Текст книги "Вектор атаки"
Автор книги: Евгений Филенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Потому что Честер – императорский пингвин, а не бараний чих! А уши у него все равно что… что… – Наморщив лоб, Стеллан отмобилизовался и воскликнул: – Все равно что эполеты!
Кратов, изнывавший от удовольствия при виде этой репризы, ждал, что малыш спросит, что такое «эполеты», но тот, внутренне смирившись, что оранжевые уши – это ничего себе, однако же насупленно ждал более серьезной аргументации. И таковая не заставила себя ждать:
– Позволь также заметить, что императорские пингвины существуют, и Честер один из них. А вот императорских медведей не бывает! Бывают белые, бурые и… – Стеллан требовательно пощелкал пальцами в сторону Кратова.
– Полосатые! – радостно подсказал тот.
Ренни залился счастливым смехом.
– Не бывают! – закричал он.
– Еще и как бывают! – настаивал Кратов. – Только не на полюсе, а в тайге. И не медведи, а тигры. – В потрясенной полетом его мысли тишине он добавил отчаянным голосом: – Или зебры.
– Зебры, – сказал Стеллан озадаченно. – В тайге.
– Тигром мне нельзя, – молвил Ренни со вздохом. – У нас на утреннике полюса встречаются. И дружат.
– Это верно, – согласился Кратов. – С тигром особенно не задружишься.
– То ли дело белый медведь, – подхватил Стеллан. – Сама доброжелательность! И вот еще что, Ренни, ангел мой… Чтобы быть Честером, тебе даже не нужно вставать на цыпочки. Ты размером как раз в одного императорского пингвина. Ты прирожденный пингвин. Никому на утреннике не будет так комфортно в костюме своего персонажа, как тебе.
– Ну да, – кивнул Ренни опечаленно. – Медведь из Акселя получится лучше, чем из меня. Аксель большой. И толстый.
– Спасибо что напомнил, – проговорил Стеллан. – Сразу после утренника пропишем Акселю диету. Не все же ему медведя представлять!
– Я пойду, наверное, – сказал Ренни.
– Конечно, милый, – закивал Стеллан. – Прости, что задержали.
Уже в дверях малыш, и впрямь дивно похожий на меланхоличного пингвина, проронил себе под нос:
– Можно еще бегемота…
Стеллан сопроводил его любовным взглядом.
– Мы сами шьем костюмы, – сказал он немного заносчиво. – Можно было бы использовать фантоматоры, но дети должны уметь кое-что делать руками.
– Мне понравилось, – осторожно промолвил Кратов.
– Врете, – сказал Стеллан. – А все равно приятно. Мы все становимся тщеславны, когда речь заходит о делах рук своих… Как вы думаете, друг мой, – вдруг сменил он тему. – Для чего это все? Эти жестокие опыты над нами? Вы ксенолог, вы с ними встречались чаще моего, скажите.
– Много причин, – ответил Кратов неохотно. – Борьба с вырождением. Резервирование генофонда на случай форс-мажорных обстоятельств. Или когда такие обстоятельства уже наступили. Абстрактная евгеника. Чистая наука.
– Забавно, – сказал Стеллан с мрачным выражением лица. – Они что же, питают иллюзию, будто мы не вырождаемся?
– Мы относительно молодая раса. Мы можем сколько угодно рассуждать о вырождении, но пока, слава богу, отвлеченно… теоретизировать. Особенно после того, как главные угрозы отошли в историю. Некоторые даже склонны считать, что мы все еще эволюционируем как вид. В Галактике обитают расы, чья история началась вскоре после Большого Взрыва. И, возможно, те, что зародились до него, хотя мы их еще не встречали. Археоны, одна из мрачноватых легенд Галактического Братства.
– Отчего же мрачноватых?
– Не очень ясно, как и о чем мы станем говорить. У наших парадигмальных континуумов нелегко будет найти точки пересечения… Поэтому вряд ли Археоны приходили с вами поболтать в парк Трех Фонарей. У человечества, как ни досадно, мало шансов попасть в сферу их интересов.
– А вот я нимало не раздосадован, – заметил Стеллан.
– Как говорит один мой друг, вы не совсем неправы. Да и я питаю к Археонам сугубо академический интерес… Судьба всякой цивилизации складывается из суммы событий и поступков. Некая вселенская карма. И не всегда она ведет к благополучию. Сколько галактических культур выродились и умерли? Сотни? Тысячи? Никто не ведает. Я бывал на руинах, в сравнении с которыми Гизанский Сфинкс – детская поделка из глины вроде тех, что у вас под руками. Они грезили могуществом и бессмертием, а потом угасли, рассыпались в прах. Возможно, они были бы не прочь передать в наследство кому-нибудь помоложе часть своих генов. Хотя бы как-то вписаться в историю.
– Понятное желание, – проворчал Стеллан. – Извечный конфликт между личностными амбициями и конечностью бытия. Только иной масштаб. Как смертный индивидуум я понимаю и сочувствую. Но Эрни… его судьба… украдкой, втихомолку решать за него… Это неправильно по отношению к нему. Неправильно, нечестно. Разумеется, иногда удается… гм… И все же нельзя ли это прекратить?
– Мы непременно это прекратим, – сказал Кратов сквозь зубы. – Все и так зашло слишком далеко… А почему вы так легко рассказали мне о Хароне, доктор? Разве вы не связаны тайной личности?
– И никогда не был связан, – пожал плечами Стеллан. – Эрни ни от кого не скрывался, хотя и особенно себя не афишировал. Затворник, чудак со своеобразной внешностью… кого этим удивишь в наше время! Вы первый, кто спросил о нем как об ангелиде. Впрочем… мой рассказ все равно не причинит ему никакого ущерба. Харон… Эрни умер восемь лет назад. Официальный диагноз – кардиогенный шок. У него просто выключилось сердце.
– Да, – сказал Кратов печально. – Что-то подобное я и предполагал.
– Предполагали? Что вы предполагали? – спросил Стеллан раздраженно. – Зачем он вам понадобился спустя столько времени? Вы снова влюбились и хотите излечиться?
– Нет, с этой болезнью я уже научился справляться… Я сейчас в таком положении, что волей-неволей вынужден бросать камни по кустам. В надежде, что оттуда вдруг выскочит кролик.
– Кролик? Забавная метафора… А, кажется, я понял. У вас, монголов…
– С вашего позволения, доктор, я русский. Но – горячо, горячо!
– Что это значит?
– Я вырос в Монголии.
– Русский, монгол… какая, в сущности, разница? Так вот, у вас есть красноречивый фразеологизм: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
– Это как раз про меня. Я ищу человека с нечеловеческими качествами для решения одной застарелой задачи.
– Звучит интригующе.
– Наверное…
– Не желаете посвятить меня в подробности?
– Нет. Могу лишь уточнить, что речь идет о спасении большой группы людей.
– Харон был бы не лучшей кандидатурой на роль супермена-спасителя.
– Собственно Харон и не был мне нужен. Возможно, я хотел напасть на след ему подобных. Должны же они быть! Мир слишком велик и разнообразен, чтобы их не было…
Доктор Стеллан отложил очередную игрушку и встал, показывая всем своим видом, что аудиенция окончена.
– Что ж, – сказал он, бледно улыбаясь. – С Хароном вам не посчастливилось.
Мичман Нунгатау в «Бездонной Заднице»
Покинув замок Кебарн и еще раз повосторгавшись со стороны его замечательной архитектурой («Да-а… умели, мерзавцы! У нас на Анаптинувике такого небось и быть не могло… ну так мы и живем да мучаемся в нашей разлюбезной дыре всего-то ничего, и вся история у нас соткана из бунтов да погромов, а единственным памятником старины отродясь была каталажка… Не то, что здесь… Сколько же ему лет?.. А это что за хреновина сбоку торчит? Неужто барбакан? Окна светятся… интересно, кто там обретается? Самый главный Канцелярский Жук?!»), мичман Нунгатау наведался в казарму, где познакомился с командой «болтунов». Подчиненные сразу ему не понравились. Да и сам он, судя по скисшим физиономиям, не произвел на них должного впечатления. Сержант Аунгу действительно был полукровка с явным преобладанием варварских кровей, приземистый здоровяк с традиционно расплющенным носом (кхэри, без различия полов, в любой драке меньше всего заботятся о защите собственной вывески, отчего встретить в природе кхэри с неизувеченной носопырой можно не в пример чаще, чем наткнуться на гекхайана в солдатском кружале), с прилипшей к губам наглой ухмылкой и рискованными шуточками. Ефрейтор Бангатахх, темнокожий и рослый, как все пеллогри, среди «болтунов» был самый сдержанный – что вовсе не означало, будто язык у него был худо подвешен; вел себя невозмутимо и держался слегка особняком. Рядовой же Юлфедкерк, бледный, анемичный, с длинными (что дозволялось приверженцам официально признанных сект) светлыми волосами, по-походному заплетенными в косичку, выглядел, как и положено сектанту, не от мира сего, говорил медленно, раздельно, чтобы все слышали и понимали, и временами норовил сбиться на какие-то заумные притчи. Полюбовавшись таким образом друг на дружку, обговорили распорядок на вечер, счастливо удержались от взаимных колкостей и с видимым облегчением расстались.
Мичман в свою клетушку, однако же, не пошел, а отправился на поиски развлечений. Настроение было таково, что настоятельно требовался праздник для души, и чем больше окажется фейерверков и орудийных залпов, тем лучше. Впрочем, ответственная миссия, что ожидалась в самом ближайшем будущем, склоняла его к умеренности в выборе радостей жизни. И потому от курения веселой травы, инъекций нехорошей химии, жевания мозговыносящей резины и тому подобных камерных плезиров решено было отказаться. Активными формами досуга, вроде задирания прохожих и разборок с патрулем, также на сей раз пришлось пренебречь.
Сориентировавшись по мобильному навигатору, Нунгатау швырнул свое пузырящееся адреналином естество в забитый до отказа шумной солдатней и мрачными работягами вагончик магнитопоезда, потолкался там пару остановок и вышел на крытую платформу в Сарикрорке.
Сарикрорк, отдаленный район столицы, с одной стороны подпираемый военным космодромом, а с другой – мрачным и сильно запущенным лесопарком, пользовался дурной славой далеко за пределами метрополии. Его имя в переводе с мертвого языка когда-то населявших эти места первопоселенцев означало «Змеиное Гнездо». И хотя змеи, движимые инстинктом самосохранения, давно покинули эти пространства, на их место вселились существа намного более опасные – эхайны-переселенцы, отброшенные низким достатком, житейскими неурядицами или сомнительными наклонностями на задворки социума. На девственного выходца с глухой периферии полыхание огней, густой шумовой фон и всеобщая озабоченная суета действовали вдохновляюще. Он даже мог бы по наивности принять это за высший класс, испытать первозданный детский восторг и нырнуть в бурлящий пахучий котел люмпенского пригорода, чтобы остаться в нем навсегда. Так оно часто и случалось: Сарикрорк редко отпускал свои жертвы. При всей своей неприглядности и низменности, этот район, как и другие пригороды Эхайнетта, такие же неприглядные и низменные в своих представлениях о богатстве и великолепии, выполнял важную социальную функцию. Он фильтровал неизбежные для всякого сколько-нибудь привлекательного мегаполиса миграционные потоки. Мало кто из тех, кто сюда стремился, ясно понимал, зачем он это делает. Обычно все сводилось к простой формуле: поиск лучшей жизни. Громадное большинство мигрантов имело весьма нехитрые представления о качестве жизни, как то: жратвы побольше и послаще… крышу попрочнее, чтоб не капало… лежанку помягче… и зрелищ! зрелищ! да немудрящих, понятных… чтобы в морду, и брызги веером… если уж задница, то непременно голая и без прыщей… Сарикрорк обещал: получишь что хочешь. А вернее, дарил иллюзию: непременно получишь, если будешь скучно и много работать, хорошо себя вести с начальством и патрулем и оставлять все заработанное в кабаках, вертепах и бурлесках этого ослепительного, запашистого, гремучего чистилища.
Здания примитивных кубических очертаний, сложенные из грубых серых панелей в облезшей от времени и ядовитых осадков «вечной краске», в безобразной шелухе из непробиваемого и огнеупорного стекла, громоздились впритирку, словно одна сплошная уродливая стена, стиснув узкие и потому вечно переполненные улочки уродливыми фасадами и угрожаще нависая над живым потоком козырьками, балконами, шахтами лифтов и воздушными переходами. Сполохи настырной, лезущей под ноги и в лицо, аляповатой рекламы, беззастенчиво и лживо сулящей все радости бытия в одном сосуде. Навязчивые ритмы, отдающиеся где-то под сердцем, в печенках и селезенках, попутно взламывающие черепную коробку с единственной целью – вырубить мозги… плеск воды, топот ног, громкоголосье… здесь никто не разговаривал вполголоса, если желал быть услышанным – орали прямо в уши, в лицо, будто угрожали всеми Стихиями сразу, желали оскорбить и вызвать на поединок, и при иных обстоятельствах поединком до смерти все и закончилось бы… а прислушаться – ничего серьезного, невинный обмен приветствиями и новостями, назначение встречи, какие-то мутные сделки на бегу…
В каждом тупичке, в каждой щели чем-то торговали: аппетитной на вид и на запах жратвой, густо сдобренной самыми ядовитыми специями, чтоб отбить запах синтетики и тухлятины; блескучим новомоднейшим тряпьем, сшитым здесь же за ближайшим углом в глухом промозглом подвале полуслепыми от сумрака и болезней мигрантами-кхэри; запрещенными к распространению имплантатами, психостабилизаторами, гиперкоммуникаторами и прочей высокотехнологичной лабудой, хорошо если украденной с воинских складов, хуже, когда перекупленной у утилизаторов, а то и, что совсем плохо, слепленной на коленке местными умельцами, за которыми военная разведка охотилась даже более рьяно, нежели за чужаками-лазутчиками, а если находила, то либо вербовала на закрытые научные производства, либо разбиралась по всей строгости и в соответствии со своими тайными уложениями; вживление отчаянным покупателям могли сделать в ближайшей подворотне с тем же успехом, что и пристукнуть и обобрать, чтобы долго не заморачиваться; фармакопея от всех недугов, существующих и выдуманных, от всех печалей и забот, хотя бы тот же «стабиль», предлагались на развес; органическая дурь, какие-нибудь гнячкаи зузыряг, здесь шли наравне с леденцами и пончиками, а реально ценились, дорого стоили и предлагались из-под полы церебральные резонаторы, трансперсонаторы, программируемые ундосуггесторы и тому подобная бесовщина, придуманная с единственной целью – разорвать зыбкую связь между реальностью и сознанием, отправить – быть может, без обратного билета! – в дальнее странствие по призрачным мирам, где сбывается все несбыточное и материализуются иллюзии; ну и, разумеется, оружие, куда же без него, гутанкагхоргаи гутаннанана любой вкус и для любых целей, от сведения счетов до заказного убийства, а если с наличностью проблемы отсутствуют, то найдутся игрушки и посолиднее, годные для того, чтобы стереть в прах небольшое поселение. Сжечь, взорвать, отравить – как душе будет угодно.
В вечно пасмурном от скверных испарений небе суматошливо скользили, едва не толкаясь бортами, утлые суденышки местных обитателей. Отрешенно и высокомерно парили патрульные платформы, изредка роняя книзу пилоны нестерпимо-яркого плотного света. Да еще иногда, словно призраки иного, сколь недосягаемого, столь и непостижимого мира, укутанные облаками защитных полей, в великой спешке проплывали к центральным районам столицы многопалубные, изысканнейших очертаний лайнеры подлинных хозяев этого мира.
Мичман Ахве-Нхоанг Нунгатау стоял на квадратном пятачке, который, если верить ориентир-навигатору, кичливо именовался «Плац Вовек Неизгладимой Памяти Пяти Именных Штандартов и Восьми Вымпелов Маршала Шаагрна и Его Бесстрашного Воинства». Тот же навигатор свидетельствовал, что по мере удаления от центра столицы названия улиц и площадей становились все более витиеватыми и многословными. К примеру, самый большой парк Эхайнетта, разбитый в элитарном районе Тьелперинкуарн, куда заурядного солдафона в унтерском чине запросто могли и не допустить без специального приглашения, назывался коротко и без затей – Диск. В то же время имена улиц, что упирались в «Плац Вовек Неизгладимой…», выглядели на экране навигатора намного длиннее их самих. Стекавшиеся по ним живые реки сталкивались, учиняя вокруг мичмана Нунгатау прихотливые завихрения. Иногда его сердито толкали, словно бы стараясь сдвинуть с места и куда-то унести, словно щепку. Мичману было наплевать. Он не знал, куда податься, несколько дезориентированный обилием возможностей.
По правую руку завлекал иллюзорными девицами в бутафорской броне «Галактический Паноптикум», предлагая незабываемое путешествие по запретным уголкам мироздания с полным кинестетическим эффектом. Девицы корчили свирепые гримасы и как бы между делом предъявляли неестественной длины конечности. По левую вводил в телесные соблазны «Элитарный Бурлеск Пяти Планет», также с девицами в эфемерных одеяниях, которые, однако же, не гримасничали, а непрерывно облизывались, имитируя жгучую страсть… Поискав глазами, мичман остановил выбор на шалмане, осененном вдохновляющей вывеской «Бездонная Задница». Он уже слыхал кое-что об этом заведении. Судя по отзывам, название всецело соответствовало содержанию. Зайти туда мог всякий. Выйти оттуда с полными карманами или уцелевшей рожей не удавалось никому. Это соображение, подкрепленное многочисленными свидетельствами, лишь распаляло азарт испытателей судьбы и даже в самом добропорядочном туристе, которого занесли в сей вертеп проказы Стихий, пробуждало низменные страсти.
Что же до Ахве-Нхоанга Нунгатау, карманы его были отягощены лишь скромными командировочными, к игорному полю он всегда был равнодушен, во всяких там бурлесках и паноптикумах он ощущал себя чужим, забредшим без спросу, да еще и без штанов. Потому можно было смело утверждать, что им управляло любопытство.
В «Бездонной Заднице» ему с первого взгляда понравилось все, начиная с названия и заканчивая барменом, который взирал на него из-за стойки с таким видом, будто хотел прикончить еще до того, как клиент сделает первый заказ.
– Ну? – грозно спросил бармен.
– Под жопу пну, – с удовольствием ответил мичман Нунгатау.
– Сможешь заплатить за себя, сынок? – полюбопытствовал бармен, пропуская мимо ушей оскорбление, которое носило скорее ритуальный характер, нежели реальную угрозу действием. – Или придется дзынькнуть мамочке?
– Скоро я смогу купить твою конуру со всем хламом. Не исключая тебя самого. Но от тебя избавлюсь при первом удобном случае.
– Надеюсь, ты не метешь своей поганой метлой, а действительно в состоянии расплатиться за миску болтушки. – Бармен мотнул головой в сторону свободного столика. – Топай в темный уголок и засохни там, чтобы меня не оштрафовали за спаивание малолеток.
Довольно улыбаясь, мичман плюхнулся на продавленный и отполированный сотнями седалищ диванчик. Придвинул миску с орехами и отправил в рот сразу целую пригоршню. Окинул хозяйским взором интерьеры и публику. «А ведь я и впрямь смогу стать хозяином такой вот хабарени, – вдруг подумал он. – Если Лысый Вьюрг сдержит обещание. Я не слыхал, чтобы он бросал слова на ветер. Хотя, возможно, те, кого он обманул, давно уже тешат демонов в Воинских чертогах Стихий…» Он криво усмехнулся. Да… змеи не летают. Его унтерские фантазии еще долго не распрострутся дальше кабаков для всякого мисхаза. Между прочим, т’гарду Нунгатау не к лицу будет содержать притоны и веселые заведения. Его заботы – замки да угодья. Хотя бы один небольшой замок на теплой, лесистой планетке, и чтобы спереди – охотничья рощица, а позади – колосящееся поле до самого горизонта… И никаких каторжников с кривыми от злобы и увечий рожами, никаких обер-офицеров с идиотскими претензиями, никаких тревожных побудок ни свет ни заря и марш-бросков в пески, в снега, в болота, где спустя самое короткое время становится непонятно, кто охотник, а кто добыча… «А ведь у меня, наверное, будет жена. И не жена даже, а супруга… высокородная янтайрн, прекрасная и спесивая, с младенчества знающая, как вести себя за столом, как молвить и как ступить, как можно и как нельзя смотреть на императора. Ахве-Нхоанг, первый т’гард Нунгатау… в присутствии самого Тултэмахиманору Эварна Эвритиорна, Справедливого и Грозного гекхайана Черной Руки Эхайнора!»
– Ты чего на меня пялишься, скорпион? – донеслось до него из-за пелены сладких грез.
Возвращение к реальности оказалось малоприятным.
Размечтавшись, Нунгатау и сам не заметил, как оскорбил прямым взором одного из сидевших на диванчиках в тени высокородных янрирров. И никого не волновало, что в эту минуту мичману все равно было, где и на чем, а уж тем более – на ком, остановить свои затуманенные зеницы. При иных обстоятельствах он и не смутился бы нисколько, а ответил бы с неменьшей наглостью, не опасаясь перспективы доброй заварушки, а если повезет – то и Суда справедливости и силы. Хотя вряд ли настоящий, рафинированный аристократ унизит себя Судом с каким-то паршивым кхэри… в стародавние времена с этим, говорят, бывало проще, без различий чинов, званий и кровей… вот вздуть нахала и так поразвлечься, разогнать застоявшуюся голубизну в жилах – это они могут… но тут уж как фишки лягут, не единожды мичману удавалось пощекотать самонадеянного янрирра ножичком между ребер и безнаказанно смыться под шумок… Но теперь все было иначе. Потому что отныне Нунгатау себе более не принадлежал, а хозяином души его и тела был гранд-адмирал Вьюргахихх, и поступки его диктовались необычным заданием, а следовательно, подвергать себя излишней опасности мичман права не имел. Более того, высокородные янрирры на диванчиках, числом трое, были не какое-нибудь штабное офицерье, большого уважения не заслуживавшее, а эршогоннары, Истребители Миров, то есть не просто армейская элита, а всем элитам элита, гордость и слава Эхайнора, и на счету у каждого, если верить знакам отличия – а не верить таковым никак нельзя, знаки эти именные, ни подделать, ни украсть невозможно, делают их вручную те же мастера, что и по тартегам работают, – по два, а то и по три боевых рейда, а всякий такой рейд – это выжженный до голого камня, выпотрошенный и ни к чему более не пригодный вражеский мир… И вот один из таких монстров, в чине капитана – а в прочих родах войск это все едино, что полковник! – темноликий, до зеркального блеска бритый, набычившись, сомкнувши челюсти-капканы, выжигал немигающим взглядом бледно-желтых глаз бедолагу мичмана, как один из тех миров.
– Мои извинения, капитан-торпедир… – пробормотал Нунгатау, вытирая несуществующий пот со лба. Ему полагалось выглядеть как можно более растерянным и жалким, хорошо бы – смешным, чтобы гнев эршогоннара сменился весельем, а прицел его гляделок наконец расфокусировался. Он опустился бы даже на колени, кабы помогло. – Виноват… впервые в таком нескромном месте… глаза разбежались…
– Хочешь сказать, это место слишком вульгарно для тебя? – проскрежетал эршогоннар. – Что же тогда говорить обо мне?!
– Никак нет, капитан-торпедир… осмелюсь предположить, что присутствие таких особ служит украшением любого места, даже самого неприличного… а уж вашей чести ничто не может навредить…
– Много болтаешь, – зловеще промолвил тот. – У меня уши заложило от твоей трескотни. И зачем только унтерам длинный язык?
Все складывалось самым скверным образом, и Нунгатау, продолжая корчить из себя опачкавшееся от ужаса ничтожество, однако же, присутствия духа не терял и краем глаза высматривал пути к бесславному отступлению. Каковых, к его неудовольствию, было совсем немного. «Как дурно сложилось, – подумал он с досадой. – И какой демон погнал меня развлекаться перед самым важным делом всей жизни?! Лежал бы себе тихонечко в казарме, пялился бы в потолок… так ведь нет, захотелось отведать столичной жизни… вот и отведал, хапнул, можно сказать, ртом и жопой…»
– Заткнись, Уррохорх, – лениво промолвил сидевший спиной эршогоннар, чьих знаков различия Нунгатау не мог рассмотреть в темноте. – Это у меня уши закладывает от твоего лязга. Оставь парня в покое.
– Пускай не таращится, – буркнул капитан-торпедир уже не так злобно. По всей видимости, слова товарища были для него не пустой звук, и уж что служило тому порукой – более высокий чин или изрядные ратные заслуги, о том Нунгатау судить никак не мог.
– Хэнтауту прав, – сказал третий торпедир, в лейтенантском чине. – Коль явился в вертеп – не мешай блудить остальным. Нервы, мастер, нервы… Выпейте-ка лучше да смотрите на девок.
– Позволите удалиться? – промямлил Нунгатау, обрадованный столь благоприятным поворотом событий.
– Разве ты еще здесь? – изумился Уррохорх.
– Ступай, брат-скорпион, – бросил благодетельный Хэнтауту через плечо.
Нунгатау попятился, опасаясь повернуться к эршогоннарам спиной – кто знает, не покажется ли это им оскорбительным?! «Как он меня назвал? Брат-скорпион?! Да ведь он из наших, из кхэри… – вдруг сообразил он. – Как бишь его – Хэнтауту? Ну конечно… И как я сразу не догадался? Выходит, и мы из своих болот можем воспарить под самые сказочные небосводы!»
Мичман отступал в клубящийся полумрак, подальше от опасного соседства, на ходу обдумывая это внезапное открытие. «Что же получается? Рассказывают, за плечами у каждого торпедира не только офицерское училище высшего разряда, а и какая-нибудь научная академия. И боевой налет измеряется не часами или, там, декадами, а страшно подумать – годами. Годами! В пустоте, в темноте, в холоде, взаперти в пустотелой затхлой коробке… Но ведь этот кхэри сумел – значит, и я сумел бы. Если бы не проклятая жизнь в проклятом месте, где меня угораздило явиться на свет в проклятый день и час… А может быть, напрасно я списываю все на свою незаладившуюся жизнь? В конце концов, все мы, кхэри, от одних корней произрастаем и на одном поле… Просто он – смог, а я – нет. Все эти годы, пока я гонял мисхазное бушлопо пригородам, он впихивал в себя науки и знания, терпел унижения от таких, как этот гад Уррохорх, не ел, не спал, телок не валял, а корпел в училищах и академиях и поднялся над собой, достиг всего, чего желал, чинов и уважения, и никто ему слова поперек больше не молвит и подлым происхождением в нос не натычет. А я сейчас пытаюсь обмануть собственную судьбу в погоне за келументари, которого, быть может, и нет вовсе… но разве кому-то хотя бы раз удавалось обвести судьбу вокруг пальца? Скорее, наоборот: это она объедет тебя по кривой дорожке, выждет за углом и отгрузит по полной всего, что тебе от нее причитается…»
Нунгатау даже потряс головой, чтобы отогнать неприятные мысли. « Херюзгавсе это. Судьба не всегда злодейка… иногда она дает хороший шанс, быть может – единственный, и буду я последний дурень, всем дурням дурень, стыд и срам всему племени кхэри, мисхазный мисхазер,если не употреблю этот шанс к собственному благополучию!»
На короткое мгновение разгоряченную голову мичмана посетила вполне здравая мысль: коль скоро впереди расстилаются столь ослепительные перспективы, то не лучше ли и впрямь забиться в самый темный угол казармы и провести там остаток ночи тихо и безопасно, а уж поутру поручить себя воле Стихий и пуститься на поиски келументари, взяв за правило впредь подвергать себя исключительно оправданному и целесообразному риску? Но он прогнал ее прочь, выругавши себя за малодушие. «Да, я сарконтир… скорпион. Не выслужился еще до иных, более уважительных прозвищ. Какие мои годы? Успею. – Здесь его думы снова свернули на прежнюю дорожку. – Интересно, сколько лет этому… как бишь его… торпедиру Хэнтауту? Что, если он мой ровесник? Вот он точно успел. А я – я успею ли?»
Нунгатау шепотом выругался и с печалью проводил глазами стайку пышнотелых юных дев в сногсшибательно легких одеждах. «Ладно. Уговорили. Казарма так казарма. А веселуха подождет. Никуда ей от меня не деться. Нарочно вернусь сюда уже в т’гардовском звании, наведу здесь шороху, и не то что торпедир Уррохорх – сам демон-антином Юагрморн мне будет не указ. А с Хэнтауту я во благовременье непременно выпью. Сам же его и угощу. И уж он-то мне не откажет в такой малости, как равному по чину и племени…»
