355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Гусляров » Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев » Текст книги (страница 3)
Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев
  • Текст добавлен: 29 января 2022, 17:37

Текст книги "Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев"


Автор книги: Евгений Гусляров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

При имени Пушкина блеснула в моей голове мысль, что передо мною стоит молодой поэт, таланту которого уж сам Жуковский поклонялся, корифей всей образованной молодёжи Петербурга, и я спешил спросить его: «Не Александра ли Сергеевича имею честь видеть перед собою?».

– Меня так зовут, – сказал он, улыбаясь…

«В таком случае, – сказал я по-французски, чтобы не понял нашего разговора Денисевич, который не знал этого языка, – позвольте мне принять живое участие в вашем деле с этим господином и потому прошу вас объяснить мне причину вашей ссоры».

Тут один из ассистентов рассказал мне, что Пушкин накануне был в театре, где, на беду, судьба посадила его рядом с Денисевичем. Играли пустую пиесу, играли, может быть, и дурно. Пушкин зевал, шикал, говорил громко: «Несносно!». Соседу его пиеса, по-видимому, нравилась. Сначала он молчал, потом, выведенный из себя, сказал Пушкину, что он мешает ему слушать пиесу. Пушкин искоса взглянул на него и принялся шуметь по-прежнему. Тут Денисевич объявил своему неугомонному соседу, что попросит полицию вывесть его из театра.

– Посмотрим, – отвечал хладнокровно Пушкин и продолжал повесничать.

Спектакль кончился, зрители начали расходиться. Тем и должна была кончиться ссора наших противников. Но мой витязь не терял из виду своего незначительного соседа и остановил его в коридоре.

– Молодой человек, – сказал он, обращаясь к Пушкину, и вместе с этим поднял свой указательный палец, – вы мешали мне слушать пиесу… Это неприлично, это невежливо.

– Да, я не старик, – отвечал Пушкин, – но, господин штаб-офицер, ещё невежливее здесь и с таким жестом говорить мне это. Где вы живете?

Денисевич сказал свой адрес и назначил приехать к нему в восемь часов утра. Не был ли это настоящий вызов?..

– Позвольте переговорить с этим господином в другой комнате, – сказал я военным посетителям. Они кивнули мне в знак согласия. (…) Признаюсь я потерял ораторского пороху довольно, и недаром. Денисевич убедился, что он виноват, и согласился просить извинения. Тут, не дав опомниться майору, я ввёл его в комнату, где дожидались нас Пушкин и его ассистенты, и сказав ему: «Господин Денисевич считает себя виноватым перед вами, Александр Сергеевич, и в опрометчивом движении, и в необдуманных словах при выходе из театра; он не имел намерения ими оскорбить вас»

– Надеюсь, это подтвердит сам господин Денисевич, – сказал Пушкин. Денисевич извинился… и протянул было руку Пушкину, но тот не подал своей, сказав только: «Извиняю», – и удалился со своими спутниками, которые любезно простились со мною…

И.И. Лажечников. Знакомство мое с Пушкиным.

Дуэль седьмая (1820). С Фёдором Орловым и Алексеем Алексеевым.

Дело происходит уже в Молдавии, куда Пушкин был послан по службе. До того он, после окончания Лицея, высочайшим указом был определён в Коллегию иностранных дел. И вот, за некоторые озорства и провинности, Пушкина перевели из столицы на юг, в кишинёвскую канцелярию наместника Бессарабской области И.Н. Инзова. Новым товарищам по службе не всем показалось приятным общение с ним.

Вот, например, запись в дневнике кн. П.И. Долгорукова за 11 января 1822 года: «Обедал у Инзова. Во время стола слушали рассказы Пушкина, который не умолкал ни на минуту, пил беспрестанно вино и после стола дурачил нашего экзекутора (В.И. Гридякина)». Характеристика Пушкина как человека в высшей степени несдержанного заканчивается словами: «Вместо того чтобы придти в себя и восчувствовать, сколь мало правила, им принятые, терпимы быть могут в обществе, он всегда готов у наместника, на улице, на площади, всякому на свете доказать, что тот подлец, кто не желает перемены правительства в России. Любимый разговор его основан на ругательствах и насмешках, и самая даже любезность стягивается в ироническую улыбку».

