Текст книги "Славянская спарта"

Автор книги: Евгений Марков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

XI
Долина Зеты

Видъ Спужа – очень характерный. Это – типическая средневѣковая крѣпостца. Какъ и Жаблякъ, Спужъ торчитъ на одинокой пирамидальной скалѣ, плоское темя которой обращено въ цитадель, наполненную казармами и укрѣпленную зубчатыми стѣнами и башнями. Такія же стѣны и башни живописно спалзываютъ вьющеюся лентой по обрывамъ и ребрамъ скалы внизъ и окружаютъ ее тамъ вторымъ, болѣе широкимъ кольцомъ. Вокругъ крѣпости налиты домики и сады городка Спужа. Глядя на этотъ знакомый глазу пейзажъ, я вспомнилъ, что и древніе эллинскіе городки, подобные Лариссѣ Аргоса, и библейскіе ветхозавѣтные города, подобные Вефилю и множеству другихъ, мною видѣнныхъ въ Палестинѣ, расположены совершенно такъ же; стало быть, этотъ пріемъ защиты изобрѣтенъ людьми чуть не въ доисторическія времена, и только развѣ теперь, въ вѣкъ дальнобойныхъ орудій, пробивающихъ своими стопудовыми ядрами даже желѣзныя стѣны, – традиціонныя каменныя гнѣзда на макушкѣ отвѣсныхъ скалъ сдѣлались безсильными и безполезными.

Хорошая экипажная дорога ведетъ теперь въ Спужъ, отдѣляясь въ бокъ отъ главной артеріи, что ведетъ прямо къ Даниловъграду, старинной Главицѣ. Турокъ почти не осталось теперь въ Спужѣ, до того. они чувствовали себя здѣсь чужими, будучи со всѣхъ сторонъ охвачены селеніями черногорцевъ. Это не то что Подгорица, опирающаяся на сосѣднее, сплошь мусульманское населеніе. Немного дальше Служа, правѣе нашей дороги, мы видѣли такую же пирамидальную горку съ плоской вершиной, такъ и просящеюся подъ стѣны крѣпости, а потомъ и еще нѣсколько такихъ же пирамидъ. Мѣстность здѣсь точно сама надоумливаетъ человѣка, куда ему забраться побезопаснѣе, чтобы спастись отъ врага. Въ Даниловъ-градъ все время идетъ прямое, гладкое шоссе, отлично обсаженное бѣлою акаціею. Черезъ полчаса и самъ городъ показался въ концѣ этой безконечной зеленой аллеи. Несмотря на громкое названіе свое въ честь князя Даніила, городишко показался намъ довольно ничтожнымъ и точно совсѣмъ заснувшимъ. Улицы были пусты, лавчонки жалки; въ кофейнѣ, у которой мы остановились отдохнуть, не нашлось даже бутылки пива освѣжиться послѣ полуденнаго зноя. Намъ вынесли столикъ подъ тѣнь дерева и подали кофе, молока и яицъ съ хлѣбомъ. Молоко, къ нашей радости, оказалось не козье и не овечье, какъ въ большей части Греціи и Черногоріи, а «кравье».

Князь Николай назвалъ старую Главицу Даниловъ-градомъ въ честь своего предшественника и родного дяди, князя Даніила, и думалъ сдѣлать изъ него важный торговый центръ для внутренней Черногоріи, такъ какъ съ одной стороны Даниловъ-градъ лежитъ на половинѣ пути отъ Подгорицы въ Никшичъ, притомъ на главной торговой артеріи, прорѣзающей княжество поперекъ съ сѣвера на югъ, по долинѣ Зеты; а съ другой стороны онъ служитъ естественнымъ посредникомъ между западною, или настоящею, Черногоріею и Черногоріей) восточною, позже присоединенною, къ которой принадлежатъ Берда, Кучи, Васоевичи… Но хотя воскресные базары города и бываютъ довольно много* людны, и хотя Зетская долина у его ногъ особенно густо населена и особенно плодородна, но все-таки большого торговаго значенія Даниловъ-градъ до сихъ поръ не пріобрѣлъ. Противъ Даниловъ-града, лежащаго по правую сторону Зеты, на той сторонѣ Зетской долины, которая тутъ не меньше восьми верстъ въ ширину, ютится въ горахъ славное въ лѣтописяхъ черногорской борьбы селеніе Мартиничи, главное ядро того безстрашнаго племени, которое обыкновенно изъ первыхъ бросалось на встрѣчу всякому турецкому вторженію въ долину Зеты.

