Текст книги "Здоровье и Власть. Воспоминания «кремлевского врача»"

Автор книги: Евгений Чазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В памяти осталось 11 сентября 1971 года. За два дня до этого у меня умерла мать, и на этот день были назначены похороны. В этот день умер Хрущев, и мне даже не пришлось присутствовать по русскому обычаю на поминках матери. Это был выходной день. Я позвонил Брежневу на дачу, сообщил о смерти Хрущева и спросил, будет ли официальная информация и как будут организованы похороны? Он ответил: «Подожди, никому, кроме родственников, ничего не сообщай». Я жду час, второй, наконец раздается звонок. «Можешь сообщить о смерти Хрущева в обычном порядке. Ну а там делай все, что делаете вы в таких случаях». Я понял, что в течение этих двух часов шло обсуждение, как объявить стране о смерти Н. С. Хрущева и где его хоронить.

Умер не просто персональный пенсионер, а бывший руководитель партии и государства, и вот он единственный из них похоронен на Ново-Девичьем кладбище, а не у Кремлевской стены.

В конце концов, проверив и перепроверив меня и по бюрократическим каналам, и по конкретным делам, Л. И. Брежнев, да и другие руководители партии и государства, смирились с тем, что я сохранил свое независимое профессиональное лицо и старался честно выполнять свой долг и говорить правду. Вероятно, это был один из факторов, позволивших мне оставаться на своем посту два десятилетия. Сыграло роль и то, что на одном из первых заседаний Политбюро Л. И. Брежнев четко заявил, что начальник 4-го управления находится в его подчинении и подотчетен только ему, а для решения возникающих оперативных ситуаций Управление должно контактировать с Ю. В. Андроповым. Такое заявление не только утвердило мое положение, но и позволило держаться с определенной степенью независимости.

3

Сегодня, после уничтожения системы 4-го управления, можно раскрыть еще один малоизвестный в нашей стране, но хорошо освещенный за рубежом, аспект его деятельности.

Речь идет об отдыхе и лечении в Советском Союзе руководителей иностранных государств, правительств, в первую очередь, лидеров коммунистических партий, друзей нашей страны. Андропов как-то совершенно справедливо сказал однажды Брежневу, что друзей можно приобретать, не только поставляя им оружие и продовольствие, но и заботясь об их здоровье, их работоспособности. Брежнев оценил эту идею, подхватил ее и предложил направлять приглашения руководителям государств и партий для отдыха и лечения в нашей стране.

Первыми откликнулись руководители коммунистических партий и правительств социалистических стран, которые стали ежегодно посещать нашу страну для отдыха и диспансеризации, причем эти, на первый взгляд, сугубо медицинские поездки постепенно превратились в политические встречи. Приезжало много гостей из развивающихся стран, стран так называемого третьего мира. В иные годы их число достигало нескольких тысяч. Это было большим испытанием для 4-го управления, учитывая, что приезжали многие руководители, обращавшиеся до этого в лучшие медицинские учреждения Запада. И надо сказать, что это испытание учреждения Управления – как больницы, так и санатории – выдержали с честью.

