Текст книги "Славянская спарта"

Автор книги: Евгений Марков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Мы сѣли на одну изъ скамеекъ бульвара и стали глазѣть на продвигавшуюся мимо публику, бесѣдуя со своимъ малосвѣдущимъ нѣмцемъ о Сполато и далматскихъ славянахъ.

Славянства, увы, осталось очень мало въ этомъ австрійско-итальянскомъ городѣ, едва ли болѣе, чѣмъ римскихъ развалинъ временъ Діоклетіана, по крайней мѣрѣ, на первый взглядъ. Конечно, названія улицъ и надписи вывѣсокъ писаны здѣсь не только по-итальянски, но и по-славянски, хотя тѣми же латинскими буквами; конечно, вы слышите здѣсь на каждомъ шагу славянскую рѣчь; но уже весь строй здѣшней жизни, всѣ нравы и обычаи здѣшнихъ жителей до того похожи на жизнь и обычаи прибрежныхъ городовъ Италіи и остальной западной Европы, что странно было бы даже и отыскивать въ нихъ какихъ-нибудь характерныхъ слѣдовъ славянства. Славянство и здѣсь, какъ въ Зарѣ, ушло въ глубь страны, въ горныя деревни и глухіе хутора, хотя и туда проведена теперь желѣзная артерія отъ Сполато до Книна, по которой западно-европейское вліяніе проникаетъ мало-по-малу и въ деревенскую жизнь далматинца. Сполато уже давно, еще бывши славянскимъ Сплетомъ, сослужило далматинскому славянству роковую службу, сдѣлавшись средоточіемъ латинства и религіознаго, и политическаго. Въ ІХ-мъ вѣкѣ, когда господствовавшіе въ Далмаціи франки довели своею жестокостью до возстанія, этотъ добровольно подчинившійся имъ народъ, когда, по выраженію императора Константина Багрянороднаго, «франки даже грудныхъ младенцевъ убивали и бросали на съѣденіе псамъ», Терпиміръ, правившій въ это время далматскими хорватами, все-таки не хотѣлъ разрывать ни съ римскою церковью, ни съ западной римской имперіей, и признавая, хотя бы только въ теоріи, политическую власть надъ Дадмаціею франкскаго короля Лотарія, особенно старался усилить значеніе сплетской, или солинской, церкви, этого главнаго тогда редута папизма и латинства на берегахъ Балканскаго полуострова. Сохранилась грамота Терпиміра, писанная этимъ славянскимъ княземъ уже на латинскомъ, а не на родномъ языкѣ, въ которой

Терпиміръ обезпечиваетъ обширными землями, жатвами и десятинными сборами церковь Салоцы, древней столицы Далмаціи, которая называлась славянами Солинъ, и изъ которой, послѣ разрушенія ея, митрополія была перенесена съ прежнимъ титуломъ салонской церкви въ сосѣдній Сплетъ. Хотя и на короткое время греко-восточная церковь опять привлекла въ себѣ далматскихъ хорватовъ подъ вліяніемъ проповѣди Кирилла и Меоодія, но эта связь съ Греціей) постоянно порывалась настойчивыми усиліями папства и городскихъ жителей Далмаціи, говорившихъ латинскимъ языкомъ и проникнутыхъ преданіями Рима. Наконецъ, въ 492 году такъ-называемый сплетеній соборъ окончательно рѣшилъ поглощеніе далматской церкви Римомъ.

Сплетъ и другіе старые римскіе города составляли тогда изъ себя независимыя общины и постоянно вносили раздоръ въ жившее кругомъ славянское населеніе, то по поводу избранія въ епископы и священники славянина, а не латина, то по поводу желанія славянъ совершать богослуженіе въ славянскихъ городахъ и селахъ на славянскомъ, а не на латинскомъ языкѣ, какъ этого требовало духовенство, по большей части латинское. Чтобы положить конецъ этимъ непрекращавшимся распрямъ, тогдашній князь хорватскій Томиславъ обратился къ папѣ Іоанну X, который и прислалъ двухъ итальянскихъ епископовъ «съ медоточными своими письмами», какъ выражается лѣтописецъ, устроить порядокъ въ далматской церкви. Къ посланіи въ архіепископу сплетскому и епископамъ сплетской митрополіи папа укорялъ далматинскія духовныя власти, что въ ихъ епархіи «множится другое ученіе, котораго мы не обрѣтаемъ въ св. книгахъ», именно, «ученіе Меѳеодіево», и увѣщевалъ ихъ «за одно съ нашими епископами Іоанномъ и Львомъ все исправить въ землѣ славянской, дабы въ ней совершалось священное служеніе по обычаю римской церкви, то-есть на латинскомъ, а не на чужомъ, ибо сынъ не долженъ говорить и знать другаго, какъ то, чему учитъ его отецъ».

«Кто, будучи такимъ особливымъ чадомъ римской церкви, какъ вы, станетъ имѣть охоту на варварскомъ, или славянскомъ языкѣ возносить жертву Богу»? – говорилъ между прочимъ папа въ своемъ посланіи.

