Текст книги "Квинтовый круг"

Автор книги: Евгений Лукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Он уже спокойнее уловил где-то рядом невесомое движение и осторожный вздох. И весь превратился в ожидание, интуитивно чувствуя, что сейчас должно что-то произойти. И не ошибся.

– Ты ничего не видишь? – сочувственно спросили из тумана.

– Ничего, – машинально признался Иван и прикусил язык.

Голова у него пошла кругом. Он был готов ко многому: к гортанному оклику и тихому смеху, которые ему уже приходилось слышать, к гомону возбужденной толпы, даже к неожиданному нападению, но только не к тому, что с ним заговорят на родном языке! Голос женский, звонкий и чуть лукавый. Спокойствие! Теперь самое главное – спокойствие и терпение. Думать, оценивать и сопоставлять – все это потом.

– Совсем? – теперь голос звучал недоверчиво.

– Совсем, – ответил Лобов и быстро спросил: – Ты с «Метеора»?

– Что?

Лобова явно не поняли, и это уже немножко прояснило обстановку. К тому же, оправившись от удивления, Иван заметил и характерный акцент. Только не молчать!

Начавшийся контакт может внезапно оборваться, как это уже не раз бывало. Говорить, говорить, спрашивать, только не молчать!

– Ты меня видела раньше?

В тумане засмеялись.

– Ви-и-дела!

– А почему ты все время смеешься?

– Смеяться хорошо. Плакать плохо. Злиться плохо. Делать больно плохо, – деловито ответили из тумана и опять засмеялись. – И потом мне весело. Я тебя вижу, а ты меня нет!

От этой деловитости тона Лобов повеселел. Но сразу же одернул себя. Не радуйся раньше времени, не пугай удачу! Она капризна, и никакие знания, никакое техническое могущество не могут изменить ее прихотливую поступь.

– Почему ты прячешься?

– Я? Нет!

– А когда нет тумана?

Ответом было молчание. Лобов встревожился и осторожно шагнул вперед.

– Ты где?

В ответ тихонько засмеялись.

– Ты, наверное, боишься меня? – доверительно спросил Лобов.

– Да, – признался туман, – ты можешь убить.

– Нет-нет, – заверил Иван, – я не хочу убивать. Убивать плохо.

– Совсем плохо! – поддержали его. – Хуже всего!

Лобов задал вопрос, который уже давно просился на язык, но спрашивать было так страшно, что он невольно все оттягивал и оттягивал время.

– Кто тебя научил моему языку?

В ответ лукаво засмеялись. «Экая легкомысленная особа!» – подосадовал Лобов и грустно улыбнулся.

– Ты забыла? – спросил он вслух.

– Нет! – горячо возразили ему. – Такое нельзя забывать! Плохо забывать! Она ушла домой. Вверх. Она скоро придет и будет учить дальше. А пока учит он.

Лобов видел, как потихоньку редеет розовое молоко тумана. Теперь он торопился и шел к главному напрямик, без дипломатических петель.

– Кто он?

– Он. Кто все знает.

«Пусть так».

– Где он?

Редеющий туман молчал. Лобов осторожно шагнул вперед.

– Где он? И где ты? Почему ты молчишь?

В ответ засмеялись уже откуда-то сзади. Лобов круто повернулся. В это время туман сгустился в последний раз и разом оборвался. Иван увидел Дину Зейт, с улыбкой смотрящую на него из-за унихода.

– Дина! – изумился и обрадовался Иван.

Улыбка стала довольной и лукавой. Радость медленно улетучивалась, уступая место беспокойству.

– Дина, – уже неуверенно проговорил Лобов, делая шаг вперед.

– Не подходите, я плохо одета, – строго предупредила она.

Лобов огляделся вокруг в поисках той, с которой он только что разговаривал, и увидел, как от озера по направлению к униходу торопливо и неуклюже шагает человек, припадая на одну ногу и опираясь на палку.

Человек остановился, вытер с лица пот и вдруг, воздев свободную руку вверх, закричал:

– Иван!

В этом коротком возгласе смешались и радость, и боль, и тоска ожидания. Лобов узнал голос и, позабыв обо всем остальном, бросился к Вано Балавадзе. Палка выпала из рук командира «Метеора», он покачнулся и упал бы на траву, если бы Лобов не поддержал его за руки.