Были, конечно, и казусы, как например, с главой Центрально-Африканской Республики Бокассой. Не знаю, каким образом сотрудники МИД вышли на него в активных поисках друзей в Африке, но факт остается фактом, что в августе 1973 года, узнав, что он болен каким-то гастроэнтерологическим заболеванием, его пригласили на лечение в нашу страну. Не помню, в каком амплуа он приезжал: то ли как руководитель революционной партии, то ли как император. Но работники МИД просили обеспечить прием и лечение на самом высоком уровне. Когда впоследствии я читал, что это был один из самых жестоких людей в Африке, каннибал и убийца, я не мог в это поверить, вспоминая нашу встречу в инфекционном корпусе Кунцевской больницы. Это был невзрачный человечек, который постоянно улыбался и извинялся. Осмотрев его вместе с нашим известным гастроэнтерологом, профессором В. Г. Смагиным, мы установили, что ничего угрожающего у пациента нет и речь идет о банальном холецистите и колите. Рекомендовав обычное в таких случаях лечение и диету, мы разъехались по домам, так как это был воскресный день. Не успел я приехать домой, как раздался звонок из больницы, и дежурный врач просил меня срочно вернуться. Я уже привык к таким вызовам и буквально через 30 минут был на месте. Оказалось, что вызывали меня не к больному, а для того, чтобы навести порядок в кухне этого корпуса. С Бокассой приехали его слуга и повар и привезли обычные для него продукты питания. К моему удивлению, это были какие-то мелкие змейки, животные типа ящериц, грязное мясо непонятного происхождения. Я поднялся к Бокассе и сказал ему, что здесь, в больнице, мы будем лечить его нашими методами, диета является таким же лекарством, как и таблетки, которые он принимает. Получив его согласие, я попросил выбросить все, что было привезено, на помойку. Бокассе так понравилась наша пища и лечение, что, покидая в хорошем состоянии через 10 дней больницу, он поставил вопрос перед работниками МИД о выезде с ним нашего врача и нашего повара. Работники МИД настоятельно требовали как можно быстрее решить этот вопрос. Вызвался поехать с Бокассой доктор Ф. К. Яровой. Поездка врача и повара была недолгой – то ли Бокасса не получил от нашей страны того, чего добивался, то ли ему надоело постоянное вмешательство в его жизнь врача, призванного следить за состоянием его здоровья. Через три месяца по убедительной просьбе нашего посольства доктор был возвращен в Москву. Бокасса долго решал, под каким «соусом» порвать контракт. Но не нашел ничего лучшего, как обвинить врача в попытке принудить одного из полицейских охранников к сожительству. Надо было видеть пожилого, интеллигентного, субтильного доктора и громадного роста полицейского, чтобы представить всю бредовость заявления Бокассы о том, что советский врач пытался силой совратить полицейского.

Однако эта история была исключением в большой международной деятельности наших врачей, тем более что работать нам приходилось в сложных условиях не только медицинского, но и политического характера.

В 1971 году меня и П. Е. Лукомского срочно пригласили в Берлин для консультации В. Ульбрихта. До этого мы несколько раз консультировали его во время отдыха в санатории «Барвиха». В свои 78 лет Ульбрихт прекрасно выглядел, активно занимался физкультурой, любил ходить на лыжах, правда, многое в его физической активности носило показной характер. Единственно, что его беспокоило, это повышение артериального давления и иногда появляющиеся головокружение и слабость, связанные, несомненно, с развивающимся атеросклерозом сосудов мозга. В Берлине нас встретили растерянные лечащие врачи Ульбрихта и наш посол П. А. Абрасимов, заявившие, что Ульбрихт категорически отказался от помощи специалистов правительственной больницы и обратился к медикам, которые не были знакомы партийному аппарату СЕПГ и которых не желательно было знакомить с состоянием его здоровья. Однако оказалось, что суть конфликта заключалась не в медицинских проблемах лечения Ульбрихта, а в ситуации, которая создалась в связи с обострением его отношений с Э. Хонеккером . Предстоял съезд партии, на котором В. Ульбрихт, которому исполнилось уже 78 лет, должен был уступить свое место Э. Хонеккеру. В. Ульбрихт, как это бывает при склерозе мозговых сосудов, не мог критично оценить свое состояние, считал себя вполне работоспособным и с обидой воспринял предложение, переданное к тому же, по его словам, в некорректной форме, стать почетным председателем партии. Ульбрихт в то время считал себя единственным теоретиком-марксистом, оставшимся в живых. Иначе как «Лениным современности» и главным идеологом коммунизма в современном мире он себя не представлял. Когда у него произошел гипертонический криз, он наотрез отказался ехать в правительственную больницу и был помещен, по его настоянию, в обычное больничное учреждение. Хонеккер же боялся, с одной стороны, как бы действительно не произошло тяжелых осложнений в состоянии здоровья В. Ульбрихта, а с другой – широкой огласки конфликта. И то и другое могло оказать неблагоприятное влияние на ход съезда, а может быть, и на его избрание. Учитывая, что В. Ульбрихт не пускал к себе врачей из правительственной больницы ГДР, предполагалось, что консультантов из Москвы, которые смотрели его в «Барвихе», он примет. С одной стороны, те после консультации смогут ответить на все вопросы Э. Хонеккера, а с другой – постараются убедить Ульбрихта в необходимости лечения в правительственной больнице. Действительно, В. Ульбрихт принял нас с Лукомским весьма любезно, хотя на протяжении всей встречи градом сыпались нелестные слова и в адрес врачей правительственной больницы, и в адрес Хонеккера. Состояние его было удовлетворительным, и на консилиуме с участием врачей, которые лечили его в тот момент, было решено, что через несколько дней он сможет вернуться домой.

