Текст книги "Некоторые виды размножаются пиздежом"

Автор книги: Евгений Иz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Часть 4.
Попускалова нет

Другой город, другие стены. Поезд прибывает на вокзал, женский мегаголос оповещает встречающих и я просыпаюсь в дёрнувшемся вагоне. Пассажиры выходят, таща разноцветные сумки, прут единым потоком в тамбур, свистит отходящий соседний состав и я спрыгиваю на влажный асфальт перрона. Город просыхает, недавно здесь был дождь, но уже так солнечно. Лужи у подземного перехода испаряются на глазах. Я ещё в полусне, иду налегке к станции метро и смотрю только себе под ноги. Охуительно приятное состояние полудрёмы, я покачиваюсь в последнем вагоне метро, поднимаюсь на экскалаторе, оказываюсь на цветочном базарчике и покупаю пачку сигарет. Иду, счастливый и безумный. У меня здесь встреча со старым знакомым, принявшим правила игры. Классный кент, последний раз я виделся с ним полгода назад. Его зовут Архимед.

Я у него дома. Кроме нас никого нет. Радостно болтаем о всякой херне. День проходит в один момент. А на следующее утро – Пасха. Это воскресенье и мне по кайфу такие дни. В полдень наступает редкостная для города тишина: нет ни ветра, ни гула, никаких левых звуков.

– Знаешь, – говорю я Архимеду. – Я себя так классно чувствую!

Эта Пасха мне просто вставляет сама по себе, без всего остального. Воскресенье христово, я чувствую, настоящий праздник, меня даже прёт, и прёт как-то по-светлому.

– Погода сегодня, – Архимед смотрит за окно. – Просто ништяк.

– Как бы там ни было, – я смотрю ему в лицо ясным, открытым взглядом и он спокойно принимает его. – Что бы в этот день ни вытворяли люди, как бы ни гнали беса, а всё равно – хоп! – к сроку своему Христос воскрес.

– Да, Иисус знает своё дело, – кивает Архимед. – Всё как надо.

Вообще, я иногда думаю, раз бог возрождается, умерев, то и новый год гораздо правильнее праздновать на Пасху.

– Наверное, – я вижу, как спокойно и светло Архимеду и это добрый знак. – Как бы там ни было, а наш эксперимент не откладывается.

– Конечно, – отвечает мне Архимед. – Мне охота попутешествовать.

– Ништяк, – я ложу на стол маленькую пластиковую пудренницу. Архимед откупоривает крышку и изучает кристаллы внутри.

– Кислота, – говорю я с гордостью. – Чистая.

Архимед поднимает бровь, опускает уголки рта и уважительно кивает. С Архимедом легко и хорошо – он прост в общении, открыт, доверчив, умён и не амбициозен. Есть такой тип людей, я их люблю и всегда бережен и обходителен с ними.

– Помнишь? – я смотрю Архимеду прямо в его тёмные глаза и делю кислоту на две равные части. – Мы пойдём вспять, дальше самих себя, и дойдём до того момента, до которого нас с тобой хватит, но главное – всё время вместе. Двигаемся вместе… Растворяй. Сегодня, я чувствую, подходящий день… Ага, давай. Прокрутим назад всё время, которое только было. Там может быть.. ну, как? Нормальная? Там может быть такой момент, вроде запарки небгольшой, или барьера, пробки своеобразной, когда память наша, генетическая… м-м-м… глубинная… встречается с проблемой, а проблема в том, что время как бы кончается. То есть, может быть момент, когда времени не будет и это – проблема для памяти. Время-то начали осознавать и отсчитывать с какого-то этапа. Мы пролезем через этот этап. Будь уверен и ничего не стремайся, сильно ничему не удивляйся. Считай, что поехали, дружище… как тебе, класс?.. считай, что любые измены – это остановка, а нам с тобой… останавливаться не надо, чем выше скорость, тем лучше, и мы с тобой поедем, мы помчимся на оленях утром ранним и нечаянно ворвёмся прямо, куда нужно, как по маслу, как по рельсам помчимся – ух! Давай-давай-давай, погнали, братуха, круто взяли со старта, поехали-понеслись во всю вилу, как ветер, считай, что мы – это суперскоростной вселенский ветер, быстрее света, скорее всяких символов, эпитетов, идей, проблем и остальных дел, полетели!!! Давай руки, Архимед!!! Ты видишь? Видишь?!! Ништяк, погнали назад, сквозь всё, изо всех сил!!! Вперёд, назад!!! Полетели насквозь, всё время, держись! Я вижу: мелькают лица знакомых, мужчин, женщин, детей, стариков, родителей, незнакомые… лица, как трава, наклоняются под сильным ветром нашего мозгового штурма, поднимаются уже с другими обличиями, как трава перед дождём на ветру – вниз-вверх, вниз-вверх. Ещё быстрее, столетия за пару секунд! Видишь, это единая цепь рода, лица только подёргиваются по краям, а в целом стабилизировались и смотрятся, как несколько вариантов одного лица, это предки, видишь?