– Ничего, сейчас я, сейчас, – бормотал Балавадзе, приткнувшись к плечу Лобова, – разучился ходить, понимаешь. И дышать больно, да я привык. Нашел?

Я так и думал – или ты, или Антикайнен. Много ли осталось старых командиров? Вот и Вано теперь нет, кончился.

– Мы еще полетаем, – тихонько сказал Лобов на ухо товарищу то, что обычно говорят в таких случаях.

– Полетаю за пассажира. Потерял корабль, растерял экипаж. Говорил ты мне – не верил. Думал, это другие, у меня не так. Твои-то хоть все целы?

– Все.

– Вот это хорошо. Да и попроще тебе было на Юкке, чем нам, – с горечью добавил Балавадзе и поднял голову, – правда, тезка?

Он заметил, как изменился в лице Лобов, и попытался улыбнуться.

– Что, красив?

Лобов проглотил слюну. Лицо Балавадзе было покрыто рубцами и шрамами.

– Ничего, – с трудом сказал он наконец, – ничего, Вано. Не в этом счастье.

– Наверное, не в этом, – рассеянно согласился Балавадзе и провел рукой по своему телу, – знаешь, я ведь весь такой красивый.

Лобов побледнел, догадка оглушила его.

– Так они – и тебя тоже?

– И меня, – грустно согласился Балавадзе.

– Как же, – горло Ивана перехватила спазма, – как же ты вынес все это?

Балавадзе провел по лицу вздрагивающей ладонью.

– Пришлось потерпеть, – глухо проговорил он, – нелегко было. Скажу честно, если бы не Дина – не выдержал. Правду говорят, стойкий народ женщины.

Лобов невольно покосился в сторону унихода, недоуменно хмуря брови, но спросить ни о чем не успел.

– Ты туда не смотри, – угрюмо сказал Балавадзе, – это не Дина, ее ученица.

– А Дина?

Темные, близко посаженные глаза Балавадзе, лишь они и остались на лице неизменными, сощурились:

– А ты не догадался? Рядом с ней лежали.

– И что же? – уже догадываясь о случившемся, невольно спросил Лобов.

Балавадзе отвел взгляд.

– Зачем спрашиваешь, Иван? Она была красивой. Ведь это хорошо быть красивой. Хорошо не только для себя, для других. Она гордилась этим.

Лобов молчал.

– Она была красивой женщиной, – повторил Балавадзе глухо, – а женщины – они и сильнее и слабее нас. Дина вынесла все, что выпало на ее долю, вытащила из могилы меня. И покончила с собой в тот самый день, когда услышала грохот посадки «Торнадо». Я, Вано Балавадзе, не сужу ее за это.

До унихода оставалось всего несколько шагов, когда Балавадзе со сдержанным стоном схватился за грудь.

– Посидим, – выдавил он, опускаясь на траву под одиноким редким кустом.

– Давай я тебя донесу!

– Не глупи! Только того и не хватало, чтобы Вано Балавадзе, как женщину, носили на руках.

Он дышал глубоко, но осторожно.

– Ты не волнуйся, Иван, – успокоительно проговорил Балавадзе, немного придя в себя, – тут безопасно, я имею в виду озеро и прилегающие окрестности.

Словно в ответ издалека послышался мягкий гортанный крик «ау!» и игривый громкий смех.

– Стала бояться меня, – в раздумье проговорил Балавадзе, – они ведь чуткие. Как собаки, а может быть, и как дети. Сразу поняла, что не могу теперь ее видеть.

– В нашем деле нельзя без издержек.

– Верно, – согласился Балавадзе, – но как все-таки горько, когда твой экипаж становится издержкой. Слово-то какое, а? Издержка.

Он потянул Лобова за рукав куртки.

– Сядь, Иван. Сядь, прошу тебя, – и когда Лобов опустился рядом с ним на траву, спросил: – Ты послание мое получил?

– Послание? – не понял Лобов.

– Значит, не получил.

– Ты посылал юккантропа? – вдруг догадался Лобов.

– Посылал. Потихоньку, еле уговорил. Накуролесил тут Майкл, вот они и стали бояться. Не дошел, стало быть?