На обеде в нашем посольстве мы успокоили П. А. Абрасимова и Э. Хонеккера, что ничего страшного в состоянии здоровья В. Ульбрихта нет, что он уже стал адекватным, успокоился и через несколько дней, вероятно, вернется домой. В общем так и оказалось. Съезд прошел в спокойной обстановке, и в 1971 году Э. Хонеккер был избран первым секретарем СЕПГ.

Нередко мне трудно было оценить в те годы масштабы и значимость нашей интернациональной, если так можно выразиться, деятельности. И только гораздо позднее, и чаще даже из других источников, я узнавал, что принесло той или иной стране, политической ситуации в мире решение наших сугубо медицинских проблем. Несомненно, что наш долг врачей – лечить, обеспечивать здоровье и жизнь человека. Остальное – дело политических и государственных деятелей, общества, наконец, самого народа. Но я убедился, что врачебная деятельность косвенно может активно влиять на ход тех или иных политических и исторических процессов.

Первый в моей практике подобный случай связан с лечением президента Египта Абдель Насера. Сегодня это не представляет никакого секрета, а тогда за нашими данными охотились разведки ряда стран мира. В первые дни июля 1968 года мне позвонил Брежнев. Хотя он и не говорил открыто, но из разговора я понял, что один из наших близких зарубежных друзей тяжело болен и его лечащие врачи хотят с нами встретиться, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию и возможные пути решения вопроса. Не знаю, на каких данных основывался Брежнев, но он намекал, что речь идет о каком-то опухолевом процессе, видимо, урологического характера. В заключение твердо добавил: «Привлеки к обсуждению только тех специалистов, которым полностью доверяешь, и чтобы никакая информация не могла просочиться на сторону. Никого, даже в советском руководстве, не информируй о результатах консилиума».

На следующий день в моем маленьком кабинете на улице Грановского собрались несколько египетских специалистов, приехавших с Насером, и наши ведущие специалисты, среди них ведущий хирург В. С. Маят и уролог А. Я. Абрамян. Египетские врачи рассказали, что в последний год Насер стал жаловаться на боли в ногах, которые вначале появлялись при длительной ходьбе, а затем и при небольших прогулках, сейчас же беспокоят даже в неподвижном состоянии. Причем, если вначале боли были только в стопах, то в настоящее время они появляются и в бедрах. Он стал замечать «онемение» стоп, на пальцах появились признаки начинающейся гангрены, а на коже ног – трофические изменения. У президента был нарушен обмен жиров и сахара, много лет он курил крепкие сигареты типа «Кэмел». Признаков коронарной недостаточности, по словам врачей, не было.

На основании того, что нам рассказали египетские коллеги и что мы смогли почерпнуть из привезенных материалов, у нас сложилось твердое мнение, что в данном случае никакой опухоли нет, а речь идет о типичном атеросклерозе сосудов ног с начинающимся нарушением кровообращения в них. Однако окончательное заключение мы могли дать только после осмотра и обследования президента. Наше предложение о встрече с Насером на первых порах не вызвало энтузиазма у египетских врачей. Они не давали согласия на такое обследование, так как им необходимо было обсудить этот вопрос с пациентом. Египетская сторона панически боялась утечки любой информации о болезни Насера. Да это и понятно. Обстановка на Ближнем Востоке, несмотря на перемирие, была крайне напряженной. Состояние можно было обозначить, как «ни мир, ни война». Насер стал к этому времени признанным лидером арабов, символом их борьбы за независимость, за радикальные перемены. Любовь народа к нему была безгранична. Сообщение или известие о болезни Насера могло бы во многом повредить объединению усилий арабов в борьбе с Израилем.