«Въ Мартыничахъ нѣтъ юнака, который бы не отрубилъ десяти турецкихъ головъ!» – съ хвастовствомъ сообщалъ намъ хозяинъ кофейни, показывавшій намъ издали разныя замѣчательныя мѣстности долины.

Въ одной изъ старинныхъ мѣстныхъ пѣсней владыка черногорскій отвѣчаетъ на слезныя просьбы сердаря морачскаго: «не плачьте, мои вѣрные слуги, я пришлю вамъ помощь, мало войска, но хорошихъ бойцовъ, изъ страны отъ Острога до кроваваго Служа, чтобы драться вамъ съ турками за святую православную вѣру и свободу своего отечества. Потомъ всталъ владыка и написалъ письма, одно въ село Мартыничи на имя попа Вуксана»…

Въ другой черногорской пѣснѣ поется: «но не легко поддаются Бердяне (т.-е. жители Берды), они храбро защищаются и особенно Мартыничи и Стіена, кровавое село. Бьются ежедневно, безпрерывно; и не много ихъ въ Мартыничахъ, всего 50 человѣкъ, кромѣ мертвыхъ и раненыхъ, но все отборные и легкіе бойцы, кромѣ другихъ бердскихъ пограничанъ».

Мартыничи – первое отъ Пиперовъ село нахіи Бѣлопавличей, къ числу которыхъ принадлежитъ и племя Мартыничей; весь восточный берегъ Зетской долины, начиная отсюда до самой горы Планиницы, преграждающей 15 верстъ ниже Даниловъ-града Зетскую долину, принадлежитъ уже въ Бѣлопавличамъ, этимъ кореннымъ владѣтелямъ средней Зеты. Долина эта кишитъ садами, полями кукурузы, табачными плантаціями, виноградниками, которые взбираются на скаты горъ. Въ одномъ изъ племенъ Бѣлопавличей – Пѣшивцахъ – даже дѣлается прекрасное мѣстное вино, которое въ ближайшихъ окрестностяхъ вполнѣ замѣняетъ цермницкое, и которое мы съ удовольствіемъ пили потомъ въ Острогѣ. Сверху трудно замѣтить, что жилища черногорцевъ устраиваются не на низменномъ днѣ долины, часто заливаемомъ разливами Зеты и слишкомъ болотистомъ для жилья, а непремѣнно на холмахъ и горныхъ скатахъ, куда не можетъ достигнуть вода и гдѣ воздухъ не такъ сыръ; такое расположеніе хуторовъ и деревень вызывалось, вѣроятно, еще и условіями постоянной войны, потому что защищаться отъ нападенія на нѣкоторой крутизнѣ, конечно, гораздо удобнѣе, чѣмъ на ровномъ мѣстѣ.

Растительность въ этой жаркой и влажной долинѣ, защищенной горами, какъ природная теплица, довольно южная: смоковница, гранатникъ, айдантъ, грецкій орѣхъ, черешня, шелковица, или, какъ здѣсь называютъ ее, «мурва». Кое-гдѣ здѣсь занимаются даже воспитаніемъ шелковичныхъ коконовъ, что мы видѣли въ довольно большихъ размѣрахъ въ Рѣкѣ. Много тутъ и дуба, и ясеня; деревья провожаютъ рядами оба берега рѣки, деревьями окруженъ каждый участокъ поля. Вообще, когда ѣдешь въ покойной коляскѣ по хорошему шоссе высокаго праваго берега и любуешься внизъ на эту тѣсно заселенную, старательно обработанную долину съ ея роскошною зеленью, мирными домиками селеній, горами, покрытыми молодымъ лѣсомъ, воображаешь себя, забывшись, въ какой-нибудь Италіи или Швейцаріи. Только вскинувъ свой взглядъ выше, поверхъ этихъ живописныхъ зеленыхъ горъ и холмовъ ближайшей декораціи, увидишь за ними сухія и голыя громады, мрачно выглядывающія сквозь клубящіеся пары облаковъ, словно скованные цѣпями титаны изъ своей далекой темницы… И вы уже не сомнѣваетесь больше, что оттуда смотритъ на васъ подлинная Черногорія съ ея непроходимыми пропастями, неприступными утесами, съ дѣвственною грубостью и простодушнымъ величіемъ своего полудикаго геройскаго населенія…