Присланные легаты собрали въ Сплетѣ «епископовъ и судей, составили торжественный соборъ», который опредѣлилъ, чтобы ни одинъ епископъ въ сплетской митрополіи «не смѣлъ поставлять въ какой бы то ни было священный санъ кого-либо служащаго на славянскомъ языкѣ».

Со сплетскаго собора начинается постепенное отчужденіе далматинскихъ славянъ отъ судебъ сербовъ, болгаръ и остального православнаго славянства.

II
Дубровникъ, итальянская Рагуза

Мы опять въ бездоходномъ архипелагѣ острововъ… Пароходъ бѣжитъ не моремъ, а какими-то водяными корридорами, извивающимися то между мысами и полуостровками берега, то между скалами острововъ. Бачки здѣсь не чувствуешь; направо и налѣво – готовыя картины. Альмиссу съ ея неприступнымъ замкомъ, это старое гнѣздо пиратовъ, съ которыми такъ долго и безплодно боролись галеры венеціанцевъ, мы проѣхали ночью.

Я проснулся рано, когда мы были у острова Лезины; славяне называютъ его Хварь, но я думаю, что и имя Лезина тоже славянское, – Лѣсина. И Лезина, и недалекій отъ нея островъ Лисса (тоже, должно быть, славянскій «лисъ», лѣсъ), пересѣкающій морской путь изъ Тріеста въ Бриндизи и Грецію, сильно укрѣплены, особенно Лисса, играющая большую стратегическую роль. Недаромъ, падкіе на такіе выгодные пункты, англичане пробовали одно время захватить навсегда въ свою власть этотъ островъ и уже было-устроили на немъ свои склады и укрѣпленія.

Отъ Лезины широкій заливъ, почему-то величаемый Нарентскимъ проливомъ, уходитъ глубоко въ материкъ, отдѣляясь отъ моря длиннымъ полуостровомъ Плѣшацомъ, больше извѣстнымъ подъ итальянскимъ своимъ именемъ Сабіончелло. Изъ этого залива самый удобный естественный доступъ въ Боснію по многоводной рѣкѣ Неретвѣ, или Нарентѣ, впадающей въ заливъ и составляющей главную артерію юго-западной Босніи, на которой стоятъ Метковичъ и Мостаръ. Когда-то по Неретвѣ жило самое воинственное и безпокойное изъ далматскихъ племенъ, долѣе всѣхъ защищавшее свою независимость отъ Рима и отъ франковъ и тревожившее своими отчаянными набѣгами латинскіе прибрежные города и латинскихъ жителей далматскихъ островковъ. Настоящее имя имъ было неретвяне, по имени ихъ рѣки, но звали ихъ обыкновенно «погане», – вѣроятно, за ихъ упорное язычество.

Императоръ Константинъ Багрянородный говоритъ про нихъ: «Погане же, которыхъ римляне зовутъ арентинами, скрытые въ своей недоступной гористой странѣ, чуждались крещенія: Погане на славянскомъ языкѣ значитъ именно: „не крещеные“.

Намъ не приходится, однако, углубляться въ Нарентскій заливъ, а нужно круто повернуть, мимо устья его, въ большому острову Корчулѣ, по-европейски Курцолѣ. Этотъ островѣ еще до сихъ поръ обиленъ лѣсами, изъ которыхъ въ свое время выстроена была вся подводная Венеція, всѣ корабли ея флота. Корчула интересна для насъ еще тѣмъ, что въ 1806 г. наши русскіе моряки съ помощью черногорцевъ два раза отнимали ее у французовъ и только по тильзитскому миру уступили имъ назадъ этотъ всѣмъ лакомый островъ. Англичане тоже владѣли имъ нѣкоторое время, пока вѣнскій конгрессъ не отсудилъ его вмѣстѣ со всею Далмаціею въ собственность Австріи, счастливой, какъ извѣстно, на подарки и браки, – tu, Austria felix, nube [1]1
  Горохъ Курцола тѣсно сбитъ своими высокими средневѣковыми домами въ стѣнахъ старинной крѣпости, у подножья цитадели, вѣнчающей холмъ. Съ трехъ сторонъ ея на высотахъ еще три венеціанскихъ форта, теперь, кажется, запущенныхъ. Но часть мирныхъ жилищъ торговаго люда не усидѣла въ переполненныхъ крѣпостныхъ оградахъ и выплеснула изъ нихъ вонъ, свободно разлившись по берегу моря.


[Закрыть].

Знаменитый средневѣковой путешественникъ по дальней Азіи, венеціанецъ Марко Поло взятъ былъ въ плѣнъ генуэзцами въ жестокой морской битвѣ при Курцолѣ, и только благодаря скукѣ своего плѣна, невыносимой для его дѣятельной натуры купца и путешественника, рѣшился заняться отъ нечего дѣлать тѣмъ описаніемъ своего путешествія къ Белиному Моголу, которое сдѣлалось потомъ незамѣнимымъ сокровищемъ для историковъ и географовъ Европы… Генуэзцы XIII вѣка были уже настолько просвѣщенны, и настолько сочувствовали энергіи и предпріимчивости смѣлаго венеціанца, что, восхищенные книгою его, отпустили его безъ выкупа на свободу [2]2
  Курцола – обычная стоянка австрійскаго военнаго флота. Противъ Курцолы берег] Далмаціи отлично обработаны; по крутизнамъ горъ, чуть не до самыхъ вершинъ – виноградники, фиговые и масличные сады. Когда пароходъ нашъ не загораживается со стороны моря массивными горбами какого-нибудь длиннаго острова, въ родѣ Лезины или Курцолы, качка дѣлается очень чувствительной, хотя дуетъ мистраль, сѣверо-западный вѣтеръ, особенно любимый прибрежными жителями, приносящій имъ прохладу среди лѣтняго зноя, безъ котораго все адріатическое побережье, начиная отъ Тріеста и Фіума до Рагузы и Каттаро, пропало бы отъ жары.


