Текст книги "Номер 1"

Автор книги: Евгений Ивершенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Запачканными в желчи и желудочном соке руками, я потянулся к дверце холодильника, туда, где была припрятана для особых случаев, бутылка дешевого столового вина. Этот случай явно был особым, самым особым из всех, самым особым из всех мною пережитых до этого. Я отвинтил крышку и жадно присосался к бутылке. Двенадцати с половиной процентный спиртовой раствор с привкусом винограда сорта «Изабелла» вливался мне в рот, даруя мне желанное облегчение и освобождение от земных проблем. Это был билет в чудесную страну грез.

Нет! Я хотел, чтобы так было, страстно желал этого, жизнь готов был отдать за пару глотков крепкого напитка, но ни капли ни пролилось из бутылки, ни единой капли не пролилось на мой засохший язык. Что за черт!

Я в гневе бросил бутылку в стену. Донышко со звоном откололось, живительная жидкость, когда-то наполнявшая эту емкость, стремительно покидала ее, и меня заодно, оставляя меня в бессильном одиночестве, наедине со своим сумасшествием, кричащего, извергающего проклятия в адрес бесследно утекающему облегчению. Прислонившись спиной к двери холодильника, я медленно сполз на пол, продолжая посылать, уже хрипло и едва слышно, проклятия в сторону темно красной лужи.

Не знаю, как долго я просидел в своем отчаянии. Поток ругательств постепенно иссяк, горло саднило, силы были на исходе. Если это сон – я хочу проснуться. Если нет – то лучше умереть.

Встать не было сил. Подняться на четвереньки – единственное, на что их хватило. Я медленно пополз в направлении спальни. Я был полугодовалым ребенком, не способным самостоятельно ходить. Медленно перебирая руками, волоча ноги по скользкому, гладкому кафелю, я оставлял за собой шлейф из своего наполовину переваренного обеда и отвратительного, тошнотворного запаха.

Схватившись руками за дверной косяк, я с трудом поставил себя на ноги. Из гостиной доносились какие-то звуки. Странно, я не помню, чтобы приглашал гостей. Я зашел в гостиную. На диване, откинув голову назад, сидела Кристина. Я окликнул ее, но она и головы не повернула в мою сторону. Я позвал ее еще раз, на этот раз громче, но результат был тот же. Я подошел к ней поближе и протянул руку, чтобы встряхнуть ее и разбудить. Во лбу у нее зияла огромная дыра размером со зрелый апельсин. Края отверстия были рваными, лоскуты кожи, торчащие в стороны от раны, напоминали цветочные лепестки. Красной жидкостью, стекая по спинке дивана, на пол капала кровь, собираясь в огромную лужу. От испуга и ужаса я отшатнулся и упал на пол, запутавшись в собственных ногах. Тошнота в очередной раз подкатила к горлу. Не отрывая взгляда от мертвого тела Кристины, я пополз назад к выходу. Что-то больно ударило по голове, отскочив в сторону. Это оказался деревянный игрушечный детский кубик. Откуда он здесь?

– Оскар, привет! – Услышал я детский голос откуда-то сверху.

Я поднял голову. Повернув радостное лицо ко мне, на потолке сидел Гарри, сын Кристины. Руками, запачканными в крови, он возводил какое-то сооружение из кубиков. Я вскочил на ноги и выскочил из гостиной, спасаясь бегством от этого кошмара. Я взял направление в сторону своей спальни на втором этаже. Запнувшись обо что-то, какую-то детскую игрушку, я растянулся на полу.

Я дополз до лестницы, ведущей на второй этаж, она казалась бесконечной, уходящей куда-то вдаль, ей не было конца, только небеса были пределом. Пальцы ухватились за перила. Я подтянул себя, пытаясь найти опору для ног и встать.

