Текст книги "Дезертир (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Фракийцы спешились и двинулись дальше, ведя лошадей в поводу. Квинт давно так не бегал, устал и шел скорым шагом, почти не сокращая отставание. Варвары петляли кабаньими тропами. Север еще пару раз покрутился на месте, разыскивая, куда они свернули. Он начал бояться, что не найдет дорогу назад и стал делать на деревьях приметные зарубки ножом.

Чуть за полдень фракийцы остановились на дневку у небольшого озерка. Тут-то он их и настиг... едва не нарвавшись на стрелу прямо в глаз. По части караульной службы у варваров все было в порядке. Не удивительно, что Осторий за зиму их так и не выследил.

Стрела вонзилась в дерево прямо перед носом Квинта.

– Стой!

Север послушно остановился. Следующий вопрос прозвучал сзади, прямо над его ухом, при этом ни один сучок под ногой дозорного не хрустнул, ни одна веточка не шелохнулась и Квинт вздрогнул от неожиданности.

– Зачем за нами шел?

– С главным вашим хочу поговорить, – сказал Квинт, не оборачиваясь.

За спиной раздался смешок и невидимый страж спросил:

– Кончать?

– Погоди, – ответил другой голос, – он у Берзы ошивался. Парень, медленно деревяшку свою на землю положи. И нож. А теперь иди вперед, как шел. И не дергайся.

Квинт попытался обернуться.

– Я сказал – не дергайся!

Пришлось подчиниться.

Веслев ему если и удивился, то виду не подал. Он сидел на бревне возле костра и что-то искал в мешке.

– Здравствуй, римлянин. Признаюсь, я рассчитывал перекинуться с тобой парой слов, но не думал, что это случится так скоро.

– Спрашивай, что ты хотел услышать.

Веслев усмехнулся. Взглянул на одного из своих воинов. Тот хрюкнул.

– Парень, если бы не Берза, то я сейчас услышал бы, как ты хрипишь перерезанным горлом. Сомневаюсь, что ты поведаешь мне нечто интересное, раз всю зиму гадил под себя. Много воды уже утекло. А вот я скажу тебе кое-что. Вали-ка ты, отсюда, подобру-поздорову, пока из-за тебя девка совсем не тронулась умом. Я вашу волчью породу знаю. Сколько волка не корми... Не морочь ей голову.

Квинт молчал, сжав зубы. Ему очень хотелось ответить, но он сдержался, понимая, что любые слова тут бесполезны. Его в лучшем случае сочтут пустобрехом.

– Теперь говори, зачем шел за нами?

Квинт указал на гастрафет, прислоненный к бревну, на котором сидел Веслев.

– Вот это не твое. Верни.

Фракийцы, окружившие Квинта, угрожающе зашумели. Веслев поднял руку, призвав к тишине.

– Тот, кому это принадлежало, уже сгнил в земле.

– Как и тот, кто забрал его жизнь, – парировал Квинт, – а ты прав на трофей не имеешь.

– Ах ты, сука! – сплюнул один из фракийцев.

– Веслев! Это же он Тестима убил! – вспомнил другой, – дай я его...

– Спокойно! – отрезал вожак и нехорошо прищурился, – а у тебя, римлянин, стало быть, прав больше?

– Это моя вещь, – не моргнув глазом соврал Квинт, – и вы взяли ее у моего друга. Которого убили. Не в бою, как я вашего брата, а из засады. Стрелой в спину, полагаю? Потому мы не квиты.

Он не помнил, как был убит Марк. Память сохранила лишь его белое лицо, а на рану Квинт тогда даже не посмотрел.

Один из варваров бросился к Северу, рванул за плечо, занося кулак, но ударить не успел. Квинт, как в танце, влился в его движение, стряхнул руку фракийца и вывернул ее, заставив варвара лечь носом в землю. Однако через мгновение его самого сбили с ног, и он оказался в таком же положении. Шею неприятно кольнуло что-то острое.

– Мукала! – рявкнул Веслев, – оставь его.

Воин нехотя повиновался. Квинта отпустили и он поднялся. Напавший на него варвар свирепо вращал глазами и утирал кровь, идущую из носа. Он неудачно упал. Лицом прямо на выступавший из земли корень. Вождь встал и подошел к Северу.

– А ты не трус, римлянин. И ловок. Но дурак. Понимаю теперь, почему девка краснела и заикалась, когда говорила про тебя. А то, что дурак, плохо. Погубишь ее. Так что еще раз напоминаю – убирайся отсюда. Твои волки уже уходят, и ты уходи. Хватит этой земле слез.

– Я не уйду без этого лука, – процедил Квинт.

– Чего ты, Веслев? – возмутился Мукала, – как можно отпустить, он же наведет...

– Никого он не наведет, – покачал головой вожак, – где все наши он не знает и вряд ли представляет, где сам-то сейчас находится. Нашел бы еще дорогу назад.

Он долго смотрел Квинту прямо в глаза, потом повернулся, поднял гастрафет и фаретру с короткими стрелами для него, протянул римлянину. Фракийцы недовольно засопели.

– Почему, Веслев? – негромко, но с вызовом спросил Мукала.

– Потому что он не побоялся прийти за ним. Хотя глупо это...

Квинт взял в руки стреломет и стоял дурак дураком, не зная, что делать и говорить.

– Я тебя один раз уже убил. Чья воля в том, что ты еще жив, Сабазиса, Бендиды, Гебелейзиса или твоих богов, мне неведомо, но я не стану ей противиться и убивать тебя второй раз. Если поступишь благоразумно. Уходи. Берзу оставь. Навредишь девке, я наплюю на волю богов и на ремни тебя порежу. Не искушай меня. Возвращайся к своим.

– Они мне не свои, – ответил Квинт.

– Переметчив, гнида, – злобно ухмыльнувшись, прокомментировал его слова Мукала.

Веслев нахмурился. Сказал брезгливо:

– Если ты решил, что мы здесь жалуем предателей...

Фразы он не закончил. Квинт перебил его.

– Я не предатель! Это мои соотечественники, но они сулланцы! Такие же враги мне, как и вам!

Двое фракийцев переглянулись. Определенно, римлянин нес какой-то бред. В политических дрязгах захватчиков дарданы не разбирались.

Веслев в это вникать не стал. Покачал головой.

– Уходи.

Квинт медлил. Повернулся, скользнул взглядом по мрачным лицам варваров. Они расступились.

– В том бою ты устроил засаду на Остория? Ты ведь воин тарабоста Лангара?

– Ты слишком много болтаешь, римлянин, – отрезал Веслев.

Квинт брел назад и пытался ответить на вопрос, что с ним происходит. Он всегда поступал осмысленно и старался предугадать последствия поступков. Всю жизнь свою превратил в латрункули [114]114
  Латрункули (лат.) – "наемники". Римская настольная игра, прообраз шашек, расстановка которых на доске копировала древний строй легиона. Достигая последней линии ("реки") шашка превращалась в дамку ("латрон").


[Закрыть], где продуман каждый ход. Теперь Квинт сам себя не узнавал. Стал действовать импульсивно, бездумно. Зачем погнался за фракийцами? Вызволять гастрафет Марка? Мстить? А может просто в глаза этому Веслеву посмотреть? Зачем? Он даже не представлял, о чем с ними будет говорить. К тому же они могли его прикончить походя, безо всяких разговоров.

Одни тяжелые мысли потянули за собой другие. Он действительно должен оставить девушку, но не потому, что так пожелал какой-то варвар. Нет. Надо вернуться к своим. Встать под знамена Сертория, когда Сулла принесет новую войну в Италию. В том, что это случится, Квинт уже не сомневался.

Оставить девушку... Еще недавно это было бы не так сложно, но как быть теперь, после всего того, что произошло?

"Значит и твое сердце не железное, Квинт..."

Так сказала бы мать. Сказала бы с мягкой грустной улыбкой на лице. Она многое понимала про своего младшего сына. Того, что не видел отец.

Есть долг и он превыше желаний сердца. Если сулланцы узнают, что он жив, сочтут дезертиром. Наплевать на их злопыхания. Он не предатель и не изменник. Но, оставшись с Берзой, станет им.

В Испании некоторые его товарищи тонули в глазах местных красавиц, но он никогда не терял головы. Как-то в Массилии, когда легионы Дидия шли в страну кельтиберов, Квинта и нескольких мальчишек-трибунов занесло на симпосион, устроенный местной высокородной молодежью. Чем он там приглянулся одной горячей черноглазой гречанке, по слухам, очень дорогой и разборчивой гетере, которая сама выбирала клиентов, и никто не мог ее принудить к нежеланной связи, Квинт сказать не мог. Ну, выбрала. Потом товарищи расспрашивали: "Как она? Хороша?".

Ну как? Поинтереснее, чем на сеновале с какой-нибудь рабыней с кухни, много нового узнал. Но голова не закружилась.

"Железный ты, Квинт. Как истукан бесчувственный. Ничем тебя не пронять. Эх, какая баба! Ух, я б ей вдул..."

И вот железное сердце Квинта Севера дало трещину. Да такую, что он, вот стыд-то и позор, сам себя уговаривает не изменять долгу. В какую яму скатился...

Нужно уйти. Да, он еще долго будет ощущать себя неблагодарной сволочью, но так надо. Все правы. И сама Берза и Веслев. Подчиняться фракийцу не хотелось. Все в душе Севера восставало против этого приказа. Глупое юношеское бунтарство. К воронам... Есть долг.

Обратная дорога заняла куда больше времени. Квинт действительно едва не заблудился и пришел к дому Берзы уже в сумерках.

Неладное он почувствовал еще на подходе. Тропа была просто распахана конскими копытами. Отряд Веслева оставил гораздо меньше следов. Квинт ускорил шаг, а потом и вовсе перешел на бег, отбросив всякую осторожность. Влетел на поляну.

Распахнутая дверь дома. Множество конских и людских следов. Недалеко от двери на земле лежит что-то бурое. Что-то, похожее на...

– Спарт... Спарт!

Он подбежал к Доброму волку, рухнул рядом с ним на колени, провел рукой по бурому с проседью меху. Пальцы коснулись липкой горячей влаги. Он поднес ладонь к лицу. Отшатнулся.

– Берза!

Квинт вскочил. Ворвался в дом. Темно и почти ничего не видно, но дом пуст. У лесенки глинобитный пол усеян черепками, в которые превратились пара разбитых горшков.

Ноги словно птичьим пухом набиты. Квинт обернулся, оперся на дверной косяк. Его взгляд скользил по поляне-амфитеатру, подмечая все новые и новые детали произошедшего. Потом он обшарил все вокруг в поисках... тела. Ничего не нашел. Видел лишь серую тень перепуганного Меу, который, заметив Квинта, тут же удрал.

Берзы нигде не было. Ни живой, ни мертвой. Здесь побывало много людей. Он не мог сказать, сколько. Много. Они приехали верхом. Недалеко от двери на земле большое бурое пятно. Кровь? Чья?

Рядом странная, довольно отчетливая борозда, словно кого-то волочили по земле. Борозда прерывалась. Этот кто-то встал? Или его закинули на лошадь?

Квинт вернулся к Спарту и с удивлением увидел, что пес еще дышит. Север осмотрел его раны и понял, что тот не жилец. На нем не было живого места. Запекшаяся кровь была и на морде, но там Квинт ран не нашел. Значит, чужая. Значит, Добрый волк загрыз кого-то, прежде, чем двуногие расправились с ним. Вот откуда бурое пятно на земле. Раненного, конечно, забрали. Если же Спарту удалось прикончить одного из пришельцев, то, скорее всего, и труп увезли. Но все равно стоит поискать.

Спарт открыл глаза, увидел Квинта. Узнал. Попытался приподняться, но не смог. Он смотрел на человека с отчаянной мольбой, словно хотел что-то сказать. Как страшно было ему умирать немым, зная, что случилось с хозяйкой, и не имея возможности ничего рассказать другу.

– Она жива, Спарт. Ее увезли. Она сопротивлялась. Я найду ее, обещаю, – прошептал Квинт.

"Кто?"

Память откликнулась сразу:

"Сдуру как-то на глаза попалась одному сукиному сыну... Он владетель Керсадавы, важный человек, богатый... Веслев про него рассказал... Недобрый это человек... Боялась, что вернется..."

Квинт положил голову Доброго волка себе на колени и гладил ее, словно баюкая. Пес закрыл глаза. Бок его взымался все реже. Вскоре он перестал дышать.

И тогда Квинт закричал.

21

Остров Делос, год спустя

– Больше не ходи сюда без денег, Эврилох. Почтенный Ксантипп в долг теперь не наливает. Я тебе в третий раз уже это говорю.

– Чо?! Да я тебя, немытый варвар...

Полностью свои намерения озвучить забулдыге не удалось. Тело смачно шлепнулось в грязь, окатив случайного прохожего. Здесь, в Четвертной Гавани, районе портовых складов и недорогих питейных заведений, довольно далеко от центра города, власти не потрудились замостить улицы, что шло лишь на пользу разнообразным буянам, ибо спасало их от тяжелых увечий, вызванных тесным знакомством с каменными плитам.

Вышибала отряхнул ладони.

– Который за вечер? – поинтересовался у него завсегдатай, заходивший в таберну.

– Первый. Спокойно сегодня.

Вышибала вернулся внутрь, сел в своем привычном темном уголке, из которого хорошо просматривался весь зал, на удивление полупустой.

Хотя, чему удивляться? Совсем недавно взошли Плеяды, Аполлон усмирил ветры, и началась навигация. Многие поиздержавшиеся за зиму бедняки подались в море.

Те же, кто в этот вечер собрались под крышей заведения с необычным названием "Нам лекарство" [115]115
  Последняя строка одного из стихотворений Алкея, поэта VI века до н.э. – "Нам лекарство от зол – вино".


[Закрыть]вели себя прилично. Не надирались и не буянили, потому вышибала скучал, лениво прислушиваясь к разговорам.

С чего обычно начинаются беседы в портовых кабаках одного из главных рынков Эгеиды? С торговли и политики. Потом посетители, конечно, обсудят жен (которые, как известно – все дуры), но для этого надо сначала накачаться бьющей по голове кислятиной. А пока на слуху торговля и политика. Особенно последняя.

Полгода прошло с заключения мира между Суллой и Митридатом, а все не утихали об этом пересуды. Понтийский царь и римский проконсул встретились в городе Дардан [116]116
  Греки считали, что сын Зевса Дардан основал у Геллеспонта город своего имени и стал родоначальником фракийского племени дарданов, которые потом переселились на запад.


[Закрыть], что в Троаде, едва начался месяц метагейтнион [117]117
  Середина августа.


[Закрыть].

По слухам, Митридат привел с собой двадцатитысячное войско. Даже больше. Сулла же поступил гораздо скромнее, взяв на переговоры всего четыре когорты легионеров, чем весьма уязвил самолюбие Эвпатора.

Многие в это не верили, приводя справедливые доводы, что, дескать, это ж как должен был бояться римлян царь, что не сообразил прикончить самоуверенного противника? Мог вырвать победу в проигранной войне. Всякий новый рассказчик бил себя пяткой в грудь, что, дескать, было именно так, как он повествует, но обычно все демонстрировали слишком подозрительную осведомленность о ходе переговоров, протекавших, естественно, за закрытыми дверями при весьма немногочисленных свидетелях. Отчего большая часть слухов достоверной считаться никак не могла.

Действительно ли Митридат и Сулла состязались в красноречии, или римлянин высокомерно молчал, выслушивая оправдания побитого царя?

"Просители говорят первыми, молчать могут победители".

Эта фраза, которую приписывали Сулле, стала так популярна, что повторялась каждым рассказчиком.

Одни говорили, что Митридат был совершенно устрашен речами Суллы. Другие возражали, что довольно мягкие для понтийцев условия мира говорят о том, что царь подавил римлянина красноречием. Так оно было или иначе, но Сулла действительно мог требовать более сурового наказания для Митридата, однако, почему-то, не сделал этого. Вотчина Эвпатора по-прежнему оставалась могучей державой.

Говорили, что Сулла спешил, что он торопился разделаться со своими врагами на родине. Некоторые эллины недоумевали, почему после заключения мира легионы не покинули Азию сразу, но разбиравшиеся во внутренних римских делах, не удивлялись.

Подписав мирный договор, Сулла со всей своей армией, переправившейся в Азию, двинулся к Фиатирам, где стояли легионы Флавия Фимбрии.

Император потребовал, чтобы Фимбрия передал ему свою армию, ибо командует ей незаконно. Гай Флавий с издевкой ответил, что и Сулла не имеет на то права. Он вел войну и заключил мир с понтийским царем, не будучи наделен полномочиями Сената, действовал, как частное лицо.

Сулланцы, тем временем, начали окружать лагерь Фимбрии рвом, а легионеры Гая Флавия упали духом и принялись массово дезертировать, перебегая к Сулле. Фимбрия в отчаянии созвал всеобщее собрание, произнес пламенную речь, но она не возымела действия. Тогда он упал перед солдатами на колени, умоляя их не бросать его, чем вызвал к себе еще большее отвращение.

– Что, прямо вот так взяли и перебежали все? – спросил у своего собеседника одноухий моряк.

– Говорят, что так все и было, – ответил тот, отпив вина, – за что купил, за то и продаю.

Они сидели у столика возле окна. Ставни были открыты, но движение воздуха едва ощущалось. Слабый вечерний бриз почти сошел на нет. Солнце, разлив багрянец по западному небосклону, уже скрылось за холмами острова Риния, от которого Делос отделен проливом, шириной всего в четыре стадии. Сгущались сумерки. Посетители потребовали прибавить света и скуповатый хозяин, недовольно ворча, зажег еще пару масляных светильников.

– Что-то не верится, – сказал одноухий, – они же друг друга ненавидят сильнее, чем понтийцев. И ни одного поражения фимбрианцы не потерпели. Города жгли, добычу богатую взяли. А Сулла, говорят, с малыми силами через Геллеспонт перешел. Я думаю, он фимбрианцев просто подкупил.

– Может и так, хотя болтают, будто это Фимбрия своим сулил деньги, если не сбегут. От командиров клятвы верности требовал. Раба подослал Суллу зарезать. Правда, раб попался.

– Да чушь это все, Телесфор. Неужели веришь? Сейчас сулланцы про него еще и не такого наплетут. Их послушать, так Марий и вовсе младенцев жрал. Помнишь, третьего дня тут пьянствовала компания с "Эпафродита" [118]118
  "Эпафродит" – "Любимец Афродиты" (на римский манер "Любимец Венеры") – прозвище, которое Сулла дал сам себе.


[Закрыть]?

– Да уж... Скоро во всех портах от римлян будет не протолкнуться. Я, Акаст, про раба-подсыла тоже думаю, что вранье. Сами же сулланцы и сочинили.

– Эй, почтенные! – окликнул собеседников тучный человек, восседавший за соседним столом, – разрешите полюбопытствовать?

Тот, кого назвали Телесфором, повернул голову.

– Изволь, уважаемый.

– Я тут прислушиваюсь к вашему разговору, вижу, разбираетесь. А скажите, правда, этот Фимбрия в храме Асклепия сам себя зарезал?

– Говорят, да, – подтвердил Телесфор. – якобы сулланцы обещали не преследовать его, если он оставит войско и уберется на все четыре стороны, а он сказал, что у него есть лучшая дорога. Уехал в Пергам и там закололся.

– Вот ведь... – покачал головой толстяк, – совсем безумный человек... Храм врачевателя осквернил. И, спрашивается, ради чего?

– Про предложение, считаю, врут, – скептически хмыкнул одноухий Акаст, – сулланцы хотят себя благородными выставить.

– Может быть...

Толстяк все сокрушался о самоубийстве в храме, видать из всей истории только эта деталь его взволновала. Вышибала слушал вполуха. Ничего здесь нового не сказали. Эти события произошли еще осенью, и он был уже порядочно о них наслышан. Не первый раз посетители переливали сплетни из одной головы в другую, а уж сколько небылиц успело вокруг нарасти, не сосчитать. Одна другой невероятнее.

– А я тут недавно общался с торговцем из Брундизия, – вступил в беседу еще один посетитель таберны, – говорит, легионеры очень недовольны миром с Митридатом. Ропщут.

– Еще бы не роптали, – сказал Акаст, – видать, рассчитывали на большую добычу.

– Это недовольны те, что с Лукуллом у проливов проторчали, – заметил Телесфор, – а кто на Фракию ходил, хорошо там наварился.

– Да уж. – согласился толстяк, – цены на рабов будь здоров упали. Я себе в лавку прикупил работника всего за семьсот драхм. Такой обычно вдвое дороже стоит! А один мой приятель купил девку и вовсе за бесценок. Из дарданов. Говорит, на кухню взял, да я иное разумею, – толстяк заулыбался, – девка – огонь, такую только на приапе вертеть...

Вышибала поднял голову, привстал.

– Титьки, задница, эх... – толстяк руками изобразил чего и сколько имела из достоинств помянутая рабыня, – чернявая...

Вышибала сплюнул на пол и сел обратно.

– Эй, фракиец, – окликнул его Ксантипп, хозяин таберны, – совсем совесть потерял? Я тебе плачу, чтобы ты под себя гадил?

– Не суетись, Ксантипп, – буркнул вышибала, – девки пол вымоют. Твои гости, бывает, и похлеще блюют, а ты перед ними стелешься.

– Вот варварское отродье... – раздраженно бросил хозяин, вытиравший полотенцем посуду, – всю душу из меня рано или поздно вытянет.

– Зачем держишь его, если он такой невежа? – полюбопытствовал один из посетителей.

– Морды крепко бьет, – недовольным голосом ответил Ксантипп, – ты, уважаемый не видал, что тут прежде было. Каждый вечер набивалось матросни, и что ни день, то поножовщина. Жрали самое дешевое вино, почти не платили и приличных людей задирали. Сейчас тишь да благодать. Вот и терплю мерзавца, хотя он груб и дерзок сверх всякой меры.

Вышибала не слушал, что говорили о нем. Он подпер рукой щеку и завороженно смотрел на пляшущее пламя ближайшего светильника. Казалось, если сейчас вокруг него начнут рушиться стены, он не заметит. Разумеется, это было бессовестным пренебрежением обязанностями. Но "ценный мерзавец" плевать хотел на совесть и Ксантиппа. В таберне никто не буянил, и мыслями фракиец пребывал очень далеко.

"А кто на Фракию ходил, хорошо там наварился..."

В начале мая Марк Лукулл с последними когортами арьергарда покинул земли дарданов. Вместе с ним отбыл и Гней Осторий. Лукулл двинулся по Эгнатиевой дороге к Византию, где соединился с Суллой, который к тому времени все же взял и спалил город медов Кипселу. Осторий отправился в Фессалоники, главный город провинции Македония, резиденцию наместника [119]119
  Пелла, древняя столица Македонии, к тому времени пришла в упадок.


[Закрыть].

Асдула остался один на один против Лангара, который с уходом римлян открыто объявил себя князем дарданов и законным преемником Кетрипора. Как не уговаривал Скарас Лукулла, Базилла и даже Остория, который вообще ничего не решал, оставить ему хотя бы ауксиллариев, просьбам его не вняли. Более того, младший Лукулл едва не выполнил свою угрозу казнить князя прилюдно. Тот, чуя недоброе, сумел скрыться и заперся в Керсадаве, а Лукуллу некогда было возиться с негодяем, его уже ждал Сулла.

Все же Асдула остался против Лангара не совсем с голой задницей. Не так уж мало было у него преданных воинов. Кроме того, тарабост, полгода прятавшийся по лесам, хотя и пользовался поддержкой простого люда, собирался с силами еще два месяца.

Поначалу Асдула надеялся, что сдюжит в одиночку, но вскоре понял, что все бесполезно. Без римлян ему здесь не жить. Он всегда отличался большой осторожностью, потому практически сразу за уходящими когортами отправил в Гераклею несколько обозов с награбленным добром. Когда же совсем запахло жареным, вскочил на коня и сбежал налегке. Потерял Скопы, Керсадаву, однако сохранил не только шкуру, но и почти все свои богатства. А какая ему разница, где жить важным тарабостом, когда мошна до краев набита золотом? В римской провинции еще и лучше, чем в варварской глуши.

С властью не выгорело, но он не унывал. Добрался до Гая Сентия и принялся нашептывать ему, как нехорошо поступил Сулла. Изрядно обозлил варваров, а северную границу совсем обнажил. Зерно упало на плодородную почву – Сентий и сам был того же мнения, несмотря на то, что считался сторонником Суллы и всячески помогал ему в войне с Митридатом.

Наместник вознамерился отправить Остория обратно в Гераклею, чтобы тот сторожил границу, но префект взбунтовался. Он очень устал и мучился избытком черной желчи, меланхолией. Все от того, что так и не удалось ему изловить Лангара. Тяжело переживал эту неудачу Осторий. Пришлось Сентию послать в Гераклею своего верного легата Бруттия Суру.

Асдула решил в Гераклее не задерживаться, поскольку опасался, что руки Лангара и дотуда дотянутся. Он уехал в Фессалоники вслед за Осторием.

Беглый князь устраивал пиры для своих римских "друзей". Сентий, Сура и магистраты низшего ранга за глаза посмеивались над варваром, но попойки охотно посещали. Остория Асдула вообще считал своим лучшим другом, прилюдно его так называл. Что по этому поводу думал тот, осталось неизвестным, вечно мрачный префект не отличался болтливостью. Впрочем, он тоже участвовал в пирах и ездил на охоты.

Асдула предпочитал оленью охоту, но префект воротил от нее нос, считал "трусливой". Пускать стрелы в удирающего зверя? Выйди-ка один на один с кабаном. Вот, где испытание мужества.

Хотя князь отличался большой осторожностью, все же его нельзя было назвать трусом, и кабана ему приходилось брать неоднократно, так что одним прекрасным сентябрьским днем он принял предложение Остория пощекотать нервы. С ними поехало шесть человек. Двое скордисков, двое княжеских слуг-ловчих, Козинта, пилеат Асдулы и римлянин, некий Лутаций, клиент наместника. Он давно жил в Македонии и был известен, как знаток местных охотничьих угодий.

Собак не брали, префекту хотелось взять секача с подхода, без загона и засады на помосте. Опасная охота, но префекта это совершенно не беспокоило, он жаждал разогнать застоявшуюся кровь.

Присмотрели овсяные поля возле небольшого озера, с вечера нашли на самой кромке леса кабаньи копки и тропы. Лутаций поворчал, что зря сунулись на копку с вечера, оставили свой запах. Осторий только отмахнулся. Потом они обошли озеро, удалившись на приличное расстояние, и устроились на ночлег, с расчетом подойти к овсам в предрассветных сумерках, когда немного развиднеется, но кабаны еще не уйдут с кормежки.

Разожгли костер в низинке, дабы не отсвечивать на весь лес пламенем, выпили, и принялись, как и положено охотникам, травить байки.

А когда ночь окончательно вступила в свои права, к костру вышел незнакомец.

Сначала они приняли его за охотника. Он появился из темноты совершенно бесшумно, заставив вздрогнуть даже невозмутимого Остория. Остановился и замер, наполовину скрытый ночью, на самой границе тьмы и слабого, отбрасываемого пляшущим пламенем костра, света. Асдула стиснул рукоять широкого и длинного кривого кинжала, напрягся, оглядываясь по сторонам, но к костру больше никто не вышел.

Незнакомец был один. Его одежда почти ничем не отличалась от той, что носило большинство мужчин в горах Фракии: короткая безрукавка из овчины, мехом наружу, полотняные штаны. Шерстяные чулки до колен крест-накрест перевязаны ремнями кожаных поршней. В правой руке он держал короткое копье, а в левой... Асдула прежде не видел такого оружия. Похоже на римский стреломет "скорпион", только маленький, предназначенный для одного человека. Стреломет был взведен и заряжен, что сразу не понравилось Асдуле. Копье пришельца лишено поперечины под наконечником. Это не охотничья рогатина. С таким не ходят на медведя или кабана.

Асдула пошевелился, меняя позу. От долгого, почти неподвижного сидения на подтащенном к костру бревне, слегка затекли ноги. Не пришлось бы почесать кулаки об эту рожу, неизвестно, что у парня на уме. Впрочем, проявлять недружелюбие по отношению к восьмерым хорошо вооруженным людям, будучи в меньшинстве, мог только законченный глупец.

Незнакомец молчал. Пауза затягивалась. Ее прервал Лутаций, он встал и довольно дружелюбно обратился к пришельцу по-эллински:

– Радуйся, добрый человек, – римлянин сделал приглашающий жест, – подходи, к нашему костру, присаживайся. Что вынудило тебя бродить по лесу в темноте? Может быть, ищешь помощи?

Незнакомец молчал. Один из скордисков оскалился:

– Язык глотать? – сказал он на исковерканном койне.

Пришелец молчал.

– Не понимает, – сказал по-фракийски один из ловчих Асдулы.

– Он разучился говорить, – заулыбался другой ловчий, – видать, давно бродит, уж забыл, как люди выглядят.

Осторий презрительно покосился на шутника. Рука его гладила рукоять кинжала. На охоту он взял с собой и меч, никогда с ним не расставался, но сейчас тот висел в нескольких шагах в стороне, на корне вывернутой из земли здоровенной лесины. Префект и один из его воинов, Сенакул, веселости не проявляли.

Асдула вымучил из себя улыбку. Его внутренний голос, обеспокоенный странным поведением незнакомца, настойчиво советовал избежать ссоры. Однако глаза видели перед собой не воина, а какого-то оборванца, крепкого, но далеко не богатырского сложения.

Пришелец вздрогнул, выйдя из оцепенения. Лутаций, продолжавший в это время что-то вещать, встретился с ним взглядом и осекся. Пляшущее пламя осветило лицо незнакомца.

Сенакул вдруг что-то проговорил на своем языке, причем интонация его голоса отражала крайнее удивление.

– Ты... – зашипел Осторий.

Пришелец одной рукой вскинул стреломет. Осторий рванулся к мечу, но убийца среагировал, и короткая стрела ударила префекта в бок, прямо в печень, войдя по самое оперение. Осторий упал.

Лутаций закричал.

– Остано...

Слова застряли в горле. Римлянин вцепился руками в пробившее его грудь копье, захрипел и забулькал.

Сенакул взревел, как десять раненных медведей, бросился на незнакомца. Тускло блеснул длинный меч, рассекший пустоту. Пришелец отшагнул в сторону, уходя из-под удара, и широкой дугой-прикладом стреломета ткнул в горло скордиска. Сенакул споткнулся, захрипел и рухнул, как подкошенный. Убийца тут же отскочил обратно во тьму, а Козинта, подбегая, запнулся о ноги Сенакула и упал прямо в костер, взметнув сноп искр. Его одежда загорелась, и он с воплем покатился по земле, пытаясь ее потушить.

Незнакомец завладел мечом Сенакула. Второй скордиск и ловчие закричали все разом, хватаясь за оружие. Асдула побледнел и попятился прочь. Один из ловчих ударил пришельца рогатиной в живот, тот легко, словно в танце, увернулся, взмахнул клинком. Раздался чавкающий звук. Еще один фракиец и скордиск никак не могли добраться до врага, тот виртуозно перемещался, держась в тени, и не давал оставшимся противникам нападать всем скопом.

Осторий нечленораздельно рычал, судорожно вцепившись в торчащую из тела стрелу. Она жгла потроха, каждое движение причиняло жуткую боль. Корчась, префект смог встать на колени и добрался до своего меча, вытянул его из ножен. Асдула в панике метнулся в пещерку из корней наполовину вывернутой из земли корявой сосны. Убийца, сам Танат, метался среди своих жертв, словно смерч. Козинта, наконец, сбил пламя, вскочил на ноги, но сразу угодил под клинок. Лицо его пересекла узкая красная полоса. Один из ловчих визжал, как свинья на бойне. Трясущимися руками он запихивал кишки в распоротый живот. Осторий прямо с колен сделал длинный выпад, но пришельца не достал. При всем искусстве префекта, рана оказалась такой, что на большее его уже не хватило. Ответный взмах меча был подобен молнии.

Потом наступила тишина.

Из-за туч показался серебряный диск луны. Асдула, почти перестав дышать, выглянул из своего укрытия.

Префект стоял на коленях, зажимая ладонью обрубок правой руки. Губы римлянина шевелились, беззвучно извергая проклятия.

– Кто... ты... такой? – прошипел Осторий.

– Ты знаешь, кто, – негромким низким голосом ответил убийца.

– Не-ет... Не обманешь...

Он говорил медленно, еле слышно. Сквозь липкие пальцы, зажимавшие страшную рану, толчками утекала жизнь.

– Ты... не человек... Человека бы я прикончил... Ты – Тухулка [120]120
  Тухулка – демон смерти в религии этрусков.


[Закрыть]. В насмешку... нацепил обличье... этого ублюдка-марианца... Давай, смейся, тварь...

Префект неуклюже, кривясь от боли, левой рукой вытащил из ножен кинжал. Встал на одно колено.

– Будь ты про...

Отчаянный выпад пронзил пустоту. Клинок пришельца взмыл над головой префекта и опустился. Фонтанирующее кровью тело завалилось на бок. Голова римлянина, подскакивая, покатилась прямо к затаившемуся, трясущемуся Асдуле.

Убийца вырвал из трупа Лутация свое копье и одним прыжком оказался возле князя. Тот забился в дальний угол своего убежища. Все происходящее напоминало ему дурной сон, такого просто не могло быть, только не с ним. Его трясло, словно в ознобе. Покрытый черной кровью, наконечник медленно покачивался на расстоянии ладони от лица Асдулы. Убийца сидел на корточках и не шевелился. Он просто смотрел, но во взгляде его не было ничего человеческого.