– Не дошел, – тихо подтвердил Лобов, – его свои забросали камнями.

– Это они умеют, – Балавадзе поморщился от боли. – Выдержки мне не хватило, Иван. Элементарной выдержки и хотя бы капельки везения.

– Открытия посыпались на нас одно за другим, – вполголоса рассказывал он, – да не какие-нибудь, а самой первой величины, и мы словно ошалели. И я, старый травленый волк, ошалел вместе со всеми. Когда Ватан обнаружил это озеро, а в нем юккантропов, трансформирующихся в людей, мы забрались в глайдер и полетели смотреть это чудо.

Юккантропов, трансформирующихся в людей! Конечно, обо всем этом Лобов догадывался и раньше, и все-таки слова Балавадзе заново осветили трагедию «Метеора». Будто на мгновение разошлись многокилометровые облака, и на притихшую степь ринулся первозданный поток ослепительных лучей неистового голубого солнца. В доли секунды Лобову стало ясно, почему Майкл сошел с ума и говорит, что убил своего товарища; почему такой страшной смертью погибли Аллен и Ватан и почему так изуродовано лицо и все тело Вано Балавадзе. Когда встречаются холодный и теплый воздух, образуется атмосферный фронт с ветрами, ливнями и грозами. Когда встречаются братья по разуму, пусть один из них старший, а другой младший, рождается психологический фронт встречи, громы и молнии которого иногда куда более сокрушительны.

– Полетели мы вчетвером, – рассказывал Балавадзе, – одного Майкла оставили на корабле. Шли в тумане на хорошей скорости, а чувствительность локационной аппаратуры была занижена. Мы специально занизили ее прежде, чтобы создать идеальные условия работы биолокатора, ты ведь знаешь, как он боится помех.

Туман был плотным, ионизированным, это еще больше снижало дальность локации. Ну, как это всегда бывает, одно к одному. Когда глайдер кинуло в такой разворот, что от перегрузки даже у меня потемнело в глазах, я вдруг вспомнил о проклятом занижении чувствительности и подумал только – пронеси! И почти пронесло, ведь ударься мы лоб в лоб, одна пыль от нас бы осталась.

А мы только вскользь, бортом зацепили этого трехсотметрового дурака. Оказывается, он погиб еще несколько лет назад. Ну, и рухнул он, а мы вместе с ним.

И опять бы все обошлось. Посчитали бы шишки, перевязали раны, повалялись в госпитальном отсеке. Опять не повезло! Во-первых, вырвало дверцу, так что, пожалуйста, бери нас голыми руками. Мало того, разбились ампулы со снотворным, которые Аллен на всякий случай сунул в карман в последний момент. Я потом экспериментировал, на юкков эта премудрость не действует абсолютно, а вот мы заснули беспробудным сном. А проснулись уже в озере.

– Наверное, вы уже докопались, что залечить рану, отрастить потерянную ногу или там заштопать печень для юкка все равно, что для нас с тобой отрастить срезанный ноготь?

– Да, в общем, докопались.

– Я так и думал. Но вряд ли вы знаете, что все эти процессы идут заметно быстрее, если лежать в такой вот озерной воде. Там ведь не просто соль, как можно подумать сначала, а настоящий бульон аминокислот. Процессы регенерации еще более ускоряются, если мягкие ткани предварительно размозжены, а кости переломаны.

Лобов внутренне содрогнулся, глядя на изуродованное лицо товарища.

– Представь себе ситуацию, Иван, – голос Балавадзе по-прежнему звучал глухо и ровно: – Нашли юкки чудных существ, карикатурно на них похожих. Правда, юкки заинтересовались ими, уж очень занятные у них одежды, странные способы передвижения и все такое.

Нашлись даже любители острых ощущений, которые бог знает как сумели получить геноинформацию и решили перевоплотиться в этих чудаков. Но в целом они воспринимали нас примерно так же, как мы воспринимаем обезьян. И вот эти существа с ничтожными царапинами на теле лежат бездыханными. Самое время помочь им, ну и, разумеется, смешно даже думать, что эти двуногие, в общем-то очень похожие на юкков, не умеют трансформироваться. И уж совсем смешно, если они не захотят из уродов превратиться в красавцев юкков. И они с самыми добрыми намерениями проделывают над нами все те же процедуры, которые проделывают над собой.

