Текст книги "Полноземлие"

Автор книги: Евгений Войскунский

Соавторы: Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов
ПОЛНОЗЕМЛИЕ

11 АПРЕЛЯ

Селеногорск взбудоражен. Такое впечатление, что все посходили с ума. Утром, когда я столкнулась в коридоре с Веригиным, я подумала, что, может быть, пригодится моя медицина. У него были красные, воспаленные глаза и вообще, я сказала бы, вид лунатика – если бы это не звучало смешно.

Я предложила Веригину выпить экстракта криногена, который он обожал, но он отмахнулся и побежал в радиорубку.

Давно я заметила, что с наступлением полноземлия наши ребята взвинчиваются. Да и мне становится как-то не по себе, даром что я уже около четырех лет живу в этой пещере, выдолбленной во внешнем склоне кратера Птоломея: беспричинное возбуждение сменяется беспричинной же грустью, и все время хочется пить. Конечно, тут прежде всего – воздействие сильного света, идущего от Земли. Но не только. У меня накопилось порядочно наблюдений, и я над ними раздумываю.

Вообще же мне особенно нечего тут делать. В Селеногорске никто не болеет, если не считать старого Шандора, у которого иногда побаливает новая печень (это бывает первое время, пока печень «осваивается»), да еще Володи Лермана с его вечными ушибами и растяжениями связок.

За завтраком астрофизики галдели, как скворцы, наткнувшиеся на ультразвуковое заграждение. Я только и слышала: «тау-частицы, тау-частицы»… Кажется, только Алеша Новиков сохранял относительное спокойствие. Он улыбнулся мне, пододвинул кофейник и сказал:

– С наступающим. Марта.

Я вспомнила, что завтра День Космонавтики.

В столовую вошел Виктор Доля. Глаза у него были воспалены, рыжие волосы – не чесаны. Видно, он только что сменился с вахты у большого инкрата. Все так и накинулись на него;

– Ну что, Виктор? Как Стрелец?

– Стрелец полыхает, – сказал Виктор и, сморщившись, потер глаза.

Я попросила Алешу вразумительно рассказать, что, собственно, произошло.

– Выброс материи в центре Галактики, – ответил он с набитым ртом.

– Но это не ново. Я слышу это уже много лет…

– Выброс колоссально возрос. Резко усилился поток тау-частнц. Ночью Веригин ворвался к Шандору и стащил его с постели.

Опять тау-частицы. Только это я и слышу здесь…

– Завтра, – продолжал Алеша, – прибывает куча космогонистов. Ларин, Крафт, Воробьева…

– Воробьева? Тина Воробьева?

– Да, – сказал Алеша и подлил мне кофе.

Он говорил что-то еще, но я плохо слушала. Вот как, значит. Прилетает Тина. Давно я ее не видела.

– Опять отложили наш вылет, – сказал Алеша. – Сколько можно околачиваться на Луне?

«Действительно, сколько?» – подумала я.

12 АПРЕЛЯ

День Космонавтики у нас обычно отмечается праздничным обедом – всегда очень веселым. Каждый раз меня бесконечно трогает особо предупредительное отношение ребят. Я тоже смеюсь и шучу и стараюсь изо всех сил победить тоску. Что поделаешь: я твердо знаю, что никто никогда не заменит мне Федора. Добродушного моего гиганта…

Но сегодня было не до праздничного обеда. Около полудня мы вышли на поверхность. На террасе, под которой в Море Облаков раскинулся космодром Луна-6, мы ожидали прибытия корабля. Тут были все: астрофизики нашей обсерватории, и космодромная команда, и экипаж «Юрия Гагарина», который вот уже три недели томится в ожидании вылета. Только неугомонный селенолог Володя Лерман залез в танкетку и умчался на ту сторону, к своим бурильным автоматам. Будет лазать по немыслимым крутизнам. А к вечеру заглянет ко мне и, пряча за иронической улыбкой смущение, попросит примочку для ушибов.

За четыре года я привыкла к Луне, к ее бурой, ноздреватой поверхности, где все – вверх-вниз; привыкла к обнаженному черному небу, утыканному звездами; даже к коварным колодцам, присыпанным легким, как пена, шлаком. К одному не могу привыкнуть – к полноземлию.

Глаз не могу отвести от Земли. Ее огромный диск висит над головой.

– Марта. Марта, надо ль плакать, если Дидель вышел в поле…

– Перестаньте, – прошу я.

Я действительно готова заплакать. Алеша не знает, что Федор тоже любил Багрицкого.

Корабль прилунялся долго. Жуками поползли по космодрому банкетки.