[Закрыть].

* * *

Проѣхали мимо другого большого острова Млѣта (Меледа, по-итальянски), который долго провожалъ насъ справа, въ то время какъ съ лѣвой руки тянулся безконечный полуостровъ Сабіончелло. Млѣтъ въ древности назывался Мелитою; у его береговъ апостолъ Павелъ претерпѣлъ, по преданію, то крушеніе, которое описано въ Дѣяніяхъ Апостольскихъ.

Тутъ уже начались бывшія владѣнія рагузской республики, которой, впрочемъ, принадлежали когда-то и Корчула, и Лезина, и Врачъ, и Ластово, и другіе прибрежные острова. Собственно Далмація здѣсь кончается, – потому что отъ Неретвинскаго канала вплоть до Еаттарской бухты вся береговая полоса – въ 150 милъ длины и въ 15 ширины – искони составляла независимую республику Дубровника, или Рагузы, а прибрежье Каттарской бухты – такъ-называемой Бокка-ди-Каттаро, – тоже не принадлежало къ Далмаціи, а всегда считало себя независимою общиною, населенною особымъ племенемъ сербскихъ славянъ – бокезами, которые, впрочемъ, почти ничѣмъ существеннымъ не отличаются отъ другихъ далматинскихъ серббвъ. Тѣмъ не менѣе бокезы и уже подавно самолюбивые рагузяне, гордящіеся своею многовѣковою независимостью, ни за что не назовутъ себя постылымъ для нихъ именемъ далматинцевъ, бывшихъ постоянно подъ властью Италіи или какого-нибудь другого государства.

Въ самомъ дѣлѣ, прожить вольною и богатою республикою цѣлыхъ 1.500 лѣтъ, какъ прожилъ Дубровникъ, – что-нибудь да. стоитъ, и съ такими историческими преданіями народъ не распростится скоро.

Берега, мимо которыхъ мы двигаемся, мало интересны съ точки зрѣнія красоты. И берегъ материка слѣва, и островки справа, – все это большею частью голые каменистые холмы, иногда разграфленные, будто линейкою, террасами виноградниковъ, и только у подножія окруженные садами. Маленькія деревеньки изъ бѣлыхъ и сѣрыхъ каменныхъ домиковъ, крытыхъ красною черепицею, мелькаютъ среди этихъ садовъ въ устьяхъ долинокъ и у береговыхъ заливчиковъ, и между ними снуютъ по голубому морю, стихшему здѣсь какъ расплавленное стекло, парусныя лодочки и игрушечные пароходики. Настоящіе пароходы не приближаются къ этимъ опаснымъ берегамъ, усѣяннымъ рифами и мелями и изрѣзаннымъ скалистыми мысами. На островкахъ то-и-дѣло бѣлѣютъ башенки маяковъ и сбившіяся къ водѣ кучки рыбацкихъ домиковъ, которые одни только нарушаютъ безлюдье этихъ каменистыхъ оазисовъ земли, разбросанныхъ по пустынѣ, моря [3]3
  Когда пароходъ нашъ идетъ близко къ берегу, нельзя не удивляться, съ какимъ терпѣніемъ и упорствомъ далматинцы обработываютъ свои горныя вручи; лѣски они бережно сохраняютъ, а всѣ голые скаты тщательно расчищаютъ отъ камней на поразительную высоту. Вырытые камни аккуратно сложены у нихъ копнами, скирдами, цѣлыми валами, такъ что издали кажется, будто громадныя стада скота разлеглись по всѣмъ склонамъ горъ; на освобожденныхъ отъ каменьевъ полянахъ – все разбиты виноградники. Любопытна здѣсь горная деревенька подъ оригинальнымъ названіемъ «Свита недѣля», надъ которою въ глубинѣ отвѣсныхъ скалъ зіяетъ большая черная пещера съ церковью и кладбищемъ – можетъ быть, воспоминаніе какого-нибудь древняго капища подземному богу Аида…


[Закрыть].

Гравоза – старый славянскій Гружъ – спряталась въ самой глубинѣ узкой бухты, между гористымъ мысомъ, отдѣляющимъ бухту отъ моря, и такимъ же гористымъ берегомъ. Тутъ, въ этой природной теплицѣ, загороженной отъ вѣтровъ, накаляемой солнцемъ, увлажаемой моремъ, – растительность уже гораздо болѣе южная. Черные зонтики кипарисовъ тутъ въ первый разъ выступаютъ какъ характерное дерево пейзажа. Долина рѣки Омблы, которая впадаетъ тутъ въ море, черезъ это дѣлается одною изъ самыхъ живописныхъ. Гравоза – торговый портъ Рагузы, просторный и спокойный въ самое бурное время. Къ самой Рагузѣ большія суда приставать не могутъ. На берегу цѣлые ряды каменныхъ складовъ, таможня, отель. Но городокъ на видъ совсѣмъ не важный.