Здесь ему всё сходило с рук; жалобы на Пушкина Инзов выслушивал и разбирал в присутствии виновника. Обычным наказанием Пушкина было оставление его без сапог, чтобы тот не мог выйти на улицу и натворить ещё чего-нибудь.

Да, в эту кишинёвскую осень Пушкин вызвал на дуэль сразу двоих – заслуженных ветеранов войны, полковников, героев войны двенадцатого года.

Причина: Пушкин, братья Михаил и Фёдор Орловы, Иван Липранди и Алексей Алексеев играли в бильярд и пили жжёнку* в одном из трактиров Кишинёва. Захмелевший поэт задирал игроков и мешал игре. Орлов и Алексеев выговорили Пушкину за это. Есть довольно красочное описание этого случая, сделанное анонимным свидетелем: «Пушкин засмеялся над Фёдором Орловым, тот выкинул его из окошка; (Пушкин был небольшого роста, Фёдор Орлов – великан, силач, из породы знаменитых Орловых XVIII века, одноногий после войны). Пушкин вбежал опять в биллиард, схватил шар и пустил в Орлова, попав ему в плечо. Орлов бросился на него с кием, но Пушкин выставил два пистолета и сказал: убью. Орлов отступил».

Всё необыкновенно в этой сцене, но особенно удивляют два пистолета, вдруг оказавшиеся при Пушкине. Какие-то смутные сомнения возникают в истинности роскошной этой картины.

Свидетельства очевидцев: Прежде, чем занести в свой дневник эту очередную пушкинскую дуэльную историю, Иван Липранди, свидетель кишинёвской жизни поэта, счёл нужным сделать следующее примечание: «Ф.Ф. Орлов начал службу в конной гвардии, но по какой-то причине: по любви ли, или вследствие проигрыша, ему пришла мысль застрелиться, и он предпринял исполнить это с эффектом, в особом наряде и перед трюмо. Сильный заряд разорвал пистолет, и пуля прошла через подбородок и шею. Его вылечили, но шрам был очень явствен. Он был переведён тем же чином, корнетом, в Сумской гусарский полк, и в 1812 г. очень часто приходилось ему быть ординарцем у Дохтурова, где я с ним сблизился по одному случаю. Алексеев же в это время был в Мариупольском гусарском полку, в одной бригаде с Сумским. Оба были известны своей отвагой, а потому как бы сдружились. В 1813 г. Ф.Ф. Орлов был переведён в л.-гв. Уланский полк. Орловых было четыре брата: Алексей и Михайло от одной матери, Григорий и Фёдор – от другой; оба последние потеряли по ноге в 1813 г.».