* * *

Орья-Лука уже порядочно выше Даниловъ-града и стоитъ на крутомъ холмѣ. Дорога наша поднимается вмѣстѣ съ подъемомъ долины и дѣлается все труднѣе. Несмотря на близкое сосѣдство Даниловъ-града, князь Николай останавливается всегда въ Орьей-Лукѣ, гдѣ у него домъ и цѣлое деревенское хозяйство. Здѣсь же новая красивая церковь, выстроенная княземъ въ память своего отца Мирко Петровича, – «меча Черногоріи», – котораго геройскими подвигами полна Зетская долина. Прекрасный длинный мостъ на каменныхъ аркахъ въ Даниловъ-градѣ, построенный тѣмъ же княземъ въ 1870 году, почему-то носитъ тоже названіе «моста Марки».

Едва-ли по всей этой дорогѣ есть мѣсто съ болѣе красивыми видами, какъ Орья-Лука. Отсюда вся Зетская долина видна какъ на ладони.

Не мудрено поэтому, что князь Николай избралъ Орью-Луку, она же и Пажичи, для одного изъ своихъ лѣтнихъ мѣстопребываній…

* * *

Мы забрались уже такъ высоко, что даже небольшія горки по серединѣ долины кажутся намъ гладкимъ дномъ. Дорога лѣпится среди безотрадныхъ, каменистыхъ кручъ, по карнизу, висящему надъ глубокимъ провальемъ долины. Это тѣ же сѣрые, голые известняки, взбудораженные будто въ какомъ-нибудь дьявольскомъ котлѣ,– какіе мы видѣли въ Нѣгу шахъ и около Подгорицы. Они всѣ ощетинились каменными зубьями, шипами, цѣлыми острыми утесами, цѣлыми поднятыми вверхъ тяжкими пластами, выпирающими наружу словно ободранныя ребра земли. Известковые слои земные здѣсь перевернуты почти совсѣмъ вертикально, и торцы ихъ, вывѣтриваясь на воздухѣ, размываясь дождями, крошатся въ своихъ болѣе мягкихъ составныхъ частяхъ и производятъ черезъ это впечатлѣніе какой-то титанической каменной бороны, навалившейся надъ узенькой долиной. Среди острыхъ сѣробѣлыхъ камней ростетъ только одно несокрушимое «держи-дерево» съ своими желѣзными шилами, да изрѣдка молодыя рощицы колючаго горнаго береста и другихъ подобныхъ породъ. Нечего удивляться, что турки при всей своей выносливости не въ силахъ были проглотить въ теченіе цѣлыхъ 500 лѣтъ эту маленькую зубастую страну, ощетинившуюся во всѣ стороны остріями своихъ утесовъ, какъ дикобразъ своими иглами.

Дорога поразительно безлюдна. Бромѣ большихъ праздничныхъ дней да военнаго времени, Черногорія – чистая пустыня. Рѣдко-рѣдко встрѣтится какая-нибудь навьюченная лошадь и мѣрно шагающій около нея задумчивый черногорецъ. Даже пѣшеходовъ не видно. Словно все вымерло кругомъ. Дѣлать тутъ, должно быть, нечего, – и никто не дѣлаетъ ничего, не спѣшитъ никуда. Удивляешься невольно, кому нужна эта дорога, и можетъ ли она окупить сдѣланныя на нее затраты? Положимъ, князья черногорскіе – люди разсчетливые, и всѣ подобныя работы стараются дѣлать, такъ сказать, натуральною повинностью, собственными руками почти всегда праздныхъ юнаковъ своихъ; но все-таки и при этомъ условіи – шоссейныя дороги не маю стоили Черногоріи, а при полномъ отсутствіи торговаго движенія, въ странѣ безъ заводовъ и фабрикъ, почти безъ сельскаго хозяйства, такія дороги полезны только для административныхъ цѣлей да для удобства немногихъ случайныхъ проѣзжихъ. Въ смыслѣ военномъ удобный путь въ глубь Черногоріи – вещь далеко не желательная, потому что удальцы-черногорцы сжились какъ серны съ своими горными тропинками, а непроходимость дорогъ, недоступность горъ и ущелій Черногоріи всегда служила ей надежною защитою отъ враговъ.