Прибывшие все в одинаковых скафандрах, не разберешь, кто где. Голоса, голоса – конечно, о тау-частицах. И вдруг – уверенный, быстрый, напористый голос: «Я предупреждал, что это зависит от волокнистого строения туманности…»

Значит, и Герман Скрипкин прилетел. Ну что ж…

Я вспомнила: кто-то рассказывал, что он никуда Тину одну не отпускает. О нем вообще много говорили. Да он и сам часто высказывался в астрофизических вестниках – всегда запальчиво и резковато.

В Селеногорске, когда мы вылезли из скафандров, Тина Воробьева бросилась ко мне. Мы обнялись.

– Безумно рада тебя видеть, – сказала она.

– И я рада…

Тина была все такая же – хрупкая, тоненькая, белокурая. Только вот под глазами у нее появились припухлости.

В институтские годы (Тина окончила профилактический факультет, а я – лечебный) она отличалась прекрасной памятью. На сессиях она, вздернув тоненькие брови и глядя куда-то вверх, почти дословно пересказывала тексты учебников. Тина мне казалась замкнутой и несколько анемичной. С тем большим изумлением следила я в последние годы за ее неожиданным взлетом, за интересными теоретическими работами, которые выдвинули ее в число видных космогонистов. Так бывает: готовится человек к одной профессии, а проявит себя в совершенно другой.

– Мы с Германом часто тебя вспоминаем, – сказала Тина. – Почему ты за столько лет ни разу не прилетала на Землю?

– Я прилетала в прошлом году. В Ленинград.

Тина укоризненно развела руками:

– И не дала нам знать о себе! Как не стыдно. Марта…

– Она зазналась, – услышала я за спиной и, обернувшись, увидела Германа Скрипкина.

– Здравствуй, Марта Роосаар, – сказал он, как мне показалось, подчеркнуто. – Здравствуй, лунный доктор. Как поживаешь?

– Хорошо, – сказала я.

– Рад слышать. Постоянно находиться в обществе Доли – завидная доля. – Он засмеялся. – Я уже не говорю о таком светиле астрофизики, как старик Шандор.

Я хотела ответить, что их общество вполне меня устраивает, но тут бурей налетел Костя Веригин.

– Герман, дружище! – закричал он. – Хватай под мышку свою светлую голову и пойдем смотреть, как образуются звезды. Тина, идемте!

Они помчались в обсерваторию, к большому инкрату…

Селеногорск – это в сущности длинный и узкий коридор, ведущий в круглый зал обсерватории; по бокам коридора – клетушки комнат, радиорубка, столовая, библиотека. В эту-то библиотеку и втиснулось население городка вместе с гостями.

Вначале все было довольно чинно. Веригин сделал сообщение. Он торопился, глотал слова и быстро набрасывал указкой-лучом на экране цифры расчетов.

Потом Шандор Саллаи вознес над собранием свою великолепную седую голову. Насколько я поняла, смысл его слов заключался в следующем: теперь можно считать доказанным, что тау-частицы являются основным носителем огромной энергии, сосредоточенной в ядре Галактики…

Вдруг раздался язвительный голос Германа:

– Не вы ли, товарищ Саллаи, утверждали, что в нашей Галактике не существует условий для возникновения частиц столь высоких энергий?

– Да, – сухо ответил Шандор, – раньше я так полагал. Но я не делаю фетиша из своих взглядов.

– Не надо, Герман, забывать, что именно Шандор Саллаи открыл семнадцать лет назад тау-частицы, – сказал Веригин.

– Этот отрадный факт общеизвестен. – Герман порывисто поднялся. Волосы над высоким его лбом странно торчали вперед и в стороны, худое лицо казалось перечеркнутым длинной линией рта. – Но с тех пор, – напористо заговорил он, – Шандор Саллаи не внес в астрофизику ни единого бита информации. Понадобился катаклизм в созвездии Стрельца, чтобы вы тут очнулись от семнадцатилетней спячки…

– Спячки? – пророкотал мощный бас Виктора Доли. – Да вы что, товарищ Скрипкин? Тау-излучатели – это, по-вашему, спячка?

– Я имею в виду теоретическую мысль, а не героические потуги практиков. Сплошная цепь ошибок и заблуждений, начатая Шандором Саллаи…

Тут поднялся такой шум, что и передать не могу. Я просто не узнавала ребят. Доля, уставив на Германа палец, кричал, что привык разговаривать с учеными, а не с ветхозаветными прокурорами. Свен Эриксон заявил, что пописывать бойкие статейки в журналах, конечно, легче, чем годами сидеть у большого инкравизора.

Я смотрела на Тину. Она молча сидела между Германом и Эриксоном, скрестив руки на груди, и, часто моргая, глядела на графин с водой. Она не вмешивалась в спор – и правильно делала.

Старый Шандор вдруг пошел к выходу. Я встревожилась и выскочила за ним в коридор.

– В чем-то он прав, – сказал Шандор, принимая из моих рук стакан с экстрактом криногена, – но этот его тон…

Он не договорил и залпом осушил стакан.