Далее идёт сама история: «В конце октября 1820 года брат генерала М.Ф. Орлова, л.-гв. полковник Фёдор Фёдорович Орлов, потерявший ногу, кажется, под Бауценом или Герлицем, приехал на несколько дней в Кишинёв. Удальство его было известно. Однажды, после обеда, он подошёл ко мне и к полковнику А.П. Алексееву и находил, что будет приятнее куда-нибудь отправиться, нежели слушать разговор “братца с Охотниковым о политической экономии”. Мы охотно приняли его предложение, и он заметил, что надо бы подобрать ещё кого-нибудь; ушёл в гостиную к Михайле Фёдоровичу и вышел оттуда под руку с Пушкиным… Решили идти в бильярдную Гольды. Здесь не было ни души. Спрошен был портер. Орлов и Алексеев продолжали играть на бильярде на интерес и в придачу на третью вазу жжёнки*. Ваза скоро была подана. Оба гусара порешили пить круговой; я воспротивился более для Пушкина, ибо я был привычен и находил даже это лучше, нежели поочерёдно. Алексеев предложил на голоса; я успел сказать Пушкину, чтобы он не соглашался, но он пристал к первым двум, и потому приступили к круговой. Первая ваза кое-как сошла с рук, но вторая сильно подействовала, в особенности на Пушкина; я оказался крепче других. Пушкин развеселился, начал подходить к краям бильярда и мешать игре. Орлов назвал его школьником, а Алексеев присовокупил, что школьников проучивают… Пушкин, рванулся от меня и, перепутав шары, не остался в долгу и на слова; кончилось тем, что он вызвал на дуэль обоих, а меня пригласил в секунданты. В десять часов утра должны были собраться у меня. Было близко полуночи. Я пригласил Пушкина ночевать к себе. Дорогой он опомнился и начал бранить себя за свою арабскую кровь, и когда я ему представил, что главное в этом деле то, что причина не совсем хорошая и что надо как-нибудь замять: «Ни за что! – произнёс он, остановившись. – Я докажу им, что я не школьник». – «Оно всё так, – отвечал я ему, – но всё-таки будут знать, что всему виной жжёнка, а потом я нахожу, что и бой не ровный». – «Как не ровный?», – опять остановившись, спросил он у меня. Чтобы скорей разрешить его недоумение и затронуть его самолюбие, я присовокупил: «Не ровный потому, что может быть из тысячи полковников двумя меньше, да ещё и каких ничего не значит, а вы двадцати двух лет уже известны», и т. п. Он молчал. Подходя уже к дому, он произнёс: «Скверно, гадко; да как же кончить?». – «Очень легко, – сказал я, – вы первый начали смешивать их игру: они вам что-то сказали, а вы им вдвое, и наконец, не они, а вы их вызвали. Следовательно, если они приедут не с тем, чтобы становиться к барьеру, а с предложением помириться, то ведь честь ваша не пострадает…».

…Дождавшись утра, я в восьмом часу поехал к Орлову. Не застав его, отправился к Алексееву. Едва я показался в двери, как они оба в один голос объявили, что сейчас собирались ко мне посоветоваться, как бы закончить глупую вчерашнюю историю.

– Приезжайте к десяти часам, – отвечал я им, – Пушкин будет, и вы прямо скажите, чтобы он, так же, как и вы, позабыл вчерашнюю жжёнку.

Они охотно согласились… Я отправился к Пушкину… Через полчаса приехали Орлов и Алексеев. Всё было сделано как сказано; все трое были очень довольны; но мне кажется, что все не в такой степени, как был рад я, что дело не дошло до кровавой развязки: я всегда ненавидел роль секунданта и предпочитал действовать сам. За обедом в этот день у Алексеева Пушкин был очень весел и, возвращаясь, благодарил меня, объявив, что если когда представиться такой же случай, то чтобы я не отказал ему в советах…

И.П. Липранди. Из дневника и воспоминаний.

*О жженке. Алексей Вульф, близкий друг Пушкина вспоминал: «…Сестра моя, Евпраксия, бывало, заваривает всем нам после обеда жжёнку; сестра прекрасно её варила, да и Пушкин, её всегдашний пламенный обожатель, любил, чтобы она заваривала жжёнку… И что за речи несмолкаемые, что за звонкий смех, что за дивные стихи то того, то другого поэта сопровождали нашу дружескую пирушку. Языков был, как известно, страшно застенчив, но и тот, бывало, разгорячится».

Жжёнка во времена Пушкина готовилась так. В серебряную, за неимением – в медную кастрюлю или вазу вливалось две бутылки шампанского, да бутылка лучшего рому, а также одна бутылка хорошего сотерну (сейчас можно заменить минералкой). Всыпали туда два фунта (около восьмисот грамм) сахару, добавляли порезанный на кусочки ананас и кипятили всё это. Выливали в фарфоровую вазу, налагали на её края крестообразно две серебряные вилки или шпаги, на них большой кусок (тогда это называли «головой») сахару, поливали его ромом, зажигали и подливали ром, чтобы весь сахар воспламенился и растаял. Потом предстояло брать серебряной суповой ложкой жжёнку. Поливая сахар, чтобы огонь не прекращался, прибавляли свежего рому, а между тем готовую жженку разливали в ковшики или кубки. В походе рекомендовалось обходиться медной лужёной кастрюлей или пищевым баком, хорошо вываренным с содой или золой… Судя по составу, жжёнка могла на непривычного человека действовать сильно, что с Пушкиным и случилось.