А что произошло с Майклом, я помню как в тумане. Весь мир тогда состоял из одного куска огромной боли. Одно могу сказать, лежали мы в озере вперемежку с добровольцами-юкками, решившими испытать счастье нового воплощения. И один из них уже ощутимо напоминал Аллена. Наверное, это и послужило причиной еще одной беды. Майкл утащил Ватана, потом Аллена, а затем ухватился за юкка, который лежал рядом с нашим штурманом и был на него похож. Если мы были почти трупы, то юкк отлично владел собой. Конечно, он не хотел расставаться с озером и стал сопротивляться. А ты знаешь, силы у него хватает. Не могу сказать толком, что произошло, но Майкл истерично кричал: «Кто это? Аллен?! Пусти! Да пусти же!» Он полоснул по толпе из лучевого пистолета. Юкки несколько дней не появлялись у озера, и мы с Диной чуть не умерли с голоду.

Балавадзе бессильно откинул голову и облизал губы.

– Иван, у тебя есть сок, вода, все равно что, только бы наше! Принеси, бога ради! А я тут полежу.

Лобов молча подчинился. А Балавадзе, проводив его взглядом, со стоном опустился на упругую пружинистую траву. В глазах темнело, мир медленно померк. Остались запахи, чужие запахи прели, влажных болотных испарений и чего-то острого, похожего на камфару. И звуки были чужими, они доносились глухо и невнятно, как из-за ватной стены.

Балавадзе нехотя открыл глаза и увидел расплавленное апельсиновое небо, ощутимо дышащее жаром. На фоне ненастоящего, придуманного неба покачивалась ветка с ядовито-синей, готовой лопнуть от набранной влаги корой и белыми шишечками-плодами. На ветке сидел восьминогий полосатый зверек с длинным хвостом, похожий сразу и на белку и на гусеницу. Он поворачивал с боку на бок треугольную голову, разглядывая Балавадзе глупыми рыжеватыми глазами.

Это был чужой, плохой мир, и Вано прикрыл глаза, чтобы не видеть его. Зачем он?

– Динка! – тихонько позвал он и весь превратился в слух. Но вместо родного голоса услышал нарастающий свист. Балавадзе открыл глаза и увидел глайдер, который проходил над ним, в радостной пляске заваливаясь с одного крыла на другое. Глайдер? Острая тревога вдруг уколола Вано, он приподнял голову.

– Дина! – закричал он, задыхаясь, рывком принял сидячее положение и увидел Лобова, который со странным выражением лица стоял над ним.

– А, это ты, – тихо и разочарованно сказал Балавадзе и провел рукой по лицу.

Он все еще ждал ее, свою Дину.

Владимир Першанин
Самый последний крейсер

Отсюда, с пологого песчаного пляжа, громада, опутанная ажурными сплетениями радарных установок, возносящаяся ввысь тремя гибкими стеблями мачт, закрывала половину горизонта, двухсотметровое монолитное тело, расслабившись, застыло в теплой прозрачной воде лагуны. Солнце, не спеша поднимающееся из расплавленной золотой дорожки, четко вырисовывало решетчатые контуры инфразвуковых излучателей и острые головки ракет, барабанные катапульты глубинных бомб, покрашенные в веселый оранжевый цвет, тонкие сдвоенные стволы зенитных пушек в полукруглых башенках, приподнятых над палубой. Он сверкал девственной белизной электрошлюпок, перечеркнутых глянцево-черными трубами нейтронных орудий, огромным пурпурно-желтым полотнищем военно-морского флага звездной Империи с вытканным на нем парящим серебряным коршуном – самый последней крейсер на земле.

Дэвис шел босиком по узкой кромке мокрого, остывшего за ночь и приятно холодившего ступни песка. Шестиногий, на тонких ножках, похожий на паука кибер плелся шагах в десяти, время от времени останавливался, что-то вынюхивая и пошевеливая лепестками антенны. Дэвис, не спеша, пересек наискось пляж и вышел на подстриженный газон городка Майти-Мауса. У никелированного флагштока он надел башмаки, которые нес до этого в руках, расправил шелковый канареечного цвета флаг с изображением могучего мышонка и потянул за тросик.

