Текст книги "Дезертир (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

12

Проведя смотр флота, Лукулл принял решение о разделении полномочий. Луций Лициний оставался главнокомандующим, однако без колебаний признал, что для успеха дела будет лучше, если в предстоящем бою руководство флотом примет на себя родосский наварх Дамагор. Никто не возразил, все стратеги союзников, даже Ласфен, сочли это вполне разумным. По опыту никто из них Дамагору в подметки не годился. Еще два года назад он исключительно успешно бил понтийцев, когда римские сухопутные армии терпели одно поражение за другим.

После того, как в самом начале войны Минуций Руф и Гай Попилий, префекты римского флота, стоявшего в Византии, без боя бросили корабли и бежали, единственной силой, сопротивлявшейся царю на морских просторах, остался Родос. Именно его Митридат и "назначил" своей следующей жертвой. Однако, благодаря разветвленной шпионской сети, которой римляне окутали Эгейское море, их союзники загодя узнали о выступлении царского флота. Родосцы разрушили все предместья своей столицы, дабы понтийцы не смогли взять там никакой добычи. Береговую линию в районе порта защищали сотни метательных машин разного размера. Когда Митридат приблизился к острову, родосский флот вышел навстречу и дал бой, стремясь уничтожить транспорты с десантом. Сражение вышло затяжным. Понтийцы, пользуясь численным превосходством, смогли обойти левый фланг союзников. Над родосцами нависла угроза вытеснения на отмель, и тогда Дамагор скомандовал всеобщий отход. Корабли вернулись в гавань, которую немедленно перегородили цепями, чтобы враг не ворвался следом.

Сорвать высадку десанта не удалось. Царь предпринял несколько штурмов с суши, но и он успеха не достиг. Началась осада.

Вскоре родосцам представился удобный случай для вылазки. Понтийский транспорт с припасами для лагеря осаждающих проходил в опасной близости от створа гавани и Дамагор послал небольшое судно на перехват. Глупо подставившийся парусник казался легкой добычей. Однако если его кормчий проявил беспечность, то Митридат держался начеку и отправил на выручку пару триер. Дамагор, пристально наблюдавший за боем, бросил в него еще несколько кораблей. То же сделали и понтийцы. Сражение, начавшееся безо всякого плана, становилось все более ожесточенным и как водоворот затягивало свежие силы с обеих сторон.

Родосцы старались избегать абордажа и затяжной перестрелки, реализуя принцип "ударил – убежал". Из возникшей свалки им удалось выйти победителями.

Однако понтийцы все же смогли утащить на буксире одну пентеру островитян. Дамагор не знал об этом, думал, что она просто потерялась в суматохе боя, и села на мель. Он вышел на поиски на шести легких быстроходных кораблях. Понтийцы его заметили. Митридат бросил на перехват двадцать пять триер. Вот тут-то Дамагор и проявил все свое искусство моряка и наварха. Его корабли не уступали понтийским в скорости, умело маневрировали и виртуозно уходили от преследования. Понтийцы безрезультатно гонялись за отрядом Дамагора до темноты, но едва спустилась ночь, родосский наварх сам напал на противника.

Он прекрасно знал расположение глубин и мелей, без труда ориентировался по черному береговому силуэту. Понтийцы в темноте действовали неуверенно, в результате Дамагор потопил два их корабля, остальные смогли бежать, некоторые удирали столь проворно, что остановились лишь у берега Ликии, на другом конце пролива между островом и материком.

Во время дневного боя случился инцидент, из-за которого Митридат крепко обиделся на своих союзников. В корабельном столпотворении хиосская триера, неосторожно маневрируя, протаранила наус стратегис, понтийский флагман, на котором в этот время находился сам царь. Пробоина оказалась неопасной, но мнительный Митридат не поверил в случайность происшествия, заподозрил попытку покушения, жестоко наказал кормчего и проревса хиосского корабля, и затаил злобу на всех хиосцев. Позже он разорил их остров.

Все дальнейшие попытки взять Родос ни к чему не привели, и царь вынужден был отступиться, а Дамагор по праву заслужил славу лучшего флотоводца этой войны. Впрочем, несмотря на успех, родосцы по-прежнему сидели в глубокой обороне, и Митридат сохранил за собой контроль над большей частью Эгейского моря.

