Текст книги "По законам войны"

Автор книги: Евгений Титаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ВРАГАМИ

Это был Кравцов. Непонятно радостный, он перехватил тяжелые авоськи в левую руку, а правой потянулся к Тимкиному воротнику.

– Вот где ты попался мне, щенок!

Тетка Ангелина вдруг оттолкнула его, так что он с трудом удержался на ногах, и, наступая грудью вперед, поднесла к его лицу хищно растопыренные пальцы.

– А ты кто такой, паразит?! Кто ты такой, жлоб несчастный?!

Высказать ему все, что она могла, тетка Ангелина не успела. Со стороны площади Свердлова послышался нарастающий треск мотоциклетных моторов. Кравцов захохотал.

Тимка опять схватил Асю за руку, тетку Ангелину за джемпер и увлек их под арку.

– Бежим!

В темноте узкого прохода они повернули направо, потом налево и с разбегу налетели на решетчатые чугунные воротя. Концы толстых пик упирались почти в самую арку, а на щеколде висел тяжелый амбарный замок.

Тимка в злости рванул ворота на себя, но при этом лишь слабо звякнула щеколда. До войны здесь были какие-то склады. И наверное, Кравцов знал об этом тупике, неторопливо следуя за ними.

– Куда вы от меня?! Самое время покалякать!

– Уходи, пьяная морда! – выкрикнула тетка Ангелина, делая шаг навстречу Кравцову. – Уходи, а то сейчас буркалы выдеру!

Тимка сжал в кармане рукоятку охотничьего ножа, плечом оттесняя тетку Ангелину в сторону.

– Спекулянт! – крикнул он пьяному Кравцову. – Это вы нашу квартиру обокрали?! Вы! Еще ответите за воровство! Жулик!

Где-то неподалеку смолк мотоциклетный мотор, послышались чужие, резкие голоса.

– Ах, ты вот как закукарекал?! – процедил сквозь зубы Кравцов и вдруг круто повернул назад, к выходу. – Ну, погоди у меня!

На каких-нибудь несколько секунд Тимка растерялся. А портниха бросилась выламывать чугунные ворота, потом – к Асе:

– Что же это такое?! Что же это такое будет, голубушка ты моя?!

– Солдаты! Эй, солдаты! Хайль Гитлер! Солдаты! – послышался голос Кравцова от входа под арку.

Тимка больно ухватил Асю за плечо:

– Как сказать по-немецки «он коммунист»? (Ася растерялась.) Быстро! – дернул ее Тимка.

– Эр ист коммунист… – отрапортовала Ася.

– А бандит?!

– Бандит! – испуганно выдохнула Ася; Тимка бросился к выходу.

Приставив к стене авоськи, Кравцов орал во все горло:

– Сюда! Солдаты, сюда! Немцы!

Похоже, что его заметили. Когда Тимка вылетел из-под арки, он, призывно взмахивая руками, бросился кому-то навстречу:

– Сюда! Хайль Гитлер!

Тимка с ходу подставил ему ножку, и Кравцов, от неожиданности вскинув руки, всей тяжестью грохнулся на мостовую.

– Эр ист коммунист! – крикнул Тимка.

От перекрестка бежали два немецких солдата с короткими черными автоматами в руках. Кравцов вскочил на ноги, ругнулся, и в то время когда он схватил Тимку за плечо, мальчик вцепился в его пиджак.

– Стоять! Стоять! – закричали немцы.

От удара в грудь Тимка выпустил пиджак Кравцова и отлетел к стене, но тут же снова бросился на противника, не переставая кричать немцам:

– Эр ист коммунист! Эр ист коммунист!

Кравцов занес кулак, чтобы на этот раз ударить в лицо. Но передний немец уже взмахнул автоматом, и звука удара Тимка не слышал, но Кравцов опять грохнулся на мостовую.

– Эр ист коммунист! – снова повторил Тимка. – Бандит!

– Поганое отродье! – выкрикнул Кравцов, пытаясь вскочить на ноги.

Подбежавший вторым немец пнул его сапогом в лицо, ловко подхватил под руку и бегом поволок по мостовой назад, к перекрестку.

– Эр ист коммунист! – на всякий случай еще раз повторил Тимка первому солдату; тот одобрительно засмеялся, оглядывая его из-под надвинутой до бровей каски.

– Гутен кнабе! – Он погладил Тимку по голове. – Зер гутен! – И, грохоча тяжелыми сапогами, побежал догонять своего приятеля.

На перекрестке опять взревел мотоциклетный мотор.

Тимка вгляделся в темноту арки. Почти у выхода на тротуар стояли, испуганно прижавшись к стене, Ася и Ангелина Васильевна.

Тимка подобрал сбитую Кравцовым кепку.

– Чего это он сказал, Ася?

– Хороший мальчик, очень хороший, – перевела Ася.

– Вот гад! – выругался Тимка, очищая кепкой брюки и куртку.

– Чего ты ругаешься? – грустно упрекнула Ася.

– На гадов можно, – успокоил ее Тимка.

Они думали, что Ангелина Васильевна опять заплакала, но, когда хотели отнять ее руки от лица, увидели, что она беззвучно смеется.

– Как его, сударика нашего, приласкали! «Хайль Гитлер»!

Ася тоже неуверенно заулыбалась в ответ.

– Тетя Геля, вы идите, пока еще можно, – сказал Тимка. – А мы с Асей придумаем что-нибудь.

Звук мотоциклетных моторов раздавался уже где-то в другом конце города. Ангелина Васильевна перестала смеяться и неожиданно всхлипнула:

– Ох, господи! Нервушки мои… Пацаны вы мои несчастные…

– Бегите, тетя Геля, мы тоже, – повторил Тимка.

– Погоди! – Ангелина Васильевна быстро схватила кравцовские авоськи. – А ну, идемте куда-нибудь, посмотрим, что он тут…

Они забежали в соседний подъезд, где был проход на параллельную улицу. В авоськах оказались рыбные консервы. Ангелина Васильевна хотела все их оставить Асе и Тимке – они воспротивились. Набили ей через верх одну авоську и заставили взять еще несколько банок в руки.

– Вас там, теть Геля, много! – приговаривала Ася, стараясь втиснуть в карманы ее джемпера еще две банки. – А нам хватит…

Ангелина Васильевна опять заплакала и поцеловала обоих, что Тимка, в общем-то, впервые стерпел от чужого человека.

– Улица лейтенанта Шмидта, четырнадцать! – сказала Ангелина Васильевна на прощанье. – Вы, если что, приходите: Шмидта, четырнадцать! Горе мое, деточки!..

– Ладно, теть Геля, придем! – пообещал Тимка. И Ася повторила, как эхо:

– Придем, теть Геля…

В СТАРОМ УБЕЖИЩЕ

Тимка огляделся, когда они остались вдвоем. Он мог предложить Асе только одно: пробираться к морю, в развалины рыбокомбината, где сам уже провел почти сутки.

– Больно, Тимош! – пожаловалась Ася, когда он хотел увлечь ее вниз по улице Челюскинцев, к бухте.

Пока делили консервы, он дал ей подержать авоську и только теперь спохватился, что кожаные ремешки тяжелой сумки режут и без того в кровь изодранные ладони Аси.

Взял у нее сумку. Ася подула на ладонь, успокаивая боль. Надо было чем-то помочь ей. К тому же в одних сандалиях на босу ногу, в ситцевой кофточке без рукавов и короткой юбке ей не согреться в развалинах, особенно перед рассветом, когда выпадает роса.

– Иди за мной! – Тимка шагнул в подъезд и через внутренний двор, через две сорванные с петель двери зашагал на параллельную улицу.

Ася молча семенила сзади. У выхода на улицу Разина Тимка жестом велел ей остановиться. В проеме входной двери, опершись грудью на тяжелую, толстую палку и глядя куда-то вверх по-над разрушенными зданиями, стоял бородатый, седой и недвижный, как статуя, старик. Должно быть, он вышел из дому впервые за много месяцев: раньше Тимка никогда не видел его на своей улице.

– Дедушка… – позвал он. (Тот медленно, тяжело оглянулся.) – Немцев там не видно? – спросил Тимка.

– Не видать… – глухим, дрожащим голосом ответил старик. – Должно, разведка была… Ночью они не войдут… Ждите утром, внучата… Дожили!.. – сказал старик, и голова его затряслась.

Никогда не видел Тимка, чтобы взрослые так вдруг, так открыто плакали. И Ася невольно прижалась к нему сбоку.

Тимка не знал, что можно сказать этому седому, старому человеку. Что еще не все кончено? Что наши вернутся?.. Тот и без него наверняка знал это.

– Ты подожди меня здесь, – шепотом предупредил он Асю, но та сразу крепко ухватилась за его рукав.

– Не буду, Тима! Я уже раз осталась!.. – Из глаз ее опять могли брызнуть слезы, и Тимка понял, что оставлять ее одну нельзя.

Старик опять глядел в неприветливое, темное небо над развалинами. Тимка незаметно положил на кирпичный приступок две банки консервов, чтобы, когда тот оглянется, увидел их, – больше он ничего не мог сделать для старика.

В подъезде своего дома Тимка снова передал сумку Асе, правой рукой стиснул в кармане рукоять ножа, левой включил фонарик и чуть не попятился, увидев перед собой мать Кравцова. В черной монашеской юбке до пят, в черной кофте и черном платке, повязанном низко на глаза, она выглядела колдуньей.

– Идем! – приободрил Асю Тимка, верно полагая, что Кравцов домой вернется не скоро. Если вернется.

– Федора не видел? – спросила старуха, когда они уже ступили на лестницу и отвели от нее луч фонарика.

Тимка остановился.

– Видели! – Он осветил ее. – Федор там с немцами целовался, «Хайль!» кричал! Он что у вас – подлец?

Лицо старухи перекосилось от злости. Что она хотела сказать – осталось тайной! Старуха увидела свою авоську.

– А это у вас откуда, а?!

– А это нам Федор Николаевич одолжил, – нахально соврал Тимка. – Его там фашисты на мотоцикле раскатывают – зачем она ему? – И они побежали вверх, на второй этаж.

– Ироды! – выкрикнула Кравцова.

– А ваш Федор – жлоб! – ответила ей сверху Ася, уже переняв у тетки Ангелины это новое выражение.

Кравцова что-то забормотала в ответ и побежала на улицу, искать сына.

Тимка заторопился. Дразнить Кравцову ему, конечно, не следовало. Но Тимка просто не удержался.

Время от времени подсвечивая себе фонариком, он вытряхнул из рюкзака рыболовные принадлежности, скомкав, сунул туда габардиновый плащ отца, вышитую подушечку с дивана. Верблюжьи одеяла украли, но два байковых сохранились. Тимка бросил их Асе, чтобы втолкала в рюкзак. Миллиметр слушалась беспрекословно.

Надо было одеть ее как-то потеплей. Но о материных платьях думать не приходилось. Даже Тимкины брюки волочились бы за ней по земле… Представив себе эту картину, Тимка спохватился, что брюки можно подвернуть. Бросил ей свои лучшие, от праздничного костюма, нашел клетчатую рубаху, серую шерстяную безрукавку.

– Переодевайся!

Миллиметр, сидя на корточках у рюкзака, боязливо съежилась.

– Чего ты, Тим?..

– Я сказал: переодевайся! – прикрикнул Тимка.

Ася взяла рубаху и стала натягивать поверх грязной кофточки.

– Кофту можно бы скинуть! – заметил Тимка.

– Я потом… – виновато всхлипнула Ася, запихивая брюки и шерстяную безрукавку в рюкзак.

Тимка хотел высказаться по поводу ее неуместной стыдливости, но нельзя было тратить время. Он отыскал в кухне аптечку: вату, бинты, йод – и, вскинув большой отцовский рюкзак за плечи, подхватил авоську с консервами.

– Идем!

Ася, нырнув за его спину, затолкала подол рубахи под юбку.

На лестнице и в подъезде никого не было.

А на улице уже темнела глухая, тревожная ночь. Ниточка догоревшей зари едва просматривалась над Семеновскими холмами, и где-то далеко-далеко мерцали над горизонтом неяркие всполохи. Слух улавливал чуть слышные отзвуки канонады с той стороны.

До самой бухты шли молча. Тимка вышагивал впереди. Ася, то чуть отставая, то бегом догоняя его, едва поспевала следом.

Около развалин рыбокомбината Тимка сбросил рюкзак на землю, немножко передохнул. Хорошо, что он отыскал это убежище…

Предупредив Асю, чтобы не разгибалась и не делала лишних движений, он втолкнул ее в низенький лаз под каменной плитой, сунул к ее ногам рюкзак, авоську с консервами, влез сам и передвинул деревянную балку над головой так, что она прикрыла вход.

Дальше передвигался, переставляя сначала рюкзак, потом авоську, потом за руку уводил вперед на полтора – два метра Асю.

Наконец они оказались под косо лежащей плитой, где хоть и нельзя было разогнуться, но хватало места, чтобы сесть и даже вытянуться на земле, когда придет время спать. Зажгли фонарик.

– Не обвалится?.. – тихо спросила Ася, тронув каменную плиту над головой.

Тимка пожал плечами:

– С какой стати… – Он вытащил из рюкзака плащ, одеяло, подушечку, велел расстелить на земле плащ и одно одеяло поверх него. Потом уселся лицом к темному проходу в развалинах. – Надень брюки, подверни. И надень безрукавку. Будет холодно. Грязное свое сними.

Минуту – другую не слышал за спиной никакого движения. Потом, что-то такое сглотнув, Ася зашуршала одеждой. Потом сказала:

– Все…

Когда он обернулся, она сидела в его широченных брюках, затянув кожаный ремень узлом на боку. И, обняв колени руками, глядела исподлобья, словно бы выжидая, как он воспримет ее новый наряд. Но с началом бомбежек многое переменилось, и то, отчего раньше он, может, хохотал бы до слез, теперь почти не вызывало веселья.

– Давай помажу… – отводя глаза в сторону, чтобы она не заподозрила насмешки, предложил Тимка и вытащил из рюкзака йод, бинты, вату.

Ася отказалась от его помощи. Тихо ойкая, сама прижгла ссадины, бинтовать, чтобы скорей зажило, не стала.

Пока шли сюда, пока устраивались, пока Миллиметр занималась царапинами – все так или иначе отвлекало обоих. Но когда Ася отдала Тимке йод и, обхватив руками колени, уставилась в каменную плиту перед собой, откуда-то навалилась гнетущая тишина.

Тимка подумал, что надо бы экономить энергию… Но выключить фонарик не решился. Окликнул:

– Ася…

Она посмотрела на него. И глаза у нее были мокрыми.

– Ты сегодня ела что-нибудь?

Она покачала головой:

– Я не хочу, Тима…

– Да ты через не хочу! – оживился Тимка. Сидеть и молчать в этом каменном мешке было тягостно. – Я тоже не хочу, но давай поедим. Еще неизвестно, что завтра, а нам нужны силы… – Он выложил из-за пазухи сверток с колбасой, хлебом, достал нож и принялся энергично вскрывать щуку в томате.

Утерев тыльной стороной ладони глаза, Ася развернула газету, вытряхнула из нее крошки и разложила на одеяле, так что получился вполне аккуратный стол. Этого у девчонок не отнимешь: хоть в походе, хоть на каком-нибудь пикнике в лесу, хоть даже в такой вот каменной западне – они все устраивают аккуратно.

Нарезав кружочками колбасу, Тимка вспомнил, что вовремя не подумал о ложках, обстругал для Аси какую-то щепку. Сам, чтобы подать пример, зачерпнул щуку ножом. Ася неприметно вздохнула, глядя на него.

– Не ешь с ножа. – Подала ему щепку. – Злой будешь…

– А ты? – удивился Тимка, увидев, что она, забрав у него нож, сама не следует своему правилу.

– Я не умею злиться, – сказала Ася. И добавила после паузы: – Даже когда меня обижают…

– Я тебя не обижаю… – зачем-то оправдался Тимка.

– Ты нет… – согласилась Ася. – Но раз ты хотел меня ударить.

Тимка заерзал на одеяле.

– Это я так, нечаянно, Ася… Я не хотел…

– А я ничего… – тихо сказала Ася.

Теперь в свою очередь неприметно вздохнул Тимка: оказывается, рано или поздно за все, в чем ты виноват, приходится отвечать.

Поели сколько смогли. Тимка объяснил Асе насчет фонарика. Ася уложила в головах подушку и свернутый вчетверо рюкзак, предварительно засунув его в свою вывернутую наизнанку кофточку. Когда легли и укрылись, Тимка пристроил возле себя нож и выключил фонарик.

НОЧЬ

Он здорово устал за последние двое суток, но сон к нему не приходил. Мрак над головой сначала казался непроглядным, потом замерцал какими-то желтыми вытянутыми кругами и задвигался, то как бы удаляясь от него, то снова приближаясь вплотную.

Когда грянула война, первый день ее показался Тимке радостным. Мать тогда заплакала. А Тимка завидовал отцу, что тот будет громить немецкие субмарины, добывая победу на море. И жалел, что сам будет вынужден глядеть на войну со стороны… Потом ушла на фронт мать, появились в госпитале раненые, появились первые красноармейские могилы на кладбище, и война как-то сразу, в несколько дней, приблизилась.

Он думал, что Ася уже спит. А она вдруг спросила:

– Кто такой крестоносец, Тимоша?..

Так отец называл немецкий эсминец, с которым ему. приходилось встречаться на заданиях. «Штормовой» не мог противостоять эсминцу и не искал боя с крестоносцем. И это про него говорил отец, что появляется он именно в тех местах, где выходит на поиск «Штормовой». Тимка объяснил в двух словах.

– А где ты про него слышала?

– Твой папа с моим разговаривали.

– Когда?

– Перед этим разом… Вот сейчас, когда не вернулись…

– Мало ли что не вернулись! – возразил Тимка. – Может, ушли на другую базу. А что они еще говорили?

– Они спорили, – рассказывала Ася. – Твой папа говорит: «Крестоносец появляется и уходит, как будто ему надо только увидеть нас…» Говорит: «Может, он этого рейса ждет?»

– А дальше? – Тимка насторожился.

– Папа говорит: «Не пойму». А твой папа: «Но ведь груз мы доставили раньше!» А мой папа тогда подумал и сказал: «Но ведь после этого мы сменили половину экипажа…» Так я говорю? – спросила Ася.

– Так, так! – поспешил заверить ее Тимка.

– А твой папа тогда, – продолжала Ася, – прямо вспылил, говорит: «Фантазия, бред! Чтобы из нашего экипажа?! Не может быть, не укладывается в голове, даже подумать стыдно!»

– Так… – рассеянно повторил Тимка.

– А мой папа отвечает: «У меня тоже не укладывается…» Они помолчали, и все.

Тимке показалось, что в темноте слышно, как он думает. Чего боялся отец?.. Груз, который они доставили раньше, – об этом Тимка слышал впервые. Но тогда люди, которых они должны были, по словам отца, доставить на место в этом последнем рейсе, и тот груз имели какую-то связь между собой. А при чем тут был крестоносец и экипаж «охотника»?..

– Тимоша… – позвала Ася.

Тимка шевельнул рукой, давая знать, что слушает.

– Ты не зови меня Немкой… – жалобно попросила Ася. – Мне стыдно, что я учила немецкий.

– Вот еще! – возразил Тимка. – Нам уже раз помогло, что ты учила!

– Все равно, – сказала Ася. – И никак не зови, ладно? Зови Асей.

– Ну вот… – Тимка заворочался. – Я тебя и не звал почти… Несколько раз, может. Но тогда и ты меня не зови Тимошей.

– Почему? – удивилась Ася.

– Ну, Тимка, да и все. Что я – маленький?

Ася долго молчала, раздумывая над этим. И вдруг стала вздрагивать, потому что заплакала.

– Чего ты, Ася?

– У меня, Тима, теперь никого нет… – сказала Ася.

– Ну вот! – Тимка рассердился. – Отцы у нас вместе!

– А мама? – Ася плакала горестно, как плачут маленькие дети.

– Ничего ты еще не знаешь про маму! – грубо сказал Тимка. – Она теперь где-нибудь в тылу! У нее же еще Оля. А моя мама на фронте и не написала ни разу… – Тимка не выдержал тона и закончил уже сорвавшимся голосом, чуть слышно.

Ася уловила это и мало-помалу успокоилась. Потом сказала:

– Мы теперь только вдвоем, Тима… Я тебя буду звать Тимой, ладно? Ты не бросай меня, хорошо?

– Ладно, – сказал Тимка, – хорошо… Ты спи, Ася.

И она вскоре уснула, время от времени вздрагивая спросонок. А Тимка долго еще думал, глядя в мерцающий, подвижный мрак над головой.

Ася обхватила во сне его руку, и он старался не шевелиться, чтобы не разбудить ее.

Планы, что складывались в его голове днем, рухнули.

Он думал: где-нибудь раздобудет винтовку или автомат, патроны – стрелять отец его научил, – полоснет очередью по какому-нибудь главному их штабу в городе, потом отступит сюда, в развалины, и будет биться до последнего патрона… чтобы отец или мать, если они живы, услышали когда-нибудь, что Тимка их погиб с достоинством…

Теперь на его ответственности была Ася, девчонка… Вдобавок, Миллиметр, хотя прозвище это, оказывается, обижало ее…

ПЕРЕМЕНА СОБЫТИЙ

Он не заметил, когда уснул. А проснулся перед рассветом. Возможно, что его напряженные чувства уловили нечаянный всплеск весла или сказанное вслух слово… Но проснулся он от какого-то смутного беспокойства. Осторожно высвободил у Аси руку, вылез, чтобы не потревожить ее, из-под одеяла и, прихватив с собой нож, на ощупь пробрался к выходу.

Неслышно передвинул деревянную балку над входом, выбрался наружу и сел, вглядываясь в темноту.

Городок будто вымер – до того тихо было кругом. Легкий туман над бухтой он видеть не мог, но чувствовал его характерную влажную прохладу.

Узенький лунный серп в небе трудно было отыскать, но вода близ правого берега бухты фосфорилась. И в этом едва уловимом свечении было что-то непонятное, что заставило Тимку до предела напрячь зрение. Минуту или чуть больше он не дышал, вглядываясь в прибрежную полосу бухты, и вздрогнул, различив на воде овальную, правильной формы тень. Сомнений быть не могло – это она привлекла его внимание. Тень медленно двигалась вдоль берега!

Тимка нырнул в убежище. Ударяясь то плечом, то коленкой, прошмыгнул по лабиринту завала к Асе. Потряс ее за плечи.

– Ася! Проснись, Ася! – И удержал ее, когда она, ойкнув, хотела вскочить на ноги. – Осторожно! Не шуми! – предупредил Тимка. – Там кто-то идет с моря! Вдоль берега! Ты поняла?..

Поняла Ася или нет, но уже торопливо, на ощупь сматывала одеяла, подушку, плащ.

– Зачем?! – попытался удержать ее Тимка. – Я пойду посмотрю кто, и вернусь!

– Я с тобой! – дрожа спросонок, пробормотала Ася, и Тимка подумал, что, в общем-то, ей будет страшно здесь одной… Подхватив одежду, постель, консервы, не зажигая фонаря, выбрались наружу.

Тень приблизилась к самому берегу и стала едва различимой. Тимка усадил Асю на камень рядом с убежищем, откуда сам вглядывался в светящуюся полосу воды, шепнул, чтоб укуталась одеялом, и скользнул между развалин по направлению к бухте.

Кто мог так осторожно красться в оставленный город? Немцы ворвались накануне, оглушая треском мотоциклетных моторов, криками. А если свои? Кто? Откуда? Зачем?

Тимка оказался рядом с водой в ту минуту, когда нос шлюпки ткнулся в прибрежную гальку и кто-то неслышно спрыгнул на берег.

Тимка замер. И те, что остались в шлюпке, и тот, что с концом фалиня [1]1
  Фалинь – конец троса.


[Закрыть]выскочил на прибрежную гальку, затаились на минуту, вглядываясь в темноту, словно чувствуя присутствие Тимки. Это были наши. Во всяком случае, если судить по форме… Тимка шагнул вперед.

– Стой! – приглушенно окликнули его из шлюпки, и сразу щелкнул курок нагана. – Кто идет?!

– Это я! – Тимка остановился. – Свой!

– Один? А кто рядом?!

Тимка невольно оглянулся по сторонам.

– Я один, рядом никого нет!

– Пацан! – удивленно проговорил кто-то на шлюпке.

– А ну подойди ближе! – строго скомандовал первый голос.

Тимка ступил на гальку.

– Кто такой? Откуда? Почему здесь?

– Тимка я! Нефедов!

– Ба! Да это пацан командира! – опять удивленно вмешался второй голос.

И только теперь Тимка спохватился, что голос первого принадлежал боцману со «Штормового», дядьке Василю. И в человеке, стоящем на берегу, он узнал краснофлотца, которого два или три раза видел на «охотнике».

– Почему ты здесь? – не дал ему опомниться боцман.

– Мне больше негде. Я прячусь… – сказал Тимка.

– В городе гитлеровцы?

– Кажется, нет. Залетали вечером на мотоциклах – разведка, ушли. Наверно, войдут утром…

– А где наши?

– Были на холмах. К вечеру там все стихло…

– Так…

В шлюпке тревожно замолчали. Кто-то выругался сквозь зубы.

– Катера ушли?

– Да, после обеда… – ответил Тимка.

– Город окружен?

– Наверно… – Тимка помедлил. – Берегом никто не эвакуировался.

В шлюпке опять воцарилось короткое молчание.

Краснофлотец на берегу переступил с ноги на ногу.

– Что собираешься делать? – спросил боцман.

– Не знаю… Возьмите меня с собой, – негромко попросил Тимка.

Краснофлотец, что стоял, держа в руках фалинь, показал головой в сторону шлюпки: мол, забирайся…

– Давай! – сказал боцман.

– А я не один… – Тимка запнулся.

– Как это?! Только что говорил…

– Ася со мной! Она там, в развалинах! – Он показал в темноту за спиной. – Ася Вагина. Штурмана дочка!

– А почему ее не увезли? Мать где?

– Мама ее… Побежала с младшей за молоком… А дом разбомбили… Не вернулась…

– Ясно… – угрюмо проговорил боцман. Кто-то опять выругался сквозь зубы.

– Давай тащи свою Асю… – проворчал боцман. И, не сдержав раздражения, приказал: – Быстро!

Тимка метнулся вверх по берегу. Ася, держа в руках пожитки, сразу пошла навстречу. Краснофлотец помог им забраться в шлюпку и, оттолкнув ее, впрыгнул сам.

Вещи запихали под носовое сиденье. Боцман велел ребятам пройти на корму. На сиденьях, между краснофлотцами, лежал расчехленный рангоут: мачта и парус.

– Весла! – негромко скомандовал боцман. – Обе табань! [2]2
  Табань – греби назад.


[Закрыть]

Кормой вперед отошли на глубину.

– Обе – на воду! – скомандовал боцман.

И, на секунду приостановив движение, шлюпка пошла носом вперед. Ася и Тимка устроились на кормовом сиденье, у ног боцмана. Тимка оглянулся.

– Близко к берегу не держите, дядя Василь, вода светится, и шлюпку видно.

– Ясно… – коротко ответил боцман и, переложив руль влево, круто взял прочь от берега, на середину бухты.

Гребли четверо. Один краснофлотец остался впередсмотрящим, боцман командовал на руле. Два весла лежали вдоль бортов без применения.

Тимка понимал, о чем хотела спросить, глядя на него, Ася. Но отводил глаза в сторону и сам не спрашивал ни о чем. Во-первых, потому, что не время было затевать посторонние разговоры. А во-вторых, потому, что краснофлотцы, будто сговорившись, ни одним словом не обмолвились об их отцах и сосредоточенно смотрели за борт, когда Ася пыталась поймать их взгляды…

Весла опускались и выходили из воды без всплеска. Не звякнула на гребке ни одна уключина. Только негромко и однообразно журчала под форштевнем вода.