Впечатлѣніе пустыни еще болѣе усиливаетъ немолчная надоѣдливая стрекотня цикадъ; даже грохотъ колесъ по камнямъ и топотъ копытъ не заглушаютъ ихъ. Горячій синій зной полудня безжалостно льетъ сверху, раскаляя не только эти бѣлые камня, охватывающіе васъ со всѣхъ сторонъ, но и самый воздухъ, которымъ вы дышете. И среди этого томящаго зноя вамъ кажется, что въ этой жесткой какъ ляцканье жести, трескотнѣ цикадъ поетъ свою тоскливую пѣснь сама унылая каменная пустыня…

Долина между тѣмъ все съуживается и все больше поднимается въ гору. Зета течетъ тутъ въ узкомъ и глубокомъ руслѣ, сверкая малахитовою зеленью своихъ водъ… И вдругъ она словно проваливается куда-то въ незримую пропасть. Гдѣ ни ищетъ ее глазъ, нигдѣ ничего кромѣ горныхъ обрывовъ и сватовъ. Мы теперь у подножія горы Планиницы, которая задвигаетъ собою, какъ могучею ширмою, долину Зеты; вѣрнѣе сказать, только отсюда начинается долина средней Зеты, текущей съ сѣвера на югъ, въ Спужу и Дувлѣ. Божо сначала молча улыбался моему недоумѣнію, куда это вдругъ дѣвалась Зета, но потомъ смиловался и благосклонно указалъ мнѣ въ сторонѣ отъ дороги маленькое ущелье, гдѣ чуть слышно гудѣла вода, скатывавшаяся съ каменнаго порога. Откуда бралась эта вода – было совершенно непонятно.

Изъ объясненій Божо оказалось, однако, что Зета, какъ и нѣкоторыя другія рѣки Черногоріи, въ одномъ мѣстѣ своего теченія, именно между равниною Никшича и долиною Бѣлопавличей, или средней Зеты, пропадаетъ подъ землею и, пройдя невидимо около 2 1/2 или 3-хъ верстъ подъ горнымъ хребтомъ, раздѣляющимъ эти двѣ низины, опять появляется на свѣтъ Божій изъ-подъ пяты горы Планиницы, гдѣ мы теперь ее видимъ.

* * *

Съ противоположной стороны долины за Зетою, на громадной широкой стѣнѣ горъ, чуть не подъ самыми облаками, обрисовались вдругъ среди отвѣсныхъ красныхъ обрывовъ, подъ тѣнью огромной черной впадины, крошечныя бѣленькія строенія монастыря св. Василія. Это – знаменитый Острогъ, Троицкая Лавра черногорцевъ. Значительно ниже этого «горняго монастыря» – на площадкѣ скалы видны довольно обширныя зданія нижняго или, по здѣшнему, «доньяго» монастыря, котораго черногорское имя невольно навело меня на мысль, что и наша рѣка Донъ, и всѣ названія большихъ рѣкъ черноморскаго бассейна, какъ Днѣпръ (Don-aper), Днѣстръ (Don-aster), Дунай (Don-au), и осетинскихъ рѣкъ – Ар-донъ, Нар-донъ, Фіаг-донъ, Гизель-донъ и пр. – принадлежатъ не языку какихъ-то загадочныхъ азовъ или язиговъ, какъ остроумно доказываютъ Дюбуа де Монперб и другіе иноземные ученые, а родному нашему славянскому языку, сохранившему до сихъ поръ въ словѣ «дно» понятіе о глубокой впадинѣ, залитой водою.

Еще много ниже Доньяго Острога, словно на широко разставленныхъ колѣнахъ горнаго великана, разбросаны сады, рощи и дома селеній Боронины и Дубравы, постепенно спускающіеся къ сѣверу…

Конная тропа ужасающей крутизны желтоватыми зигзагами карабкается по этому сѣверному склону черезъ темнозеленые лѣски на отвѣсную грудь скалы до самаго «горняго» Острога. Впрочемъ, и бѣлая лента шоссе, отъ которой отдѣляется эта тропа, забирается впереди насъ Богъ знаетъ на какую высоту, почти въ уровень съ верхнимъ монастыремъ, и тоже мечетъ частыя петли то вправо, то влѣво, обходя неприступные каменные колоссы, поминутно увертываясь отъ распахнутыхъ на ея пути пропастей.

Мы въѣзжаемъ между тѣмъ въ село Богетичи, бѣдную деревушку, едва замѣтную среди каменнаго хаоса, въ которомъ она прячется. Домики крыты жидкимъ слоемъ почернѣвшей соломы, уложенной ступенчатыми грядочками, какъ въ Галиціи и у насъ въ Подолѣ. Только кафана и два-три домика позажиточнѣе покрыты легонькой черепицей. Мы остановились у кафавы покормить лошадей и отдохнуть передъ труднымъ крутымъ переваломъ черезъ Планиницу въ долину Никшича.