Родосский наварх располагал сведениями, что силы Неоптолема составляют более ста пятидесяти кораблей. Флот союзников был в два с половиной раза меньше. Дамагор советовал избегать сражения, предлагал действовать наскоками, поочередно вырывая из рук Митридата один остров за другим и топя транспорты, осуществляющие снабжение армии Архелая в Греции. В этом его поддержал Ласфен, что неудивительно – пираты только так и привыкли воевать. Однако Лукулл настоял на том, что необходимо дать понтийцам бой всеми силами. Затягивание войны римлян не устраивало.

Повиновавшись, Дамагор повел союзный флот на север, к проливам, и в сентябрьские календы остановился у берегов Троады, возле мыса Лект. Неподалеку от этих мест, согласно сказкам слепого старца, более тысячи лет назад две рати, подначиваемые богами, упоенно истребляли друг друга из-за женщины.

Родосец предложил не лезть в Геллеспонт вслепую, а провести разведку. Лукулл согласился. В пролив отправились несколько гемиолий критян. Они вернулись через два дня, похваляясь трофеями – пираты дошли до Дардана и не упустили случая нагло, посреди бела дня, прямо в порту на глазах у всего города ограбить нескольких купцов. Никто не смог им помешать. Неоптолема в Геллеспонте не было.

– И где теперь его искать? – недовольно спросил Лукулл.

Дамагор, невысокий муж, совершенно не похожий на воина, чему особенно способствовало чрезмерно округлое брюшко, покачал головой.

– Может быть, ушел к Боспору. Но что ему там делать? Скорее, двинул на запад. А это может означать, что он...

– Везет подкрепления для Архелая, – закончил Лукулл.

Дамагор пожал плечами.

Союзники не ошиблись в своем предположении. В начале секстилия [67]67
  Секстилий – шестой римский месяц (новый год начинался в марте), позже переименованный в честь Августа.


[Закрыть]Неоптолем действительно доставил в Грецию новую армию под командованием стратега Дорилая.

Определенно, в этой войне Фортуна дала немало поводов Сулле называться Счастливым. Она явно покровительствовала не только ему самому, но и его сторонникам, благодаря чему проблема поиска Неоптолема вскоре отпала сама собой. Обсуждая дальнейшие действия, союзники простояли у Лекта всего день, а ближе к следующему полудню дозорный береговой пост обнаружил приближающиеся корабли. Множество кораблей. Понтийский флот шел к проливу с юга, со стороны Лесбоса.

– Сколько? – спросил Лукулл.

– Насчитали восемьдесят, – поглаживая серьгу в виде древней критской секиры, ответил Ласфен, загорелый дочерна крепкий бородач средних лет, одетый чрезвычайно пестро и пышно.

– Твои люди не ошиблись? – недоверчиво поинтересовался Дамагор.

Пират смерил родосца презрительным взглядом и бросил:

– Не веришь, считай сам.

– Не ссорьтесь, почтенные, – поспешил вмешаться Лукулл, который в отличие от родосца критянину сразу поверил. Действительно, разбойные охотнее преувеличили бы силы врага, ведь так больше шансов, что начальство придумает уклониться от драки, лезть в которую алифорам не очень-то хотелось.

Союзники не знали, что половина понтийского флота, семьдесят кораблей, осталась у берегов Эвбеи.

– Где стоял этот пост? – спросил Дамагор.

– В двадцати стадиях.

– Дозорные ждали, пока корабли достигнут их, или сразу отправили гонца? – спросил Лукулл.

– Полагаю, ждали, – ответил доселе молчавший египетский наварх Тимофей, сухощавый старик, когда-то черноволосый красавец, а ныне совершенно седой, покрытый шрамами и морщинами, но по-молодому подтянутый, – иначе как бы они их пересчитали?

– Под парусами идут? – продолжал расспросы Лукулл.

– Ветер неблагоприятный, – покачал головой Тимофей.

– Стало быть, сразу смогут вступить в бой, – твердо заявил Дамагор.

– Когда они здесь появятся?

– Двадцать стадий... – Дамагор пожевал губами, прикидывая, но Тимофей опередил его:

– Где-то через четыре клепсидры [68]68
  Клепсидра – античные водяные часы. Время полного перетекания воды в клепсидре из одного сосуда в другой составляло примерно четверть часа.


[Закрыть], если гребут обычным походным темпом.