Я чувствую, как гравитация неумолимо тянет меня к земле. Ноги с огромным трудом отрываются от пола и каждый шаг требует огромных, нечеловеческих усилий, будто ноги заковали в тяжелые свинцовые кандалы. Каждый шаг отбирает все больше и больше сил. Колени подгибаются, отказываясь держать вес моего тела. Земная сила притяжения давит тем сильнее, чем выше я поднимаюсь. Ноги становятся все тяжелее и тяжелее, будто я прибавляю в весе с каждым своим шагом. Каждая нога становится будто весом в тысячу килограмм. Ноги увязают все сильнее и сильнее, погружаясь все глубже и глубже в несуществующее болото. На шее затягивается ошейник, душащий каждый мой вдох. А поводок в руке самого дьявола, тянущего меня все настойчивее и настойчивее вниз. Последняя ступень, последний шаг и я без сил падаю лицом в высокие джунгли зелено-коричневого ковра. Из последних сил, как партизан, я ползу по этим джунглям к заветной цели – двери в спальню. С каждым рывком она становится чуть ближе. С каждым рывком я все ближе к спасению. Рука нащупывает знакомое лакированное покрытие. Скользит вверх. Ручка опускается под моим весом, отворяя для меня врата в страну Морфея. Я знаю, он ждет меня с распростертыми объятьями. Он дарует мне освобождение, спокойствие, отдых.

Я дополз до постели. Цепкие пальцы ухватились за край, стягивая на пол одеяло с подушкой. Подушка удобно легла под голову, а одеяло накрыло теплыми объятиями.

Я открыл глаза. Я был дома. В своей маленькой квартирке. Значит, это был сон, всего лишь страшная дикая фантасмагория. Дневной свет тонкими полосками пробивался сквозь зашторенные окна. Я лежал в мокрой постели. Пот, казалось, пропитал одеяло, простыни и матрац насквозь и если бы я заглянул под кровать, я, вероятно, обнаружил бы там небольшое соленое озеро, но я не стал. Я лежал, бессмысленно уставившись в потолок, прокручивая в памяти свой недавний кошмар. Чувства, окутывавшие меня, постепенно рассеивались, отходили на второй план. Сон постепенно забывался, однако где-то глубоко-глубоко в душе этот сон оставил неприятный, жгучий след, позволяя подсознанию бессознательно анализировать его снова и снова, прокручивая события и ощущения взад и вперед и медленно отравляя мое сознание бредовыми, на грани шизофрении, идеями, почерпнутыми мной из параноидных сновидений.

Чтобы освободиться от навязчивых мыслей, хотя бы на время, я вылез из постели и направился в ванную. Холодная, почти ледяная вода, отлично освежала, возвращая трезвость мышления. Ледяной душ был чем-то вроде панацеи для больного сознания. Панацея, отодвигающая проблемы и тревоги на второй план.

Заурчал желудок, напоминая о том, что пора бы принять пищу. Проснулся волчий аппетит. Я словно не ел несколько дней. В желудке как будто образовалась гигантская черная дыра, абсолютная пустота, поглощающая все и вся, которую как ни старайся, заполнить не удастся, и которая, в конце концов, пожрет и меня. Изнутри. Медленно и мучительно.

Я отправился в маленькое кафе, в котором частенько завтракал. Это было единственное место в радиусе нескольких кварталов с приличной кухней и доступными ценами. Соотношение цена-качество здесь было почти идеально. Я уселся за столик у дальнего окна, подальше от суеты, чтобы побыть одному. Сон, хотя уже и казался обычным кошмаром, не выходил у меня из головы. По какой-то причине я возвращался к нему снова и снова. Пытаясь понять, чтобы это значило, если это вообще что-то значит.

Я заказал черный кофе без молока и сахара и омлет с парой тостов. Немного подумав, я добавил к заказу еще и кусок пирога. Медленно пережевывая завтрак, пытаясь заполнить пустоту внутри, я обдумывал свой сон, он уже не был для меня кошмаром, просто сон, обычный, какие видишь каждую ночь, а проснувшись, в большинстве случаев, забываешь, что что-то видел. Я пришел к выводу, что не стоит даже думать об этом, а надо просто продолжать жить своей жизнью, вычеркнув из памяти, как мы вычеркиваем и более не вспоминаем свои неудачные дни.