Насер поверил в нашу порядочность, да к тому же египетская сторона понимала, что Советский Союз, так же как и они, заинтересован в конфиденциальности консилиума советских врачей. Как бы там ни было, но 6 июля рано утром состоялась наша первая встреча с Насером. Президент Египта выглядел усталым, больным и встревоженным. Его, помимо врачей, сопровождал Анвар Садат . После первых 15 минут встречи на консилиуме сложилась так важная для нас, врачей, обстановка непринужденности. Насер держался просто, доверительно, но без «панибратства», которое некоторые великие мира сего почему-то считают проявлением демократизма. Это был вежливый, эрудированный, интеллигентный человек. Когда на наш вопрос о жалобах он с какой-то безнадежностью сказал, что все пять часов полета до Москвы его мучили сильнейшие боли в ногах и бедрах и он вынужден был все время лежать, хотя предполагал провести совещание, мы поняли, как он устал от болезни, а главное, от того, что ее проявления необходимо было скрывать даже от врачей. Он не мог ходить, а ему надо было бывать в воинских подразделениях; у него были сильнейшие боли, а он был вынужден их терпеть, чтобы не заподозрили, что президент болен. Он переживал, что не мог в самолете обсудить все проблемы с Ясиром Арафатом , который под видом технического сотрудника по имени Амин впервые летел в Москву на встречу с советскими руководителями.

Мне много раз в дальнейшем приходилось встречаться с Насером, но именно тогда, во время первого консилиума, я проникся к нему уважением как к мужественному и сильному человеку. Да и не совершают революции слабые люди. Пустяк, но показательный. Когда мы начали его лечение, я сказал, что первое наше требование, чтобы он бросил курить. Он тут же вызвал адъютанта, отдал ему лежащую на столе пачку сигарет «Кэмел», зажигалку и сказал: «Больше их около меня не должно быть, и запомните – с сегодняшнего дня я не курю». И, обращаясь ко мне с улыбкой, добавил: «Если бы это касалось только меня, еще можно было бы поспорить, но это касается Египта». И он твердо держал слово.

Осмотр и обследование подтвердили наш диагноз – атеросклероз сосудов ног. Поскольку в те годы операции на сосудах по поводу атеросклероза только начинали делать, мы обсудили возможность и целесообразность ее проведения. Однако поражены были в основном дистальные (конечные) отделы артерий ног, и операция здесь не могла дать эффекта. Оставались консервативные методы. Обсуждались различные варианты, и в конце концов было решено начать бальнеотерапию – использование цхалтубских радоновых вод, которые в ряде случаев давали при подобных заболеваниях хороший эффект.

Насер, в принципе, согласился с нашим предложением, заявив, что после возвращения в Египет обсудит с руководством страны и Национального собрания вопрос об отдыхе (он подчеркнул, именно об отдыхе) и в ближайшее время вернется в Советский Союз для лечения в Цхалтубо.

Я сообщил Брежневу неутешительные результаты консилиума. В ответ он сказал: «Надо сделать все для восстановления здоровья Насера, ибо нет на Ближнем Востоке другой фигуры, которая могла бы объединить арабов в противостоянии США и Израилю. Если он сойдет с политической арены, то это будет большой удар по нашим интересам и по интересам арабов. Сделай все, что необходимо для его лечения. Официально его будет принимать на отдых Президиум Верховного Совета. Я скажу Подгорному, чтобы обеспечили все, что необходимо».

Действительно, вскоре позвонил Н. В. Подгорный и в присущей ему грубой манере сказал: «Звонил Брежнев, попросил, что надо тебе помочь с Насером. Я дал указание, свяжись с моими ребятами, они займутся всем этим». На этом наш, весьма «продуктивный» разговор о лечении Насера закончился. Как помогали мне ребята, я почувствовал, когда поехал в Цхалтубо, чтобы посмотреть на месте возможности размещения президента Египта. В Президиуме Верховного Совета, как часто бывало, все спускалось по бюрократической лестнице, и когда я в конце концов встретился с человеком, который должен был организовать прием, то им оказался заведующий то ли фотолабораторией, то ли фотокиноотделом Верховного Совета, если мне не изменяет память, по фамилии Данилов. Вся его помощь заключалась в том, что он с большими придирками подписывал счета за пребывание Насера. В Цхалтубо не оказалось ни одного помещения, достойного президента крупной и дружественной нам иностранной державы. Все бывшие дачи были грязными, запущенными, а в санаториях имелись только стандартные палаты по 12—14 квадратных метров, да и то без удобств. Положение было крайне тяжелое. Надо отдать должное бывшему в то время первым секретарем ЦК КП Грузии В. П. Мжаванадзе, по распоряжению которого был приспособлен более или менее небольшой корпус санатория Совета министров Грузии.