– Пока будем выбирать якоря и строиться, они уже будут здесь, – заметил Дамагор, – с преимуществом в маневре. А, учитывая небольшой численный перевес, я бы на месте Неоптолема постарался охватить фланги и вытолкать нас на берег.

Он рассуждал спокойно, без какого-либо напряжения в голосе.

– Что ты намерен делать? – спросил родосца Лукулл.

– Разбить Неоптолема, – спокойно ответил Дамагор, – нужно не дать им развернуть строй.

– Каким образом ты воспрепятствуешь этому? – спросил Лукулл.

– Пошлю в бой небольшой передовой отряд, который смешает их ряды, не даст им перестроиться из колонны, или хотя бы замедлит развертывание.

– Припоминаю... – задумчиво проговорил Лукулл, – что ученые мужи пишут о битве при Липарских островах в первую нашу войну с пунами. Очень там все похоже было на наше нынешнее положение и твой совет, почтенный Дамагор. Не знаю, слышал ли ты о ней. Пуны там, выйдя походной колонной из-за мыса Тиндарид, не ожидали встретить стоящие на якоре корабли консула Гая Атилия, но не стушевались и пошли в атаку. Атилий бросился навстречу с десятью квинкверемами, пока остальные выстраивались для сражения. Это едва не стоило консулу жизни. Победили наши тогда за счет превосходства в кораблях, которого мы не имеем.

Образованный Луций Лициний знал и о другом сражении той войны – о битве при Милах, где Республика одержала свою самую первую морскую победу. Только вот у берега тогда стояли пуны, и не помог им передовой отряд, призванный смешать ряды римских квинкверем.

Идея Дамагора Лукуллу не нравилась, но никто ничего лучше не предложил, а действовать следовало быстро.

– И кто возглавит передовой отряд? – спросил легат.

Тимофей посмотрел на Ласфена, тот поймал его взгляд и усмехнулся.

– Чего уставился? Нашел добровольца, старик? – поинтересовался пират.

Тимофей перевел взгляд на легата.

– Критские гемиолии смогут выйти быстрее. Маневрировать на них проще.

– Тимофей прав, – сказал Дамагор, повернувшись к критянину, – послать вперед лучше всего именно твои корабли, почтенный Ласфен.

– В случае нашей победы твои люди получат право первыми выбрать трофеи, – добавил Лукулл.

– А кабан-то не знает, – усмехнулся пират, – что шкуру его уже поделили.

На совете присутствовали несколько трибунов. Один из них, Гай Постумий, видя колебания вождя критян, выступил вперед.

– Легат, позволь мне пойти в бой на корабле Ласфена, – обратился он к Лукуллу.

Пират удивленно покосился на трибуна. На лице Ласфена явственно отразилось сомнение в душевном здоровье римлянина, соседствующее с уважением.

– И охота тебе, парень, в самое пекло лезть?

– Чтобы ты не думал, будто римляне предпочитают таскать каштаны из огня чужими руками, – ответил Постумий.

– Ишь ты... – сверкнул зубами критянин, – а я уже решил, что ты опасаешься, как бы трусливые алифоры не сбежали.

– Я не сомневаюсь в твоей храбрости, – без тени иронии сказал трибун.

– Ну, смотри... Ладно, легат, я согласен. Окропим волны красненьким...

– Хорошо, – медленно произнес Лукулл, глядя Постумию прямо в глаза.

– Все по местам! – Скомандовал Дамагор, – враг уже близко!

Навархи поспешили к своим кораблям. Легат придержал за локоть Постумия.

– Гай, если ты погибнешь, я буду очень огорчен. Но если с тобой погибнут еще несколько римлян, мое огорчение станет несравнимо большим. Возьми с собой марианцев.

– Благодарю тебя, Луций Лициний, – ответил трибун, – но им я доверяю не больше, чем критянам. Фактически, ты предлагаешь мне взойти на корабль Волка в одиночестве. Мне было бы гораздо спокойнее стоять плечом к плечу с испытанными в деле, надежными товарищами.

– Не думаю, что все так плохо, – возразил Лукулл, – я разбираюсь в людях. Возьми с собой этого Севера и его бойцов.

– Хочешь от них избавиться? – спокойно спросил Постумий.

– Ты прекрасно понимаешь, Гай, что это самоубийственная атака.