Дуэль восьмая (1820). С Иваном Другановым.

В том же году (в воскресенье 7 ноября) Пушкин вызвал на дуэль егерского штабс-капитана Ивана Друганова, адъютанта генерала М.Ф. Орлова. Причины в общем-то никакой не было.

Из воспоминаний князя В.П. Горчакова: «Пушкин схватил рапиру и начал играть ею; припрыгивал, становился в позу, как бы вызывая противника. В эту минуту вошёл Друганов. Пушкин, едва дав ему поздороваться, стал предлагать биться. Друганов отказывался. Пушкин настоятельно требовал и, как резвый ребенок, стал, шутя затрагивать его рапирой. Друганов отвёл рапиру рукой. Пушкин не унимался; Друганов начинал сердиться. Чтоб предупредить их раздор, я попросил Пушкина прочесть молдавскую песню. Пушкин охотно согласился, бросил рапиру и начал читать с большим одушевлением».

Итог: дуэль не состоялась.

В хронологии пушкинских дуэлей следующего года отыскалось ещё два свидетельства.

Начало 1821 года. Пушкин вызвал на дуэль французского эмигранта, некоего барона де С… Причина неизвестна. Француз, «имея право избирать оружие, предложил ружьё, ввиду устрашающего превосходства, с которым противник его владел пистолетом».

Итог: примирение было достигнуто «благодаря веселью, которое этот новейшего рода поединок вызвал у секундантов и противников, ибо Пушкин любил посмеяться».

Июнь 1821 года. Пушкин вызвал бывшего офицера французской службы Дегильи драться на саблях. Причины дуэли неизвестны. Француз избрал для поединка сабли, но струсил и расстроил дуэль, сообщив о ней властям.

Итог: дуэль не состоялась.

В черновиках Пушкина сохранилось письмо к Дегильи, полное жестокого презрения: «К сведению г. Дегильи, бывшего офицера Французской службы. Недостаточно быть трусом: надо ещё быть им откровенно. Накануне дуэли на саблях, с которой улепетывают, не пишут на глазах своей жены плаксивых жалоб и завещания; не сочиняют нелепых сказок перед городскими властями в целях воспрепятствовать царапине; не ставят в неловкое положение ни своего секунданта, ни генерала, который удостаивает чести принимать в своём доме невежу. Я предвидел всё то, что произошло, и досадую, что не держал пари. Теперь всё кончено, но берегитесь. Примите уверение в тех чувствах, которые вы заслуживаете. Пушкин. 6 июня 21 г. Заметьте ещё, что теперь я сумею, в случае надобности, пустить в ход свои права русского дворянина, так как вы ничего не понимаете в праве оружия».

Пушкин, написавши, что «пустит в ход свои права русского дворянина», имел в виду неписанный закон для поединков чести, который: – не давал истинному дворянину права вмешивать государство – городские власти – в дуэльные дела, то есть прибегать к защите закона, запрещающего поединки; – такой уровень поведения низводил дворянина на позорнейшую ступень бесчестия. Всякий тогдашний участник дуэльных поединков знал, что, опускаясь на подобный уровень, он лишает себя права на уважительное, хотя и враждебное поведение противника, и может быть подвергнут унизительному обращению – осквернению побоями, публичному поношению. Он ставился вне законов чести… И не потому, что он вызывал презрение и омерзение сам по себе, а потому, главным образом, что он осквернял само понятие «человека чести», «чести истинного дворянина». Таким образом, отказ дворянина от дуэли представлялся пределом падения, несмываемым позором. К чести Пушкина – это жестокое письмо он не отправил. Это надо воспринимать всё же как акт благородства.

Дуэль одиннадцатая (1822). С Семёном Старовым.

В этот раз дело обстояло серьёзнее, Пушкина вызвал на дуэль егерский подполковник Семён Старов, который слыл заправским дуэлянтом и храбрецом, к тому же он был старше Пушкина на целых двадцать лет.