Потолковъ тутъ нѣтъ, и сквозь плохо уложенную черепицу во всѣ швы крыши свѣтитъ Божье небо. Въ кафанѣ, по обыкновенію, прилавокъ въ глубинѣ комнаты, полки съ посудою и съ виномъ по стѣнамъ; по серединѣ очагъ на камнѣ безъ всякой трубы, безъ отверстія, такъ что дымъ наполняетъ комнату и просачивается только черезъ просвѣты черепицъ.

Заказавъ себѣ кофе, мы нарочно зашли съ хозяиномъ кафаны въ нѣкоторые сосѣдніе дома посмотрѣть на внутреннюю жизнь черногорцевъ. Проѣзжая селами, мы и въ долинѣ Зеты, и около Подгорицы, и въ Рѣкѣ, не разъ заходили въ дома селяковъ и хорошо ознакомились съ ихъ устройствомъ и убранствомъ. Всѣ они производятъ грустное впечатлѣніе. Темно, безпріютно, бѣдно, нечистоплотно… Это – не жилище разумнаго и дѣятельнаго существа, обставленное разнаго рода удобствами, украшенное всѣмъ, что можетъ радовать глазъ и душу человѣка, привязывающее къ себѣ своего обитателя, а какая-то угрюмая берлога звѣря, прячущагося здѣсь только отъ холода и опасности, проводящаго всю жизнь свою на вольномъ воздухѣ, въ горахъ и лѣсахъ, въ борьбѣ за существованіе съ другими звѣрями.

Въ первой избѣ, куда мы вошли, стояли четыре самодѣльныхъ кровати, грубо сколоченныхъ изъ досокъ и кольевъ, очень напоминавшихъ намъ знакомое убранство мужицкой клѣти; тутъ же столъ, кадушки, горшки и всякая утварь. На стѣнѣ висѣлъ портретъ императора Александра II рядомъ съ портретомъ князя Николая, и икона Божіей Матери. Хозяина звали Джюро. Онъ встрѣтилъ насъ очень радушно, и когда я выразилъ ему свое удовольствіе, что черногорцы такъ почитаютъ русскаго царя, Джюро началъ говорить о милостяхъ царя въ Черногоріи, почтительно приподнявшись со скамьи и снявъ съ головы свою «капу». Это случалось каждый разъ, какъ мнѣ приходилось бесѣдовать съ черногорцами о нашихъ государяхъ.

Черногорская хата – это обыкновенно каменный темный сарай съ каменнымъ же поломъ, съ очагомъ по серединѣ; кругомъ стѣнъ сундуки съ домашнею рухлядью, на полкахъ кое-какая скудная посуда, на крючьяхъ висятъ одежды и оружіе, въ углу валяется какой-нибудь котелъ или чугунъ. Почти вездѣ одно и то же съ самою ничтожною разницею.

Пожилыя женщины черногорскія, когда онѣ не въ праздничныхъ нарядахъ гдѣ-нибудь на улицахъ Цетинья и Рѣки, а въ домашнемъ быту, въ своихъ монашескихъ черныхъ рясахъ, – смотрятъ некрасиво и скучно; у молодыхъ черты лица мягкія, симпатичныя, большіе глаза глядятъ добро и ласково, но онѣ старѣютъ очень скоро, главнымъ образомъ отъ непосильнаго физическаго труда, который здѣсь выпадаетъ на долю женщинъ, и вмѣсто нѣжнаго и кроткаго выраженія, въ изношенномъ лицѣ появляется отпечатокъ какого-то хроническаго утомленія и равнодушія. Да и общій типъ черногорской женщины – не въ моемъ вкусѣ: все больше плоскогрудыя, тонкошейныя, съ длинными носами. Но полагаться на внѣшнія впечатлѣнія, какія производитъ на путешественника по бѣглому взгляду эта мрачная и неинтересная на видъ черногорская женщина, было бы совсѣмъ неосновательно. Даже не долго поживъ въ Черногоріи, успѣваешь убѣдиться, какія рѣдкія силы духа скрываетъ въ себѣ эта молчаливая труженица, какую незамѣнимую пользу приноситъ она семьѣ, и какую огромную роль играетъ она не только въ домашнемъ мірѣ черногорца, но и въ его боевомъ быту, и, стало быть, нѣкоторымъ образомъ въ судьбахъ всей страны его.