– Еще бы не понимал...

– Нас мало. Каждым из вас, прошедшим со мной этот тернистый путь, я дорожу. Неизвестно, как поведут себя союзники. Это наш первый бой. Мне придется раскидать легионеров по кораблям, чтобы они сплавили в монолит греков и египтян. Я распылю силы, Гай. Возьми марианцев.

– Хорошо. Повинуюсь.

– Да сохранит тебя Юпитер, Наилучший, Величайший! Знай, я не встречал в своей жизни более доблестного воина, чем ты.

Узнав, с кем ему предстоит идти в бой, Север увидел в том иронию судьбы. На Косе, едва выйдя от легата, когда тот объявил о своем решении задержать марианцев, Квинт не смог совладать с потоком эмоций, хлеставших через край.

– Вы – стадо упрямых баранов!

– Ты слишком много говоришь, марианец, – холодно ответил Постумий.

– Я римлянин! Такой же, как и ты! Мы должны сражаться против общего врага, а не друг, против друга!

– Вы, марианцы, все такие восторженные идиоты? Залили улицы Города кровью и при этом имеете наглость утверждать, что вы такие же римляне? Вы убили моего брата. Будь моя воля, я изрубил бы тебя на мелкие куски.

– Что тебя останавливает? – мрачно спросил Север, не став заниматься очередным сравнением, кто больше зарезал римских граждан.

– Легат излишне великодушен.

– Что тебя останавливает? – повторил вопрос Квинт, – ты можешь убить меня и доложить, что я пытался бежать.

– Не провоцируй меня, марианец. Юпитер свидетель, у меня руки чешутся.

– Я не убивал твоего брата.

– Ты – марианец.

Понятно. Дальнейшая дискуссия бессмысленна. Квинт был вынужден признать, что происходящее с трудом поддается осмыслению.

Почему, даже когда волею богов стираются границы государств, люди все равно стремятся поделиться на "наших" и "не наших"? Послушай, малыш, сказку про то, как поссорился дядя Гай с дядей Луцием, а несколько сот тысяч римлян зачем-то решили в этой ссоре принять деятельное участие.

Подобные мысли были в новинку для Севера. Он – отпрыск не слишком богатого семейства. К нему не приставляли в учителя образованных рабов, а большую часть времени Квинт проводил в компании Стакира. Скиф, при всех его талантах, высокими материями не увлекался.

Во время службы в Испании Квинту попал руки видавший виды список жизнеописания Александра, в оригинале составленный, кажется, самим Птолемеем. В первую очередь юный трибун заинтересовался, конечно, описанием походов и битв, но было там еще кое-что. Что-то, заставившее задуматься.

Здесь, на Востоке, самым большим удивлением, даже потрясением, стало то, что он, римлянин, с детства обучившийся греческому языку, понимал всех. В городах Вифинии, в порту Фокеи, любой чужестранец, одетый необычно, говорил по-гречески. Это поистине всемирный язык. Благодаря ему деление на "наших" и "не наших" представало чем-то донельзя искусственным, какие бы народы не перемешались в восточном котле.

Отряд критян состоял из легких судов, но среди них имелось несколько триер, поскольку Ласфен пиратом был весьма могущественным и мог себе такое позволить. Триера, на которой Волк держал свой стяг, носила вполне естественное, можно даже сказать, банальное для критского корабля имя – "Минотавр".

В схватке с киликийцами Север потерял пятерых товарищей. Учитывая Постумия, на борт "Минотавра" поднялись тринадцать римлян и фракиец.

Критяне, одни недоуменно, другие насмешливо, поглядывали на сулланца. Трибун, красовавшийся в начищенном до зеркального блеска "мускульном" панцире и аттическом шлеме с пышным гребнем из страусиных перьев, выглядел очень важным. Рядом с ним Квинт смотрелся ощипанной курицей – доспехов у него не было, да и меча он лишился. Сунул какой-то доброхот в руки железку – непривычный, слегка изогнутый серпом меч-копис. Да еще один из легионеров, здоровенный Тит Милон, по прозвищу Лапа, предложил Северу свою кольчугу.

– А ты? – спросил Квинт.

– Да жмет она мне, – добродушно ответил Тит, шириною плеч превосходивший Квинта чуть не вдвое, и потряс щитом, – мне его хватит.