– По сути, это мы! – Архимед держит мои руки на столе и мы не смотрим никуда. – Одно и то же лицо сквозь время.

– Так и есть, едем дальше, давай, тяни меня дальше, поехали! Пейзажи мелькают, города теряют рост, съёживаются, сокращаются по площади, мелькают зимы, вёсны, засухи, дожди, ладшафт кое-где дрожит, непрочно искажает контуры, смотри – всё слегка темнеет! Это нормально, лица затухают, проходят уже нечёткими световыми пятнами сквозь толщу воды, как в глубине океана, или это дождь, похожие на гаснущие далёкие лампы, но мы с тобой – ветер, Архимед! Ветер! Слышишь меня? – Слышу. Жаль, что я не приметил своего тёзку в античной фазе.

– Класс! Ничего, не жалей, смотри-ка – в воде образуется что-то вроде туннеля, вихревая воронка, это мы её производим, так, давай ка вместе дальше, дальше, ещё глубже, сука, мы победим холода и болезни!!! Вперёд! Погнали! Ура-а-а!!!

– А-а-а-а! Ур-р-а-а-а-а!!! Всё цветное! Я вижу простую геометрию. Сладко на вкус.

– Погнали, Архимед, вперёд, эти цветные куски, вставки, я тоже вижу эти фигуры, как из сахара, круги, ромбы, треугольники, смотри-ка, они плоские! Вот что-то с солнцем творится, что-то не то, его как бы нет, только свет остался, но этого хватит, вся фауна забилась, запульсировала, как единое тело, с кучей выступов-отличий, но единой сердцевиной, тёплые алые толчки живого сердца, смена растительных жизней, целые эпохи – это меняет цвет земли, въезжаешь? Круто меняет цвет! Вспышку видел? А вот ещё ярче, не застревай на ней, это ничего не изменит, я уже чувствую – людей нет и животная жизнь куда-то потерялась, ощущаешь, да? Растительность тоже, что-то вроде мха, ил какой-то, похоже на слизь, смазанно, в дымке, ткани, ткани, кристаллы, закат над водой, вода чёрная, безжизненная, вода прямо в небе, неясно, где верх, где низ, погнали, Архимед! Мы летим дальше. Разгоняем облака, газ плотный, земля дёргается всем телом, что-то внутри земли круто обрывается, как глыба в пустоту, это же и у нас в крови происходит, ведь память всей жизни у нас внутри, а не только предков, всё в нас запрессовано испокон веков, до того, как время началось. Что там. Это уже не люди, видишь, не человеческие образы, растут, скачками меняя облик, все чёрные, коричневые, каменные, земля не так сильно тянет, сила притяжения, чувствуешь, слабее? Странные огромные существа, смотри, что-то змеиное в них, от пресмыкающихся, но это разум, они такие же, как люди, сознание огромное, что-то в них горит, или тлеет, дым повсюду и сырость, по шесть ног, многоголовые, уроды, гигантского роста, километровые создания, легко и медленно двигающиеся по земле, будто летают, крутящиеся головы, как циклопы, или драконы, но что-то иное у них, ты замечаешь? Их немного, они были до людей, до этой жизни, вполне может быть, что и титаны, раз у эллинов возникла сама идея титанов, значит была генетическая информация, конкретная и запакованная в мифы, это же ин-фор-ма-ция, вот она – форма, заполненная форма, так действует любая идея и то, что мы с тобой вспоминаем и видим всё это, это тоже идея информационной памяти, даже, если мы и придумали это, весь этот путь назад, понимаешь, он уже есть, он сейчас нами пройден, вот и эти титаны, дети богов и земли-стихии, это информация, проделанная нами, реально и в момент, раз мы это провернули, раз это возможно, значит так и есть, по-любому, мы ничего не придумали, всё уже есть, больше того – оно есть в нас! Мы состоим из всего этого, что было до нас и любые представления, идеи, суждения – всё это имеет реальную почву, нет только того, чего не было. Это круто связано со временем. Для этих мутантов-титанов, видно, уже было своё Время. Целая цивилизация. Почему они так сильно отличались от людей? Вообще не такие. Монстры. Идея чудовища – это оттуда. Видимо, жизнь всегда проходила через поэтапные мутации. Видимо, это радиация, и не только солнечная, может быть, радиоактивность нематериального мира, радиация сознания, изнутри. Что-то с землёй. Внутри земли какая-то странная схема. Типа постоянной перестройки фундамента. Земля чуть больше, чем сейчас, воздух, вода – не такие, воспринимаются менее материально, даже – как понятие, принцип, сама стихия. А вот и пламя, огонь, смотри, смесь, огонь, состоящий из воды, огонь в глубине воды, температура, замкнутая в кольцо, сейчас что-то будет со временем, титаны дрожат, летим вспять, ещё-ещё-ещё-ещё, их тела закручиваются в бурые спирали, превращаются в небольшие комки, это с ними появилось и развернулось осознаваемое Время, они исчезли в спирали огненно-водяной воронки, даже не спираль, а кольцо, ровное и гладкое кольцо, воспринимается, как спираль, только когда возводишь этот Ноль в степень своего осознания, в квадрате, в кубе, и так до бесконечности, ноль, ноль в степени, земля становится плоской, это плоскость активных частей в границах кольца, всё это непрерывно движется вовнутрь, та же вихревая воронка, все эти галактики, которые астрономы парят… неспроста, смотри-смотри! Плоская огромная стихия земли по всему пространству, а вокруг пространства – огненная вода, мы здесь как воздух, это наша память в осознанном виде, в восприятии, а теперь что-то мешает, как тупик, темно, темень, темень, темнота полная, теперь всё может пойти в обратную сторону, может покатить цикличность, видимо, дальше что-то вообще… нас пока дальше не хватит, там что-то… то ли то же самое, с начала?.. останавливаемся на этом, выходим легко и красиво, хопа!, без проблем со временем, на кухню… о-о-ох! Прикинь, какое дело! А ведь сегодня Пасха.