Утолив голод и почувствовав прилив сил, я отправился на работу. День был обычный. Не простой и не сложный, как и все остальные. Рутинная, но хорошо оплачиваемая работа меня устраивала. Отработав положенную мне смену, я почувствовал страстное, разрывающее изнутри желание выпить чего-нибудь покрепче. Я мог бы пойти в бар, но не стал этого делать. Мне не хотелось ни с кем видеться, не хотелось ни с кем общаться, что невозможно. Чайки, кружившие там стаями, непременно захотели бы составить компанию одинокому посетителю и заодно угоститься за его счет. Ну уж нет! Пить в одиночку считается первым признаком алкоголизма, но я этого не боялся. В конце концов, чем мне может грозить парочка стаканов, пропущенная в компании самого себя перед зеркалом.

Зайдя в магазин на углу улицы, неподалеку от моего дома, я сразу же отправился в отдел спиртных напитков, небольшой по площади, состоящий всего лишь из нескольких стеллажей, заставленных рядами бутылок. Лихорадочно бегая глазами, я пытался отыскать бутылки с виски или джином или водкой. Но полки были заставлены лишь рядами бутылок со столовым вином разных марок, они сразу напомнили мне мой неудачный опыт. Они отличались по форме, но не по содержимому, как будто я находился в музее на выставке посвященной вину. Я шел от бутылки к бутылке, надеясь найти хоть одну отличную от других, словно я был участником глупой детской игры, где надо среди вороха одинаковых предметов отыскать лишний.

– Что за черт? – Крикнул я продавцу у прилавка, показывая пальцем в сторону стройных бутылочных рядов и медленно перебирая ногами в его сторону. – Что это? – я был в бешенстве, кровь кипела в жилах.

Продавец, увидев перед собой надвигающийся, готовый в любое время извергнуться, вулкан, но, ничуть не смутившись, сказал:

– Это все, что есть. Лицензию на крепкий алкоголь не продлили. Так что пока в продаже только вино и пиво.

Я понял, что спорить и упрашивать достать что-либо со склада и продать мимо кассы не имеет смысла. Я не мог понять свою неожиданную вспышку гнева, поэтому, смирившись, я молча вернулся в алкогольный отдел, пиво я не хотел, поэтому взял три разных бутылки одного и того же пойла, расплатился и вышел. Это явно был не мой день. Я чувствовал себя не в себе, не в своей тарелке, словно весь мир сговорился против меня.

Не смотря на то, что выпивка была гадкой на вкус, первую бутылку я осушил довольно быстро. Вино стекло на дно желудка, заполнив пустоту, распространяя умиротворение и безмятежность. Каждая клеточка тела налилась спокойствием, заполнилась до краев. Я откупорил вторую бутылку и сделал несколько глубоких глотков из горла, чем больше я пил, тем лучше и лучше мне казался вкус. Я почувствовал, как покой начинает уносить меня на волнах, куда-то туда, в безбрежный океан успокоенности, туда, где я мог быть с собой наедине.

Я сидел на кухне, подперев голову руками. Мысли замедлили ход, пустившись в неконтролируемое свободное плавание, дрейфуя где-то между сознательным и бессознательным. Я не понимал и половины того, что приходило мне на ум, я лишь слушал их голос, звучащий у меня в голове, нашептывающий что-то, иногда тревожное, иногда заставляющее расслабиться. Мысли подобны морю. Меня качало на волнах. Вверх и вниз, вверх и вниз.

Незаметно для меня, начала подкатывать морская болезнь. Не помню, чтобы меня хоть раз укачивало, но это море было другим. Тошнота то подкатывала к горлу, то отступала, накатывая каждый раз с новой силой. Волна за волной. Отступив на шаг, она делала два вперед. В конце концов, исход этой внутренней борьбы мог быть только один. Я едва успел добежать до раковины, когда из меня водопадом полилось выпитое мной вино.

Мой взгляд случайно упал на холодильник. Дверца была завешана множеством фотографий, значимых моментов в моей жизни. Глаз выхватил фотографию меня с родителями, сделанную несколько лет назад, во время путешествия по тропическим островам. Там я улыбался. Там я был счастлив. Там они еще были живы. Качаясь из стороны в сторону, как яхта при шторме, я подошел поближе, желая взглянуть на фото.

