый подбородок…».

А вот что пишет о Толстом известный Фаддей Булгарин, недруг Пушкина, соперник в издательском деле: «Вмешавшись в спор Крузенштерна с капитаном Лисянским, Толстой довёл доброго и скромного Крузенштерна до того, что тот вынужден был оставить Толстого в наших Американских колониях, и не взял его с собою на обратном пути в Россию. Толстой пробыл некоторое время в Америке, объездил от скуки Алеутские острова, посетил дикие племена Колошей, с которыми ходил на охоту, и возвратился через Петропавловский порт сухим путём в Россию. С тех пор его прозвали Американцем. Дома он одевался по-алеутски, и стены его были увешаны оружием и орудиями дикарей, обитающих с нашими Американскими колониями… Толстой рассказывал, что Колоши предлагали ему быть их царём».

М.Ф. Каменская добавляет к этому: «Судя по рассказам Фёдора Ивановича, он и на острове продолжал бедокурить, живя с дикарями, пока какой-то благодетельный корабль не подобрал его – татуированного с головы до ног».