Текст книги "Плеск звездных морей"

Автор книги: Евгений Войскунский

Соавторы: Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов
ПЛЕСК ЗВЕЗДНЫХ МОРЕЙ

Глава первая
БЕГСТВО С ВЕНЕРЫ

В этом рейсе мы с Робином были практикантами. Нам следовало думать о зачётах: космонавигационная практика, организация службы, устройство корабля. Всю первую половину рейса – с того момента, как корабль стартовал с Луны, – мы и готовились к зачётам. Рейс проходил нормально. Но, как только наш ионолет опустился на венерианский космодром, началось нечто странное, непредвиденное. От здания порта к кораблю устремился человеческий поток. Люди в скафандрах шли плотной массой, ехали на грузовой трансленте, заваленной рюкзаками и прочей ручной кладью, над ними плясали, отбрасывая красный отсвет, мощные сполохи полярного сияния. Я смотрел в иллюминатор на эту картину, мне было не по себе.

Командир велел нам с Робином стать у шлюзового люка и никого не пускать в корабль, а сам двинулся навстречу толпе. «Прошу остановиться! – загремел его голос, усиленный динамиком. – Прошу немедленно остановиться!» Течение людской реки прекратилось. В моем шлемофоне возник гул встревоженных голосов, трудно было что-либо разобрать. Доносились обрывки разговора командира с диспетчером космопорта. Голос у диспетчера был растерянный: «Я не могу запретить им… Мы вызвали пассажирские корабли, но колонисты отказываются ждать…»

Потом командир распорядился очистить трансленту: прежде всего следовало разгрузить корабль. Автоматы быстро делали своё дело, из грузового люка поплыли к складу контейнеры с оборудованием, доставленным нами для нужд Венеры. А когда с выгрузкой было покончено, началась посадка пассажиров. Нечего было и думать о приёмке планового груза – венерианских пищеконцентратов: колонисты забили весь корабль. Мы сбились с ног, регулируя шлюзование и размещая пассажиров по отсекам. Мужские, женские, детские лица мелькали у меня перед глазами, и я невольно отыскивал в этом нескончаемом потоке лица моих родителей – Филиппа и Марии Дружининых. Но потом я уразумел из обрывочных разговоров, что Венеру покидают колонисты, поселившиеся там сравнительно недавно – за последнее десятилетие, – а примары остаются. Родители же мои были примарами – из первого поколения родившихся на Венере, – так что не стоило разыскивать их здесь, на рейсовом корабле. Да и чего ради им, никогда не видавшим Земли и нисколько о ней не помышлявшим, покидать Венеру?

Мы взяли на борт около тысячи человек. Могли бы, конечно, взять и больше, но предел был положен запасами продовольствия. Особенно – воды. Когда число пассажиров достигло критического уровня, командир прекратил посадку.

Диспетчер космопорта срывал голос, убеждая колонистов, оставшихся за бортом, сохранять спокойствие и терпеливо ожидать пассажирские корабли, которые уже в пути и придут через две недели по земному календарю. Начался медленный отлив человеческой реки…

Попробуйте разместить тысячу пассажиров в грузовом ионолете, имеющем всего двенадцать двухместных кают! Все каюты, включая пилотские, были отданы женщинам с грудными детьми. Остальным пассажирам предстояло провести полет в небывалой тесноте грузовых отсеков и коридоров, на голодном пайке пищи, воды и воздуха.

Что же стряслось на Венере? Чем вызвано массовое бегство колонистов? Планета неприютна, жизнь здесь трудна – это так, но ведь колонисты, покидая Землю, знали, на что идут. Вряд ли можно было заподозрить их в том, что они – все разом! – испугались трудностей освоения Венеры. У меня не было времени для выяснений, я носился из отсека в отсек, определяя места для пассажиров и пытаясь навести какой-никакой порядок, а из обрывков услышанных разговоров было невозможно составить разумное представление о причине бегства. Но я понимал, что дело не в физических трудностях – об этом я не слышал ни слова. Речь шла о психике. Может, вспышка какой-то нервной болезни?