Ты это не ты.

Это не твой мир.

Бредовые, полузабытые идеи сразу же, безжалостно вторглись в мой умиротворенный мирок, раскалывая его на части. Море спокойствия превратилось в огненное озеро страха и злобы с частичкой ненависти, запрятанной где-то глубоко.

Я сорвал фотографию и с сумасшедшим криком в порыве необъяснимой ярости порвал ее на миллион кусочков. Глянцевые обрывки разноцветным дождем падали на кухонный пол. Я наблюдал, как они медленно кружат, словно лепестки на ветру, описывают полукруг перед тем, как лечь на пол.

– Лети-лети, лепесток, через запад на восток… – Пробормотал я стишок из старой сказки, показавшийся мне уместным.

Не знаю, как долго я стоял столбом, уставившись невидящим взором на клочки бумаги, бывшие когда-то такими ценными для меня, а теперь не имеющими никакого значения. Теперь это была просто цветная бумага. Лучшее воспоминание было уничтожено, порвано, стерто в порошок и отправилось в ведро, став обычной кучей мусора.

Я допил вторую бутылку, сморщившись от отвращения, вкус был гнилой, но мне было все равно, я хотел лишь забыться. Мне нравилось это чувство. Алкоголь вливался в меня, обжигая горло, пищевод, тяжестью опускаясь на дно желудка, откуда кровь, насытившись спиртом, разнесет его по организму, заставляя почувствовать эйфорию. Я надеялся, что вторая попытка окажется более удачной и меня не вывернет опять на изнанку.

Последнюю бутылку я пил долго, медленными глотками, не обращая внимания на вкус. Я описывал круги вокруг кухонного стола, стараясь не думать ни о чем другом, кроме этого. Один, два, три… я считал круги. Эйфория постепенно охватывала меня, убаюкивала. На двадцать седьмом круге закружилась голова, Я упал на стул, откинулся на спинку и закрыл глаза. Мир завертелся, как бешеный бесконтрольный волчок. Как будто меня засунули в центрифугу и запустили с максимальной скоростью.

Голова пульсировала от боли, словно кто-то, неспешно, ручной дрелью высверливал отверстие. Голова стала тяжелой от свинца, залитого в нововысверленный люк у меня на макушке. Я обхватил виски, пытаясь как можно тише и аккуратней уложить голову на жесткий стол. Руки я сложил под головой, как импровизированную подушку, не так мягко, как хотелось бы, но все же лучше, чем деревянный стол. Голова продолжала разрываться. Я чувствовал себя наковальней, по которой кузнец-садист наносит удары изо всех сил тяжеленным молотом снова и снова и улыбается при каждом моем стоне.

Я закрыл, истекающие слезами, глаза, в надежде заснуть, но на этот раз бог сновидений не торопился отворить для меня врата своего царства. Я считал каждый удар молота, молясь о забвении, которое так и не приходило. Я считал каждый удар, разрывавший мою голову вдребезги, разбивавший ее на части. Наконец, я провалился в сон.

Сквозь пелену сна, каким-то шестым чувством, я почувствовал, как по обеим сторонам от меня кто-то ворочается, чешется, издает странные, ни на что не похожие, звуки. Это ощущение разбудило меня, окунув с головой в реальность. Вокруг меня, со всех сторон, штабелями лежали мои собратья по сумасшествию. Все они как будто проснулись в один и тот же миг, одновременно, как по часам, словно какой-то укоренившийся за долгие годы инстинкт разбудил их. Все, как один, поднимались с постелей, бормоча что-то себе под нос, взъерошивая волосы, почесывая себя или нервно озираясь по сторонам. У каждого был свой священный ритуал, соблюдающийся изо дня в день, из года в год. Все они превратились в послушных роботов, дрессированных ручных зверьков без собственной воли и тяги к жизни. Они просто существовали, подчиняясь этой навязанной кем-то рутине.

В дверях стоял санитар, хотя определение надзиратель было бы ближе к истине. Психи медленно, по одному покидали палату. Надсмотрщик подгонял их пинками, громкими криками и цветистой руганью. Я так и оставался на своем месте, не в состоянии полностью понять, что я должен делать и куда мне идти.

