Текст книги "Людовик и Елизавета"

Автор книги: Евгений Маурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Солдаты торжественно дали требуемую клятву.

Тогда Елизавета Петровна скомандовала: "Идем!", – и в сопровождении трехсот гвардейцев направилась по Невскому проспекту.

На Адмиралтейской площади она вылезла из саней и пошла пешком. Но снег был довольно глубок, ее маленькие ноги вязли и приходилось идти почти шагом.

– Матушка, да мы так никогда не дойдем! – взмолились гвардейцы. – Давай-ка лучше мы понесем тебя! – и двое рослых гвардейцев подхватили ее на руки и понесли.

Быстрым, походным шагом отряд дошел до Зимнего дворца. Тут Лесток отделил двадцать пять человек, которым было поручено арестовать Миниха, Остермана, Левенвольда и Головкина. Затем он выбрал восемь наиболее смелых и развитых гвардейцев, которым надлежало последним ловким ударом обеспечить торжество замысла. Пользуясь знанием пароля и притворяясь, будто они просто совершают обычный ночной обход, гвардейцы с невинным видом подошли к четырем часовым, охранявшим дворцовую дверь, и быстро обезоружили их. Затем во двор вошли остальные гвардейцы. С прежними восемью гвардейцами Елизавета Петровна прошла в кордегардию.

Бывший там офицер отчаянно закричал "на караул", но солдаты кинулись на него со штыками, и Елизавете Петровне стоило больших трудов спасти офицера от неминуемой смерти. Затем царевна в сопровождении Жанны и восьми гвардейцев поднялась в спальню правительницы. Сама она осталась в глубине комнаты, Жанна же вместе с гренадером Ивинским (тем самым, который впоследствии оказался замешанным в заговоре против Елизаветы Петровны) подошла к широкой кровати, тонувшей в пышных складках балдахина. Мягкий ковер совершенно заглушал шаги вошедших. Да и судя по страстному шепоту правительницы, доносившемуся из-за балдахина, ей было теперь не до того, чтобы слышать что бы то ни было.

– Милая Юлия, – умирающим от упоения и неги голосом шептала Анна Леопольдовна, – милая Юлия! Как я люблю тебя!

Звук страстного поцелуя прервал ее шепот. Ивинский резко отдернул занавеску балдахина.

– Кто осмелился… – гневно начала правительница, но, увидев Жанну, фигура которой была освещена факелами стоявших в глубине гвардейцев, запнулась, вскрикнула и отшатнулась назад.

Из-за нее показалась растрепанная голова Юлианы Менгден.

– Очкасова! – раздирающим голосом вскрикнула любимая фрейлина.

– Да, это я! – ответила Жанна. – Вставайте, ваше высочество, и благоволите одеться! Нам надо свести кое-какие старые счеты!

Анна Леопольдовна хотела что-то ответить. Но тут ее взгляд упал на группу гвардейцев и царевну Елизавету, стоявших в глубине. Она вскрикнула и упала в обморок.

Оставив здесь часть гвардцейцев, которым было приказано арестовать правительницу и ее фрейлину, Елизавета Петровна отправила несколько солдат за принцем Брауншвейгским, сама же прошла в детскую, где нянька держала на руках проснувшегося от шума малолетнего императора. Ребенок вдруг замолк и потянулся к ней ручонками.

Елизавета Петровна взяла его на руки, приласкала, успокоила, после чего сказала:

– Бедный ребенок! Ты-то ни в чем не виноват, и тебе приходится страдать за чужие грехи. Но я постараюсь, чтобы тебе было хорошо!

Да, цесаревна «постаралась»! Иоанну Антоновичу было действительно "очень хорошо".

Но в тот момент она была искренна: суровая судьба Иоанна Антоновича была внушена императрице Елизавете маркизом Шетарди, который намекал даже, что не худо было бы казнить несчастного ребенка, дабы отрезать возможность каких-либо выступлений от его имени.

Арестовав всю семью правительницы, Елизавета Петровна вернулась к себе во дворец. Там ее уже ждали все недавние враги, приведенные туда связанными. Цесаревна приказала отправить всех их в Петропавловскую крепость, куда было уже приказано отвести правительницу, Менгден и принца Брауншвейгского.

Тем временем несколько преображенцев поскакали верхами во все стороны, объявляя повсеместно о совершившемся. Занималась заря. Отовсюду к дворцу Елизаветы Петровны стекались толпы. Тут были генералы и крепостные мужики, архиереи и простые солдаты. Все встречали со стороны Елизаветы Петровны самый ласковый прием. В два часа дня комиссия, состоявшая из высшего духовенства и высших государственных чинов, приветствовала цесаревну титулом императрицы всей Руси!