– Да, – Архимед откидывается на стуле.

– Сколько времени мы работали? – я задаю провокационный вопрос. – Не знаешь?

– Не-а, – Архимед отрицательно качает головой и улыбается. – Какое время? О чём ты говоришь?

– Пошли на улицу! – я подрываюсь и мы обуваемся в прихожей.

На улице вечереет, тихо, безветрие, теплынь, начинает зеленеть трава. На воскресение Иисуса на этой планете везде так заебательски. Как надо. Мы просто идём куда-то вперёд и город готов пропустить нас куда угодно. Но мы никуда не хотим. Мы уже ЗДЕСЬ. Теперь можно, например, просто идти. Без обломов. Попускалова нет и не будет.

* * *

Потратил предпоследние бабки на кислоту. Стою около мрачного здания ресторана. Показалось, что название – «Пизда». Архимед на работе. Я покупаю банку джуса, заглатываю эйсид и запиваю оранжевым пойлом. Пока мимо, метрах в двадцати, ковыляет мусорской патруль, выпадаю на скамейке, кося под денди, цедящего свой сок. Злой пёс сверкает на меня глазами, лает, рычит, затем скулит и трусит во двор. Меня пришибает охуевшей волной и всё уносится вглубь океана. Прилив: я возвращаюсь обратно. Сегодня дурацкий день, я превращён в Бэтмэна, в Икс-Мэна, в какого-то каучукового космического Супермэна, вышедшего далеко за рамки комиксов и эскимосов. О, я подрываюсь и иду в рекламном игрушечном мире навстречу тяге гиперподвигов и ультраприключений. Кости скрипят, кожа немеет, я слегка подпрыгиваю и шатаюсь, откуда-то раздаётся: «А мо фаяста-та!». Это обо мне. Смотрю на одно из окон гостиницы и оно распахивается, появляется баба в халате с полотенцем на голове. Под полотенцем, наверное, иглы, воткнутые прямо в череп. Антенны секретной частоты, частоты течки. Сегодня 1 мая, настоящая весна, первое Лето. Деревья в цвету, перекрёстное опыление в полный рост, природные матки растительного мира испускают тошнотворные и приторные ароматы ебли медлительного космоса, сосущего влагу из недр. А-а-а-а… весна. Я хуею, муравьи понаделали за ночь вентиляционных стволов, где только смогли. Первые шмели тупо врезаются в стёкла и столбы, дрейфуя под плановой тягой. Меня несёт хуй-те-знает-куда за сигаретами, времени снова нет, мелькают дома, люди, заборы, сараи, вдали орут птицы и рыдают автобусные клаксоны. «Пизда». На меня налетают какие-то снеговики с морковными мордами, бритые, в спортивных штанах и чёрных шкурах. Требуют денег. Де-е-е-э-э-э-не-е-е-э-эг!.. Один бьёт меня в грудь, предупредительно выкупая мой взгляд. Я тут же выкидываю вперёд руку и пальцами бью его по кончику носа. Их трое. Падаю от попадания в ухо. Левое! «Пизда». «Манда». Как игрушечный мишка, моментально вскакиваю на гибкие ноги, – блядь, я Супермэн Индиана Йобс!, – сам не успеваю прохавать, как ебошу кулаком одного, потом второго. Третий достаёт откуда-то железную ржавую трубу. К трубе пристал тонкий зелёный стебелёк. Убираю лицо, труба свистит рядом. Прыгаю на кого-то, как в кинокомедии, неестественно прикольно, и бью локтем прямо по яйцам. Пацан сгибается со всхлипом, а я ору с безумным смехом: «да мне-то сигарет купить!!! Сигарет!!! Га-га, сигарет!!!» Опять моё тело приседает и труба пролетает верхом, а пацаны уже на измене, я чуть прихожу в себя и умудряюсь держать свой взгляд на их глазах. Животные перестают понимать, что происходит и вспоминают о своём стойле. Я швыряю в грабителей горсть сухой земли и иду в атаку с безразличным одеревеневшим лицом. Двое отходят, третий стоит со сжатыми кулаками и красным носом. Бью его ногой, ебать-копать, с пыряка и снова попадаю по яйцам! Тип падает на колени, от неожиданности выговорив:»не гони!». Я чувствую, что за двумя рядами домов проезжает луноход с мигалкой и выдаю нараспев: «мусора сейчас приедут, въёбуйте отсюда!». Выходит на мотив частушки, снеговики охуевают, а я без обломов демонстративно поворачиваюсь, щёлкаю пятками и съёбываюсь. У угла проходного двора оборачиваюсь и замечаю зелёное пятно лунохода, от которого по-быстрому теряются пацаны. Меня несёт по улице на крыльях весны и, не дойдя до киоска с сигаретами, я встречаю винтовых. Молодые, по 18-20 лет, два кренделя и хоря. Мы уже живо пиздим о чём-то, я говорю, что я только что с войны в Персидском разливе и показываю красное левое ухо. Винтовые спрашивают, что за чучня нападала на такого термоядерного офицера кислотных войск.

– А, – говгорю я. – Хуйня! Террористы какие-то.

И мы идём в парк. 1 мая, народ пасётся по местам культового оттяга. Мы тоже. Подымаемся на чёртовом колесе обозрения. Один винтовик вываливается, как псилоциб из лукошка при палеве. Но – ещё не высоко, метров с четырёх летел, как котяра – на четыре лапы. Ух-х!!! Сел в ближайшую кабинку. С самого верха виден город. Серо-зелёное с коричневым месиво, потом пыль в километр, а над пылью уже – небо. Мы идём налегке по улице и заходим в какой-то магазин. Покупаем какую-то хуйню, говорим кассирше первомайское спасибо, опрокидываем на пол куб халвы и уходим. Я уже в своей норме, контроль работает, пруха в русле. Начинаю оставлять в юных душах сокровенные посевы своей информации. Начинаю с анекдота, перехожу к теме, а потом обращаюсь лично к кому-то. Не даю ему долго думать и рассказываю дальше, без пауз, с выражением, с чёткими шипящими и звонкими свистящими, то понижая, то повышая голос, переходя на шёпот, иногда чуть наезжая на чьё-то самолюбие, иногда льстя. Всё, как всегда и, как всегда, маховик прухи расходится ещё больше и шире.