Задрав голову, Дэвис наблюдал, как, расправленный струей утреннего бриза, он поднимается вверх. Это стало его традиционной утренней церемонией – подъем детского флага. Тот, другой флаг с коршуном, который развевался на передней мачте крейсера, Дэвис не трогал, предоставив ему право день и ночь осенять бывший флагман несуществующего Военно-морского флота Империи.

На поляне яркими пятнами рассыпались игрушечные домики с разукрашенными ставнями, цветастые грибки, карусели с фигурками пони и слонов. Рядом с песочной площадкой Дэвис построил роскошную пластиковую крепость с оловянными солдатами возле пробковых пушек, колонны оловянных неприятельских солдат возле таких же пробковых пушек по другую сторону стен застыли в ожидании своих полководцев в коротких штанишках.

Дэвис соорудил крепость в прошлом году, ожидая каждый день лодку и представляя, как будут толпиться вокруг нее мальчишки. Мальчишек, в том числе и двух его сыновей, ждать уже было неоткуда. Но крепость стояла. Просто так, как многое на острове.

Металлические педальные автомобили и танки с прицепными ракетами подернулись ржавчиной. Он заметил это еще на прошлой неделе и все собирался их подкрасить, но каждый раз забывал. На этот раз Дэвис равнодушно решил, что красить машины не стоит, и приказал киберу их убрать. Робот не понял команды и пискляво переспросил, куда услать.

– К черту! – сказал Дэвис.

Глядя, как кибер, мигая сигнальными лампочками, топчется на месте и переваривает странную команду, он засмеялся и отменил приказ.

Война, длившаяся чуть больше трех недель, закончилась полтора года назад. Звездная Империя совместно с Южным Королевством не оставила камня на камне в государствах, уже много веков угрожавших их безопасности. Врагам был преподан хороший урок. Дэвис, находившийся вдалеке от военных действий, с удовлетворением смотрел по телевизору сделанные со спутников фотографии окутанных многокилометровыми тучами пепла городов врага. Но подлые плутократы в свою очередь засыпали сотнями бомб и ракет цветущие равнины Великого Континента.

Он наблюдал до последнего мгновения, как противостояла кобальтовым ударам столица Империи и как разрушенная антиядерная защита, слившаяся в ослепительной вспышке с атомным пламенем падающих ракет, сожрала восьмидесятимиллиардный город и погасила экраны телевизоров в боевой рубке крейсера.

Дэвис запустил два зонда дальней связи, но вспышки в ионосфере мешали принимать сигналы. Угнетенный гибелью родного города, да и, по-видимому, не только города, но всей страны, он был странно спокоен, восприняв трагедию как что-то неизбежное. Жизнь для него на этом не кончилась. Дэвис знал, что вот-вот снова загорится один из телевизоров и на экране появится круглое улыбающееся лицо Президента.

– Заждался, сынок? Ну, вот и мы. Как тут дела на нашем острове? Тебе привет от Мериен и сынишек. Готовь встречу, через четыре часа будем на месте. Торопись!

У Дэвиса замрет все внутри. Он долго будет смотреть на погасший экран, представляя, как через несколько часов рядом с кораблем медленно всплывет субмарина. Целую вечность будет открываться люк, и начнут выходить люди.

Триста его соотечественников, цвет нации, и среди них Мериен, сыновья… Они будут вместе стоять под вечным и непобедимым флагом Империи. С этого острова история планеты начнется во второй раз.

Но дни проходили за днями, а экран не загорался. Дэвис снова послал несколько зондов. Они с бесстрастной скрупулезностью передавали на крейсер расплывчатые снимки обугленной безжизненной поверхности Земли, прикрытой клубящейся вуалью радиоактивной пыли. Через три месяца он понял, что ждать уже нечего. Подводная лодка исчезла, и сообщить что-либо о ней было уже некому. Воображение помимо его воли десятки раз в день рисовало одну и ту же картину. Измятый дельфиний корпус, почему-то освещенный изнутри, и там, в длинном пассажирском салоне, залитом водой, отчетливо виднеется через иллюминатор лицо Мериен. Лицо, не изменившееся после смерти: полуприкрытые глаза, сжатый рот и волосы, светлым облачком колыхающиеся вокруг бледного, совсем живого лица. А если подойти ближе и заглянуть вниз, то можно увидеть Поля и Сэнди, с обеих сторон прижавшихся к матери. У Поля в руках – игрушечный кольт, с которым он не расставался даже в постели, и нижняя губа обиженно выпячена. А Сэнди совсем спокойный, он только все время сопит, а на брата смотрит со снисходительностью старшего. Сэнди уже десять лет, и он закончил пять классов…