XXI
РАЗОЧАРОВАНИЕ ЖАННЫ

– Я в отчаянии, Анри, – воскликнула Жанна, положив свою хорошенькую головку на плечо мужа, – да, положительно в отчаянии! Неужели все мы ошиблись? Неужели все наши старанья ушли впустую, и бедная Россия по-прежнему должна будет страдать?

– Да в чем дело, птичка моя? – ласково спросил Суврэ, обнимая Жанну.

– Я не узнаю в императрице Елизавете прежней царевны! Где ее ласковость, доброта, доступность, мягкосердечие? Как только она твердой стопой встала на трон, так посыпались одно самодурство за другим, одна жестокость за другой! Где же все широковещательные обещания, где же все сладкие слова? Туман рассеялся, и за ним оказывается опять каменистая, суровая пустыня. Неужели того, что мы сделали, не к чему было делать? Неужели все жертвы были бесплодны?

Жанна опять бессильно опустила голову.

Она была действительно утомлена и физически, и нравственно. Последние дни она даже с мужем редко виделась. Елизавета Петровна требовала постоянного присутствия Жанны возле себя и хотела назначить ее своей гофмейстериной, однако Жанна пока еще избегала решительного ответа.

– Но ты так и не сказала мне, в чем дело, птичка? – ласково повторил Анри.

– Да трудно рассказать, милый. Ясных фактов немного, но эта перемена чувствуется во всем. Ты знаешь, как бесчинствовали и бесчинствуют до сих пор гвардейские солдаты? Императрице Елизавете неоднократно пытались жаловаться мирные жители, но если потерпевшие не принадлежат к числу родственников или добрых друзей былых заговорщиков, то их попросту прогоняют вон. "Они потрудились, надо дать им позабавиться!" – сказала однажды императрица… Как могла она решиться сказать такой ужас? Позабавиться за счет мирных жителей!.. Да ведь этому имени нет! И главное, она буквально не выносит ни малейшего противоречия. Я пыталась обратить ее внимание, что новое царствование начиналось именно с того, чего она так хотела избегнуть; с кровопролития… Боже, какая буря поднялась!

– Но, согласись, Жанна, что ее трудно остановить…

– А история с Лопухиной? – не слушая его, продолжала Анна Николаевна. – Лопухина уже давно считалась первой красавицей во дворе, и уже давно Елизавета не могла простить ей это соперничество. И что же? Теперь, когда она должна быть выше подобных мелочей, это обстоятельство не дает ей покоя и вызывает с ее стороны самые непростительные выходки. Недавно на куртаг Лопухина явилась случайно причесанной точно так же, как и императрица, причем в ее волосах тоже были цветы. Елизавета Петровна, увидев это, даже побагровела от гнева. Она быстро подскочила к Лопухиной, схватила ее за волосы, растрепала прическу, надавала пощечин и ушла. А когда ей доложили, что с Лопухиной случился продолжительный обморок, она изволила милостиво ответить: "Ништо ей, дуре!" Да и мало ли…

– Милая Жанна, – сказал Суврэ, – а знаешь, что я тебе скажу? Пусть императрица оказалась не тем, чего ждали. Что за беда? Ты сделала все, что могла, и пожалуй, даже больше… Так не пора ли нам вернуться к своему маленькому Жану, который, вероятно, уже начал забывать свою маму, да к старому дедушке, который ждет не дождется своей дочурки?

– Я и сама думаю, что это будет лучше всего, – ответила Жанна, целуя мужа. – Однако надо идти! Я должна опять присутствовать на приеме. Сегодня императрица принимает в частной аудиенции разных просителей… – Она встала, сделала несколько шагов, но запуталась в платье и чуть не упала. – Господи, – вскрикнула она, – да я совсем разучилась носить юбку! Нет, что ни говори, а вы мужчины, выбрали себе самый удобный костюм!

Прием уже начался, когда Жанна вошла в кабинет императрицы. Последняя недовольно поморщилась при виде опоздавшей и кисло сказала ей:

– Ты знаешь, что я этого не люблю.

У Жанны скорбно забилось сердце.

"Боже мой, – подумала она, – и это она говорит мне после всего, что было, после всей самоотверженности, жертв!.."

Перед императрицей прошел целый ряд лиц. К одним она относилась с беспричинной милостивостью, к другим – с не менее беспричинной жестокостью и суровостью. Жанна то болезненно морщилась, то удивленно раскрывала глаза. И в ее душе все глубже и глубже укоренялось полное, безнадежное разочарование.

Наконец камергер доложил о Головкиной.

– Какая это Головкина? – удивленно спросила императрица. – Ведь я приказала сослать в Сибирь графа и его жену?

– Это – племянница сосланного, ваше величество, – ответил камергер.

– Наверное, пришла просить за дядюшку! Пусть войдет! Я научу ее, как просить за изменников!

В кабинет вошла Наденька.