День кончается тем, что я отруливаю влево с их девушкой и вписываюсь у неё. Ночь проходит в борьбе с потопом – в ванной течь из крана. Кое-как мы затыкаем фонтан, а потом сушим шмотки над плитой. Я цепляю девочку за сиськи и, не встретив сопротивления, валю её на пол. Через минут десять мы кончаем и в ванной снова ебошит струя. А потом ночь проходит, и мы спим, как солдаты в казарме. На сон ушла и часть утра. Девочка оказалась учёной, пробовавшей героин и даже фентанил (ну, думаю, с китайским белым её наебали). Рассказала мне, как один её знакомый крендель синтезировал МРТР и как она торчала на «кристалле» (уматенные амфетамины). А потом я на кухне сделал раствор той части кислоты, что осталась у меня со вчерашнего дня. Зарядил в машину и вмазал девочку. Ей пошло в лучшем виде. Я подождал, посмотрел на неё, после снял с неё трусы и рубашку, и дал ей понять, как я хочу. Она была умненькой деткой и въехала, что к чему. Я воткнул иглу себе в вену, идущую к самому локтю, начал вдавливать поршень и глянул на её заострившееся лицо. Детка моментом извлекла на свет мой хуй…, – ей хотелось, я видел, как ей захотелось, всё равно как, по-любому, – …и взяла в рот. Пока я загонял раствор в свою систему, она работала губами и обеими руками. Я раздулся, как кровавый упырь и меня прикрыло такой волной кайфа, что подробнее останавливаться на его описании – ну его в пизду. Я кончал, по моим представлениям, не меньше часа, пребывая хер знае где, там, где меня и не было. Детка не захлебнулась, а кончала по-своему, извиваясь и крутясь у меня между ног, норовя оседлать мою правую. Я очнулся, шприц пустой сосулькой болтался у меня на левой руке, а от девичьей пизды…, – мир молчал, туго глядя в туманные страницы чужой книги, Книги Неживых, Книги Несвятых…, – шёл супераромат ненастоящего, синтезированного желания, кислотной игры в Еблю, игры, превосходящей обычняковое спаривание видов. Да, спаривание запаривает, а Ебля влюбляет…

– По-русски, – сказал я Люсе, когда она легла на меня. – Это называется Мастер-Бластер.

– Нехило было бы одновременно, валетом, – сказала Люся.

– Да, некисло, – согласился я, про себя чуть прихуев, а снаружи криво осклабившись. – Это высший пилотаж.

* * *

Мне снились сны: настоящие, человеческие, тёплые сны. Я встречал пейзажи, пил ландшафты, попадал в людей, продвигался по встречным. Странные субъекты по своему изъёбывали свет.

– Мда, – сказал мне человек-город из моего сна. – Адам, – и из его глаз выехали семнадцатые трамваи, а живот блеснул микро-огнями ночной вселенной, с её бульварами, кремлями, мостами и метро. Он курил сигарету, в которой тлела смесь плана, курительного кокаина и «спида». Очень скоро он умрёт от наркоманической болезни или от сидячего дефицита.

– У вас не будет семян гавайской древовидной розы? – спросил кто-то на улице. Я брежу. Древесный спирт… Ангельская пыль убивает Звёздную пыль. Транквилизирую по телеграфу. Я.

Проснулся я вечером. Люси нет. Посмотрел – дверь захлопывается нормально. Вышел, хлопнув дверью. Пошёл по улице. Нормально. Позже, друг, я расскажу, кто я. Дело не в том. Я погружаюсь в воспоминание. И тут встречаю писателя, моего кореша. Он тащит меня куда-то, в квартиру своих знакомых. Никого дома. От него фонит завершённостью, отвязанностью и сиянием счастья. Писатель говорит мне:

– Как твои дела? И у меня всё хорошо, замечательно выглядишь. Кислился? А я, представь, тут проездом, выхожу – ты идёшь прямо навстречу! Старик, я счастлив сейчас, я пишу, пишу эти все строки, лью их потоками. Короче говоря, приезжаю я сюда, встречаю одного человека, второй раз в жизни видимся. Дела заканчиваю и он зовёт меня к себе на репетицию – он музыкант, и довольно некислый музыкант. Идём с ним по городу, сначала в центре, я чувствую – тяга неимоверная, всё вокруг виртуально, но – родное, сплошь и рядом – аватары. Залезли в трамвай, там удолбаные матросы лежат, целый вагон, в три ряда, кондуктор одуревший, похож на Депардье, прикинь?! Проезжаем мимо какого-то дворца, смотрю – там толпы народа, больше молодые, кто-то говорит, – концерт Шевчука, – матросы подрываются, тормозят трамвай и ну выходить. Короче, дальше едем с ним в пустом вагоне. Говорим о всяких невообразимых вещах, ну ты знаешь, как водится. Когда Депардье спрашивает у нас, – вы случайно не из церкви Иисуса? – я понимаю, что вот оно, начинается шоу. Человека моего зовут ОБ, помнишь его? Да, это он. Так слушай дальше, через какое-то трамвайное время выясняется, что мы с ним – братья, что называется, в Духе, и нашу встречу определили такие стёкшиеся обстоятельства, причём чужих жизней и судеб, что даже удивляться не было никакого смысла. Наша встреча готовилась около трёх лет. И мы встретились неплохо. Оказалось, у вайшнавов такие исконные понятия: коли тебя пиздят, всё равно кто, это Шива себя проявляет и это тоже Учение, нельзя бунтовать ни в коем случае, ты один и Шива учит тебя, а вот если твоего духовного брата кто-то хочет побить, тут тебе – все полномочия, можешь убивать врагов сотнями, сколько бы их ни было, ты заранее невиновен и оправдан, ответственен за это Шива или, как всепроникающий хранитель, – Вишну, а ты защитил брата – святое дело. Я это почему тебе говорю – сам видишь, насилия кругом целое море. Людей на пустыре за трояк убивают. Море незнания, ненависти, и нам надо чётко видеть всё, и себя в этом море. Короче говоря, ты тоже – свой человек, мы все в одной сети, здесь бхакти работает на опережение, да и ОБ всю дорогу твердил – молись, мол, молиться надо, братуха, крест носить на себе, потому что православие, оно чистое, большое, но патриархи сегодня ослепли, многие не понимают, отпихивают друг друга, погрязли поприща в сектах, орут монахи, надо сознательно держать веру и молитву поднимать, я в храм нечасто хожу, но приду и вижу – здесь всё, всё хорошо, я пока дома на этой земле, и мантры нормально работают, и дышать можно по светлому, ты же знаешь это – если мы понимаем, то на нас всё и держится, это огромные возможности, но и ответственность большая. Но, тут не как в государстве, тут радость есть, а там – похоть. Я вообще могу никуда не показываться, сидеть у себя и всё, но я пока очень хочу жить для других.

Ну вот, приехали мы с ОБ к ним на точку. Он мне говорит, – здесь мы играем, там, внутри уже должны быть Серёга и Саша. Здание со стеклянным порталом, мы по мелким-мелким белым ступеням поднимаемся наверх, входим, вахтёрша – милая бабуля, незаметная такая, идём по огромному, я и не ожидал такого, по огромному мраморному вестибюлю. Фиолетово-серые плиты и простенки между стёкол, эстетика пока советская, прежних пор. Поворот направо – древесные цвета, паркет, стены отделаны лаковой рейкой, совсем другое пространство, чёрный потолок без света, справа в стене – сияющая дыра, – и главное тишина и нет запахов, – а в дыре этой вдруг – женский смех, тётки какие-то сидят, работают, мы смотрим им в глаза и – дальше. Начинается вообще класс – белый, чистый и узкий коридор, дневной свет, на стенах – ничего, коридор такой длинный и немой, что кажется, он шатается, когда мы по нему идём. Опять тишина и нет запахов. Идеально чистый поворот вправо, ни дверей в стенах, ни пожарных ящиков с номерами, и вдруг – эта кислотная эстетика резко обрывается, скрипит небольшая дверца и нам открывается чёрный холодный и слегка затхлый бункер. Шаткая лестница вниз, к полу. Спускаемся и я оглядываюсь: вверху белый прямоугольник входа, а мы – в черноте. Тут ещё раз открывается дверь и я слышу, как звучат барабаны и тарелки с «Amati»:

УМЦ!

– КХ!-КХ!

(раз – два – три – четыре)

УМЦ!

– КХ!

Ш – Ш – Ш – Ш – Ш – Т!

А потом, уже внутри, чуть громче, посреди немоты и тишины, глубоко внизу:

УБ!

(раз – два – три)

УБ – УБ – ТЦ!

УМЦ!

– КХ!

С – С – С – С – С – С – С – С – ЕТ, ТЦ!

– КХ – КХ!

Т – ДЗ!!!

УБ! – КХ! – Т – ДЗ!

УБ! – КХ! – Т – ДЗ!