К вечеру мы от усталости ног под собой не чуяли.

– В жизни не видел такой паники! – сказал командир и повалился в пилотское кресло.

Робин, уточнявший нормы расхода воды и продуктов, перестал щёлкать клавишами вычислителя.

– Что же всё-таки произошло? – спросил он.

– Толком ничего не поймёшь, – пробормотал командир и слабо махнул рукой. – Выключи верхний свет, Улисс, – отнёсся он ко мне, помолчав. – Глаза режет…

Я выключил плафон и спросил, когда старт.

– В четыре утра, – сказал командир.

– Разреши мне съездить в Дубов, старший, – попросил я. И пояснил: – Там живут мои родители.

– Они что, примары?

– Да.

– Надо отдохнуть перед стартом, – сказал командир. – Рейс будет трудный.

– Посёлок недалеко отсюда, старший. Я бы обернулся часа за три. Хочется повидать родителей.

– Ладно, поезжай.

Я облачился в шлюзе в громоздкий венерианский скафандр и спустился на поле космодрома. Возле здания порта, на стоянке, было полно свободных вездеходов, я забрался в одну из машин и погнал её по широкой каменистой дороге.

Ох, как хорошо знал я эту дорогу! Плавно изгибаясь к юго-востоку, она взбегала все выше на плато Пионеров, врезалась в нагромождения бурых скал, а сейчас, за поворотом, я увижу над отвесной скалой обелиск в честь первооткрывателя Дубова и его товарищей. Вот он, обелиск, – белокаменная игла, проткнувшая низкое, сумрачное, клубящееся небо. Небо моего детства, слепое небо Венеры, на котором никогда не увидишь звёзд, а солнце проглядывает лишь слабым и тусклым красноватым пятном.

И странный, высоко поднятый горизонт – будто ты на дне гигантской чаши, хотя это вовсе не так, – теперь он кажется мне странным, я отвык от сверхрефракции венерианского воздуха. А там дальше, слева, если присмотреться, – белые корпуса промышленной зоны, и башни теплоотводных станций, и скорее угадывается, чем виден золотистый купол Венерополиса, столицы планеты.

Сколько же мне было тогда? Лет пять, наверное, или шесть… Мы ехали с отцом в Венерополис и заранее условились говорить не вслух, а по менто-системе – направленной мыслью. Вначале мне было интересно – я не сводил глаз с отца, и мы проверяли, правильно ли я понимал его менто, – а потом наскучило. Я вертелся на сиденье и порывался хватать рычаги управления, а за окнами вездехода привычно высверкивали толстые разветвлённые молнии, и вдруг меня словно бы пригвоздило к месту повелительное отцовское менто: «Смотри!» – «Куда смотреть?» – спросил я недоуменно и тут же увидел, как местность застилает серая пелена. Колыхались неясные тени, они протягивали руки, будто нащупывая нашу машину. Я вспомнил злых великанов из сказок Ренна и, кажется, заплакал от страха. Отец притянул меня к себе и сказал вслух: «Это начинается чёрный теплон. Не бойся, мы успеем уйти от него». Хорошо помню: я сразу перестал бояться, только смотрел во все глаза, как сгущаются и чернеют тени, а рука отца все лежала у меня на плече, и отец выжал из машины полную скорость, мы мчались бешено, и было совсем не страшно, только жутковато немного. Потом, уже перед самыми шлюзовыми воротами Венерополиса, нас обступила плотная тьма, и что-то затрещало снаружи, за окном мелькнуло голубое пламя, и стало жарко, будто воздух в машине раскалился… Тут мы въехали в шлюз, ворота сразу захлопнулись за нами, и отец вынес меня на руках. Лицо у него было не такое, как обычно, – все в резких складках, по щекам катились крупные капли пота. А вездеход был весь оплавлен, он шипел под струями воды и окутывался паром.