– Что вам угодно? – сурово спросила ее императрица. – Вы, наверное, явились ходатайствовать за дядю? А знаете ли вы, сколько мне пришлось натерпеться от этого негодяя? И вы решаетесь показываться мне на глаза? Да отвечайте же! Что вы стоите как пень!

– Нет, ваше величество, – ответила Наденька, – не за дядю пришла я молить ваше величество. Дядя много нагрешил против высокой особы вашего величества и пусть несет заслуженную кару. Да и у него много друзей было – пусть они хлопочут за него. Я же пришла умолять о милости за такого человека, за которого, кроме меня, некому просить!

– Кто же это, дитя мое? – спросила смягченная императрица.

– Это – мой жених, ваше величество, храбрый и отважный офицер гвардии…

– Фамилия?

– Мельников.

– Мельников? – не веря своим ушам, повторила Елизавета Петровна, – тот самый Мельников, который помог Миниху, злоупотребляя моим именем, арестовать Бирона, который позорно шпионил за товарищами, обрекал их пытке и казни?

– Ваше величество, – твердо возразила Наденька, – мой жених всегда говорил, что солдат должен не рассуждать, а исполнять приказания начальства. Он делал все, что ему предписывал долг присяги, и если он принесет присягу вашему величеству, то будет и вам служить до последней капли крови.

Обдавая смелую девушку молниями разгневанных очей, императрица позвонила и обратилась к вошедшему камергеру:

– Я приказала арестовать и сослать в Сибирь всю семью Головкиных, между тем эту особу почему-то оставили в покое. Чтобы сейчас же этот недосмотр был исправлен! Да напомните, кстати, чтобы арестованному офицеру Мельникову, как было приказано, не давать никаких поблажек! Ускорить его дело! Разжаловать в солдаты, лишить чинов и дворянства и, побив батогами, сослать в дальний гарнизон!

– Ваше величество!.. – вскрикнула Наденька.

– Уведите ее! – сурово приказала императрица и принялась расхаживать по кабинету из угла в угол. – Ты чего на меня уставилась! – накинулась она на Жанну. – Недовольна? Не по-твоему я поступила!

– Ваше величество, – тихо сказала Жанна, – к чему эта лишняя жестокость! Чем виновата бедная девушка! За что постигла ее суровая кара! А Мельников… Да разве неправа девушка, что он только исполнял долг присяги?..

Елизавета Петровна вспыхнула как порох.

– Ты, матушка, эту музыку со мной брось! – закричала она подбоченясь. – Мне гувернанток не нужно, выросла я из-под опеки…

У Жанны уже закипал на сердце резкий ответ, но тут дверь раскрылась, и в кабинет вошла заплаканная Оленька.

– Мне сказали, – грустно начала она, – что ваше величество хотели видеть меня после приема.

Елизавета Петровна, еще не успокоившаяся от гнева на Жанну, накинулась теперь на несчастную Ольгу.

– Ну да, хотела, – закричала она. – Да разве я тебя на казнь зову, что ты ко мне с такой похоронной мордой являешься? Надоело мне это, матушка! Все радуются, все стараются выразить мне свой восторг, а ты, дура, только нюнишь да нюнишь.

– Как же мне не плакать, ваше величество, когда я думаю, что мой Петя не дожил до этого светлого дня, до этой радости? – с мягкой укоризной ответила Оленька.

– Да скучно это, матушка! – уже мягче ответила императрица. – Петенька тут, Петенька там… Ну, умер и умер твой Петя, слезами его не воскресишь. Мертвому – могила, живому – радости жизни. Он умер – его похоронили. Ты, слава Богу, жива – тебе надлежит озаботиться своим будущим. Ты что надумала?

– Я в монастырь пойду, – тихо сказала Оленька.

– Подумаешь, какая сласть в монастыре! Полно дурить, мать моя! Выходи-ка лучше ты замуж. Есть человек, который мне оказал большие и важные услуги. Он тебя давно без памяти любит и будет тебе верным мужем. Как нарожаешь штук шесть детей, так и забудешь и о монастыре, и о Петеньке. А человек он ловкий… Это – Ванька Каин! – обратилась она к Жанне с пояснением.

При этом имени Оленьку покачнуло.

– Я еще не совсем здорова, ваше величество, – тихо сказала она, – и у меня в ушах звенит и разные несуразности кажутся. Позвольте мне уйти, ваше величество! – и, не дожидаясь разрешения императрицы, Оленька шатаясь вышла из кабинета.

Не помня себя, дрожа от гнева, Жанна подошла вплотную к императрице и скорее прошипела, чем сказала:

– Как вы решились, как вы осмелились, как вы дерзнули на такое святотатство – предложить Оленьке в мужья человека, предавшего на смерть ее жениха? Как повернулся у вас язык выговорить это?

Императрица растерялась до такой степени, что даже не рассердилась,

– Но помилуй, что же тут такого… – начала она.

Однако Жанну теперь трудно было остановить: слишком много накипело у нее на сердце.

– Помните ли вы тот момент, – страстно крикнула она, – когда на коленях перед образом вы клялись Богу царствовать в законе, милости и правосудии? С чего же вы начали свое царствование? С крови, с жестокости, с несправедливости! Остановитесь, ваше величество, пока не поздно.

– Да ты совсем взбесилась! – крикнула Елизавета Петровна, выходя из того оцепенения, в которое ее погрузил неожиданный взрыв Жанны. – Я прикажу тебя в сумасшедший дом посадить! Я тебя научу, как надлежит подданным разговаривать со своей императрицей! Или ты и впрямь ума решилась? Вообразила, что ты – не какая-то Очкасова, а Сам Господь Бог?!

– Я – не подданная вашего величества, – возразила Жанна, которая обрела все свое спокойствие, – и не Очкасова. Как законная жена маркиза Анри де Суврэ, обвенчанная с ним в парижской церкви святой Екатерины, я – французская подданная и маркиза. Но я звалась своим девичьим именем потому, что не хотела забывать, что я – русская по рождению, что моя бедная родина ждет от меня жертв и работы на ее пользу. Я сделала все, что могла, однако вы, ваше величество, доказали мне, как я ошиблась… Но к чему говорить об этом? Я теперь – француженка и на днях уезжаю на свою новую родину…

– Скатертью дорога! – отрезала Елизавета Петровна, поворачиваясь к Жанне спиной.

– Но, уезжая, я должна обратиться к вашему величеству с единственной просьбой, в которой, надеюсь, вы мне не откажете: отпустите со мной Оленьку. Ведь это я прислала сюда Столбина, из-за меня он погиб мученической смертью, и моя обязанность окружить несчастную заботами и довольством. Это все, чего я прошу у вас, ваше величество!

– А очень она мне нужна! – не оборачиваясь, буркнула императрица.

Подавляя вздох мучительного разочарования, Жанна, маркиза де Суврэ, тихо вышла из кабинета императрицы, чтобы никогда более не возвращаться в него…

XXII
ЭПИЛОГ

Через несколько дней дорожный возок увозил из Петербурга супругов де Суврэ и Оленьку.

– Я все еще не могу опомниться от всего пережитого и перечувствованного здесь! – сказала Жанна мужу.

– Эх, голубка моя! – ответил Анри. – А между тем – помнишь? – Я ведь предупреждал тебя, что ты слишком идеализируешь свою царевну. "Не сотвори себе кумира" – в этой заповеди заложен глубокий житейский смысл. Императрица Елизавета – не мифическая царица амазонок, не царь-девица ваших русских сказок, а просто женщина, со всеми обычными недостатками, слабостями. Немалую роль сыграло и то, что трон вырос перед ней в несколько часов, неожиданно. Ведь еще за сутки до этого царствование казалось твоей царевне чем-то далеким, миражным… Власть пьянит, как и вино, и сильнее его бросается в голову. Государь, получающий корону по наследству, с детства привыкает к мысли держать в руках скипетр, государь же, воцаряющийся случайно, неожиданно, на первых порах теряется на высотах трона. Погоди, дай императрице Елизавете освоиться с короной, тогда дела пойдут иначе…

– Может быть, ты и прав, Анри, – задумчиво ответила Жанна.

Мало-помалу исчезали последние строения Петербурга. Лошади бойко несли возок по гладко укатанному шоссе. Оленька, молча смотревшая в окно, вдруг закрыла лицо руками и тихо заплакала.

Жанна поспешила к ней.

– Полно, Оленька, – ласково сказала она, обнимая несчастную девушку-вдову, – не плачь! Право, тебе будет неплохо у нас! Ты будешь мне все равно как родная сестра, и мы вместе будем чтить память нашего дорогого мученика, нашего незабвенного Пети. И еще кое-что будем мы делать вместе: там, в Париже, меня ждет маленький карапуз. Он ждет одну маму, а к нему приедут две. Мы вместе будем растить его, вместе постараемся сделать из него хорошего, доброго, честного человека.

Оленька слабо улыбнулась сквозь слезы и поцеловала Жанну.

– Я не знаю, что я сделала бы без тебя, дорогая, – сказала она. – Я мечтала о монастыре, но разве клобук в состоянии облегчить мою невыносимую муку? А вот когда ты говоришь, мне делается легче. Ведь я одна, совсем одна на свете! А теперь у меня нашлись сестра и сынишка, которого я буду очень, очень любить! Моя жизнь не задалась… Ну, что же, буду жить вашей жизнью, посвящу себя тебе и маленькому Жану!