– Чтоб тебя, Лапа, укрыть, надо пару щитов, – покачал головой Барбат.

– Нет уж, спасибо, Тит, – отказался Север, – я лучше так. Не хочется что-то в железе купаться. Кольчугу быстро не сбросить.

Двое легионеров при этих словах озабоченно переглянулись и принялись разоблачаться.

– Прикидываешь, когда ловчее за борт сигануть, римлянин? – поинтересовался Ласфен, которому помогали одеть льняной панцирь, – если обосрался уже, прямо сейчас прыгай. Мне римского дерьма на палубе не надо. Тут мелко у берега, не потонешь.

– Я не боюсь, – сжал зубы Квинт, и добавил негромко, – но я уже видел, с какой легкостью большой корабль топит судно поменьше.

– Думаешь, утопнем? – оскалился пират, – не ссысь, у меня другие планы.

Ласфен повернулся к своим людям и произнес короткую вдохновляющую речь, единственным небранным словом в которой было – "порвем".

Критяне взревели. Весла вспенили воду, бросив "Минотавра" вперед.

– Держи, римлянин, – Ласфен протянул Квинту небольшой круглый щит-пельту [69]69
  Первоначально фракийский щит пельта имел форму полумесяца и вооружалась им легкая пехота, пельтасты. В эпоху эллинизма пельтой стали называть небольшой круглый щит фалангита, который не держали рукой, а вешали на ремне через шею, прикрывая левое плечо (обе руки у фалангита были заняты сариссой).


[Закрыть], – за какие хоть грехи тебя Лукулл голого воевать послал?

– Спасибо, – пробормотал Квинт, но на вопрос ничего не ответил.

Он отчаянно крутил головой, пытаясь понять, что происходит вокруг. Из-за мыса Лект показалась голова походной колонны понтийцев. Там уже заметили противника, и корабли начали разворачиваться в линию. Десять критских гемиолий и триер спешили на свидание с Неоптолемом, оторвавшись от остального флота, который спешно выбирал якоря.

На правом фланге союзников расположились египетские корабли. Они были громадны (за свою жизнь Квинт еще не видел крупнее) и неповоротливы, потому стремились выйти мористее, чтобы не толпиться у берега на мелководье. Квинт еще до боя насчитал на каждом борту по девяносто весел.

– На верхнем трое сидит, на среднем и нижнем по двое, – подсказал вездесущий Барбат, – я узнавал. Септирема называется. Гептера по-гречески.

Гептер у наварха Тимофея было семь, и еще пять кораблей поменьше. Больше Птолемей Латир Лукуллу не дал, но зато ни у Неоптолема, ни у союзников кораблей крупнее не нашлось.

Эра гигантов уже прошла, но египтяне все еще строили их, хотя давно не вели морских войн. Тимофей ходил в море, когда Дамагор еще пачкал пеленки, но боевого опыта египетскому наварху недоставало. Разве что пиратов гонял, но для того гептеры, как раз, непригодны.

Север дивился, как ровно и слаженно двигались эти египетские гекатонхейры, сторукие великаны. Из чрева ближайшего корабля, который звался "Рогом Аписа", глухо доносилась монотонная песня гребцов, келевсма, сопровождаемая аккомпанементом деревянной колотушки, задающей темп гребли.

Критяне завыли нечто похожее, но подобной слаженностью работы похвастаться не могли. Они били по воде вкривь и вкось, часто цепляясь соседними веслами, плюясь и бранясь. Разбойные, что с них взять. Зато их песня звучала гораздо воинственнее. На выдохе, рывком бросая триеру вперед, пираты все громче и громче орали нечто нечленораздельное, но явно очень возбуждающее.

"Накручивают себя перед дракой", – подумал Квинт.

Сам он не трясся, все же бой в жизни не первый и даже не двадцатый, но и невозмутимостью в полной мере похвастаться не мог. Вот если бы верхом на коне, во главе сотни-другой всадников... А тут качает так, что все мысли о том, как бы на ногах устоять. И хвататься-то не за что, даже бортов нет. Боевая палуба-катастрома, фактически – навес над гребцами, ничем не огорожена. Так делали во времена войн греков с персами, когда гремела слава Фемистокла, да и позднее тоже. Удобнее в палубной схватке. Даже галерея гребцов ничем не защищена, все они на виду. Эллины не слишком полагались на метательное оружие. Вот египтяне – другое дело. У них на палубе яблоку негде упасть от всевозможных машин, и борта высокие.