Помню ещё, когда теплон пронёсся и восстановилась радиосвязь, запищал вызов, и на экране отцовского видеофона возникло лицо матери. Глаза у неё были расширены, и она, увидев нас с отцом, только и смогла произнести: «Ох-х!» – «Все в порядке, Мария, – сказал отец. – Мы успели проскочить». – «Не знаю, зачем тебе это понадобилось, Филипп, – сказала мать. – Я же предупреждала, что надвигается…» – «Все в порядке, – повторил отец. – Мы проскочили, и малыш теперь знает, что это такое…»

Никогда не забуду своей первой встречи с черным теплоном – вихрем, сжигающим все на своём пути. Чёрные теплоны постоянно бушуют в ундрелах – низких широтах, – но и сюда, в полярную область, нередко докатываются наиболее бешеные из них…

Я ехал по плато Пионеров. Теперь по обе стороны дороги простиралось жёлтое море мхов. Могучие заросли кое-где захлёстывали дорогу, и тогда приходилось пускать в ход резаки.

Жёлтые мхи Венеры! Пейзаж, знакомый с детства. Они, эти мхи, подступали к самому куполу моего родного посёлка – Дубова. И, как когда-то в детстве, я увидел комбайны, тут и там ползущие чёрными жуками по жёлтому морю. Ничто здесь не переменилось…

Вдали, на юго-западе, проступала в лиловой дымке невысокая горная гряда, за которой лежало дикое плато Сгоревшего спутника. Туда мы тоже ездили как-то раз с отцом – с отцом и другими агротехниками, – это было незадолго до моего отлёта на Землю.

Ничто не переменилось, но что же, в таком случае, заставило тысячи колонистов чуть ли не штурмом брать наш корабль?..

Последний поворот – и дорога устремилась прямо к главным воротам посёлка. Что это? Купол не светится, как обычно, золотистым светом, он круглится землистотемным курганом, а дальше, где бушевал прежде разлив жёлтых кустарников, уходила вдаль угрюмая чёрная равнина. Я увидел там комбайны и фигуры в скафандрах.

И тут только до меня дошло, что это – следы теплона. Да, здесь недавно промчался чёрный теплон – он выжег плантации, оплавил антенны на куполе. Потому и обычных молний сегодня не видно. Ну конечно, после теплона несколько дней не бывает атмосферных разрядов.

Но почему погружён в темноту посёлок? Ведь куполу не страшен чёрный теплон… В моем воображении возник мёртвый посёлок, и меня продрало холодом ужаса.

Спустя минуту или две я въехал в ворота. В шлюзе было полутемно. Выйдя из вездехода, я услышал маслянистое шипение, а затем чей-то голос:

– Придётся подождать.

Я испытал облегчение: живой голос!

– Что у вас случилось? – спросил я.

– Авария на станции. Приходится шлюзовать гидравликой.

Я подождал, пока закроются ворота, и дыхательная смесь вытеснит ядовитый наружный воздух. Потом, сбросив скафандр, вышел из шлюзовой камеры на главную улицу посёлка.

Тут и там тускло горели аккумуляторные лампы. Я шёл, почти бежал по пустынной улице, мимо белых домиков с палисадниками, в которых темнели кусты молочая, мимо компрессорной станции, мимо чёрного зеркала плавательного бассейна на центральной площади. Было сумеречно, над прозрачным куполом клубились бурые облака. Двери домов были распахнуты, дома казались нежилыми, покинутыми. Я уже не шёл, а бежал, подгоняемый смутной тревогой. Вот он, родительский дом. Тёмные, незрячие окна в белой стене…

Я метнулся в одну комнату, другую, третью. Луч моего фонарика выхватывал из темноты стулья, кровати, громоздкое старомодное бюро, сколоченное дедом в давние времена. В моей – бывшей моей – комнате стол был заставлен штативами с пробирками, пахло какими-то эссенциями, на стенах висели карты Венеры. Все здесь было другое – будто я и не жил никогда в этой комнате, только книжные полки стояли на прежнем месте, мои книжные полки, единственные свидетели детства…