Мы н&скоро позавтракали и поспѣшили въ Дубровникъ. Наняли хорошую коляску съ парою крупныхъ лошадей и покатили себѣ по превосходному, широкому и мягкому шоссе, обсаженному всякими южными деревьями, устроенному еще во времена кратковременнаго французскаго владычества.

Отъѣхавъ всего четверть версты, мы сразу очутились словно въ другомъ мірѣ. Вокругъ насъ – чарующая красота. Это уже не безплодныя скалы, не скучные холмы съ однообразными террасами виноградниковъ, – кругомъ насъ роскошная, цвѣтущая Италія изъ окрестностей какого-нибудь Неаполя или Палермо. Чудные виды на горы, чудные виды на море, и не знаешь, куда обращать радостно изумленные глаза. Надъ нами и подъ нами – ряды прелестныхъ дачъ, потонувшихъ въ цвѣтахъ и садахъ: балкончики, лѣстницы, террасы, статуи – бѣлѣютъ своими мраморами среди густыхъ шапокъ цвѣтущихъ олеандровъ, красныхъ, розовыхъ, желтыхъ, бѣлыхъ; все это виситъ вавилонскими садами своего рода съ высоко поднятыхъ стѣнъ. Пальмы, латаніи, кактусы, алоэ, съ четырехсаженными упругими стволами своихъ цвѣтныхъ ножекъ, розово-желтые пушистые султаны мимозъ исполинскаго роста, цвѣтущія катальпы, магноліи, увѣшанныя по всѣмъ вѣтвямъ огромными бѣлыми чашами своихъ цвѣтовъ, – переносятъ воображеніе на далекій знойный югъ, и вмѣстѣ съ глубокою синевою неба, вмѣстѣ съ нѣжнымъ голубымъ бархатомъ застывшаго моря, и ярко облитыми утреннимъ солнцемъ рѣзкими изломами скалъ, уходящихъ изъ-подъ нашихъ ногъ къ морскимъ безднамъ, создаютъ вокругъ насъ какую-то неописуемую феерію.

А выше всѣхъ этихъ дачъ, садовъ и скалъ хмурится слѣва, забравшись на недоступную вершину горы, въ одно и то se время и надъ Гравозою, и надъ Рагузою, еще съ иголочки новая, сильная австрійская крѣпость, съ пушками огромнаго калибра, господствующая надъ всѣми этими голубыми бухтами и живописными мысиками, обстрѣливающая изъ своего орлинаго гнѣзда всѣ подступы берега…

Рагуза и сама – одна крѣпость. Въѣхали мы въ нее черезъ романтически-живописную старую воротную башню, всю во мхѣ и ползучихъ растеніяхъ, увитую плющомъ, съ изгрызенными временемъ зубцами, съ уступами, на которыхъ успѣли вырости цѣлыя деревья фигъ и олеандровъ. Башня эта только одно звено обширной крѣпости съ массивными высокими стѣнами, съ глубокими и широкими рвами, съ грозными когда-то бойницами. Стѣны и башни крѣпости карабкаются вверхъ по горѣ, спускаются глубоко къ морю, огораживая своими сплошными колоссальными ширмами каждый выступъ и каждую впадину скалы, на которой угнѣздился древній Дубровникъ. Эти маститыя укрѣпленія Дубровника живутъ уже очень длинный рядъ вѣковъ; стѣны, что у самаго моря, построены были еще въ VII вѣкѣ, другія – въ XI, XII, XIV-мъ… Даже съ послѣдняго возобновленія ихъ прошло по 300 и по 400 лѣтъ! Ворота подъ башнею – цѣлая неприступная твердыня, съ обычнымъ поворотомъ внутри, – этою страшною западнею для вторгнувшагося врага; такъ всегда строились входы въ древнія крѣпости; на улицахъ, отлично вымощенныхъ, вездѣ виднѣются надъ дверями домовъ скульптурные гербы старинныхъ мѣстныхъ фамилій, статуи святыхъ въ нишахъ по католическому обычаю. Окна, карнизы, фронтоны крышъ тоже всѣ въ старинныхъ, потемнѣвшихъ отъ времени, орнаментахъ. Старые католическіе храмы особенно богаты скульптурою; на ихъ уступахъ, фронтонахъ, фасадахъ – цѣлое населеніе каменныхъ святыхъ, каменные цвѣты и деревья, затѣйливые каменные завитки колоннъ, каменныя надписи, каменные гербы… Мы заходили въ самые древніе храмы и изумлялись ихъ множеству богатыхъ алтарей, ихъ пестрымъ мраморамъ и мозаикамъ, ихъ прекраснымъ картинамъ итальянской кисти. Храмы эти и внутри наполнены статуями, словно капшца идолопоклонниковъ.