Неоптолем успел выстроить в линию около четверти своих кораблей, когда Ласфен до них добрался. У пиратов не было ни одной метательной машины, одни луки, а понтийцы могли похвастаться палинтонами, бившими каменными и свинцовыми ядрами, весом в четверть таланта [70]70
  Около 6 килограммов.


[Закрыть]на полторы сотни шагов. Такие снаряды успешно ломали борта, калечили гребцов. Вот только попасть в движущийся корабль в морском бою весьма непросто. В море скрученные волосяные канаты, упругость которых использовалась в машинах, быстро отсыревали, как не смазывай их маслом, натяжение их постоянно менялось, сбивая прицел.

Неоптолем явно счел десять суденышек, вышедших ему навстречу, легкой добычей. Понтийцы начали плеваться ядрами, только подойдя вплотную. Критяне, имевшие славу превосходных лучников, огрызнулись стрелами.

– Наваливай! – закричал Ласфен.

Пиратский вожак не имел опыта маневренного боя и не стал таранить вражескую пентеру. Пираты полагались исключительно на удаль и грубую силу.

На расстоянии вытянутой руки от Квинта прогудело каменное ядро, снеся голову одному из моряков. Еще одно рикошетировало от палубы, а в следующее мгновение кусок доски прилетел в затылок Барбату. Тессерарий упал.

– Луций, живой? – подскочил к нему Квинт.

Барбат сел на задницу, ошалело крутя башкой. В палубу рядом с ладонью Луция вонзилась стрела. Квинт беспомощно взглянул на свой маленький щит. Он чувствовал себя голым. Рядом лежала чья-то оторванная нога.

– Берегись!

Квинт прикрылся щитом, в который через мгновение ударила здоровенная стрела, выпущенная из станкового стреломета-эвтитона. Длиной она была с хорошее копье, щит пробила насквозь, оцарапала предплечье и бок, каким-то чудом не превратив Севера в барана, насаженного на вертел. Удар был так силен, что трибуна отшвырнуло прочь, и он рухнул в длинный продольный проем посреди боевой палубы, разделявший ее надвое. Квинт ободрал плечо и едва не сломал шею. Крепко приложился затылком и едва не потерял сознание.

В глазах потемнело. Север помотал головой, совсем, как Барбат минутой ранее, встал на колени, ощупывая кости, не сломал ли чего. Голова отчаянно гудела, словно на нее надели бронзовый колокол и крепко приложили молотом. Луция спас шлем, а вот череп Квинта уцелел просто каким-то чудом.

– Чего расселся, село-лопата! Давай наверх! – прикрикнул на него один из гребцов.

И в этот момент "Минотавр" столкнулся с понтийской пентерой. Удар вышел не слишком сильным. Триера Ласфена врезалась во вражеский корабль правой "скулой" под весьма небольшим углом. Оба корабля протерлись друг о друга бортами, обдирая защитные канаты-гипозомы, протянутые снаружи [71]71
  Гипозомы не только служили дополнительной стяжкой бортов, но и выполняли роль причальных кранцев, дабы избежать повреждений при касании каменных пирсов.


[Закрыть]. Понтийцы своевременно втащили весла, а пираты замешкались, и в результате пострадали сильнее. Затрещало ломаемое дерево, но звук этот почти сразу потонул в крике нескольких десятков глоток:

– Бей-убивай!

Критяне бросились на приступ. Одни запрыгивали на крышу траны, галереи гребцов, другие набросили на борта пентеры сходни. Обе стороны заваливали друг друга дротиками.

Квинт осторожно выглянул из прохода и сразу отпрянул. На него, захлебываясь кровью, повалился пират. Из горла его торчала стрела. Квинт выбрался на палубу. На ней лежали трупы, корчились раненные, но сражение почти сразу переместилось на понтийскую пентеру. К ее противоположному борту подошла критская гемиолия и пираты с двух сторон вовсю теснили врагов. Те пятились, не ожидав от разбойных такой прыти.