Однако, когда незадолго до прибытия Насера приехали представители его канцелярии и осмотрели предлагаемые для президента три маленькие по 14 метров комнаты, они при всей своей вежливости спросили только одно: «А нет ли другого помещения, хотя бы немного попросторнее?» И когда я, уставший от безразличия тех, кому поручалась организация приема, резко сказал: «Это лучшее, что здесь есть, и другого мы предоставить не можем», они также довольно резко ответили: «Но ведь вы принимаете главу иностранного государства». Я был полностью согласен с ними, но ничего сделать не мог. Чувствовалась «либерализация», проводившаяся Хрущевым, и его стремление к уничтожению привилегий. Но, наверное, при этом хотя бы несколько дач для приемов надо было оставить.

Насер, в связи с решением трудных проблем защиты страны от непрекращающихся израильских рейдов, задержался почти на 2 месяца. Зная сложную ситуацию с размещением в Цхалтубо, он приехал в сопровождении очень небольшой группы секретарей и охраны. С ним был симпатичный, приятный и умный египетский посол в Москве М. Галеб. Мне с ним было легко еще и потому, что он тоже был по профессии врач и хорошо понимал сложившуюся ситуацию. Несмотря на то что ответственные за охрану работники 9-го управления КГБ делали все, чтобы предупредить утечку информации о приезде Насера, весь город только и жил разговорами об этом визите. Помню часа за четыре до приезда президента мы пошли на базар почистить ботинки (надо было все-таки достойно встречать главу иностранного государства). Чистильщик, пожилой веселый грузин, думая, что мы отдыхающие, расписывая прелести Цхалтубо, махнул мне рукой, чтобы я наклонил голову, и тихо сказал: «Ты, как мне кажется, хороший человек. По секрету тебе скажу, что, выйдя на угол площади в 12 часов, ты увидишь Насера». И он точно описал маршрут проезда президента, который вечером, накануне, в полном секрете прорабатывали работники «девятки». Бедная охрана!

У меня, как и у встречавших грузинских руководителей, были опасения, что Насер останется недоволен размещением, скромностью обстановки. Видимо, что-то в этом духе ему начали говорить заранее приехавшие египетские «квартирмейстеры». Однако он их тут же оборвал, и, как сказал нам выделенный с нашей стороны переводчик Э. Султанов, которого очень ценил Насер, суть ответа заключалась в том (если его суммировать), что, мол, «перестаньте разговаривать, здесь мне нравится, и потом не забывайте, что мы гости, а я приехал сюда, чтобы вылечиться». Этот ответ снял напряженность, конечно, и с нас и с египтян, которые постарались передать нам суть этого разговора. Все недостатки компенсировал оставшийся со времен Сталина небольшой мраморный бассейн, в который поступала естественная радоновая вода.

Насеру очень понравилась бальнеотерапия, которую он переносил прекрасно. Держался он со всеми просто и очень доступно. Любил вместе с нами прогуливаться в прилегающем парке. К нашему удивлению, состояние его быстро улучшалось: исчезли боли, стала проходить связанная с этим бессонница. Постепенно начали исчезать трофические расстройства и признаки гангрены пальцев ног. Мы не ожидали таких блестящих результатов, тем более что я не очень верил в бальнеотерапию. Удивлен был и Насер тем, что мы так быстро смогли вывести его из, казалось бы, безнадежного состояния. Доктор И. Тюльпин, которого мы выделили ему еще в Москве, стал его доверенным лицом. Удивительна психология тяжелобольного, которую я наблюдал за свою долгую врачебную жизнь. Врачи, да и другой медицинский персонал, становятся ему самыми близкими людьми, если им удается помочь больному.

Сам Насер, да и его окружение, держались скромно, и требования их были минимальными. Грузинские товарищи, в силу характерного им гостеприимства, делали все, чтобы египтяне были довольны. Помню обед на воздухе, который они устроили в первый день для всех сопровождающих президента лиц. Прекрасная погода, чудесное грузинское вино, которое лилось рекой, грузинские деликатесы и концерт «народных талантов», которые, как мне потом сказали, были известными артистами. Они настолько покорили египтян, что те, не скрывая своего восторга, рассказали об этом приеме Насеру.