В кухне я зацепился за кресло-качалку, в котором – помню – так любил сиживать отец за кружкой прохладного пива. Кресло закачалось. С комком в горле я вышел из пустого дома на пустую улицу. И тут услышал отдалённые голоса. Я побежал на них, обогнул двухэтажное здание школы, миновал клуб агротехников. Площадка энергостанции была освещена переносными лампами, меж решётчатых башен толпились люди. Я подошёл ближе и увидел, что тут в основном женщины и подростки. Они цепочкой передавали друг другу квадратные блоки, тускло поблёскивавшие в жёлтом свете переносок. А навстречу им, откуда-то из нижних дверей станции, плыли, тоже передаваемые из рук в руки, повреждённые блоки, почерневшие, оплавленные. Их складывали в кучу, поливали из шлангов охлаждающим раствором.

Да, серьёзная авария, если приходится заменять все блоки энергаторов…

– Уж эти блоки любой теплон выдержат, – сказал кто-то в толпе.

Я невольно присмотрелся и заметил на новых блоках один и тот же знак: кольцо, от которого отходил узкий луч, пересечённый короткой чертой, – древний символ Венеры, схематичное изображение ручного зеркальца богини.

Вот как, подумал я, здесь уже налажено собственное изготовление энергаторов. Раньше их в числе прочего оборудования доставляли с Земли…

Я медленно шёл, всматриваясь в лица людей, и вот увидел одно знакомое.

– Рэй! – позвал я.

Рэй Тудор, коренастый широкогрудый парень, был моим школьным другом и постоянным партнёром в шахматы и ручной мяч.

– О, Алексей! – Он передал кому-то шланг и, улыбаясь, подошёл ко мне. – Прилетел на рейсовом?

Он назвал меня родительским именем, хотя прекрасно знал, что я предпочитал собственное имя – Улисс.

– Да, – сказал я. – Рэй, ты не видел отца с матерью? Где они?

– Твой отец на плантациях, – ответил он. – А мать… Сейчас!

Рэй нырнул в толпу. Спустя минуту он вернулся с моей матерью. Мария Дружинина была в рабочем комбинезоне. Нисколько не изменилась она за четыре с половиной года моего отсутствия – все такая же стройная, белокурая, похожая на молодую девушку, а не на сорокалетнюю женщину. Она поцеловала меня в щеку, а я её – в лёгкие волосы над ухом. Я ощутил, что мать послала мне менто, но не понял его.

– Ты возмужал, – сказала она медленно, без улыбки. – Почему ты ни разу не прилетел к нам, Алёша? Разве у вас не бывает каникул?

Я стал говорить что-то в своё оправдание – занятость… напряжённая программа… тренировочные полёты…– но умолк, разглядев в глазах матери какое-то непонятное выражение. Будто она не слушала меня, а думала о чём-то другом.

– Надолго ты прилетел, Алёша?

– Нет. В четыре утра старт. Отец скоро вернётся с плантаций?

– Сегодня не вернётся. Очень много работы после теплона.

– Жаль… Думал повидать его… Что произошло у вас? Почему колонисты покидают Венеру?

Тут мне опять показалось, что она посылает менто. Я умел различать только простейшие сигналы, самые элементарные. В сложных сочетаниях посланного матерью менто я уловил лишь неясное ощущение печали.

– Не понял, – сказал я.

Мать отвела взгляд, потеребила застёжку своего комбинезона.

– Что поделаешь, – медленно сказала она. – Мы такие, какие есть.

Кто-то негромко произнёс:

– Внимание, проба!

– Если хочешь, – продолжала мать, помолчав, – пойдём домой, покормлю тебя. У нас выведен новый сорт дыни – поразительный вкус.

Я посмотрел на часы и сказал мягко:

– Мне очень жаль, мама, но времени нет совершенно… Вот кончу скоро институт – прилечу в отпуск…

– Ну, как хочешь.

В здании станции вспыхнул яркий свет и тут же погас.

– Изоляцию проверьте в третьей группе! – крикнул кто-то.

– До свиданья, мама.