Сдерживаемые все это время тренированной волей отчаяние и смертельная нечеловеческая тоска навалились на него с такой силой, что Дэвису казалось, он сходит с ума. Лица сыновей, белый шлейф ракетного следа, тянущийся с неба к всплывающей субмарине, исчезающие в невидимом пламени огромные здания столицы – стали для Дэвиса повседневной явью.

Дэвис запирался в кают-компании, зашторивал окна, словно боясь, что кто-то нарушит его уединение и, уставившись невидящими глазами в пустоту, неподвижно часами сидел в кресле. Он пробовал пить, но непривычный к алкоголю организм выталкивал все наружу. Дэвиса сильно мутило и рвало, но наступающее забытье как-то помогало пережить эти страшные дни.

Наконец, он снова взял себя в руки. Это была вспышка деятельной неукротимой энергии. Дэвис запустил все шестьдесят зондов, тщательно обшаривая каждый клочок земли, которой оставалось не так много: расплавившиеся тысячелетние льды Севера и Антарктиды – почти три четверти суши. В мире не оставалось никаких цветов, кроме серого, черного и их оттенков. Солнце светло-серым пятном проглядывало сквозь зыбкую пелену и тускло высвечивало проплешины горных хребтов, возвышающихся угловатыми глыбами над сумеречной толщей грязно-зеленой воды. Иногда телеобъективы выхватывали закопченные разметанные по поверхности остатки строений, где все, что может гореть, уже сгорело и превратилось в прах, и только сплавившиеся груды бетона напоминали о том, что здесь когда-то была жизнь.

Однажды на экране появился город, почти нетронутый разрушениями. Здания, замершие автомобили на улицах и даже деревья, хотя и без листьев, казались невредимыми. Дэвис опустил зонд до пятисот метров и, когда стало явственно различимым все, что было внизу, он понял, что город так же мертв, как и все остальные, что он видел раньше. Повсюду грудами и поодиночке лежали тела тех, кто владел этими невредимыми автомобилями и когда-то жил в домах, в которых даже не было выбито ни одного стекла.

Останьтесь кто-нибудь в живых! Хоть кто-нибудь! Бог, яви чудо, ты ведь всемогущ!..

Он вдруг подумал, что кто-нибудь мог отсидеться в бомбоубежище и, возможно, находится там и сейчас. Дэвис ухватился за эту мысль, стараясь подавить голос рассудка, который неумолимо отвергал ее. В свое время военные предвидели такую возможность и вместе с нейтронными и кобальтовыми бомбами запускали серии инфразвуковых, уничтожающих подземные убежища противника.

Дэвис включил на зонде звуковой сигнал и каждые полчаса давал сигнальную ракету. Неподвижно повисший над крышами аппарат пять дней заполнял окрестности непрерывным воем сирены, распарывая время от времени вязкую багровую полутьму вспышками магниевых ракет. Потом зонд улетел – услышать в городе его уже никто не мог.

Дэвис еще раз поглядел на флаг с изображением знаменитого мышонка и зашагал к пальмовой роще, где за взгорком у ручья пестрели разноцветными пластиковыми крышами живописные дома, построенные в форме туземных бунгало – каждый с широкой открытой верандой, увитой плющом, и маленьким декоративным садом. Покатые дорожки, выложенные из красного кирпича, разрезали на правильные секторы идеально подстриженную зелень травы. Они вели к стеклянному двухэтажному бару посреди поселка и открытой киноплощадке с широким полукруглым экраном и рядами низких оранжевых кресел, поле для гольфа и теннисные корты находились чуть дальше, за рощицей кокосовых пальм. Здесь же были оборудованы бассейны с искусственным насыпным пляжем из мелкого ярко-желтого песка, стояли шезлонги и кабинки для переодевания. Такой же насыпной пляж окаймлял пологий берег маленького почти игрушечного озера с наклонявшимися над водой ивами и плетеными беседками возле деревьев. У бетонированного пирса покачивались с полдесятка голубых прогулочных лодок и несколько водных велосипедов, среди них два детских.