Въ главномъ соборѣ службы не было, но человѣка четыре пожилыхъ патеровъ, въ бѣлыхъ кружевныхъ стихаряхъ, не то сидѣли, не то возлежали въ своихъ рѣзныхъ ложахъ за алтаремъ, уставясь сонливыми глазами въ страницы требниковъ, и врядъ ли слушая съ особеннымъ вниманіемъ монотонное чтеніе на память извѣстныхъ имъ молитвъ сидѣвшаго впереди собрата. Колѣнопреклоненныя фигуры женщинъ и стариковъ виднѣлись въ разныхъ углахъ храма, передъ статуями Мадонны и святыхъ, тускло освѣщенными огоньками лампадокъ…

Храмы Дубровника соперничаютъ своею древностью съ его стѣнами и башнями. Самый старый и самый историческій храмъ св. Власія, патрона Рагузы, основанный въ Х-мъ вѣкѣ, по случаю чудеснаго явленія этого святого священнику Стойку и отраженія рагузцами коварнаго нападенія венеціанцевъ, – правда, перестроенъ въ XVII-мъ столѣтіи совсѣмъ заново и совсѣмъ на итальянскій манеръ, такъ что отъ прежняго славянскаго стиля слѣдовъ не осталось; точно такъ же „возобновленъ“ былъ въ XVIII-мъ столѣтіи и другой историческій соборъ св. Маріи, построенный еще въ 1050 г. хорватскимъ княземъ Стефаномъ, современникомъ нашего Ярослава Мудраго, и до сихъ поръ хранящій въ себѣ много древнихъ реликвій; но все-таки сѣдая древность этихъ святилищъ сообщаетъ имъ особенно интересный характеръ.

Теперь вы чувствуете себя въ Рагузѣ какъ въ настоящей Италіи, а вовсе не въ коренномъ славянскомъ поморьѣ. Венеція, хотя всегдашняя соперница и злѣйшій врагъ рагузской республики въ теченіе многихъ вѣковъ тѣснаго сосѣдства и борьбы, наложила на нее незыблемо-крѣпко характерную печать своихъ вкусовъ и обычаевъ. Тутъ и стиль домовъ, и убранство церквей, и внѣшній видъ улицъ – чисто венеціанскіе. А ужъ особенно главная площадь передъ префектурою – прямо уголокъ Венеціи; недостаетъ только воды вмѣсто мостовыхъ и гондолъ вмѣсто фіакровъ. Домъ префектуры – бывшій „дворецъ ректоровъ республики – выстроенъ еще въ XV-мъ столѣтіи въ явное подражаніе „дворцу дожей“, съ неизмѣнными острыми арками, раздѣленными парочкой сомкнутыхъ колонокъ, съ обычными сквозными рѣшотками балконовъ. Подъ арками въ холодкѣ устроены каменныя сидѣнья съ рѣзьбою въ два яруса для бывшихъ гражданъ республики, имѣвшихъ надобность до властей. Внутренній дворъ этого дворца ректоровъ тоже весь обнесенъ потемнѣвшими отъ времени колонками; старинная массивная лѣстница, высѣченная изъ камня, съ рѣзьбою и скульптурными украшеніями, ведетъ нѣсколькими поворотами наверхъ. Отовсюду смотрятъ характерныя островерхія венеціанскія окна, вездѣ надъ входами статуи папъ и святыхъ въ нишахъ, и неизбѣжныя статуи св. Власія, патрона города, вездѣ въ промежуткахъ между колоннъ узенькіе каменные балкончики съ балюстрадою…

На главной площади – другой такой же точно домъ, съ гербами, арками, венеціанскими окнами и балкончиками. Это бывшая таможня, – постройка XVI вѣка.

Тутъ же, на площади – довольно безхитростный памятникъ какого-то, изъ камня высѣченнаго, средневѣкового рыцаря съ поднятымъ мечомъ, XIII-го или XIV-го столѣтія, безъ сомнѣнія одного изъ немногихъ былыхъ защитниковъ этой совсѣмъ не воинственной торговой республики. Гораздо болѣе интересный и знаменательный памятникъ стоитъ на фруктовомъ рынкѣ Дубровника – прекрасная бронзовая статуя знаменитаго славянскаго поэта XVII вѣка, рагузянина Франческо Гундулича, перекрещеннаго итальянцами въ Франческо Гондоло. Онъ изображенъ съ перомъ въ рукѣ, въ костюмѣ Гёте, съ задумчиво-восторженнымъ выраженіемъ лица, въ моментъ поэтическаго творчества… На бронзовыхъ доскахъ кругомъ пьедестала представлены сцены изъ его патріотическихъ и фантастическихъ стихотвореній.