– До свиданья, Алёша. – Мать вдруг кинулась ко мне, обхватила руками шею, головой припала к моей груди. – Ах, Алёша, – прошептала она, – если бы ты остался с нами…

Я молча погладил её по голове. Что было мне ответить? Я без пяти минут пилот, космолетчик, меня ожидает пилотская жизнь, о которой я мечтал с тех самых пор, как помню себя. Никогда я не вернусь на Венеру – разве что действительно прилечу в отпуск…

Мать, должно быть, уловила мои мысли. Она легонько оттолкнула меня, поправила волосы, сказала:

– Я расскажу отцу, что ты прилетал, Алексей. Иди. Всего тебе хорошего.

Рэй Тудор проводил меня до шлюза. Он не задал обычных после долгой разлуки вопросов – «Как живёшь?», «Доволен ли профессией?», – на мои же вопросы отвечал односложно, иногда невпопад.

– Значит, заканчиваешь политехническое училище, Рэй? – спрашивал я.

– Да.

– Будешь конструктором агромашин?

– Нет. Летательных аппаратов.

– Хорошее дело, – одобрил я. – А помнишь, как мы играли в ручной мяч? Вот команда была! Теперь-то играешь?

– Редко.

– Рэй, – сказал я, когда мы подошли к шлюзу, – хоть бы ты объяснил мне, что у вас произошло.

Я остановился, ожидая ответа, но Рэй молчал. Опять, как и в разговоре с матерью, я ощутил непонятный менто-сигнал. Затем Рэй сказал:

– Они его не поняли.

– Кто не понял? И кого?

– Отца.

Лицо Рэя смутно белело во тьме, я не мог разглядеть его выражения. Ничего больше он не сказал.

Спустя полчаса я уже ехал на север, к космодрому. Я не чувствовал усталости после трудного дня, нет. Но было такое ощущение, будто я раздвоился. Одна моя половина осталась там, в пустом белом доме, где раскачивалось в тёмной кухне пустое кресло-качалка, другая гнала вездеход по каменистой дороге, озаряемой мощными сполохами полярного сияния.

На повороте я посмотрел в боковой иллюминатор и увидел: купол Дубова вспыхнул, налился покойным золотистым светом.

Незадолго перед стартом командир велел мне пройти по корабельным помещениям, ещё раз проверить, все ли в порядке.

– Улисс! – окликнул он, когда я подошёл к двери рубки. – Как же я раньше не вспомнил: в шкиперском отсеке у нас запасные изоляционные маты. Раздай их пассажирам, пусть используют как матрацы. Хоть и тоненькие, а все лучше, чем на полу.

Кольцевой коридор был забит людьми. Они лежали и сидели на полу, почти никто не спал. В гуле голосов я улавливал лишь обрывки речи. Большинство, конечно, говорило на интерлинге, но некоторые – главным образом люди пожилые – переговаривались на старых национальных языках.

– …Медленное накопление, они сами не замечают перестройки психики, – доносилось до меня.

– …Подложи под голову надувную подушку, мне она не нужна, уверяю тебя…

– …Не может быть, чтоб не слышал. Конечно, слышал! Но даже пальцем не шевельнул, чтобы помочь…

– …Никуда! Никуда больше не улечу с Земли! Никуда!

Я посмотрел на женщину, произнёсшую эти слова. Она была красива. Резко очерченное меднокожее лицо. Волосы – черным острым крылом. Глаза её были широко раскрыты, в них, как мне показалось, застыл ужас. Рядом с женщиной сидел, привалясь к переборке, и дремал светловолосый мужчина средних лет. С другой стороны к нему прижалась тоненькая девочка лет пятнадцати. Большая отцовская рука надёжно прикрывала её плечо.