Вечером в медпункте я обрабатывала раствором очередной синяк на лодыжке Володи Лермана. Вдруг распахнулась дверь – на пороге стоял Скрипкин.

– Ты занята? – спросил он.

Я познакомила его с Володей.

– Читал вашу брошюру о селеногенных породах, – сразу сказал Герман. – Любопытно. Впрочем, мысль о «сонных микроорганизмах» высказывал еще десять лет назад Стаффорд Хаксли.

– Я не претендую на первооткрытие, – проворчал Володя. – Я излагаю факты.

– Ну да, конечно, здесь только и делают, что излагают факты.

Володя поспешил уйти.

– У тебя удивительная способность – ярить людей, – сказала я.

– Ты находишь? – Герман опустился в кресло и смотрел на меня, прищурив глаза. – Ты почти не изменилась, – сказал он, помолчав. – Златокудра и зеленоглаза… Довольна своей жизнью?

– Да.

– Меня потрясла гибель Федора, – негромко сказал он. – В Космоцентре хотят поставить ему памятник.

– Я видела проект.

Опять мы помолчали.

– Значит, доктор. Лунный доктор Марта Роосаар…

– Хочешь сказать, что это не так уж много?

– Ну, почему же, – возразил он. – Не каждому греметь на всю Вселенную.

В медпункт заглянул Веригин:

– Герман, ты с Тиной расположишься в моем кабинете. Уюта не гарантирую, тесноту гарантирую, микрофон общей связи не работает – ну да он тебе и не нужен…

– Спасибо, Костя. Меня вполне устраивает.

– Фу, кажется, всех разместил. – Веригин исчез.

– Пойду, лунный доктор, – сказал Герман, поднимаясь. – Работать надо.

Я его окликнула, когда он был уже в дверях:

– Это правда, что ты никуда не отпускаешь Тину одну?

– На Луну бы, во всяком случае, не отпустил, – сказал он подчеркнуто и вышел.

Я всегда считала, что унаследовала от своих эстонских предков уравновешенность. Но когда вдруг сотрясся пол, я взвизгнула и испытала нелепое желание кинуться на грудь к кому-нибудь сильному – а ведь я прекрасно знала, что это стартовал рейсовый на Марс…

Хорошо, что никто не слышал моего визга. Полноземлие ужасно все-таки будоражит…

Осторожный стук в дверь. Это, верно, Алеша…

13 АПРЕЛЯ, полдень

Полдень – это по земным часам. У нас на Луне сейчас долгая морозная ночь.

Не могу себе простить вчерашнего. Никогда себе не прощу.

Надо было холодно указать на дверь, когда он ко мне потянулся.

Не смогла…

Я рассказала ему все. О девчоночьей влюбленности в Федора Чернышева и своем восторженном письме к нему. Кто не влюблялся в космонавтов?.. Потом, уже в институтские годы, – дружба с Германом. Его серьезность, его незаурядный ум много значили для меня. Я не очень умела анализировать свои чувства, но когда Герман попросил меня стать его женой, я отказалась наотрез. Почему? Сама не знаю. Что-то в нем было… ну, что-то отталкивало… Потом – это было в День Космонавтики – знакомство с Федором. Он приехал к нам в институт на праздничный вечер, он танцевал со мной…

Светлый мой, добрый мой…

Не знаю, был ли кто-нибудь когда-нибудь так безмерно счастлив, как я…

Федор ушел в рейс и не вернулся. Его последняя радиограмма оборвалась на моем имени… Ну, это все знают.

Он стартовал со старого космодрома Луна-5. Я попросилась на Луну: хотелось быть там, где он проходил в последний раз. И вот я почти четыре года живу в Селеногорске. Я наблюдаю за новой печенью старого Шандора и прикладываю примочки к Володиным ушибам. Прав Герман: не каждому греметь…

Я выплакала всю себя. «Милый Алеша, – сказала я ему, – на Земле полно чудесных девчонок. Зачем тебе пепельный свет?» Он ответил: «Через семь лет я вернусь и разыщу тебя, где бы ты ни была».

Вот так, я не Героиня. Всего лишь женщина, которой нужно быть нужной не только человечеству, но и человеку…

13 АПРЕЛЯ, вечер

Снова совещание в библиотеке. Тина Воробьева выступила первой. Она говорила умно, и слушали ее, по-моему, уважительно. Но – странно! – никак не могла я отделаться от впечатления, что она, как некогда в институте, читает заученный текст. Она, вздернув тоненькие шелковистые брови, поглядывала вверх и часто моргала… Ее высокий голос то и дело замирал, как бы ломаясь о глубокомысленные паузы.

Герман сидел рядом с ней, слушал, подперев лоб ладонью. Несколько раз он исподлобья взглянул на меня.