УБ!…

УБ!…

КХ – ТС – С – С – С!…

За барабанами сидит человек и рядом, на стуле, возле акустического инструмента, похожего на гитару – еще один.Эти двое поначалу показались мне близнецами, копии друг друга. Присмотрелся – вообще не родственники, просто выражение лица одно и то же. Поиграли они немного, но я понял, что в этом бункере происходит редкостного качества процесс.Там, вообще-то, холодно, но влага не конденсируется и кажется, что стены далеко-далеко. Они, ОБ и его ребята, ждали от меня, что я внесу нужный заряд в общую энергетику, и это произошло. Сразу стало ясно, что все мы, вообще, все, кого знаю я и кого знают они, и кого ты знаешь – теперь в одной цепи. И я тебе скажу, я почувствовал, что это – сатья, следующая эпоха, определяемая светом и теплом. Каждый занимается своим делом, помогает тем, кому требуется поддержка, живет и любит изо всех сил. Получается это непривязанно, как если бы тебе дали понять – все в полном порядке, живи, здесь ты дома, ничто никуда не исчезнет, только подумал о чем-то – и оно уже в пути, уже тут, входит к тебе, или тебя подхватывает этот светлый поток и выносит на новые уровни, встечи, знакомства, продоложения, события ветвятся, плоды созревают и мир воспиринимается, как единый дом, мир очень тесен, все могут договориться, всегда; представь, рассказывают мне о моем друге, хотя я с ним еще и не знаком, но ты же понимаеншь, так вот, он уехал в Израиль, работал там, сестра ему что ли помогла как-то устроиться, а там фестивали проводятся в пустыне, рейв трое суток, полный крышесрыв для клерков и оттяг для всех тусовщиков, представь, приезжаешь туда, там уже дискотека, динамики ухают, свет вспыхивает и гаснет, к тебе подруливает тип и дает на халяву марку, ты – благодаришь его и – полный вперед, а потом вверх – ночное небо подсвечено розовым, синим и желто-белым, все танцуют, уносятся, кто-то берет тебя за руки и толпа прыгает вверх – вниз – вверх, а потом хочется пить, сушняк смертный и – баночки из жести по 10, по 25 и по 40 баков! Все покупают, пьют, прыгают вверх – вни-и-и-и-и-и-и-и-и-и-з-з-з – вве-е-ерх, снова покупают эту воду, пьют, пьют, хавают какие-то соленые хлопья, чипсы, опять сушняк, но какое небо! Все спят в спальниках, без копейки, равнина заполнена пустыми жестянками, а рано утром, в пять часов, под малиново-лазурным рассветом все поднимают головы, встают, садятся по тачкам, заводят моторы и едут кто куда. Кто-то никуда не едет и остается один на дороге.