Я знал эту семью – они жили в Дубове в доме напротив моих родителей, несколько часов назад я видел этот опустевший дом. Их фамилия была Холидэй. Девочку звали Андра. Они поселились на Венере незадолго до моего отлёта на Землю. Помню, эта самая Андра редко играла с детьми, все больше с отцом. Том Холидэй учил её прыгать в воду с вышки плавательного бассейна. Он часто носил её на плече, а она смеялась. Наверно, это было неплохо – сидеть на прочном отцовском плече…

– Никуда с Земли! – исступлённо повторяла мать Андры.

Я подошёл к ним и поздоровался. Женщина – теперь я вспомнил, что её зовут Ронга, – скользнула по мне взглядом и не ответила.

– Здравствуй. – Холидэй приоткрыл глаза.

Андра тоже узнала меня и кивнула.

– Ты уже пилот? – спросила она.

– Скоро стану пилотом, а пока – практикант. – Я перевёл взгляд на её отца. – Старший, почему вы все кинулись на этот грузовик? Ведь по вызову колонистов сюда уже идут пассажирские корабли.

– Так получилось, – сухо ответил он и снова закрыл глаза.

– Твои родители остались? – вдруг спросила Ронга.

– Да.

Я подождал, не скажет ли женщина ещё что-нибудь. В её пронзительном взгляде я прочёл странное недоброжелательство. Она молчала.

Почему Ронга спросила о моих родителях? Мне вспомнились слова матери: «Мы такие, какие есть…» Что все это означало?..

Меня окликнул пожилой сухопарый колонист, забывший снять скафандр. Он так и сидел, в скафандре, скрестив ноги, только шлем снял. Вот чудак! Рядом стоял старомодный большой чемодан – я давно таких не видывал.

– Ты из экипажа? – спросил он на неважном интерлинге. – Вы там думаете насчёт воды?

– Да, старший, не беспокойся, вода будет, – ответил я. – Помочь тебе снять скафандр?

– Нет. Меня интересует только вода. – И он добавил по-немецки: – Торопимся, торопимся, вечно торопимся.

Подросток лет тринадцати оторвался от шахмат, посмотрел на человека в скафандре, а потом на меня и снисходительно сказал:

– Как будто у них нет установки для оборотной воды!

У него были жёлто-зелёные глаза, неспокойный ехидный рот и манера во все вмешиваться. Я это сразу понял – насчёт манеры, – потому что видывал таких юнцов.

– Хочешь мне помочь? – спросил я.

– Мне надо решить этюд, – ответил подросток. – А что будем делать?

– Пойдём со мной, покажу. Этюд потом решим вместе.

– Бен-бо! – выпалил он словцо, которым мальчишки обозначают нечто вроде «как же» или «только тебя тут не хватало». – Как-нибудь я сам решу.

Он пошёл за мной, нарочно задевая бутсами рюкзаки пассажиров, перепрыгивая через их ноги и вызывая недовольное брюзжание вслед.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Всеволод. Это родительское. Тебе нравится?

– Нравится.

– А я все думаю – оставить или выбрать другое. Мне знаешь, какое нравится? Модест. Как ты думаешь?

– Лучше оставь родительское.

– Бен-бо! – воскликнул он на всякий случай. – А тебя как зовут?

– Улисс.

– Родительское?

– Нет, собственное.

– Улисс – это Одиссей, да? Подумаешь!

Я подошёл к двери шкиперского отсека и отпер её. Всеволод тотчас юркнул вслед за мной и принялся хозяйски озираться.

– Видишь эти маты? – сказал я. – Ты поможешь раздать их пассажирам.

– На всех не хватит… Ладно, ладно, без тебя знаю, что вначале женщинам.

Он взвалил кипу матов на спину и исчез. Вскоре он снова появился в отсеке. С ним пришли ещё несколько парней примерно его возраста.

– Они тоже будут таскать, – сказал Всеволод.

Я отвёл его в сторонку:

– Ты, наверно, все знаешь. Ну-ка, скажи, что произошло на Венере?

– А ты спроси у Баумгартена. Это который в скафандре сидит.

– Спрошу. Но сперва расскажи ты.

– Я бы ни за что не улетел, если б не родители. Я-то за свою психику спокоен.