Черногорка хотя и безропотно покорна мужу своему, отцу, брату, хотя и цѣлуетъ почтительно у нихъ руки, также какъ и руки ихъ гостя, и не называетъ своего мужа иначе какъ господаремъ, но далеко все-таки не лишена самостоятельности, какъ можно было бы по праву ожидать отъ народа, котораго вся исторія – сплошная лѣтопись войнъ, разбоевъ, кровавой мести, и который поэтому вѣчно нуждался только въ рукахъ, способныхъ держать ятаганъ, а не прялку. Правда, черногорецъ каждый разъ извиняется передъ знакомыми своимъ наивнымъ «опростите», когда сообщаетъ имъ о рожденіи дочери; правда, семьи черногорцевъ, не имѣющія сыновей, считаются у нихъ какими-то жалкими и безправными, нося даже нѣсколько обидную кличку «никоговичей», въ отличіе отъ «кугичей», – семействъ, гдѣ много мужчинъ: но вмѣстѣ съ тѣмъ, быть можетъ, ни въ одной странѣ Европы женщина, дѣвушка, не пользуется такимъ благоговѣйнымъ всеобщимъ уваженіемъ, какъ въ полудикой Черногоріи.

Здѣсь женщина можетъ смѣло пройти одна сквозь всю страну, и никто не осмѣлится оскорбить или обидѣть ее. Цѣломудріе своей женщины черногорецъ охраняетъ какъ зѣницу ока, и если недавно еще дѣвушка, уличенная въ развратѣ, подвергалась «каменованью», то-есть закидывалась на-смерть каменьями или изгонялась изъ своей страны куда-нибудь на чужбину, то и мужчину, осмѣлившагося опозорить дѣвушку, ждала неминучая смерть отъ руки братьевъ или родственниковъ обиженной, если онъ не прикрывалъ грѣха женитьбою. Случалось, что изъ-за оскорбленья одной дѣвушки десятками лѣтъ тянулись кровавыя расправы между племенами или отдѣльными родами, и насчитывалось по 30, по 40 убитыхъ съ обѣихъ сторонъ.

Извѣстный нашъ путешественникъ по славянскимъ землямъ А. Поповъ въ своей интересной старой книгѣ о Черногоріи передаетъ любопытный разговоръ владыки Петра II съ однимъ изъ русскихъ гостей своихъ:

– Отчего въ Черногоріи нѣтъ ни одного постановленія объ оскорбленіи женщинъ? – спросилъ путешественникъ.

– Не нужно! – коротко отвѣтилъ владыка.

– Ну, а если кто оскорбитъ женщину?

– Это было бы то же, если бы вы сказали, если кто вспрыгнетъ на луну!

Когда женщины попадали въ плѣнъ къ туркамъ, то черногорцы закладывали и продавали послѣднее оружіе свое, самую драгоцѣнную для нихъ святыню, чтобы только выкупить женщинъ.

По одному народному преданію визирь Босніи, вторгнувшись въ 1756 г. съ 45.000 войска въ Черногорію, послалъ владыкѣ Василію Петровичу такое требованіе:

«Слушай меня, горный монахъ! пришли мнѣ немедленно 12 красивыхъ дѣвицъ 12-15-лѣтняго возраста и кромѣ того вдову-красавицу Бѣлу Станишину: ихъ возьму я вмѣсто подати. Если не исполнишь моего желанія, клянусь тебѣ, черный монахъ, святымъ Магометомъ и богомъ Аллахомъ, что предамъ пламени всю Черногорію, и весь народъ вашъ подъ саблю положу»!

У черногорцевъ свирѣпствовалъ тогда голодъ, вся страна была разорена войною, не было ни пороху, ни денегъ. Собрались главари вокругъ владыки и написали турку такой отвѣтъ:

«Пошлю я тебѣ вмѣсто молодыхъ дѣвицъ 12 свиныхъ хвостовъ, а за одну Бѣлу Станишину 12 бараньихъ роговъ, чтобы все это ты носилъ на своемъ тюрбанѣ; кромѣ того, пошлю тебѣ 12 камней, чтобы ты ихъ отослалъ царю вмѣсто подати, чтобы онъ зналъ, что такое Черногорія»!

Этотъ отвѣтъ вызвалъ войну, и бой съ турками продолжался непрерывно четырнадцать дней, пока наконецъ турки были сломлены, и визирь едва спасся бѣгствомъ.