Это мой будущий друг, возможно, тезка. Израильская пустыня, шоссе, и никого вокруг. Под кислотой идти можно даже на юг. Пошел по обочине. Нереальный пейзаж, с рюкзаком, а солнце всходит. Шел-шел, решил тормознуть машину, а то вода уже закончилась, а без воды – смерть, но так – не слишком страшно. Дорога безлюдная, часа четыре – ни одной тачки. Тормозит джип, большой, с музыкой национальной. Внутри сидит настоящий бедуин. Теперь они на джипах. Страшный народ! Прикинь, какой прикол, русский стопанул в пустыне бедуина на джипе. Это, как анекдот: мужик обращается в метро к негру, – эй, цыган, убери мешки, я пройду. Негр ему, – я не цыган, я африканец. А мужик такой, – ни хера себе! Я представляю, что у вас за цыгане там!!! Короче, сел мой друг к бедуину и погнали. Сказал, куда ехать, бедуин кивнул, и все. Едут, молчат. Дорога тянется – одна и та же пустыня. Воды хлебнули, разговорились. А то ведь эти типы, кочевники, такой народец, башку отрежут с улыбкой – и привет! Нормально разговорились, мой друг ему говорит, – у меня курнуть есть, дунешь? Бедуин ему – ладно, мол, попробуем, а ты давай разговаривай, а то я могу заснуть за баранкой, дело такое, ты не замолкай, а то скорость большая. Пыхнули они, значит, едут дальше. Пустыня – та же самая. Потом бедуин тормозит и говорит нашему, – садись за руль, а я посплю, ехать вперед и вперед. Ночь уже что ли там наступила. Поехали они далее. Потом бедуин уже нашему чухает, – моего плану попробуешь? Попробовали, хапанули, значит, на двоих – и сразу все унесло. Гашиш там у них – смертельный. Только это секрет, ты – никому, с меня друг тоже слово взял. Но мы-то все – свои на этой Земле, так? В общем, совершил свой трэмп и попал домой наутро. А позже сестрица ему двигает дело, – если хочешь, поезжай на Мертвое море, на самый попсовый пляж, надо у одного знакомого голландца ящик почтовых марок принять, ну ты его сразу опознаешь, он такой особенный, короче говоря, встретитесь, господь сведет. Ну, и поехал на море друг. Приезжает: жара, миллион людей на песке выпадает, все почти голые, трусы, волосы, зонты от солнца, музыка, мячи в небо улетают, напитки звенят, у всех одно отвисалово, ну он идет по пляжу, думает, встречу этого голландца или нет – неизвестно. Вдруг натыкается прямо у линии прибоя на человека в яркой, какой-то расписной, короче, неописуемой рубахе, с вот таким вот лицом, глаза аж вот так, губы постоянно куда-то туда, брови не на месте, сидит весь такой-вот, какие-то песни мычит, посреди пляжа, под палящим солнцем. Мой друг к нему подходит и их взгляды встречаются. Голландия? – спрашивает. – Голландия, – отвечает. Садись. Сели рядышком, море мертвое плещется, солнышко жарит, укислились и – полный вперед, курс на белый дом! Узнать друг друга не так уж трудно, встретиться можно и на Килиманджаро. Так что все получилось замечательно. Есть целые поселения, представь, совсем другое дело; какое там экстази! просто – экстаз. Нечто вроде кибуцци – коммуна с общим жильем, но работа особенная, рассказывал один братан, олдовый, на Средиземноморье, дядька богатый, дает хлеб и кров, и карманные расходы, а ты делаешь, что можешь – шьешь феньки всякие, музыку делаешь от души, картины пишешь или рассказы, или танцем серьезно занимаешься, – и живешь сезон, а там и молитвы твои услышат, главное – не сиди мешком, раз-два, кислотный человечек зарулил откуда-то из Австрии, едет в Стокгольм ставить пьесу с пантомимой, а у тебя – философская система, книжка Хармса, фотографии твоих безумных друзей, там у нас сумасшедшее рекламное агенство, стопом по европам, глядишь – и до института трансперсонального сознания доберешься, и каждый имеет свою копейку с чего-то, все живут, кто-то там год в сквотче перекантовался, кого-то депортировали самолетом из Испании, с бутербродами, с TV, со стюардессами и комфортом, а в Мюнхене есть студия, там твоим видео очень заинтересовались, ты как-нибудь выкрои время – поезжай к ним, ты с ними в Питере уже встречался пять лет назад, вспомни. Вот так все и движется, брат. Мы здесь, как в консервной банке. Ядерные могилы, шахтеры в палатках живут посреди парка у исполкома, как в лесу, им в ООН предлагают идти и так далее. А мы из этой консервной банки ка-а-к вырулим, и больше не остановимся. Да, это же уже не шоу-бизнес, это что-то поболее. Школы Ошо помнишь эти? Это просто праздник! Все построено на знойном темпераменте Индостана, какие облака в небе клубятся, что ты! И школы Гурджиева, и Фрипп с «крафтиз» и все-все. Надо быть в курсе, да и сложно не быть в курсе. Раз уж вышел на уровень карнавала общемирового – давай! Вперед, по-честному! Все будет в порядке. А я потом с ОБ ночую у его друга, барабанщика. Понимаешь, он – Скорпион, но мягкий такой, деликатный, хотя и сильный, больше похож на одного моего знакомого, тот Рак. Корче говоря, мы представляли стихию Огня, въехали в мультфильм «Бивез и Батхед имеют Америку» по телевизору, такой маленький экран, сталинская квартира, потолки – далеко вверху, узкие длинные комнаты, светлые окна, балкон по колено, горд внизу, перед глазами – полная Луна и созвездия: Скорпион к эклиптике подключается через Антарес, Змееносец – вообще, как сковородка или бурдюк с вином, Лев – через Регул; и утром, над землей, над крышами домов, в светлом и мягком воздухе – подряд две радуги. Я вышел на дабл: закрыл дверь и оказался в параллельном мире, представь, высоченный потолок, белый пластик «под кафель», чистые стены, зашифрованный бачок и у пола – белый унитаз в стиле «модерн». Ровный белый свет со всех сторон, лампы не видно. Как в лифте на запредельное небо. В другое время этот туалет навел бы на меня суицид. Но тут наоборот: музыка «Продиджи» или «Чемикал бразерс», ровные углы, ноги в минус бесконечности, и ты один в этой коробке. Довольно красиво.