Причина: Пушкин не поделил ресторанный оркестрик при казино с молодым офицером, который был под началом у Старова; тот заказал кадриль, а Пушкин сразу после того заказал мазурку, и заказ Пушкина музыканты тотчас и исполнили, зная его щедрость.

Тогда Старов подошёл к Пушкину, только что кончившему свою «фигуру» танца: «Вы сделали невежливость моему офицеру, – сказал Старов, взглянув решительно на Пушкина, – так не угодно ли Вам извиниться перед ним, или Вы будете иметь дело лично со мной».

– В чём извиняться, полковник, – отвечал быстро Пушкин, – я не знаю; что же касается до Вас, то я к вашим услугам.

– Так до завтра, Александр Сергеевич.

– Очень хорошо, полковник».

Итог: стрелялись дважды, но оба раза промахнулись. (Спустя несколько дней, в ресторане Пушкин запрещает молодым людям, обсуждающим его дуэль со Старовым, дурно отзываться о последнем, грозя в противном случае вызвать на дуэль и их).

Свидетельства очевидцев. Вот как описано это происшествие в «Воспоминаниях о Пушкине» князя В.П. Горчакова: «Пушкин… имел столкновение с командиром одного из егерских полков наших, замечательным во всех отношениях полковником С.Н. Старовым. Причина этого столкновения была следующая; в то время так называемое казино заменяло в Кишиневе обычное впоследствии собрание, куда всё общество съезжалось для публичных балов. В кишиневском Казино на то время ещё не было принято никаких определённых правил; каждый, принадлежавший к так называемому благородному обществу, за известную плату мог быть посетителем Казино; порядком танцев мог каждый из танцующих располагать по произволу; но за обычными посетителями, как и всегда оставалось некоторое первенство, конечно, ни на чём не основанное. Как обыкновенно бывает во всём и всегда, где нет положительного права, кто переспорит другого или как говорит пословица: “Кто раньше встал, палку взял, тот и капрал”. Так случилось и с Пушкиным. На одном из подобных вечеров в Казино Пушкин условился с Полторацким и другими приятелями начать мазурку; как вдруг никому не знакомый молодой егерский офицер полковника Старова полка, не предварив никого из постоянных посетителей Казино, скомандовал кадриль, эту так называемую русскую кадриль, уже уступавшую в то время право гражданства мазурке и вновь вводимому контрадансу, или французской кадрили. На эту команду офицера по условию Пушкин перекомандовал: «Мазурку!». Офицер повторил: «Играй кадриль!». Пушкин, смеясь, снова повторил: «Мазурку!», – и музыканты, несмотря на то, что сами были военные, а Пушкин фрачник, приняли команду Пушкина, потому ли, что и по их понятиям был он не то, что другие фрачники, или потому, что знали его лично, как частого посетителя: как бы то ни было, а мазурка началась. В этой мазурке офицер не принял участия. Полковник Старов, несмотря на разность лет сравнительно с Пушкиным, конечно, был не менее его пылок и взыскателен, по понятиям того времени, во всём, что касалось хотя бы мнимого уклонения от уважения к личности. А потому и не удивительно, что Старов, заметив неудачу своего офицера, вспыхнул негодованием против Пушкина и, подозвав к себе офицера, заметил ему, что он должен требовать от Пушкина объяснений в его поступке. «Пушкин должен, – заметил Старов, – по крайности, извиниться перед вами; кончится мазурка, и вы непременно переговорите с ним». Неопытного и застенчивого офицера смутили слова пылкого полковника, и он, краснея и заикаясь, робко отвечал полковнику: «Да как же-с, полковник, я пойду говорить с ним, я их совсем не знаю!». – «Не знаете, – сухо заметил Старов, – ну, так и не ходите; я за вас пойду», – прибавил он и с этим словом подошёл к Пушкину, только что кончившему свою фигуру. «Вы сделали невежливость моему офицеру, – сказал Старов, взглянув решительно на Пушкина, – так не угодно ли вам извиниться перед ним, или вы будете иметь дело лично со мною». – «В чём извиняться, полковник, – отвечал быстро Пушкин, – я не знаю; что же касается до вас, то я к вашим услугам». – «Так до завтра, Александр Сергеевич». – «Очень хорошо, полковник». Они пожали друг другу руки и расстались. Мазурка продолжалась, одна фигура сменяла другую, и никто даже не воображал на первую минуту о предстоящей опасности двум достойным членам нашего общества. Все разъехались довольно поздно. Пушкин и полковник уехали из последних. На другой день утром, в девять часов дуэль была назначена: положено стрелять в двух верстах от Кишинева; Пушкин взял к себе в секунданты Н.С. Алексеева. По дороге они заехали к полковнику Липранди, к которому Пушкин имел исключительное доверие, особенно в делах такого рода, как к человеку опытному и, так сказать, весьма бывалому. Липранди встретил Пушкина поздравлением, что будет иметь дело с благородным человеком, который за свою честь умеет постоять и не будет играть честью другого…».