Въ 1858 году около монастыря св. Василія, на который мы теперь любуемся, произошелъ поразительный случай, убѣдительно доказывающій, какъ еще живы въ черногорскомъ народѣ глубоко укорененные вѣками взгляды на святость женской чести. На праздникъ въ Острогъ, куда обыкновенно двигаются со всѣхъ сторонъ толпы богомольцевъ, не только изъ Черногоріи, но изъ Герцеговины, Босніи и даже Албаніи, шла между прочимъ одна дѣвушка изъ племени Кучей; молодой юнакъ догналъ ее по дорогѣ и во время отдыха пытался изнасиловать ее; вблизи оказался только одинъ родной братъ его; увидѣвъ безчестный поступокъ брата, онъ бросился на защиту дѣвушки и, выхвативъ ятаганъ, не раздумывая, снесъ брату голову…

Впрочемъ въ Черногоріи часты случаи, когда и сама дѣвушка кровью разсчитывается съ своимъ оскорбителемъ.

Подъ защитою такихъ возвышенныхъ взглядовъ черногорца на женщину, черногорская дѣвушка смѣло является одна и въ полѣ, и въ городѣ, на общественныхъ собраніяхъ и на народныхъ празднествахъ.

Во время самыхъ безпощадныхъ и ожесточенныхъ племенныхъ распрей черногорка безопасно проникаетъ въ селенья и дома враждебныхъ родовъ, никогда не рискуя не только жизнью, но малѣйшею обидою.

Черногорскій юнакъ считалъ бы за величайшее безчестіе для себя, если бы тронулъ одинъ волосъ на женщинѣ; даже убить мужчину въ присутствіи женщины онъ почитаетъ за стыдъ, и не разъ женщины нарочно провожали своихъ мужчинъ на базары въ чужія селенья, гдѣ имъ грозила кровавая месть, и гдѣ подъ покровомъ женщины они оставались, однако, совершенно безопасными. Женщина въ Черногоріи можетъ имѣть право собственности, независимое отъ мужа, можетъ самостоятельно являться съ своими жалобами даже въ сенатъ и къ своему князю, присягать наравнѣ съ мужчиною, вообще пользоваться тѣми же юридическими правами, какъ и мужчины. Черногорецъ гордится этою свободою своей женщины и въ пѣсняхъ своихъ поетъ:

«Родила меня ни рабыня-дѣвица, ни була, ни бѣлая латника, родила меня храбрая черногорка, которая не знаетъ никакого рабства»!

Въ семьѣ, несмотря на свою роль вѣчной работницы, – а пожалуй, даже именно въ силу этой важной роли своей, – черногорка пользуется любовью и уваженіемъ мужчинъ. Мужъ называетъ жену свою «вѣрною любою», женихъ величаетъ свою невѣсту – «вѣреницею»; «тешко кучи, гдѣ нема жене» («тяжко дому, гдѣ нѣтъ женщины») и «пуста куча, гдѣ немакотуле» («пустъ тотъ домъ, гдѣ нѣтъ юбки», говоритъ черногорская пословица. Хотя отецъ часто самъ выбираетъ жениха своей дочери, но насилія въ бракѣ черногорскіе нравы не допускаютъ, и дѣвушка нерѣдко отказывается выйти за нелюбимаго человѣка, несмотря на всѣ настоянья и огорченія родныхъ.

На принужденье къ браку черногорцы смотрятъ какъ на величайшій грѣхъ. «За стараго не дала бъ я гроша мѣднаго, и за вдовца – разбитаго горшка, но за молодого, неженатаго – половину имѣнья отцовскаго и даже все отдать бы согласилась, съ двумя родными братьями»… такъ высказываетъ свои заповѣдныя мечты о бракѣ черногорская дѣвушка въ одной изъ распространенныхъ народныхъ пѣсней.

«Вѣдь не въ деньгахъ, люди сказываютъ, наше счастіе заключается, и богатство – не въ грошахъ только съ дукатами, – оно въ томъ, что сердцу дорого».

Во время войны черногорская женщина замѣняетъ собою для черногорца и санитаровъ, и врачей, и интендантство. Она неустрашимо выноситъ на своихъ плечахъ раненныхъ юнаковъ изъ самаго разгара боя, перевязываетъ ихъ раны, приноситъ воду и пищу сражающимся отцамъ, сыновьямъ и братьямъ. Нечего говорить, что она обшиваетъ и одѣваетъ ихъ съ головы до ногъ. А въ случаяхъ крайней опасности женщины отбиваются отъ враговъ съ такою же отчаянною смѣлостью, какъ и братья ихъ.