Рагуза производитъ впечатлѣніе не только итальянскаго, но еще и средневѣкового города. Отъ ея широкой главной улицы, обставленной сѣрыми высокими домами старинной архитектуры, да и отъ всѣхъ другихъ площадей и улицъ, идутъ въ обѣ стороны узенькіе и глубокіе, будто ножомъ прорѣзанные, переулочки, съ такими же сплошными рядами высокихъ и мрачныхъ темно-сѣрыхъ домовъ; сквозь устья этихъ переулочковъ видны то поднимающіеся въ горы, то спускающіеся къ береговымъ провальямъ цѣлые ярусы опрятныхъ каменныхъ лѣсенокъ, по которымъ двигаются, съ корзинами и кувшинами, къ фонтанамъ и рынкамъ рагузскіе горожанки и горожане. Они, по крайней мѣрѣ, еще не стали похожими ни на итальянцевъ, ни на нѣмцевъ. Мужи Дубровника – усатые, важные, толстые – даже скорѣе напоминаютъ своею внѣшностью турка, чѣмъ европейца. Красныя фески на всѣхъ, хотя и безъ обычной турецкой кисти; одна ярко-расшитая безрукавка-курточка поверхъ другой, рубаха съ такими же расшитыми рукавами перепоясана широкимъ кушакомъ, за которымъ заткнуты пистолеты, и совсѣмъ турецкія синія широкія шаровары, съ красною выпушкою, низко падающія на синіе чулки или ноговицы… Бабы же Дубровника одѣваются очень похоже на нашихъ, малороссіянокъ – въ черные и красные кафтанчики, запаски, платки. Кромѣ чиновниковъ и военныхъ, здѣшніе жители – сплошные славяне, очень мало отличающіеся отъ сосѣднихъ съ ними босняковъ и герцеговинцевъ, развѣ только нѣкоторою примѣсью къ своей рѣчи итальянскихъ словъ. Намъ пришлось насмотрѣться на населеніе Дубровника особенно удобно, потому что прибывшіе изъ Требинья (въ Босніи) музыканты-трубачи, устроившіе цѣлый концертъ подъ окнами префектуры, двинулись потомъ, трубя и гремя, по всѣмъ улицамъ Дубровника и собрали, конечно, вслѣдъ за собою толпы простого народа, словно нарочно для показа намъ.

Мы добросовѣстно объѣхали на своемъ покойномъ извозчикѣ всѣ уголки Дубровника. Подъѣзжали и къ греческой церкви, затиснутой Въ самую гущу старыхъ центральныхъ кварталовъ города, но она была заперта, и никто не могъ даже сказать намъ, гдѣ живетъ сторожъ церкви…

Вообще положеніе небольшой кучки православныхъ въ этомъ старомъ центрѣ приморскаго славянства – очень незавидно. Ихъ насчитывается всего нѣсколько сотъ человѣкъ на десятки тысячъ католиковъ; только недавно и послѣ большихъ усилій православнымъ удалось добиться разрѣшенія построить греческую церковь. До 1804 г., свободолюбивый Дубровникъ не допускалъ въ своихъ славянскихъ стѣнахъ православнаго исповѣданія, и только одни католики пользовались въ немъ, правами гражданства. Извѣстный въ нашей исторіи Савва Владиславовичъ, называвшій себя графомъ Рагузинскимъ, еще во времена Петра Великаго пытался построить въ Рагузѣ православную церковь, но не могъ добиться разрѣшенія на это отъ „отцовъ республики“, всецѣло тогда опутанныхъ сѣтями іезуитовъ.

Проѣхали мы и сквозь заднія ворота крѣпости къ самой гавани Рагузы, загроможденной камнями и утесами, и любовались тамъ живописною картиною древнѣйшихъ крѣпостныхъ стѣнъ, спускающихся почтя въ самое море, обвитыхъ зелеными простынями плюща, обросшихъ громадными деревьями…

Однако, несмотря на этотъ романтическій видъ, и башни, и стѣны, и ворота старой крѣпости поддерживаются въ отличномъ порядкѣ, и нигдѣ нѣтъ ни малѣйшаго слѣда разрушенія и запущенности. Нужно думать, что этотъ строгій порядокъ, точно такъ же, какъ повсемѣстная чистота улицъ, не исключая самаго тѣснаго переулка, – плоды нѣмецкаго вліянія австрійцевъ, а не наслѣдіе Италіи или вольной славянской республики, нѣкогда здѣсь властвовавшей…

Около въѣзда въ Рагузу, въ предмѣстьѣ Пилахъ, стоитъ на высокомъ утесѣ, среди прибоя моря, отдѣльный фортъ св. Лаврентія, построенный еще до временъ крестовыхъ походовъ и возобновленный въ XV-мъ столѣтіи; мы тоже заглянули туда. Низко въ скалѣ чернѣетъ тамъ отверстіе пещеры, сквозь которую, какъ увѣрялъ насъ возница, былъ въ старину подземный тайный проходъ изъ крѣпости къ морю.