Из дневника И.П. Липранди: «Повод к столкновению Пушкина с Старовым рассказан в главных основаниях правильно. Вальс и Мазурка – все равно, разве только одно, что тогда могло быть принято в соображение, есть то, что программа последовательных плясок была предварительно определена. В тот вечер я не был в клубе, но слышал от обоих противников и от многих свидетелей, и мне оставалось только сожалеть о моём отсутствии, ибо с 1812 году, будучи очень близко знаком с Старовым, я, может быть, и отсоветовал бы ему из пустяков начинать такую историю. Он сознался мне, что и сам не знает, как он всё это проделал… В семь часов я был разбужен Пушкиным, приехавшим с Н.С. Алексеевым. Они рассказали случившееся. Мне досадно было на Старова, что он в свои лета поступил как прапорщик, но дела отклонить было уже нельзя, и мне оставалось только сказать Пушкину, что «он будет иметь дело с храбрым и хладнокровным человеком, непохожим на того, каким он, по их рассказам был вчера». Я заметил, что отзыв мой о Старове польстил Пушкину…».

Ещё из воспомнаний В.П. Горчакова: «Липранди выразил опасение, что очень может статься, что на этот день дуэль не будет окончена. «Это отчего же?» – быстро спросил Пушкин. «Да оттого, – отвечал Липранди, – что метель будет». Действительно, так и случилось: когда съехались на место дуэли, метель с сильным ветром мешала прицелу: противники дали по выстрелу и оба сделали промах; секунданты советовали было отложить дуэль до следующего дня, но противники с равным хладнокровием потребовали повторения; делать было нечего, пистолеты зарядили снова – ещё по выстрелу, и снова промах; тогда секунданты решительно настояли, чтоб дуэль, если не хотят так кончить, была отложена непременно, и уверяли, что нет более зарядов. «Итак, до другого разу», – повторили оба в один голос. «До свидания, Александр Сергеевич!». – «До свидания, полковник!..».

Уточнения из дневника. И.П. Липранди: «…Первый барьер был в шестнадцать шагов; Пушкин стрелял первый и дал промах, Старов тоже и просил поспешить зарядить и сдвинуть барьер; Пушкин сказал: «И гораздо лучше, а то холодно». Предложение секундантов отложить было отвергнуто обоими. Мороз с ветром, как мне говорил Алексеев, затруднял движение пальцев при заряжении. Барьер был определён в двенадцать шагов, и опять два промаха. Оба противника хотели продолжить, сблизив барьер; но секунданты решительно воспротивились, и так как нельзя было помирить их, то поединок отложен до прекращения метели. Дрожки наши, в продолжение разговора догребли в город… Я отправился прямо к Старову… Я спросил его, как это пришло ему в голову сделать такое дурачество в его лета и в его положении? Он отвечал, что и сам не знает, как всё это сошлось; что он не имел никакого намерения, когда подошёл к Пушкину. “Да он, братец, такой задорный”, – присовокупил он…».

Продолжение воспоминаний В.П. Горчакова: «На возвратном пути из-за города Пушкин заехал к Алексею Павловичу Полторацкому и, не застав его дома, оставил ему записку следующего содержания:

Я жив,

Старов

Здоров,

Дуэль не кончен.