Дэвис пересек цепочку своих вчерашних следов и присел на бетонную тумбу, к которой привязывались лодки. В изумрудной прозрачной воде, над песчаным с вкраплениями мелких ракушек дном, медленно проплывали вуалехвосты. Рыбы в озере было много, ее специально развели по указанию президента, большого любителя рыбной ловли. Вуалехвост заплыл в тень, отбрасываемую Дэвисом, и остановился, слегка пошевеливая хвостом. Дэвис пошарил под ногами в поисках камешка, чтобы вспугнуть рыбу, но пирс, добросовестно подметаемый киберами каждый день, был идеально чист.

Сколько ему существовать, этому озеру? Как и всему этому роскошному, почти сказочному острову, на котором все предусмотрено для жизни трехсот избранных людей империи, которых мучительно долго ждал Дэвис и которые так и не появились. Он помял в пальцах сигарету, но закуривать раздумал и швырнул сигарету в свою колыхающуюся тень. Раскрашенный в петушиный цвет вуалехвост испуганно шарахнулся и понесся назад, в тихую прохладную глубину. Это произошло в субботу. Дэвис сидел в боевой рубке, пил консервированное пиво и слушал, как автопередатчик взывает в пустоту:

– Дэвис Дотт, вызываю оставшихся в живых людей. Отзовитесь! Мои координаты… Я, Дэвис Дотт…

Фраза повторялась каждые две минуты, и отчаяние последнего человека на Земле выплескивалось в бесстрастном голосе машины, терпеливо ожидавшей ответа. И он прадед. Почти через два года одиночества.

До Дэвиса не сразу дошло, что ему отвечают. Сквозь треск помех явственно донесся голос:

– Дэвис Дотт, мы вас слышим, мы вас слышим, но плохо. Попробуйте изменить волну.

Дэвиса начало трясти. Мгновенно покрывшись испариной, он трясущимися пальцами крутил ручки настройки, чувствуя, что, если он потеряет этот голос, жить уже больше не сможет. В приемнике затрещало еще сильнее, и голос сделался почти неслышным. Он, наконец, догадался подключить сразу все зонды и, крутанув рукоятку, услышал отчетливо, как будто из соседнего помещения:

– Дэвис Дотт, вы слышите нас? Прием…

– Слышу, слышу, – заикаясь, завопил он во весь голос. – Где вы? Откуда ведете передачу?

– Боже мой!? Неужели это не сон? – радостно кричал неизвестный. – Слышу тебя тоже. Передачу веду с борта грузового ракетоплана «Глория». Мы в открытом космосе, где-то над бывшей Австралией, милях в двухстах от поверхности.

Больше держать себя в руках Дэвис был не в состоянии. Бодая головой пульт, он плакал взахлеб, всхлипывая и размазывая слезы по лицу.

– Дэвис Дотт, отзовитесь. Куда вы пропали? – звал голос.

– Я слышу вас, – повторял Дэвис. – Слышу! Слышу!

– Сколько вас и где вы находитесь? – спросил неизвестный с «Глории».

– Один я. Всего один, – счастливо отозвался Дэвис, продолжая давиться соленой влагой. – Но у меня тут хорошо. Целый остров, с бананами, даже бар есть. А вы как?

– Мы еще лучше, – гремело в динамике. – Меня зовут Кучинский. Том Кучинский. Я пилот этой жестянки, и со мной пестрая компания – четырнадцать человек. Есть даже две женщины. Если бы ты знал, как нам надоело в этой пустоте вверх ногами болтаться. Мне-то еще ничего, а дети плохо невесомость переносят, особенно Салли.

– Что, у вас и дети есть? Не может быть! А у меня такая детская площадка, закачаешься! Кто у вас? Мальчишки, девчонки?