«Опять психика, – подумал я. – Только это и слышишь вокруг…»

– Может, он его просто не услышал, – продолжал Всеволод, разглядывая мой курсантский значок, – а они из этого такое раздули…

– Кто кого не услышал? Говори по порядку.

– Так я и говорю. Он ехал с дальних плантаций, и вдруг у него испортился вездеход. Там, знаешь, привод компрессора…

– Не надо про компрессор. Что было дальше?

– Дальше начался чёрный теплон. – Парень оживился. – Ух и теплон был! На нашем куполе все антенны расплавились…

– Стоп! Ты сказал – испортился вездеход. Дальше?

– Вот я и говорю: испортился. А тут теплон начинается, чернота пошла. И тут он проезжает мимо.

– Кто мимо кого? Говори же толком!

– Тудор мимо Холидэя. Холидэй ему по УКВ – возьми меня, терплю бедствие. А тот будто и не слышит. Проехал, и все.

– Ну, а Холидэй что?

– А там один самолёт удирал от теплона. Так он услышал вызов Холидэя. Повезло ему, а то сгорел бы.

Тудор! Отец Рэя! Он часто бывал у нас в доме. Вместе с моим отцом он занимался селекцией венерианских мхов. Мы с Рэем с детства мечтали о профессии космолетчика, но, когда дело дошло до окончательного выбора, Рэй решил остаться на Венере. Я улетел на Землю, поступил в Институт космонавигации, а Рэй остался. И вот теперь его отец, Симон Тудор… Поразительно!

И ещё я вспомнил странные слова Рэя о том, что кто-то не понял его отца.

– Из-за этого случая и началась паника? – спросил я.

– Пойди к Баумгартену, он тебе расскажет.

Баумгартен спал. Но, когда я подошёл, он открыл глаза.

– Так хватит воды или нет? – спросил он.

– При жёсткой норме хватит. – Я сел рядом с ним. – Старший, мне рассказали про Холидэя. Может, Тудор просто не услышал его? Неужели из-за одного этого случая…

– Одного случая? – перебил он, грозно выкатывая на меня светло-голубые глаза. – Если хочешь знать, я заметил это у примаров ещё год назад. Я вёл наблюдения, дружок. Этот чемодан набит записями.

– Что именно ты заметил у них, старший? – спросил я, чувствуя, как похолодели кончики пальцев.

– Мелких признаков много. Но самый крупный и самый тревожный… м-м… как это на интерлинге… Равнодушие! – выкрикнул Баумгартен. – Безразличие ко всему, что выходит за рамки повседневных локальных интересов. Я утверждаю это со всей ответственностью врача!

Я потихоньку растирал кончики пальцев. Набитый чемодан. Наблюдения за примарами…

– Случай с Холидэем подтвердил самые страшные мои опасения, – продолжал Баумгартен. – Они становятся другими! Сдвиги в психике все более и более очевидны…

Его слова так и хлестали меня. Нет, нет, с моими родителями все в порядке. Ничего такого я не замечал. Нет!

– А все потому, что торопимся, вечно торопимся.

– Да, – сказал я. – Наверное, нужно было разобраться как следует, а не кидаться на первый же корабль.

– Я говорю о другой торопливости. – Худое лицо Баумгартена вдруг стало мрачным. – Об этом будет разговор на Совете планирования. Ещё сто лет назад утверждали, что на Венере жить нельзя.

Тут корабль наполнился прерывистыми звонками. Это означало – приготовиться к старту.

Я поспешил к лифту.

Опять прошёл я мимо Холидэев. Том по-прежнему сидел с закрытыми глазами. Андра читала книгу. Она мельком взглянула на меня, тонкой рукой отбросила со лба волосы. Волосы у неё были чёрные, как у матери, а глаза отцовские, серые, в чёрных ободках ресниц.

Ронга сидела, ссутулясь, скрестив руки и стиснув длинными пальцами собственные локти. Резкие черты её лица как бы заострились ещё более. Я услышал, как она шептала непримиримо:

– Никуда, никуда с Земли…