Во время черногорско-турецкой войны 1876 года русскіе врачи Краснаго Бреста, бывшіе при черногорскомъ войскѣ, не разъ находили между раненными дѣвочекъ 8-12 лѣтъ, а объ отдѣльныхъ подвигахъ черногорокъ, взрывавшихъ собственноручно башни съ сотнями ворвавшихся въ нихъ туровъ, бросавшихся со скалы вмѣстѣ съ крѣпко охваченнымъ туркомъ, – сохраняется въ здѣшнемъ народѣ много разсказовъ и пѣсней. Эту смѣлость духа и мужскую силу мускуловъ воспитываетъ въ черногоркѣ пастушечья жизнь, въ которой проходятъ ея дѣтство и молодость. Каждая черногорка, какъ и каждый черногорецъ, не исключая и нынѣшняго князя Николая, проходятъ эту суровую школу пастушества на заоблачныхъ горныхъ пастбищахъ, или «катуняхъ», какъ ихъ называютъ здѣсь. Всю весну и лѣто черногорка пробиваетъ «пастирицею», или «планинкою» (отъ слова «планина» – гора), учась доить скотъ, дѣлать масло и сыръ, шить одежду и обувь въ семью свою; вмѣстѣ съ подростками-мальчишками, она кочуетъ день и ночь надъ головокружительными безднами, карабкаясь безъ тропинокъ по скаламъ и обрывамъ, закаляя себя въ лишеніяхъ, трудахъ и опасностяхъ всякаго рода, отбиваясь отъ звѣрей и грабителей, дѣлаясь ловкою и безстрашною, какъ серны ея горъ.

«Планинка» въ прежнія безпокойныя времена рано пріучалась къ виду крови, въ шуму битвъ. Невольно воспитывались въ ней спартанскіе вкусы, спартанскія привычки, спартанскій характеръ.

«Роста, дорогой, пока не выростешь; когда выростешь, проси меня у отца, только принеси мнѣ въ подарокъ яблочко – турску главу на верх оштра колца» (голову турка на остріѣ вола), обращается къ своему будущему жениху въ старой народной пѣснѣ черногорская дѣвушка.

Конечно, новые государственные порядки Черногоріи, новыя, гораздо болѣе благопріятныя, политическія обстоятельства ея, наконецъ, школьное образованіе, начинающее понемногу проникать даже въ горныя деревни, – все это сильно повліяло на черногорскую женщину, на ея образъ жизни и характеръ, – и, нѣсколько подорвавъ въ ней прежнія эпическія доблести, сдѣлало ее болѣе мягкою и мирною. Но существенныя условія прежняго быта ея еще далеко не упразднились новыми теченьями исторіи, и во всемъ существенномъ она еще остается тою же черногоркою народныхъ пѣсней и разсказовъ.

* * *

Пока Божо кормилъ лошадей и самъ отдыхалъ сладкимъ сномъ, мы съ женою бродили по селу и живописнымъ окрестностямъ его, любуясь на обступавшія насъ со всѣхъ сторонъ горы. Въ Богетичахъ выстроена хорошая каменная церковь, совсѣмъ на русскій образецъ, кажется, уже княземъ Николаемъ. Она была заперта, но положеніе ея очень эффектно, на выступѣ скалы, господствующей надъ долиною, такъ что съ ея террасы самый лучшій видъ на окрестности. Ярко цвѣтущіе кусты гранатника пробиваются здѣсь въ обиліи сквозь известковую почву.

Странное дѣло, сколько времени мы странствуемъ по берегамъ Адріатики и по Балканскому полуострову, и куда ни пріѣдемъ, вездѣ насъ встрѣчаетъ своими кроваво-красными, огнемъ пылающими цвѣтами этотъ вѣчно, кажется, цвѣтущій кустарникъ, «купина неопалимая» своего рода.

Чтобы не терять потомъ нѣсколькихъ часовъ на розыски, мы заранѣе заказали Джюро нанять намъ ко времени нашего возвращенія изъ Никшича верховыхъ лошадей для поѣздки въ Острогъ, куда не могутъ ходить экипажи, и когда Божо, достаточно выспавшись, соблаговолилъ, наконецъ, подкатить коляску къ кафанѣ,– отправились въ дальнѣйшій путь.