– Двое мальчишек и девочка. Салли. Та совсем маленькая. Мы уже пробовали приземляться, но везде такая радиация, что никуда не сунешься. Так и крутимся вокруг старушки уже двадцать три месяца. А что едим, кошмар! Последние полгода – одни бобы, и плюс техническая вода на закуску. У тебя хоть сигареты?

– Есть у меня сигареты, – заулыбался Дэвис. – Какие угодно и сколько угодно. И сигары. И вообще нечего время терять. Разворачивайте вашу развалину ко мне!

– Уже развернули, – сказал Том. – Но радиации у тебя хватает, не так ли?

– Нет у меня никакой радиации! Остров с первого дня под двойной защитой Пирсона. Колпак будь здоров, ни одного лишнего нейтрона. Просто рай земной – две тысячи акров травы и деревьев. А озеро какое!

– Откуда столько энергии берешь? – спросил Том.

– Вот она, плавучая атомная станция. – Дэвис обвел рукой вокруг, забыв, что люди в ракете не могли увидеть крейсер.

Сам он отчетливо видел серебристую сигару грузопассажирского лайнера второго класса «Глория», приближающуюся к его острову. Дэвис вскочил, забегал по рубке и фальшиво напел марш Стальных Кирасиров.

– Поешь, приятель? – зазвучало в динамике. – Если бы ты знал, как мы тут все рады. Мальчишки прямо визжат от восторга. Они спрашивают, купаться в озере можно?

– Можно, конечно, – закивал Дэвис. – Хоть целыми днями. Водичка теплая, как молоко, и отличный песчаный пляж.

– Эй, Дэвис, тут тебе младший Алекс что-то сказать хочет, – проговорил Том.

И Дэвис услышал ломкий мальчишеский голос:

– Дядя Дэвис, а правда, купаться можно?

– Ну конечно, Алекс, – чувствуя, как опять начинает щипать в глазах, ответил Дэвис: – И рыбу поймать можно. А если хочешь пойти на охоту, тут уйма кроликов.

В динамиках засопели, очевидно, раздумывая, верить или не верить в такое неожиданное счастье.

– Нет, на охоту я не хочу. У нас тоже кролики были. Их убивать жалко. У меня и собака есть, только она дома осталась.

– Ну, и правильно, я тоже не любитель стрелять. А рыбу ловить пойдем.

Снова заговорил Том.

– Если не возражаешь, я посажу ракету на острове. На воду опасно, когда буду приближаться, ты же укажешь куда приземляться.

– Ну конечно, Том! Лучшего места, чем пляж возле крейсера, и не придумаешь. Место ровное, и нет опасности, что возникнет пожар.

Через двадцать минут «Глория» приблизилась к острову.

И на расстоянии шестидесяти миль Дэвис включил приборы наведения и напряженно ожидал корабль, в котором сейчас была вся его надежда, весь смысл оставшейся жизни.

Резкий зуммер сигнала боевой тревоги заставил его вздрогнуть. Дэвис выскочил на палубу. Тысячи механизмов пришли в движение. Бешено вращались локаторы, выискивая невидимую цель, из разверзнутых ям боевых погребов показались головки ракет, стволы зенитных пушек поднялись и замерли в ожидании.

– Что за черт?! – выругался Дэвис. – С ума, что ли, эта коробка сошла?

Внезапно мелькнувшая догадка заставила его похолодеть. Он кинулся вниз по трапу, туда, где за десятком стальных переборок прятался электронный мозг крейсера, запустивший всю эту гигантскую машину уничтожения. На круглом экране радара перед пультом электронного мозга загорались и гасли цифры, рассчитывая движение «Глории». Наверху, лязгнув, закрывались люки, обеспечивая полную герметичность корабля.

– Эй ты, – задыхаясь, крикнул Дэвид, – немедленно отбой! Сейчас же…сию секунду!

– К нам приближается ракета противника, – торжественно объявил искусственный голос. – Боевая готовность номер один.

– Какой к черту противник! Это наша ракета.

– На ней опознавательные знаки Островной республики, которая является нашим противником, – бесстрастно отпарировала машина.

– Машина – это маскировка, – вздрагивая от бешенства, зашептал Дэвис. – Заканчивай дурацкую игру и давай отбой!

– Тогда я запрошу пароль, они должны его знать.