В тот же день мы с Полторацким знали все подробности этой дуэли и не могли не пожалеть о неприятном столкновении людей, любимых и уважаемых нами, которые ни по чему не могли иметь взаимной ненависти. Да и причина размолвки не была довольно значительна для дуэли. Полторацкому вместе с Алексеевым пришла мысль помирить врагов, которые по преимуществу должны быть друзьями. И вот через день эта добрая мысль осуществилась. Примирители распорядились этим делом с любовью. По их соображениям, им не следовало уговаривать того или другого явиться для примирения первым; уступчивость этого рода, по свойственному соперникам самолюбию, могла бы помешать делу; чтоб отклонить подобное неудобство, они избрали для переговоров общественный дом ресторатора Николетти, куда мы нередко собирались обедать и где Пушкин любил играть на бильярде. Без дальнего вступления со стороны примирителей и недавних врагов примирение совершилось быстро. «Я вас всегда уважал, полковник, и потому принял предложение», – сказал Пушкин. «И хорошо сделали, Александр Сергеевич, – отвечал Старов, – этим вы ещё больше увеличили моё уважение к вам, и я должен сказать по правде, что вы так же хорошо стояли под пулями, как хорошо пишете». Эти слова искреннего привета тронули Пушкина, и он кинулся обнимать Старова. Итак, в сущности, всё дело обделалось, как можно было ожидать от людей истинно благородных и умеющих уважать друг друга. Но так называемая публика, всегда готовая к превратным толкам, распустила с чего-то иные слухи: одни утверждали, что Старов просил извинения; другие то же самое взвалили на Пушкина, а были и такие храбрецы на словах, постоянно готовые чужими руками жар загребать, которые втихомолку твердили, что так дуэли не должны кончаться. Но из рассказа нашего ясно, кажется, видна вся несправедливость подобных толков.

Дня через два после примирения Пушкин как-то зашёл к Николетти и, по обыкновению, с кем-то принялся играть на бильярде. В той комнате находилось несколько человек туземной молодёжи, которые, собравшись в кружок, о чём-то толковали вполголоса, но так, что слова их не могли не доходить до Пушкина. Речь шла об его дуэли со Старовым. Они превозносили Пушкина и порицали Старова. Пушкин вспыхнул, бросил кий и прямо и быстро подошёл к молодежи. «Господа, – сказал он, – как мы кончили со Старовым – это наше дело, но я вам объявляю, что если вы позволите себе охуждать Старова, которого я не могу не уважать, то я приму это за личную обиду, и каждый из вас будет отвечать мне, как следует!». Знаменательность слов Пушкина и твёрдость, с которою были произнесены слова его, смутили молодежь, ещё так недавно получившую в Вене одно лёгкое наружное образование и притом нисколько не знакомую с дымом пороха и тяжестью свинца. И вот молодежь начала извиняться, обещая вполне исполнить его желание. Пушкин вышел от Николетти победителем».

Ещё уточнение от И.П. Липранди: «С того времени по 1831 год, находясь в одной армии и частях войск со Старовым, мы не раз вспоминали об этой встрече, и впоследствии, в пятидесятых годах, в продолжение двух лет, что Старов находился в Петербурге по своим делам, где и умер, мы как-то повели разговор о Пушкине и, кажется, по поводу нечаянно открытой им книги, лежавшей на столе у общего нашего знакомого. Ему было уже под семьдесят лет; тридцать два года после поединка он искренне обвинял себя и говорил, что это одна из двух капитальных глупостей, которые он сделал в жизни своей».

А вот несколько строк об этой истории из записок о Пушкине В.И. Даля, по этим строкам можно судить, в каком виде она дошла до Петербурга: «В Кишинёве стоял пехотный полк, и Пушкин был со многими офицерами в клубе, собрании, где танцевали. Большая часть гостей состояла из жителей, молдаван и молдаванок; надобно заметить, что обычай, в то время особенно, ввёл очень вольное обращение с последними. Пушкин пригласил даму на мазурку, захлопал в ладоши и закричал музыке: «Мазурку, мазурку!» Один из офицеров подходит и просит его остановиться, уверяя, что будет плясать вальс. «Ну, – отвечал Пушкин, – вы вальс, а я мазурку», – и сам пустился со своей дамой по зале.