Север отбросил пробитый щит и подхватил другой. Среди покойников теперь было что выбрать. Трибун без особого труда перепрыгнул на пентеру и, быстро протолкавшись в самое жаркое место, немедленно схватился с каким-то дюжим косматым варваром. Тот брызгал слюной, ярился, беспорядочно размахивая мечом. Квинт принял три удара на щит, а потом отточенным движением всадил клинок в живот детине. Тот рухнул на колени и Квинт оттолкнул его ногой. Боковым зрением увидел брызги крови справа, мечом и щитом поймал сразу два вражеских клинка, отбросил, сделал выпад, провалившийся в пустоту. Кто-то из напиравших сзади критян толкнул его в спину. Квинт растянулся на палубе. На меч тут же наступили, едва не раздавив трибуну пальцы. Север рванул клинок на себя, уронив понтийца. Встал на одно колено, проворно прикрывшись щитом от свистнувшего над головой меча. Справа кто-то верещал, как свинья на бойне. Квинт скосил глаза – один из пиратов зажимал ладонью обрубок руки и визжал. Недолго, его быстро успокоили ударом в шею.

– Командир! – прогремел над ухом бас Лапы.

Квинт извернулся и успел увидеть возле своей шеи чужой клинок, остановленный мечом Тита Милона. Через мгновение легионер сбил варвара с ног кромкой щита.

– Спасибо!

Квинт вскочил на ноги и сцепился с очередным эпибатом [72]72
  Эпибат – морской пехотинец.


[Закрыть], разделав его скупыми уверенными движениями. Трибун дрался молча, однако никто вокруг подобной сдержанностью себя не утруждал.

– А-а! Сдохни, сука, весло тебе в жопу!

– Это римляне! Навались, навались на римских говноедов, ребята!

– Futue te ipsum, fellator!

Быстро очистив палубу от эпибатов, римляне и критяне схватились с гребцами. Те, вооруженные лишь кинжалами и короткими мечами, не имели щитов и доспехов. Они не представляли серьезной опасности, и бой превратился в бойню. Кое-кому удалось прыгнуть за борт, но большинство гребцов оказались запертыми в тесном внутреннем пространстве корабля.

– Наша! – раздался крик Ласфена.

Пираты восторженно завыли. Сопротивление понтийцев было подавлено. Критяне добивали раненых врагов. Квинт вытер лицо рукавом, не выпуская меча и огляделся.

– Командир! Живой! – радовался Луций.

– Вроде того. Что дальше?

– Еще не все! Вон, еще народ на праздник поспешает! – тессерарий указал окровавленным мечом на пару приближающихся пентер.

Корабли Неоптолема стягивались в центр, где наделал шороху Ласфен. Как и рассчитывал Дамагор.

Понтийцы не пытались таранить корабли критян, это было бесполезно, те крепко прицепились к своим жертвам, не утопить. Вместо этого пентеры, одна за другой, подходили к ним вплотную, высаживая абордажные команды. В центре понтийского строя начал формироваться огромный плот.

Квинт снова с головой окунулся в драку. Он двигался словно заводной механизм, которыми славятся сиракузские и александрийские механики. Однообразными движениями колол поверх щита, бил его нижней кромкой врага по коленям. Теперь Север защищался не маленькой пельтой, а длинной и довольно широкой овальной фиреей, за которой можно было надежно укрыться, как и за большими легионерскими щитами. По правую руку от трибуна бился Лапа, а по левую – Барбат. Щит к щиту рядом с ними встали остальные их товарищи. Горстка римлян стала фундаментом, на который опирались критяне. Понтийцы ярились, но уронить стену не могли.

Потянуло дымом, запахло серой. Квинт не видел, что и где горит, перед ним мелькали перекошенные рожи вражеских воинов и он, не в силах оторвать от них глаз, понятия не имел, что происходило вокруг. Отовсюду доносился многоголосый рев, в котором тонули все прочие звуки.

А между тем происходило следующее. Корабли Неоптолема вытянулись в клин, его острием стала устроенная Ласфеном свалка. Дамагор и Тимофей воспользовались этим и корабли союзников, изгибаясь дугой, поспешили заключить понтийского наварха в объятья, из которых он не мог вырваться.

На левом крыле триеры Дамагора уже пустили таранами на дно несколько вражеских кораблей. Одни погружались лениво, не спеша отдаваться во власть Посейдона, другие тонули так быстро, что гребцы не успевали выбраться наружу. Кое-какого успеха достигли и понтийцы: одна из дамагоровых триер перевернулась от удара, не оставив гребцам ни единого шанса. Из воды торчали кормовые завитки. Повсюду плавали обломки.