Кроме лечебных ванн и прогулок, Насер никуда не выходил из отведенного ему небольшого отсека. Наконец курс терапии был закончен, и в хорошем, бодром настроении Насер собирался домой. Перед отъездом, давая рекомендации, мы долго сидели у него в комнате. Я понимал, что улучшение состояния связано с тем, что, как это и бывает при использовании радоновых ванн, произошло раскрытие и развитие так называемых коллатеральных сосудов, обеспечивающих достаточное кровообращение в ногах. Но атеросклеротический процесс в то время остановить было невозможно, тем более у человека с признаками диабета. Это сегодня в нашем кардиологическом центре мы добиваемся стабилизации атеросклеротического процесса. Мы понимали, что атеросклероз будет развиваться, и трудно сказать, какие сосуды он в дальнейшем захватит, может быть, это будут сосуды сердца, а может быть, и мозга. Нужна диета, нужен режим, надо снять перегрузки, психоэмоциональный стресс. Выслушав нас, Насер, улыбнувшись, сказал: «Но ведь выполняя все эти рекомендации, трудно оставаться президентом Египта. А я, честно говоря, хочу им еще быть. Не могу я просто бросить свой народ в тяжелой ситуации».

Мы договорились, что через 3—4 месяца, якобы для отдыха, мы посетим Египет и оценим отдаленные последствия лечения, состояние его здоровья и дадим новые рекомендации для дальнейшего лечения. Мы предложили, чтобы, наряду с египетскими коллегами, за состоянием его здоровья в Каире следил советский врач, например, тот же И. Тюльпин, который импонировал президенту и был достаточно настойчив при реализации наших рекомендаций. Насер сказал, что он бы с удовольствием принял предложение, но боится, что это могут понять, как его недоверие к египетским врачам. А это не так. Он очень уважает своих лечащих врачей. «Народ меня не поймет», – заключил Насер. Мы вынуждены были согласиться с ним.

Расставание было очень теплым. Вернувшись в Каир, Насер направил Брежневу послание, в котором благодарил за все, что было сделано для него.

Когда через несколько месяцев мы посетили его в Каире, он чувствовал себя хорошо, много ходил, много работал и даже играл в теннис. Он был весь погружен в проблемы восстановления обороноспособности страны, укрепления арабского единства, борьбы с Израилем. Удовлетворенные его состоянием, мы вернулись в Москву.

Прошел почти год. Мы договорились, что Насер приедет на повторный курс лечения в Цхалтубо в сентябре-октябре 1969 года. Меня изредка по каналам МИД через нашего посла С. Виноградова информировали о том, что с президентом все благополучно и он активно работает.

В начале сентября я поехал в Жигули – очень живописное место на средней Волге, где началось строительство одного из новых реабилитационных комплексов. Надо знать, что такое строить в нашей стране на необжитом месте, куда пришлось прокладывать 32 километра новой дороги, да и сам комплекс по архитектуре и медицинской технологии был новым словом в советской медицине и требовал большого внимания. После тяжелых пререканий с проектировщиками и строителями мы, по волжским обычаям, отдыхали на берегу реки, поедая вкуснейшую уху. Прекрасная природа, благодатная тишина теплого сентябрьского вечера создавали необычную для нас обстановку успокоенности. Эту иллюзию разрушил кто-то из местных руководителей, сказав, что только что позвонили из Москвы и передали, что завтра рано утром я должен быть на работе – мне будут звонить. Вот и весь разговор. Легко сказать – завтра утром быть на работе, когда ты от нее за тысячу километров, поезд уже ушел, а до самолета надо еще добираться километров двести.

Но, как всегда, Аэрофлот меня выручил, и в 8.30 утра я был у себя в кабинете. На этот раз позвонил Ю. В. Андропов и сказал, что пришло срочное послание из Каира, в котором обращаются к Брежневу с просьбой срочно направить меня к президенту Насеру. Подробности не сообщаются, но настаивают на конфиденциальности поездки. Андропов сказал, что готовить спецрейс очень долго, да и привлечет он большое внимание у работников гражданской авиации Египта и у обслуживающего персонала, а израильская разведка в Каире работает очень хорошо. В то же время, заметил Андропов, сегодня в 12 часов (т.е. через 3 часа) улетает рейсовый самолет. «Вас еще мало знают, – продолжал он, – и вряд ли кто на вас обратит внимание. Кроме того, наши товарищи проведут вас в первый класс, там летит только один наш военный советник. Он вас не знает. А в Каире вы спуститесь по отдельному трапу, и вас тут же отвезут (есть договоренность с египтянами). Просьба, когда будете выходить, оденьте темные очки и шляпу, чтобы вас не могли опознать, если будут фотографировать из здания аэровокзала». В общем, история прямо в духе Джеймса Бонда. И хотя я плохой актер, но сделал все так, как мне сказали.