Полковой или батальонный командир, кажется, подполковник Старков, по понятиям о чести, считал необходимым стреляться с обидчиком, а как противник Пушкина по танцам не решился на это сам, то начальник принял это дело на себя.

Стрелялись в камышах придунайских, на прогалине, через барьер, шагов на восемь, если не на шесть. Старков стрелял первый и дал промах. Тогда Пушкин подошёл вплоть к барьеру и, сказав, – «Пожалуйте сюда», – подозвал противника, не смевшего от этого отказаться; затем Пушкин, уставив пистолет свой почти в упор в лоб его, спросил: «Довольны ли вы?». Тот отвечал, что доволен. Пушкин выстрелил в поле, снял шляпу и сказал:

Подполковник Старков,

Слава Богу, здоров.

Поединок был кончен, а два стиха эти долго ходили вроде поговорки…

Дуэль двенадцатая (1822). С Иваном Лановым.

Пушкина вызвал на дуэль 65-летний статский советник Иван Ланов.

Причина: ссора во время праздничного обеда у наместника Бессарабии генерала Инзова. Этот Ланов, между прочим, утверждал во время застольного разговора, что вином можно вылечить все болезни; Пушкин насмешливо ему возразил: «И белую горячку?». Ланов назвал поэта молокососом, а в ответ получил от Пушкина звание винососа. Тогда-то Ланов и вызвал Пушкина, но тот только заразительно хохотал, особенно когда Ланов стал хвастать своими поединками ещё при князе Таврическом, сказав ему: «Когда-то было… А теперь?». И сочинил экспромтом эпиграмму:

Бранись, ворчи, болван болванов,

Ты не дождёшься, друг мой Ланов,

Пощечин от руки моей.

Твоя торжественная рожа

На бабье гузно так похожа,

Что только просит киселей.

Ланов выходил из себя, тем более что сказанное Пушкиным вызвало более или менее сдерживаемый смех у каждого из присутствовавших… Ланов несколько успокоился тогда только, когда Пушкин принял его вызов.

Инзов, услышав смех в столовой или уведомлённый о случившемся, возвратился в столовую и скоро помирил их. Ланов, скорее из чинопочитания к Инзову, согласился оставить всё без последствий, а Пушкин был очень рад, что не сделался смешным. Инзов устроил так, что с тех пор Пушкин с Лановым уже не встречались за одним столом.

Итог: дуэль отменена.

Свидетельства очевидцев. Из «Кишинёвского дневника» за 1822 год князя П.И. Долгорукова: «Сегодня у наместника обедали два полковника здешней дивизии и разговор был о шанцах, редутах, ранцах и пр., и пр. Пушкин на днях выпустил стишки на моего товарища, и они уже пошли по рукам. Вот как он его ругает:

Бранись, ворчи, болван болванов;

Ты не дождешься, друг мой Ланов,

Пощечин от руки моей.

Твоя торжественная рожа

На бабье гузно так похожа,

Что просит только киселей.

Из дневника князя В.П. Горчакова: Вот как это было: его (статского советника И.Н. Ланова, бывшего в Кишинёве членом Попечительского комитета о колонистах. – Ред.) пригласили на какой-то обед, где находился и Пушкин; за обедом чиновник заглушал своим говором всех, и все его слушали, хотя почти слушать нечего было, и, наконец, договорился до того, что начал доказывать необходимость употребления вина как лучшего средства от многих болезней.

– Особенно от горячки, – заметил Пушкин.

– Да-таки и от горячки, – возразил чиновник с важностью, – вот-с извольте-ка слушать: у меня был приятель, некто Иван Карлович, отличный можно сказать, человек, лет десять секретарём служил; так вот-с, он просто нашим винцом от чумы себя вылечил: как хватил две осьмухи, так как рукой сняло. – При этом чиновник зорко взглянул на Пушкина, как бы спрашивая: ну что вы на это скажете?

У Пушкина глаза сверкнули: удерживая смех и краснея, он отвечал:

– Быть может, но только позвольте усомниться.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю