Текст книги "Made in USSR"

Автор книги: Евгений Якубович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Опоздал!

Как обычно, в субботу я был в гостях у друзей. Компания в тот вечер подобралась мало мне знакомая. Я откровенно скучал и не знал, чем себя занять. Наконец, я выбрался покурить на кухню. У стола, на котором стояла бутылка водки, рюмки и пепельница, полная окурков, собралось несколько человек с сигаретами. Невысокий молодой человек, с усами и аккуратной бородкой, что-то рассказывал. Я тихонько подошел поближе, и стал слушать.

– Работал я в одном конструкторском бюро. Дисциплина у нас была поставлена образцово, хоть плачь. Главной задачей администрации было проследить, чтобы каждый сотрудник отсидел рабочий день от звонка до звонка. Приди вовремя на работу и вовремя с нее уйди. Остальное не важно.

Это было мое первое место работы, и от нервного срыва меня спасло именно то, что я не знал как это бывает в других местах. Как в старом анекдоте – «а где ты видела другого цвета?!». Мне не с чем было сравнивать, и я принимал эту казарму за нормальную рабочую обстановку.

У нас была проходная, как на заводе. Сразу за входной дверью стояла специальная будочка с турникетом. В этой будочке сидела табельщица, наиглавнейшей служебной обязанностью которой было принять утром у всех пропуска, и отметить опоздавших.

За будочкой, на стене прямо против входа, висели огромные электронные часы. Часы были новейшей конструкции, их повесили после скандала с одной из сотрудниц, которая заявила, что часы в проходной спешат, и из-за этого у нее столько опозданий. Баба была склочная, и профком на следующий день после скандала выделил средства и купил новые часы. Составили комиссию из представителей всех отделов, и в их присутствии выставили часы точно по сигналам радиостанции «маяк». Был назначен ответственный, который раз в месяц проверял точность хода часов.

Опоздание на работу было самым страшным, что могло случиться с работником КБ. Каждый день табельщица составляла список опоздавших. Начальник отдел кадров скреплял его своей подписью с печатью, и подшивал в специальную папку. Копии списка отправлялись директору, парторгу и профоргу.

Нездоровый интерес начальства к приходу на работу не был случайностью. Дело в том, что у нас была квартальная премия. А это, братцы, при удаче могло составить полторы-две месячные зарплаты. То есть было за что биться. Премию конечно давали всем, но вот заветный процент следовало определять каждому сотруднику индивидуально, в зависимости от его выработки.

– И вот тут, – рассказывающий сделал драматическую паузу, – тут и вставал вопрос, а как в сущности оценить выработку рядового советского инженера?

Присутствующие рассмеялись. Кто-то хлопнул рассказчика по спине и сказал:

– Ладно, не томи, не маленькие. Самым главным показателем работы служащего является его присутствие на рабочем месте. Из этого нехитрого тезиса выводим такой же нехитрый вывод. При распределении премии определяющим фактором было количество опозданий за квартал. Я правильно понял ситуацию?

Рассказчик кивнул и снисходительно улыбнулся. Видно было, что главный козырь он еще не открыл.

– Евгений, я ценю вашу прозорливость, – высокопарно сообщил он.

Затем перешел на обычный язык, и быстро продолжал, что бы упаси бог кто-нибудь не решил, что история завершена, и не взялся, в свою очередь, рассказывать сам.

– Ну как, в самом деле, можно иначе оценить нашу работу? Не подсчитывать же сколько листов ватмана или пачек бумаги я извел за квартал! А опоздания вот они, даны нам, как говорится, в объективные ощущения.

В профкоме на стене висела формула расчета процента премии сотрудника в зависимости от количества его опозданий. В ответ энтузиасты подсчитали, сколько раз в квартал можно ездить на работу на такси, чтобы получить премию полностью, и не потратить сверх того, что у них могут вычесть за опоздания. Короче, тот еще дурдом.

И тут умирает Брежнев и к власти приходит Андропов. Первым делом он издает постановление об усилении контроля за дисциплиной. На следующий день нам устроили собрание и объяснили, что время разгильдяйства и недопустимо безответственного отношения к трудовой дисциплине прошло. Что с сегодняшнего дня коллектив нашего КБ объявил непримиримую войну нарушителям трудовой дисциплины. И так далее, и так далее.

С собрания все расходились подавленные. Мы гадали, во что все это выльется. То, что наше руководство отреагирует самым жестким образом никто не сомневался. Но как именно все это будет происходить, не знал никто. Мы недоумевали – как можно еще ужесточить наш казарменный режим?

На этом месте рассказчик прервался и победоносно оглядел слушателей. Теперь он прочно овладел вниманием аудитории. Завязка сюжета была выполнена в стиле лучших детективов. Слушатели автоматически начали прикидывать в уме, а что же действительно можно было придумать. Тем временем, рассказчик прикурил сигарету, затянулся, выдохнул дым и проследил за его траекторией. Наконец он продолжил.

– Мы конечно не дураки. Понятно, что во время такой кампании никто рисковать не будет. На следующий день каждый сотрудник КБ вышел из дома намного раньше обычного – бог с ним со сном, премию бы не проспать. Однако, беда подстерегла тут же. Постановление правительства прочитали не только у нас. Во всех предприятиях города служащих предупредили, что начинается борьба за трудовую дисциплину и все постарались придти на работу пораньше. Представляете, что творилось в транспорте? Автобусов-то от постановления больше не стало. Такой давки я больше не припомню.

Евгений, тот самый, который высказал удачную догадку насчет опозданий, перебил рассказчика снова.

– Опять отвлекаешься, дружище. Во-первых автобусов в тот день было все же больше обычного, у автопарка есть свои резервы. Во-вторых мы все в тот день тоже ехали на работу. Короче, не считай себя фигурой равной Штирлицу, и рассказывай суть дела, а то у нас водка выдыхается.

Рассказывающий собрался с силами и, больше не прерываясь, довел свою историю до конца.

– Ну, не знаю как кто, а я в тот день ехал на работу минут на двадцать дольше обычного. Ладно, я на здоровье не жалуюсь, выскочил из автобуса, вспомнил детство золотое и припустил бегом. Там был солидный кусок от остановки. Бегу, и как марафонец поглядываю на часы, делаю расчет времени, прибавляю темп. Перед подъездом делаю финишный рывок, вбегаю в здание и вижу на наших знаменитых часах «8.59». Я облегченно вздыхаю и забрасываю пропуск в окошечко. Все, победа. Советский спортсмен на пятой беговой дорожке установил новый мировой рекорд в беге от автобуса до работы.

Я довольный прохожу через турникет, и вижу как на часах цифры сменяются на «9.00». Я поворачиваю по коридору за угол, и вдруг утыкаюсь в чью-то неширокую, но официальную грудь. Меня остановил председатель профкома. В коридоре оказалась засада. Вся Тройка в полном составе: начальник отдела кадров, парторг и профорг. Они были страшно расстроены – весь личный состав КБ уже был на своих местах, ловить было некого. С моим везением я пришел в тот день на работу последним.

Как они мне обрадовались! «Так, товарищ старший инженер, я вам записываю опоздание», прогундосил профорг, отставной военный. Я возмутился и показал на часы, вот смотрите, ровно девять утра, я уже на работе, а зашел вообще в восемь пятьдесят девять, какие могут претензии? И представьте себе претензии у них нашлись.

Они не могли сообщить в райком, что у них не было сегодня опоздавших. Опоздания по графику мероприятия следовало искоренить только через неделю, а тут такая неувязка. Я был обречен. Меня отпустили не вдаваясь в дискуссию.

До обеда тройка заседала у директора в кабинете. Никого не пускали, на звонки не отвечали. А ближе к вечеру нас вновь вызвали на собрание. Они нашли решение. Не знаю уж сами придумали или кто сверху подбросил им идею, но решение, как выражаются математики, было элегантным. С трибуны об этом говорили не меньше часа, а вкратце это выглядит так.

Девять ноль-ноль – это начало рабочего дня. То есть, в девять ноль-ноль все сотрудники должны уже сидеть на своем рабочем месте, бумаги должны быть разложены, ручки приготовлены, карандаши заточены. И в девять ноль-ноль, товарищи, вы должны начать работать, а не бегать взмыленными по коридору, как, простите за выражение, какие-то марафонцы. В девять ноль-ноль, товарищи, все уже участвуют в рабочем процессе – пишут там или чертят, ну в общем работают. Вот так! Отныне каждый выявленный в коридоре, или не успевший разложить бумаги на письменном столе в девять ноль-ноль, будет считаться опоздавшим.

С тех пор, пока это всем не надоело, проходную стали закрывать без пяти девять, чтобы у сотрудников было время подняться к себе в комнату, и приготовиться к началу рабочего дня. Целую неделю эти подонки ходили с утра по отделам, и следили, чтобы в девять ноль-ноль разгильдяи инженеры сидели за своими столами, и что-нибудь писали или чертили.

Говоривший замолчал с трагическим видом. Слушатели засмеялись, сочувственно закивали головами, кто-то стал порываться вспомнить аналогичный случай из собственной жизни. Тот самый Евгений, который все время перебивал рассказчика, решительно пресек все попытки новых воспоминаний, и занялся разливанием и раздачей водки всем присутствующим.

Я тоже выпил.

Декабрь 2006

Израиль

Обломов

Какие только темы мы не обсуждали во время наших посиделок. Однажды вдруг стали вспоминать предметы домашнего обихода, имевшими какие-то особые свойства. Когда очередь дошла до меня, то я вспомнил про кухонный табурет у себя в квартире. Это был обычный кухонный табурет, ничем не отличавшийся от тысяч и тысяч других, коротавших свой досуг под столами бесчисленных кухонь и кухонек Советского Союза. Но я до сих пор считаю, что он сыграл просто катастрофическую роль в современной истории России.

На табурете было пятно краски, оставшееся от ремонта, по этому признаку мы его и узнавали. Краска, давно высохла, однако никто из домашних садиться на него не хотел. Выбросить же целый табурет от кухонного гарнитура лишь потому, что он слегка испачкан, было тоже не мыслимо. Поэтому на него сажали гостей. Это было еще до того, как табурет стал проявлять свой характер.

Когда же все выяснилось, то его вообще поставили в дальний угол, и присвоили собственное имя – Обломов. Так и говорили: «Где Обломов?» или «Смотри, на Обломова не сядь!».

Гостей, если это не было большим официальным мероприятием типа дня рождения или первого мая, мы принимали на кухне. Там было как-то уютнее: плита под боком и в любую минуту можно приготовить чай; опять же покурить, дымили-то не переставая. Да, что там говорить, эта устоявшаяся традиция кухонных посиделок пережила Советский Союз и, возможно, переживет новую, демократическую Россию. Как я уже сказал, никто из домашних на Обломова из-за пятна не садился, а друзья, наслышанные о необычных свойствах табуретки, также избегали его. Таким образом в объятия табурета попадали, в основном, новые знакомые, которых как раз тогда у нас появилось довольно много.

Это было время, когда перестройка уже все перестроила; старая жратва кончилась, а новую никто выращивать не собирался; деньги обесценились; а бесчисленные НИИ и КБ один за другим закрывались. Зато, как грибы после дождя, стали появляться всякие кооперативы и совместные предприятия: честные и не очень, а чаще, откровенно надувательские. Все почувствовали себя причастными к великим событиям, каждый был озабочен становлением капитализма в отдельно взятой собственной квартире.

Мои знакомые тоже все время пытались что-то предпринять. К тому времени почти никто уже нормально не работал, и свободного времени у них стало в избытке. В мой дом зачастили странные личности. За чашкой чая, а чаще за рюмкой водки, они рассказывали о том, как и какие миллионы они будут иметь со своих затей. В рассказах они упоминали каких-то таинственных, но всемогущих спонсоров, убеждали, что при их связях все закрутится просто замечательно. Проекты были всевозможные, они касались буквально всех отраслей человеческой деятельности.

Объединяло их одно – практически немедленная отдача от вложенных средств, и огромная прибыль. Проценты прибыли исчислялись сотнями и тысячами. Суммы меньше миллиона, на нашей кухне вообще не упоминались. Гости были люди целеустремленные и точно знали как и что надо делать, чтобы добиться успеха. По крайней мере, они сами были в этом убеждены. И пытались убедить в этом всех остальных.

Время шло, но ни у кого из гостей ничего не получалось. Во всем, конечно, были виноваты внешние трудности, трагическое стечение обстоятельств. В большинстве случаев причиной неудач была общая неготовность окружающих подняться до уровня экономических отношений, требуемых моими энтузиастами.

Как сейчас помню одного типа, когда он пьяный в стельку, заплетающимся языком объяснял мне, что в этой стране совершенно невозможно заниматься маркетингом. «Ну свершенневзззможннно»! Тип этот никогда не имел толкового занятия, его образование и специальность, если таковые и существовали, были покрыты тайной. По каким-то ему одному ведомым соображениям, он считал себя частью интеллектуальной богемы, и, нисколько не смущаясь, жил на зарплату своей жены, медсестры из районной поликлиники, которая боготворила его и смотрела ему в рот. О себе он никогда не рассказывал. Единственное его занятие, про которое я знал, что оно дает хоть какой-то заработок, было написание редких сценариев для детских утренников.

В свободное от творческих трудов время он пытался организовать собственный бизнес. Попытки эти выражались обычно в распитии всевозможных крепких напитков с такими же, как и он будущими бизнесменами, и, конечно, в бесконечных разговорах. Собственно, абсолютно трезвым я его не видел ни разу. Он постоянно был более или менее пьян. Может быть, это и мешало ему вплотную заняться любимым прибыльным делом.

Впрочем, по здравом размышлении я понял, что кроме самого этого манящего, обещающего, возвышенного и прекрасного, как сам доллар слова ни он, ни остальные мои гости, о маркетинге ничего не знали.

И все же, я до сих пор убежден, что основной причиной их неудач был тот самый табурет. Будущих миллионеров мы сажали именно на Обломова. Сажали без всяких задних мыслей, просто это был обычно единственный свободный табурет. Именно тогда и стали проявляться его необычные свойства. Я заметил – придет гость, усядется на этот табурет и начинает рассказывать, как он здорово все придумал, как у него все схвачено и завязано, и какие бешенные миллионы он получит – и все, пропал бизнес, ничего не получается у человека.

Походит такой гость недельку другую, расскажет о своих будущих достижениях, выпьет весь запас водки (а ее тогда по талонам выдавали) и исчезнет. Где, что? Да бог его знает, куда сгинул. Встретится потом мне этот гость как-нибудь в метро, пьяненький по своему обыкновению, да и начнет рассказывать про свой новый прожект. А старый-то как поживает, спрашиваю, там же золотое дно было? Э, говорит, это меня компаньоны подвели. Я то все продумал, все организовал, а они подвели. Ненадежный такой народ, никудышный народец, подлецы просто.

Так вот ни у кого и не получилось. Ни у одного из тех, кто сидя на невезучем табурете, рассказывал о своих будущих финансовых успехах, бизнес не удался. С тех пор табурет прозвали Обломовым, и садиться на него остерегались. Такой уж был табурет.

Случалось и другое. Среди всех этих горе-бизнесменов объявился у нас совершенно особый человечек. Что-то вроде проповедника; но не религиозный, а такой, знаете, дворянин-народник, толстовец. Он и внешне так выглядел. В молодости он был рок музыкантом. От тех времен у него сохранились длинные, до плеч, волосы. Позже, он добавил к ним бороду, лохматую и неопрятную. В таком виде он стал похож на Солженицына, чем страшно гордился и обязательно упоминал об этом при первой же встрече с новыми людьми.

Очень уж он верил в Россию. Особенно в ее близкое светлое будущее. Истово верил. И ведь не просто так, на голом энтузиазме. Нет, не беспочвенно он в нее верил. Была у него особая такая тетрадочка, в которую он аккуратно записывал какие-то цифры и статистические данные. Где он их брал, сам ли придумывал или по газетам собирал, не знаю. Но только этими цифрами он доказывал, что еще год, максимум два – и возродится великая Россия. Это притом, что СССР уже стоял на грани развала на десяток мелких, но зато ни от кого не зависимых, государств.

А он все говорил о том, что худшее позади, что наступает перелом и надо только затянуть пояса и еще немножко подождать. Он читал по своей тетрадке выписки из русских классиков, приводил исторические аналогии. И так у него действительно все складно получалось, что к концу вечера все начинали с ним соглашаться, и уже наутро ждали, что наступит новая жизнь.

Но действительность не хотела оправдывать его надежды, новая жизнь никак не наступала, бардак только нарастал. Наверное, есть в этом и моя вина. Не зная еще скверного свойства табурета, я обычно усаживал беднягу именно на Обломова.

С тех пор я все время думаю – выбрось я в свое время этот самый, невезучий табурет, какая жизнь могла бы наступить в России! Но не вышло. А все из-за простого кухонного табурета, к тому же испачканного краской

.

Декабрь 2006

Израиль

Салат Оливье или Сон в Рождественскую ночь

Я люблю Рождество. Новогодняя вечеринка длиной в целую ночь, с возможностью безнаказанно куролесить и оттягиваться, с возрастом перестала казаться такой привлекательной. Мне теперь ближе Рождество, с его обязательным семейным ужином, после которого все спокойно расходятся по спальням. В гостиной остается лишь рождественская елка, под которую заботливые родительские руки уже уложили подарки для детей.

В это Рождество все было в порядке. Семья собралась за столом, было вкусно и весело. Ужин прошел на славу. Поздно вечером, несколько отяжелевший от обильной еды, я поднялся к себе в спальню, разделся и быстро уснул. Ночь была рождественская, поэтому я особенно не удивился, когда увидел во сне ангела. Несколько удивило другое – вместо положенных в таком случае чудес, ангел просто пригласил меня на обед.

Представитель Рая предстал передо мной в виде невысокого, полного господина, в сюртуке, жилетке и полосатых панталонах. Из кармана его жилетки высовывались золотые часы луковица. От часов к поясу тянулась золотая же цепочка с брелоками. Лицо невысокий господин имел чистое, простое, но крайне приятное. Звали ангела Ираклий Андреевич.

Обед был сервирован в знаменитых русских традициях, безвозвратно утраченных с наступлением двадцатого века. Для начала мы подошли к закусочному столу – небольшому столику, заставленному водками, всевозможными настойками в крохотных графинчиках и классическими русскими закусками. Я с любопытством наблюдал, как Ираклий Андреевич разлил водку в два серебряных стаканчика, взял небольшую тарелку кузнецовского фарфора и положил себе икры и балыка.

– Ну что же, Александр Леонидович, давайте выпьем за ваше здоровье, – Ираклий Андреевич поднял свою рюмку.

Мы выпили и закусили. Потом перешли к обеденному столу, на котором был сервирован уже непосредственно сам обед. Некоторое время, мы молча отдавали должное поданным блюдам. Меню было составлено с большим пониманием, приготовлено все было безукоризненно. Вот уж в самом деле райская кухня подумал я и усмехнулся.

Ираклий Андреевич заметил мою улыбку.

– Что-то не так?

– Нет, что вы, все превосходно.

– Разумеется. Мы используем оригинальные рецепты самых выдающихся поваров. Никаких суррогатов, никаких подделок.

Тут мне пришло в голову, что я, наконец, смогу получить ответ на вопрос, занимавший меня уже много лет.

– Скажите, а могу я встретиться с душой одного человека?

– В принципе это возможно. Но сначала скажите мне, кого и с какой целью вы хотите увидеть?

– Некто Оливье. Повар француз. Жил в Москве в конце девятнадцатого века. Он был самым знаменитым поваром в Москве. Вы уж простите, но за таким столом, у меня и мысли только о еде.

– Что ж, это похвально. За столом нужно говорить и думать только о еде, тут я с вами полностью солидарен. А вот насчет встречи, то это не совсем просто. Я понимаю, что вам очень интересно увидеть его, но насколько интересны ему вы сами? Не стану же я отрывать господина Оливье от его дел, только потому, что вы хотите задать пару вопросов. Вот если вы сами можете чем-то заинтересовать его, тогда, пожалуй, я попробую устроить эту встречу.

– Думаю, я действительно смогу заинтересовать его. Это длинная история, но поскольку она имеет непосредственное отношение к еде, то я вам ее расскажу. Итак, Оливье в семидесятых годах девятнадцатого века работал поваром в трактире у Тестова. Там он достиг пика известности тем, что изобрел какой-то небывалый и совершенно потрясающий салат. У Тестова тогда собирались самые отъявленные гурманы, и обед не считался обедом без знаменитого салата оливье. Готовил его Оливье всегда лично. Никто не знал точного рецепта, было только известно, что в его состав входила черная паюсная икра, раковые шейки, рябчики, и многое другое. Стоил салат баснословно дорого, как и подобает редчайшему деликатесу. Но настоящих знатоков это не останавливало, а богатые купцы заказывали его для шика. Салат так и называли по имени автора. Многие в Москве пытались приготовить салат оливье самостоятельно. Но ни у кого не получалось добиться того совершенства. Было похоже, да все не то. Позже Оливье открыл собственное дело и построил на паях с купцом Пеговым роскошный ресторан «Эрмитаж Оливье». Разумеется, там подавали и салат оливье. Вслед за салатом в Эрмитаж перекочевали и все московские гурманы. Но речь не об этом. Дело в том, что к великому сожалению, Оливье умер, так и не раскрыв своего секрета. Вот этот рецепт и составляет основной предмет моего интереса.

– Ну что ж, – сказал Ираклий Андреевич, накладывая себе очередную порцию чего-то божественно вкусного. – История знает немало подобных, не побоюсь этого слова, трагических примеров. Однако, почему же именно этот салат? Почему не тушеный крокодил, фаршированный удодами, которого подавали к столу фараонов? Или знаменитый бухарский плов с перепелками и павлиньими языками? Эмир всегда ел его перед тем, как отправиться в гарем. Поверьте, нам не хватит обеда на перечисление всех этих заманчивых блюд.

– Дайте же мне дорассказать, – возмутился я. – Я предупреждал вас, что история длинная. Итак, прошло много лет. В России пришли к власти большевики, которые позже назвали себя коммунистами. Коммунизм они не построили, а свою страну компромиссно назвали социалистической. Правил страной в то время Иосиф Сталин. Он, между прочим, очень любил сытное и пьяное застолье, понимал толк в хорошо накрытом столе. Большое внимание он уделял тому, как выглядит его страна со стороны. Наблюдателю снаружи его полуголодная нищая страна должна была казаться богатой и изобильной. Пропаганда работала на всех направлениях. Немаловажным показателем в идеологической войне было и то, как и что пьют советские граждане. Первым делом был налажен выпуск шипучего вина, которое назвали шампанским. Правда, во избежание международного скандала, перед словом шампанское в названии добавили слово «советское». Сталин резонно рассудил, что потребитель все равно не сможет сравнить предложенную ему шипучку с оригинальным благородным напитком. Шипучку гнали повсюду, вкусом и качеством она разнилась по всему спектру подобных напитков: от действительно неплохих элитных сортов, до обычного перебродившего виноградного сока, который крепили и подслащали ликером, и искусственно газировали углекислотой. В западных странах, где жили идеологические противники Сталина, шампанское было и остается дорогим элитным сортом вина. Шампанское покупают для больших торжеств, чтобы подчеркнуть важность события, его подают на престижных приемах. Его пьют в дорогих ресторанах. В общем, это удовольствие для избранных. И вот, вдруг, статистика из Советского Союза сообщает, что советские люди за год выпивают шампанского в несколько раз больше, чем все западные страны вместе взятые. И это в пересчете на душу населения. Иностранные корреспонденты сразу в крик – фальсификация, не может такого быть! А им – пожалуйста, вот заводы, вот магазины с рядами тяжелых бутылок из темно зеленого стекла, вот вам рабочий и крестьянка, распивающие после первомайской демонстрации благородный напиток из граненых стаканов. Ах, качество у нас низкое? Тут же на мировые ярмарки поступают самые изысканные сорта великолепного игристого вина из СССР. Вино это делается самым тщательным образом из отборных сортов винограда по выверенным технологиям очень малыми партиями. И получает это вино медаль за медалью на международных конкурсах. Другое дело, что к шипучке, продающейся внутри страны, это вино не имеет никакого отношения. Но ведь об этом никто не знает. Внешне бутылки одинаковые. И замирает Запад в восхищении и удивляется, как богато живут советские труженики. А Сталин тем временем идет дальше. Всем винам, которые выпускались в стране, были присвоены гордые имена – портвейн, херес, вермут и мадера стояли рядами в продуктовых магазинах по цене, доступной любому советскому гражданину. Ничего общего со своими благородными однофамильцами эта бурда не имела. Но задачу свою выполняла отлично – бутылки такого напитка, хватало для того, чтобы привести нормального здорового мужчину в совершенно скотское состояние.

– Прервитесь, Александр Леонидович, я вижу у вас уже в горле пересохло, а до пресловутого салатика вы так еще и не добрались, – остановил меня собеседник.

Я отпил немного вина из стоящего передо мной бокала (поскольку мы уже перешли к десерту, то это был херес), перевел дух, и продолжил.

– Когда с винами было покончено, и Запад уверовал в небывалое благополучие советских граждан, настал черед белых эмигрантов – тех, кто успел убежать из России до ее превращения в СССР. Сталин решил добить своих старых врагов, таких же гурманов, как и он сам. И он вспомнил о знаменитом салате оливье. Сталин вызвал своего повара, и дал ему задание придумать салат, который смогут одновременно приготовить перед праздником все хозяйки Советского Союза. В ответ на распоряжение, повар представил рецепт, состоящий из самых доступных и массовых продуктов. Основу салата составили вареная картошка, сваренные вкрутую яйца, соленые огурцы и кое-что по мелочи. Сталин был в восторге. Салат удовлетворял самым строгим критериям. Его было просто приготовить, продукты были доступные и недорогие, а сам салат оказался красивым, вкусным и сытным – его один можно было поставить на стол и приглашать гостей. Со свойственной Сталину иронией, он велел назвать новоизобретенный салат – оливье. В пику всем тем, кто еще помнил если не на вкус, то хотя бы по названию, великолепный деликатесный салат. И вот уже в ближайшую годовщину своей революции советские люди ели за праздничным столом салат оливье и запивали его шампанским. Говорят, что пожилые эмигранты узнав о массовом поедании салата оливье в СССР под шампанское с вермутом и портвейном, теряли рассудок. С некоторыми случались сердечные приступы. С тех пор россияне по праздникам с удовольствием едят картофельный салат, изобретенный безвестным поваром по приказу Сталина, и искренне верят, что это и есть салат оливье. Вот и вся моя история. Почти детективная история о том, как великий политик сумел использовать даже кулинарные шедевры прошлого в качестве идеологического оружия против своих врагов. Но меня во всем этом интересует только сам рецепт салата. Теперь вы понимаете, что я не могу упустить такую возможность раскрыть одну из загадок девятнадцатого века.

– Не самую таинственную, но, пожалуй, самую вкусную, – смеясь добавил Ираклий Андреевич. – Вы заинтриговали и меня. Но это не по правилам. Рецепт не сохранился, и его неожиданное возвращение на Землю может иметь самый непредсказуемый результат. Вы сами только что рассказали мне, какие серьезные последствия имело возрождение одного только его названия. А если восстановить рецепт самого салата, представляете, что может произойти?

Я не был вполне уверен, всерьез ли говорит это Ираклий, или подыгрывает мне, находясь в благостном расположении духа, после хорошего обеда.

– Я обещаю, что как и изобретатель, сохраню рецепт в тайне. Я буду готовить салат оливье только для себя, и есть его ночью, под одеялом, в запертой комнате и погасив свет, – приложив руку к груди напыщенно произнес я.

Ираклий Андреевич развеселился окончательно.

– Считайте, что вы меня уговорили. Пожалуй, я попробую. Это действительно будет не так просто, как вы думаете. И ответ я вам сразу не дам. Но, поскольку, я смогу включить его в свое меню… Да и удивить коллег будет кстати, – он мечтательно закатил глаза. – Договорились, раздобуду я ваш рецепт.

На этом сон и закончился. Утром я проснулся от восторженного крика сынишки, который ворвался в спальню.

– Папа, тебе тоже подарок на Рождество принесли!

– Что ты, какой подарок?

– Вот, я нашел это под елкой, – сообщил мне сын, и вручил большой конверт из коричневой оберточной бумаги. На конверте, каллиграфическим подчерком были написаны мое имя и фамилия. Конверт был перевязан бледно-розовой шелковой ленточкой, с огромным бантом.

Я пожал плечами и вскрыл конверт. Внутри лежала пожелтевшая от времени тетрадь, с выведенным все тем же каллиграфическим подчерком заголовком: «Оригинальные кулинарные рецепты, собственность г-на Оливье».

С тех пор эта тетрадка лежит запертая в моем сейфе. Соблюдая обещание, данное Ираклию Андреевичу, я никому не показываю ее, и держу в строжайшей тайне все рецепты, записанные в ней. Блюда, которые я иногда готовлю по тем рецептам, неизменно приводят в восторг моих гостей, людей сытых и избалованных.

Декабрь 2006

Израиль