Действительно, когда в Каире я сошел с трапа, меня окружила толпа мужчин в темных очках, которые взяли меня в плотное кольцо, и в считанные секунды я оказался в машине. Потом черный ход гостиницы «Шепард» на берегу Нила, подъем на самый последний этаж, где один отсек уже был перекрыт охраной. Меня провели в большие апартаменты и просили без секретаря Насера никуда не выходить. Буквально через 20 минут приехал секретарь Насера, и мы вместе поехали к президенту. Никто ничего ни в Москве, ни во время поездки мне не говорил, что же произошло.

А случилось следующее. Несмотря на наши рекомендации из Москвы, Насер несколько раз переносил дату своего отпуска. В начале сентября состоялось заседание руководителей арабских государств, которое вконец его вымотало. 10 сентября у него появилась общая слабость и он впервые почувствовал боли в груди. Врачи обнаружили изменения на электрокардиограмме, указывавшие на возникновение инфаркта миокарда. Они сообщили об этом его семье и близкому окружению. Как я потом узнал, на состоявшемся в доме Насера совещании, на котором были А. Садат, В. Гамоа, генерал Фаузи и другие, шло обсуждение, что делать в сложившейся ситуации? Египетские врачи совершенно справедливо указывали на возможность развития тяжелых осложнений и непредсказуемых последствий. Вероятно, для того чтобы уменьшить свою ответственность, они поставили вопрос о расширенном консилиуме с приглашением иностранных специалистов. Однако все тут же единогласно заявили, что приглашение иностранцев может вызвать утечку информации о здоровье президента, что в свою очередь может дать козыри израильтянам. Они могут использовать эту ситуацию в своих целях, в частности, широко распространить среди арабов слухи о тяжелой неизлечимой болезни президента и о его ограниченных возможностях как руководителя и арабского движения, и своей страны. А. Садат и М. Хейкал сказали, что в этом положении есть только один выход – конфиденциально пригласить Чазова на консилиум, тем более что президент ему доверяет.

Так я оказался в Каире, и уже через час после приземления закрытая машина привезла меня в бывший военный городок, где размещался скромный двухэтажный дом Насера. На первом этаже меня встретила его всегда сдержанная и молчаливая жена и врачи. Рассказ о происшедшем, жалобы президента и данные электрокардиографии не оставляли сомнения, что атеросклеротический процесс в сосудах сердца привел к возникновению инфаркта миокарда. Прошло уже больше суток, и можно было сделать вывод, что инфаркт по характеру течения – средней тяжести, без осложнений, однако необходим покой, использование средств, расширяющих сосуды, и антикоагулянтов. Жена и врачи просили меня сказать Насеру, что ему, как минимум месяц, необходим покой.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж в небольшую по размерам спальню, в которой находился президент. Увидев меня, он извинился за срочность вызова, улыбнулся, сказав: «Вот видите, каким больным вы еще обзавелись». Но сквозь сдержанную улыбку и доброе приветствие сквозил некоторый испуг: что мы ему скажем, какое будущее его ожидает? В какой-то мере мы его успокоили, выговорив, однако, необходимость строгого соблюдения режима. Я не скрывал от него истинного характера болезни. Этот принцип открытости лучше всего, как показывает опыт, действует на сильных людей, привыкших с самостоятельному принятию решений. Единственное, о чем спросил Насер в этот первый визит, было следующее: «Когда окончательно можно будет спокойно смотреть в будущее?» Я ответил, что как минимум необходимо 10 дней, после которых все будет ясно. «Вы не подумайте, что я кому-то не доверяю или ставлю под сомнение ваши рекомендации. Просто обстановка серьезная, мы еще только встаем на ноги, только начинаем укреплять нашу обороноспособность, создаем новую современную армию, и мое долгое отсутствие может ослабить эти усилия. Такова моя судьба, что очень интересуются не только моими делами, но и моим здоровьем. Именно поэтому мы скрываем ваш приезд в Каир. А. Хувайди (руководитель секретной службы) сказал Садату, что израильская разведка очень активизировалась в выяснении вопроса – не случилось ли что-нибудь со мной. Вот почему мы очень бы просили вас, пока будете в Каире, не выезжать из гостиницы. Как вы думаете, – продолжал он, – что-то ведь надо обнародовать о моем отсутствии, во-первых, чтоб успокоились разведки, а во-вторых, надо успокоить народ».