И еще два глаза – два сияющих глаза – были устремлены на меня. Я старалась не смотреть на Алешу.

Когда Тина села, Шандор обратился к ней:

– Согласен с вами, что мои высказывания об источниках тау-энергии – не более чем гипотеза. Но, скажите на милость, какими расчетами вы подтвердите, что те крохи тау-излучения, которые доходят до нас…

– Полагаю, – перебил его Герман, – товарищу Саллаи известно, что центр Галактики укрыт от нас газо-пылевыми облаками. Поэтому достоверно мы может утверждать лишь одно: двадцать пять тысяч лет назад произошел интенсивный выброс сгустков материи из ядра…

– Я спрашиваю Тину, – сухо сказал Шандор.

– Что и привело к усилению потока тау-частиц, – продолжал Герман. – Но что дает вам основание считать это явление общеметагалактической закономерностью? Почему Веригин и вы, товарищ Саллаи, настаиваете на явной ошибке поспешного обобщения? А я вот не убежден, что идет образование новой звезды. Почему бы не связать явление с разумной жизнью, которая…

– Простите, но я спрашиваю Тину, – повторил Шандор. – Ваша гипотеза о высокоразвитых мирах в центральных областях Галактики нам известна…

Но Германа уже нельзя было остановить. Насколько я поняла, он связывал явление с неким экспериментом неких обитателей центра Галактики – с гигантским накоплением энергии, что ли.

– А что думаете об этом вы, Тина? – спросил Веригин.

Она помигала на него, чуть слышно ответила:

– Я… я согласна с Германом.

– Веригин, при всем моем к нему уважении, громоздит ошибку на ошибку, – заявил Герман и вдруг развернул рулончик цветного пластика. – Вот своего рода регистр его заблуждений, я изобразил их схематически..

Так. Теперь он принялся за Веригина…

Костя выслушал его до конца, не перебивая. Потом он поднялся, негромко сказал:

– Хотел бы я знать, Герман Скрипкин, по какому праву ты присвоил себе роль непогрешимого судьи?

– Я отметаю эти дивергенции! – запальчиво выкрикнул Герман. – Говори по существу вопроса.

– Это по существу! – раздался громовой бас Виктора Доли. – Прекратите нападать на исследователей. Время крикливых разоблачений, знаете ли, давно миновало…

– Постой, Виктор, – сказал Веригин. – Существо вопроса, Герман, в том, что ты – в плену собственной схемы, под которую усердно подгоняешь науку. Именно отсюда твоя нетерпимость, твоя неистовая самовлюбленность…

– Правильно! – гаркнул Доля. – Ошибаться может каждый, но не надо лезть!

14 АПРЕЛЯ

Сегодня в семнадцать сорок по земному времени на корабле «Юрий Гагарин» ушел в Пространство Алеша.

15 АПРЕЛЯ

Полноземлие кончается, на земной диск наползает тень.

У ребят неважное настроение. Даже ласковый Джи удрученно улыбается. За обедом я спросила его, что с ним стряслось. Джи промолчал, за него ответил Эриксон:

– Наш друг Скрипкин обозвал его работу о релятивистских электронах чушью. – И добавил, хлопнув Джи по плечу: – Не горюй, человек. Не для Скрипкина вперяем мы, как сказал поэт, пытливый взгляд в звездный лик Вселенной.

– Завтра он улетит на Землю, – буркнул Веригин.

– И воцарится на Луне мир, в человецех благоволение, – подхватил Эриксон. – Пойду-ка я починю линию общей связи. Где мой любимый тестер?

После обеда Веригин зашел ко мне в медпункт выпить экстракту. Я спросила, нет ли новых сообщений с «Гагарина».

– Разгоняется, – ответил он между двумя глотками.

Я видела, что он занят своими мыслями – о тау-частицах, конечно. А я думала об Алеше. Давно уже мне не было так радостно – и так жутко…

Вдруг в динамике щелкнуло, мы услышали взволнованный высокий голос:

– … Невозможно. Ты всех восстановил против себя, даже Костю.

– Они не любят, когда им говорят правду, – отозвался угрюмый голос Германа.

Мы с Веригиным остолбенели. Это Свен починил линию, и те двое говорят в Катиной кабинете при включенном микрофоне…

– Я больше не могу! – В голосе Тины послышались слезы. – Не хочу больше подписывать твои умные статьи и выступать по твоим шпаргалкам. Это обман!

– Я делаю это для тебя. Тина…

– Нет! Просто ты хочешь что-то доказать кому-то! – Она всхлипнула.

Веригин шагнул к динамику, резко выключил его.

– Жаль мне его, – проговорил он, помолчав, и нервно потер лоб.

– Она от него не уйдет, – сказала я.

– Может быть… Но все равно, он будет наказан самым страшным наказанием – одиночеством.