Когда мы возвратились въ Гружъ и двинулись на своемъ пароходѣ дальше, по пути въ Каттаро, пришлось опять проплывать мимо Рагузы. Она видна была намъ вся, съ своими картинными зубчатыми стѣнами и башнями, среди своихъ садовъ и дачъ, на своихъ черныхъ скалахъ, обсыпанная и съ моря овалами и островками, съ высоко забравшеюся надъ головою ея новою австрійскою крѣпостью и раскиданными по вершинамъ горъ фортами…

Островокъ Лакрома, славянскій Крумъ, извѣстный еще въ средніе вѣка высадкою на него Ричарда Львиное-Сердце, возвращавшагося изъ крестовыхъ походовъ, тутъ же противъ Рагузы, и тоже увѣнчанъ фортомъ на своемъ центральномъ холмѣ; среди множества другихъ голыхъ и безпріютныхъ прибрежныхъ островковъ онъ глядитъ такъ заманчиво на насъ изъ глубокой синевы охватившаго его моря своимъ стариннымъ аббатствомъ и красивыми обрывами своихъ скалъ. Когда-то на этомъ островкѣ проводилъ свои дни бывшій адмиралъ австрійскаго флота, а потомъ злополучный мексиканскій императоръ Максимиліанъ, братъ нынѣшняго австрійскаго императора, который купилъ островокъ Крумъ и сталъ-было строить дворецъ изъ аббатства, разрушеннаго въ 1806 г. русскими войсками. Его библіотека и научныя коллекціи, говорятъ, долго хранились въ аббатствѣ [4]4
  На Крупѣ проживать нерѣдко и безвременно погибшій Рудольфъ, наслѣдный принцъ Австро-Венгріи; старинная легенда, связанная съ этимъ островомъ, повѣствующая, что никто изъ жившихъ въ палатахъ Крума владѣльцевъ его не умиралъ своею смертью, случайнымъ образомъ оправдалась и на обоихъ этихъ представителяхъ Габсбургскаго дома.


[Закрыть]. Воспоминанія о злополучной судьбѣ самой Рагузы невольно заслоняютъ здѣсь воспоминанья о несчастномъ австрійскомъ принцѣ, погибшемъ жертвою безсмысленной затѣи Наполеона III.

Рагуза называлась такъ очень давно, когда она еще существовала какъ римская колонія. Всю остальную свою исторію она была славянскимъ Дубровникомъ. Мы проѣхали очень скоро мимо развалинъ этой Raguza Vecchia, „древней Рагузы“, всего часахъ въ трехъ ѣзды къ югу отъ теперешней. Эта древняя римская Рагуза, въ свою очередь, выросла на развалинахъ еще древнѣйшей эллинской колоніи Эпидавра, а когда восточные варвары, готы, славяне и всякія другія степныя орды, нахлынувшіе на Балканскій полуостровъ въ первые вѣка послѣ паденія западной римской имперіи, разрушили римскіе города далматскаго побережья, въ томъ числѣ Салону, Рагузу и проч., то жители этихъ колоній засѣли въ неприступныя скалы и въ необитаемыя дубровы сосѣднихъ островковъ и мысовъ, и основали тамъ себѣ новое гнѣздо, которое мѣстные славяне, ставшіе мало-по-малу главнымъ населеніемъ новаго города, и прозвали Дубровникомъ.

Но все-таки первоначальная римская закваска сказалась на всей дальнѣйшей судьбѣ этой славянской общины, на ея политическомъ и общественномъ устройствѣ, на ея тяготѣніи въ Риму и Италіи, на ея отчужденности отъ остального славянства. Баста патриціевъ, тѣхъ же венеціанскихъ нобилей, – по славянски властелей, – рано выдѣлилась изъ народа и захватила въ руки безконтрольную власть надъ нимъ, распоряжаясь его судьбами исключительно ради своихъ сословныхъ и коммерческихъ интересовъ. Ректоры, правившіе республикою, не могли ничего сдѣлать во благо народу, потому что ревнивые и подозрительные „властели“ выбирали своихъ главъ государства всего только на одинъ мѣсяцъ и окружали ихъ цѣлою сложною организаціею недовѣрія и ограниченія власти, точно такъ же, какъ это продѣлывали съ своими дожами и вѣчные соперники рагузцевъ – венеціанскіе патриціи, которымъ они рабски подражали.

Тѣмъ не менѣе славянскій духъ долго еще проявлялъ себя, и въ XIV вѣкѣ, напр., Дубровникъ сдѣлался разсадникомъ славянской литературы, славянскаго просвѣщенія.

Сербскій король Стефанъ Душанъ даже посылалъ въ Дубровникъ воспитываться сербскихъ юнаковъ и снаряжалъ сюда особое посольство съ просьбою прислать къ его двору двадцать благородныхъ молодыхъ людей, которые могли бы служить его сербскимъ придворнымъ образцомъ хорошо воспитанныхъ людей.

Мирный Дубровникъ не увлекался ни военными подвигами, ни завоеваніями, а строилъ школы и корабли, выписывалъ изъ Италіи учителей и распространялъ по всему доступному тогда свѣту свою морскую торговлю, ни съ кѣмъ не ссорясь, со всѣми заключая выгодные для себя торговые договоры, иногда даже торгуя въ чужихъ странахъ безъ всякихъ пошлинъ.