– Какого черта ты там разлегся! – проорал санитар, когда все остальные вышли, а я остался лежать на том же месте, куда меня бросили ночью, и добавил еще несколько витиеватых фраз в мой адрес.

Он пошел в мою сторону, выхватив из-за пояса резиновую дубинку, наподобие тех, которыми пользуются полисмены. Он надвигался на меня массивной горой, с пылающим, готовым извергнуться в любой момент, кратером вулкана на ее вершине. Злоба и ненависть четко были написаны на его лице, искаженном этой жуткой гримасой. Казалось, будто вся его черная, негативная энергия, расходившаяся волнами от него, как от эпицентра, словно волны на водной поверхности от брошенного туда камня, была осязаема. Казалось, еще немного и она придавит меня неподъемным грузом к постели, парализуя меня, не позволяя мне ни вдохнуть, ни выдохнуть. Казалось, стоит мне протянуть руку, и я прикоснусь к ней, и на руке останется горячий след от ожога.

– Я тебе покажу, что значит дисциплина! – Продолжал он кричать. – Ты у меня узнаешь свое место, щенок паршивый!

Он продвигался ко мне, легко отшвыривая, расталкивая тесно поставленные койки. Я лежал, оцепенев от страха, смирно наблюдая за ураганом, надвигающимся на меня. Надзиратель стоял у меня в ногах, сверкая глазами от гнева, еще чуть-чуть и я загорюсь от одного его взгляда. Его взгляд будто проникал в самую глубину моей души, поджигая ее изнутри, выжигая на ней невидимое, но осязаемое мной, клеймо. Я почувствовал, как страх заполняет все мое естество, запрещая мне двигаться. Я боялся даже дышать под этим угрожающим, нечеловеческим взглядом.

– Вставай, урод! Подымайся с постели! Тебя ждет адский день, я обещаю тебе!

Его длинные, толстые пальцы обвились вокруг моей лодыжки, как змеи. Пальцы глубоко впились в кожу, оставляя на ней отметины, заставляя кости хрустеть. Одним резким движением он сдернул меня с кровати, как фокусник сдирает скатерть с богато заставленного стола. Я упал на пол, ударившись головой сначала о край кровати, а потом еще раз об пол для верности. Ноги больно врезались в койку, стоящую напротив моей. Боль от удара распространилась по всему телу. Я лежал в узком проходе между рядами и прилагал все усилия, лишь бы не застонать или не закричать от боли. Но мое лицо все равно не могло лгать. На лице все было написано. Надзиратель широко улыбался, обнажив свои гнилые зубы. Его тяжелый ботинок встретился с моими ребрами, отчего они прогнулись внутрь, предупреждающе затрещав.

– Встать!

Из глаз брызнули слезы. От боли я не понимал, где нахожусь, и что со мной происходит. Боль застилала глаза. Окружающие звуки становились тише и тише, они удалялись все дальше и дальше. Я почувствовал, как мое сознание медленно начинает уплывать прочь. Его рука крепкой хваткой схватила меня за шиворот и резко дернула, развернув по направлению к выходу из палаты. Это мгновенно вернуло меня назад к жестокой, не обещающей ничего хорошего, реальности. Топая тяжелыми ботинками, надзиратель шагал, волоча меня за собой, как какую-нибудь куклу, как какой-нибудь мусорный мешок.

Выстраивая высокопарные, фигуристые конструкции с использованием самых что ни на есть грязных, скверных и пошлых фраз и фразочек, от которых у приличных людей случается инфаркт, он волок меня, не способного к сопротивлению, по пустому и унылому коридору. Каждой костью я ощущал все неровности холодного, покрытого слоем грязи и пыли, пола.

Он распахнул двустворчатые двери и втащил меня в какое-то просторное помещение. Это была столовая. Я лежал на полу, вдыхая воздух, пропитанный легким запахом гнили, рвоты и экскрементов, смешанным со свежеприготовленным чем-то. Комбинируясь, эти запахи составляли уникальный ансамбль «Лечебница №5», запоминающийся на всю оставшуюся жизнь, становящийся эталоном, с которым будут сопоставляться и сравниваться последующие неповторимые ароматы.

– Туда садись! – Крикнул мой конвоир, указывая пальцем на свободное место.

Я с трудом поднялся на ноги и шатающейся походкой направился к указанному месту. Я уже понял, что беспрекословное подчинение является гарантом моей сохранности, или, по крайней мере, я так дольше проживу. Мой надсмотрщик остался стоять в дверях, наблюдая за соблюдением дисциплины. Другой санитар с каким-то пренебрежением и презрением поставил передо мной тарелку с завтраком и стакан с компотом. В тарелке была какая-то каша с плавающими в ней кусочками незрелых фруктов. Растекшись по всей поверхности, она напоминала рвоту, а компот по цвету был похож на кошачью мочу. К горлу сразу же подкатила тошнота, участилось дыхание. Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет. Зажав пальцами нос и прикрыв рот, я встал из-за стола, надеясь успеть найти туалет и дойти до него.

– Эй ты, сядь на место! – Крикнул мне мой охранник и двинулся в мою сторону.

Крепкий тычок дубинки в живот согнул меня пополам, брюшные мышцы резко сократились. Изо рта гейзером забила струя. Я увидел, как выплескивается содержимое моего желудка, забрызгивая ботинки и брюки санитара. Его обувь и одежда покрылись тонким, неровным слоем желудочного сока, словно художник-новичок неудачно распылил краску из баллончика.

Вначале было слово, и это слово было… оно принадлежало моему надзирателю. Бушующий водопад ругани прервался мощным ударом дубинки. Я услышал, как хрустнули позвонки, и упал лицом в собственную лужу.

– Отведи этого придурка в ванну! – Кто-то крикнул из кухни. – Пусть доблюет и помоется! Потом привяжи его! Сегодня от него толку не будет!

– Слушаюсь!

Тем же способом, которым меня доставили на кухню, я был отправлен в туалет. Надзиратель швырнул меня к унитазу, отчего я чуть не ударился головой об бочек, слава богу, я успел из последних сил подставить руки.

– Давай блюй, что там в тебе осталось!

Отплевываясь, я лишь кряхтел и кашлял, не в силах перевести дыхание. Из глаз по щекам катились слезы. Я рыдал от бессилия что-либо сделать.

– Бесконечно я ждать не буду! Чаша моего терпения начинает переполняться!

Я ничего не ответил. Он подошел ко мне, схватил за волосы и откинул мне голову назад и зажал нос. Пришлось открыть рот, чтобы я смог дышать. Санитар, теперь уже садист, засунул почти до основания мне в рот свою дубинку. Я почувствовал, как она касается стенок горла, проникая все глубже и глубже. Спазмы заставляли горло резко сжиматься и разжиматься, желудок терзали болезненные сокращения. Слезы непрерывным ручьем лились из глаз. Из носа потекло, словно кто-то невидимый открыл все шлюзы. Жидкие сопли стекали по губам на дубинку, торчащую изо рта, и попадали в рот, вызывая дополнительное отвращение. Судороги сотрясали все тело, я начал задыхаться, стонами пытаясь дать понять, что пора вытащить это орудие из меня. Но, казалось, садист-охранник не замечает мои мольбы. Наконец, он вытащил палку изо рта. Она была покрыта толстым слоем прозрачной, пузырящейся слюны, тонкими струйками тянущейся вниз к полу. Мышцы сократились в последний раз, извергнув из меня желчь и желудочный сок. Я испытал облегчение, что все кончилось, но в то же время я боялся, что процедура может повториться, или, что еще хуже, она может превратиться в ритуал и будет повторяться каждый день снова и снова, пока я по настоящему не лишусь ума..

Схватив меня за шиворот, мой надзиратель оттащил меня к раковине и приказал:

– Умойся!

Дрожащей рукой я открыл кран с холодной водой, сложил руки лодочкой и поднес к губам. Вода была хлорированной, но все же лучше, чем пить собственную блевотину. Я попытался как можно тщательнее прополоскать рот и горло, но гадкий, мерзкий привкус все же остался. Едва я смыл с лица последние капли содержимого моего желудка, меня грубо оттащили от раковины и снова куда-то поволокли.

Я услышал грузный скрип массивной стальной двери. За ней оказалось на половину пустое помещение. Лишь ржавая металлическая кровать в центре. Следом за нами вошли еще двое санитаров. В руках они держали широкую белую простыню, с которой на пол капала вода. Сил и желания сопротивляться у меня не было, я смирился со своей незавидной участью. Санитары обмотали меня, как мумию, холодной, влажной простыней. Холод мгновенно добрался до костей. Я будто очутился голым на северном полюсе, обдуваемый со всех четырех сторон ледяным ветром.

Санитары уложили меня на кровать. Она скрипнула под моим весом, и я услышал тихий шелест – это ржавчина посыпалась на пол, застилая его хрустящими рыжими хлопьями. Широкими, толстыми ремнями мне зафиксировали голову и все остальное тело. Я лежал неподвижно, словно гусеница в коконе, готовясь к превращению. Я почувствовал, как игла входит в шею, и в вену вливается какое-то лекарство. Дверь закрылась с таким же скрипом, как и отворилась, и с той стороны опустился тяжеленный засов, запечатывая меня здесь.

Еще два раза за то время, что я находился в изоляции, ко мне заходили санитары и вкалывали очередную порцию неизвестного препарата. Лекарства все время держали меня в сознании, не давая заснуть, но в то же время сознание у меня было как в густом тумане, не давая мне свободно думать, оставив меня наедине со своими страхами. Не знаю, как долго я находился там. Чувство времени исчезло. Для меня все время делилось на «до» и «после» попадания в изолятор. Как ни старался, я так и не уснул, с каждой секундой я ощущал свое одиночество все сильнее. С каждой секундой я все сильнее отчаивался, и с каждой секундой я все яростнее мечтал о смерти.

Компьютер запищал, оповещая о новом, только что полученном сообщении. Я поднялся из-за стола, за которым спал, и проковылял в комнату. Сообщением оказалось письмо, присланное на электронную почту анонимом. Я открыл письмо, ожидая увидеть ставший уже обыденным спам. Когда я увидел послание, глаза у меня вылезли на лоб.

Твоя вера – ничто.

Твоя жизнь не принадлежит тебе.

Твой разум – лишь плод твоего воображения.

Мой мозг отвергал новоприбывшую информацию. Я смотрел на пиксели на экране, складывающиеся в буквы, которые в свою очередь складывались в слова и предложения. Я читал текст письма снова и снова, не в силах понять, кто мог надо мной так подшутить, ведь я никому не рассказывал о своем сне. Или рассказывал? Не помню. Может быть, я и проболтался на работе, а теперь кто-то хочет вывести меня из себя, помогает мне свихнуться. Я представил, как кто-либо из моих, так называемых, коллег сидит сейчас перед своим монитором и щелкает по клавишам с довольным лицом, радуясь своей шутке. Но мне было не смешно.

Компьютер пискнул еще раз, оповестив о новом письме от того же доброжелателя. Дрожащей рукой я навел курсор мыши и открыл письмо.

Ты не прав.

Что? В чем? Что за глупость? Я был в недоумении, оцепенел. Я отказывался верить в то, что происходит. Пришло еще одно письмо.

Ты никому не рассказывал.

Тогда как…? Я не успел додумать мысль, как пришло новое письмо.

Но ты, вероятно, прав в одном.

Сумасшествие для тебя наилучший выход.

Я не двигался. Я ждал, что незнакомец, кем бы он ни был, напишет еще что-нибудь. Кто он? Он явно был осведомлен обо мне. Он знал меня лучше, чем кто бы то ни было, лучше, чем я сам. Я прикидывал различные варианты, искал причины. Может, я действительно схожу с ума? И общаюсь в данный момент со своим Альтер-эго. Тогда единственное, что я могу сделать, добровольно отправиться в лечебницу, где мне даруют покой посредством удаления лобных долей мозга или впрыскиванием большой дозы наркотика с помощью шприца с тонкой иглой, введенной через глазную впадину прямо в мозг. От идеи стать овощем, меня передернуло. Лучше уж медленно сходить с ума, но жить, чем существовать без воли, без разума.

Лоботомия будет тебе к лицу.

Ха-ха.

Не думай об этом. Лучше иди прогуляйся.

Монитор резко потемнел, как если бы кто-то выдернул вилку из розетки. Компьютер с характерным для него звуком выключился, окунув комнату в абсолютную тишину. Я все еще не мог пошевелиться, окаменел, не мог поверить в происходящее. В голове миллион вопросов и ни одного ответа. Я пытался найти ответ. Меня бы устроил любой логичный ответ, но, кроме раздвоения личности, ничего на ум не приходило.

После долгих раздумий, я решил воспользоваться советом незнакомца, пройтись по городу, может, это поможет собраться с мыслями. Свежий воздух обладает удивительным свойством приводить мысли в порядок, расставлять все по полочкам.

Я закрыл за собой дверь. Я оказался в длинном, казавшемся бесконечным коридоре, с испещренной трещинами когда-то синей краской на стенах и черными разводами, словно от огня. Я провел пальцем по черному пятну – это была сажа. Сажа образовывала причудливый рисунок на стенах, повторяя контуры когда-то давно полыхавшего здесь пламени. Черные языки лизали стены. Было в них что-то изящное, элегантное, заставляющее смотреть на них, бесконечно наблюдать, словно это был живой, завораживающий огонь.

Через одинаковые промежутки на потолке, болтаясь на длинных черных проводах, свисали лампочки, освещающие коридор желтым больным светом. Они раскачивались взад и вперед, подчиняясь только им известному ритму, все как одна, словно солдаты на параде, марширующие в такт, марширующие нога в ногу.

Я хотел вернуться домой. Я обернулся, но перед носом была лишь стена, без каких-либо намеков на дверь. На стене висела картина, невероятно детальная, написанная искусной рукой мастера, такая четкая, словно фотография. Я узнал свою кухню: холодильник завешанный фотографиями, пустые бутылки под столом, дубовый стол, я на стуле, спящий, опустил голову. Из открытого рта тонкой струйкой тянется липкая слюна, образуя лужу на столе. Очередной сон?

Выбора не было, я пошел вперед. Стены были увешаны детальными картинами, изображающими сцены из моей жизни, словно я попал на выставку, посвященную своей жизни. Картины висели через равные промежутки друг от друга.

Вот я маленький, только что родился. Родители держат меня на руках, крепко укутанного, и улыбаются. На следующей картине я уже подросший, собираюсь пойти в школу первый раз, одетый в опрятный костюм и при галстуке – вылитый аристократ. Я в школе, стою в обнимку со своими лучшими друзьями. Выпускной – один из самых счастливых моих дней, долгожданное избавление от школьной каторги и добровольная ссылка в рудники знаний, зовущихся университетом. Путешествия по миру, фотографии с мест пребывания. Алиса, мы стоим, обнявшись, рядом с фонтаном, я помню тот день, в тот день я понял, что нашел ту единственную, я так думал. Похороны, я стою в слезах, оплакивая родителей. Я снова плачу, Алиса ушла, оставив меня в одиночестве. Я прощаюсь с Кристиной, моей лучшей подругой, усаживаясь на свой мотоцикл, это было совсем недавно.

Картины кончились, галерея прекратила свою работу. Я продолжил свой путь. Лампочки, свисавшие с потолка, задевали меня, когда я проходил под ними, обжигая голову, опаляя волосы. Коридор все тянулся и тянулся. Монотонные стены, скрип качающихся ламп, бесконечный потолок – все это действовало угнетающе, время перестало иметь значение, оно остановилось. Создавалось впечатление, что я иду по замкнутому кругу, будто кто-то соединил концы длиннющего коридора вместе, а я оказался, по воле случая, заперт внутри, обреченный на вечные скитания. Я чувствовал себя, как белка в колесе, уверен, что иду вперед, хотя на самом деле остаюсь на месте, ничего не меняется. Впереди и сзади все те же стены, стены, потолок и пол. Замкнутый круг, круг жизни.