Десятки, сотни моряков оказались в воде. Некоторые даже здесь зачем-то продолжали воевать, топили друг друга, вцеплялись в глотки, но большинство плыло к близкому берегу.

Родосцы вертелись на мелководье, всаживая шестилоктевые бронзовые бивни в борта менее поворотливых пентер. Воткнувшись в жертву, они немедленно торопились сдать назад, поскольку иначе таран закрывал пробоину и вражеский корабль оставался на плаву.

Голые гребцы обливались потом, ворочая тяжелые весла.

– И-и-р-р-а-а-з!

Сейчас уже не до песен, помогающих в работе. В чреве каждого судна с остервенением рычал многорукий зверь. Сотни людей слились в одно существо. Ни одно весло не шло криво, не отставало от других. Ныне никто не способен сравниться в выучке с родосскими гребцами. На их широких спинах бугрятся могучие мышцы, а руки напоминают перевитые канаты.

– И-и-р-р-а-а-з!

Удар! Все валятся на спину, а келевст сразу же командует:

– Назад! Назад ленивые олухи! Если жизнь вам дорога! Назад, ребята!

Грести в противоположном направлении неудобно, но гребцы, спешно восстановив порядок в своих рядах, костеря семиэтажной бранью келевста, понтийцев и даже богов, грудью наваливаются на рукояти весел.

– Пошла!

Двум родосским кораблям понтийцы не дали удрать, вцепившись в них баграми и "кошками", и теперь охотникам, пойманным добычей, приходилось туго. Эпибаты Неоптолема отдавали предпочтение палубной схватке.

Наварх Митридата противника встретить не ожидал, и потому некоторые средства для быстрого и эффективного смертоубийства пустить в дело не смог. А родосцы загодя подготовились. Каждая вторая их триера была снабжена "корзинами Павсистрата" – изобретением знаменитого соотечественника островитян, который успешно применил его более ста лет назад в битве при Панорме. Выглядело оно чрезвычайно просто: на длинных шестах, удерживаемых канатами, далеко в сторону от корабля выносилась железная корзина, заполненная всяким горючим припасом. Подойдя к вражескому судну, но не соприкасаясь с ним вплотную, дабы избежать абордажа, родосцы с помощью системы веревок переворачивали корзину и жуткое варево растекалось по палубе жертвы.

Понтийские кормчие в ужасе спешили увернуться от дымящихся корзин, но в результате лишь все больше расстраивали свои ряды. Несколько пентер столкнулись со своими же, другие неуклюже разворачиваясь, подставили борта под тараны родосцев.

На правом фланге союзников происходило нечто, еще более интересное. Там разместились египетские гиганты. Они избегали ближнего боя, предпочитая расстреливать противника издали. От метательных машин к кораблям Неоптолема тянулись дымные арки. Жидкий огонь, до поры заключенный в глиняных шарах, торопился добраться до просмоленных сосновых и кипарисовых бортов пентер, предвкушая знатное пиршество. Множество снарядов сгинуло в волнах, но некоторые достигли цели, взметнув яркие языки пламени. Несколько человек, превратившись в живые факелы, прыгали в воду, некоторые катались по палубе, пытаясь сбить пламя. Они корчились в муках, и страшно кричали, но немногих еще можно было спасти.

Моряки отчаянно боролись с огнем, забивая его мокрыми кожами и песком, но потушить жуткое варево, рецептура которого подбиралась веками, весьма непросто. Обычное "каменное масло", нафта, как прозвали его персы, довольно текуче [73]73
  Это касается легкой ближневосточной нефти.


[Закрыть]и сгорает быстро. Дабы повысить липкость смеси, придать ей способность гореть как можно дольше и сопротивляться тушению, нафту вываривали вместе с сирийским асфальтом и серой. Некоторые умельцы добавляли канифоль, скипидар, а так же "секретные" ингредиенты, вроде различных природных солей [74]74
  Нитрат натрия (чилийская селитра) широко применялся египтянами с древнейших времен в самых различных целях. На Синае добывается и нитрат калия. Некоторые египтологи, например, А. Лукас, считают, что египетское слово ntry обозначает не селитру, а соду.


[Закрыть], добываемых на Синайском полуострове и в Верхнем Египте.