Къ началу XVI столѣтія, корабли дубровничанъ плавали по всѣмъ морямъ Европы, Азіи, Африки и Америки. На своихъ огромныхъ корабляхъ, смѣло переплывавшихъ океаны, дубровничаве помогали въ свое время испанцамъ завоевать Америку, за что многіе изъ знатныхъ дубровничанъ получили потомъ званіе испанскихъ грандовъ. Болѣе 3.000 кораблей Дубровника состояли на службѣ у императора Карла V-го. Много дубровничанъ перебралось по зову Петра Великаго и въ Россію, гдѣ одинъ изъ нихъ (Стулли) достигъ даже чина адмирала русскаго флота. „Въ Европѣ нѣтъ такой глухой и такой враждебной въ иностранцамъ страны, въ которой нельзя было бы найти дубровникскихъ купцовъ“, писалъ о нихъ одинъ итальянскій авторъ.

„По какимъ морямъ не плаваютъ дубровниксвіе купцы, по какимъ землямъ они не путешествуютъ, въ какія удаленныя и сокровенныя мѣста они не проникаютъ“? – такъ характеризовалъ ихъ другой современникъ.

Якутъ, арабскій географъ XIII вѣка, сообщаетъ, что въ Палермо былъ даже особый „Славянскій кварталъ“ для дубровникскихъ купцовъ, а въ другомъ мѣстѣ Сициліи до сихъ поръ существуетъ городъ Рагуза, очевидно, обязанный своимъ именемъ тѣмъ же предпріимчивымъ дубровникскимъ торговцамъ.

Правда, дубровничане не отличались особеннымъ рыцарствомъ и, чувствуя свою боевую слабость, всегда старались присосѣдиться въ сильнѣйшей сторонѣ, за что и получили прозванье „народа, который по семи разъ въ день мѣняетъ свой флагъ“. Но зато они и не злоумышляли противъ другихъ народовъ и не затѣвали нигдѣ смутъ, какъ это постоянно дѣлала коварная и гораздо болѣе могучая соперница ихъ – Венеція. Постоянный миръ и дѣятельная торговля наполняли Дубровникъ богатствомъ. Въ XVI вѣкѣ онъ славится уже какъ одинъ изъ самыхъ промышленныхъ и просвѣщенныхъ центровъ европейской жизни. Ювелиры его искусно обдѣлываютъ золото и серебро боснійскихъ рудниковъ; французскій король выписываетъ изъ Дубровника сукна къ своему двору; его шелковыя фабрики получаютъ общую извѣстность; 20 заводовъ льютъ въ немъ свѣчи, другіе – стеклянную посуду, третьи – пушки. Дубровникъ бойко торгуетъ кораллами Адріатики и Архипелага, солью изъ варницъ Неретвы, а еще бойчѣе – своими кораблями, заказы на которые сыплются отовсюду. Академія Дубровника привлекаетъ къ себѣ слушателей изъ чужихъ странъ, создаетъ славянскихъ ученыхъ и литераторовъ. Поэмы Гундулича переводятся на разные европейскіе языки и разносятъ вездѣ его имя.

Но олигархическое управленіе одной привилегированной касты кончается тѣмъ, чѣмъ всегда, – чѣмъ оно окончилось и въ Венеціи – грозной соперницѣ Дубровника, не поглотившей только его одного на всемъ побережьѣ Далмаціи. Безотвѣтственное своеволіе, безумная роскошь и постоянныя междоусобныя ссоры властелей – вмѣстѣ съ пагубнымъ вліяніемъ на нихъ все усиливавшагося іезуитства, – уничтожили мало-по-малу благосостояніе и силу этого трудолюбиваго счастливаго уголка, одареннаго климатомъ южной Италіи, въ садахъ котораго апельсины, лимоны и пальмы ростутъ какъ въ Неаполѣ, и въ развалъ зимы цвѣтутъ миндаль и розы.

Независимость Дубровника, пятнадцать вѣковъ охранявшаго свою свободу, погибла въ хаосѣ безконечныхъ европейскихъ войнъ, поднятыхъ роковымъ геніемъ Наполеона I. Французы вошли въ него въ качествѣ друзей и защитниковъ его отъ англичанъ и русскихъ, но потомъ безсовѣстно разорили этотъ богатый и роскошный городъ, въ которомъ еще въ средніе вѣка, по выраженію старой сербской пѣсни, было „99 ворогъ“, – взыскали съ него цѣлый милліонъ контрибуціи, ограбили государственную казну и общественный банкъ, монастыри и церкви.

Русскіе хотѣли наказать вѣроломныхъ рагузцевъ, нарушившихъ свои торжественныя обязательства, и осадили Дубровникъ вмѣстѣ съ черногорцами и бокезами. 20 дней продолжалась осада, всѣ окрестности были опустошены. Около 9 милліоновъ франковъ денегъ и жизни 2.000 человѣкъ стоила рагузцамъ и ихъ мнимымъ друзьямъ французамъ эта борьба съ русскими. Въ награду за нее Наполеоновъ маршалъ Мармонъ, возведенный потомъ за этотъ подвигъ въ „герцоги Рагузскіе“, явившись по-наполеоновски въ сенатъ Дубровника, безъ дальнѣйшихъ церемоній объявилъ республику уничтоженною, правительство и сенатъ распущенными. Это произошло въ 1808 году, а черезъ пять лѣтъ совѣтъ европейскихъ монарховъ рѣшилъ передать эту свободную республику во власть „счастливой“ Австріи, въ лонѣ которой она пребываетъ и донынѣ.