Текст книги "Сходняк"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 11

Николай Валерьянович Чижевский, отставной полковник госбезопасности, за годы работы с Игнатовым усвоил, что начальник не любит долгих разговоров: если задача поставлена, его не интересует ход ее выполнения, его интересует только конечный результат. В данном случае Владислава Геннадьевича заботило одно: в кратчайшие сроки установить, кто убил депутата Шелехова и кто является заказчиком этого убийства.

С момента убийства прошла уже неделя, но Чижевский пока не мог ничем похвастаться. Хотя в его распоряжении был довольно большой штат отличных оперативников высшей пробы, вроде славной троицы Абрамов – Лебедев – Усманов – это звучало почти как тройка нападения в хоккее. Ребята всю эту неделю трудились не смыкая глаз, но странное дело: каналы Следственного комитета МВД, к которым у них был постоянный негласный доступ, почему-то оказались напрочь заблокированными. Никакой информации. Это могло означать либо то, что следствие велось в чрезвычайной тайне, либо то, что оно вообще не ведется. Причем последнего Чижевский тоже не исключал – и в таком случае убийство Шелехова могло оказаться звеном в очень хитрой интриге, задуманной и реализуемой с большим размахом и дальним прицелом.

– Ну так что будем делать? – хмуро спросил Владислав, глядя на Николая Валерьяновича. – Неужели совсем никакой информации?

Чижевский подтверждающе пожал плечами:

– Пожалуй, что так. Конечно, кое-что есть. Но это крохи, и они не проясняют главного. Я по своим каналам получить каких-либо данных о ходе официального следствия, к сожалению, не смог, хотя усилий предпринято очень и очень много. Мне не хотелось бы утруждать вас, Владислав Геннадьевич, ненужными деталями. Однако без вашего участия и совета я не вижу, как двигаться дальше.

От собственного бессилия многоопытный полковник сильно волновался и переживал, а заметив, как помрачнел взгляд Владислава Геннадьевича во время его доклада, он и вовсе стушевался.

Варяг поднял руку, как бы призывая Чижевского послушать его. Он уже понимал, что отставному полковнику одному справиться с этим делом не удастся.

– Я вижу, Николай Валерьяныч, что вы и ваши люди предпринимаете колоссальные усилия по этому делу. Не нужно оправдываться. Мы же не первый год вместе работаем… Но тут, мне кажется, нужно найти какое-то свежее неординарное решение, попробовать зайти совершенно с другого конца. Нужно поискать там, где вы обычно даже не пытались действовать. Но в любом случае давайте повнимательнее изучим ситуацию в воровских кругах. Также уверен, что нужно подключать к делу нашу «тяжелую артиллерию». Сегодня утром по моей просьбе в Москву приехал Сержант. Со своим чемоданчиком, – уточнил Варяг и посмотрел на часы. – С минуты на минуту он должен появиться здесь.

И как раз в это мгновение, словно в подтверждение его слов, загудел переговорник на столе. Варяг нажал кнопку связи, и спокойный ровный голос Лены сообщил:

– Владислав Геннадьевич! К вам посетитель. У вас с ним назначена встреча.

Варяг бросил многозначительный взгляд на Чижевского.

– Вот и он!

Дверь распахнулась, и на пороге появился плотный блондин лет сорока пяти в полотняной светлой куртке и тщательно отглаженных брюках. Игнатов встал и быстро прошел к нему навстречу, раскрывая объятия.

– Здорово, Степан! Рад тебя видеть!

За всю историю их многолетнего знакомства и он, Владислав Игнатов, и Степан Юрьев по кличке Сержант пережили многое: взаимное уважение и соперничество, обиду, вражду и – в последнее время – дружбу. Эта дружба была скреплена кровью их врагов, которая, пролившись, стала залогом взаимного глубочайшего доверия. В последний раз Варяг вызывал Сержанта в самый трудный момент своей жизни – когда на него развернула охоту сибирская бригада отморозков, а он, потеряв жену и сына, гонимый горем и жаждой мщения, сам пустился на поиски своего заклятого врага Николая Радченко. И если бы не верный Сержант, неизвестно, смог бы Варяг одолеть этого беспощадного, страшного ублюдка, потерявшего человеческий облик, лишенного всяческих тормозов и принципов.

Вот и на этот раз он вызвал Сержанта. Но теперь-то, пожалуй, Варяга подстерегала опасность похлеще: борьба с невидимым и, судя по всему, очень сильным и жестоким врагом не предвещала ничего хорошего; опять же назревающий конфликт с ворами на большом сходе – тоже не игрушки. Владислав прекрасно осознавал, что конфликт с сильными мира сего (а убийство Шелехова и есть предупреждение именно об этом) исполнен риска стократ большего, нежели выяснение отношений с озверевшим бандитом. Коварный враг всегда страшнее стократ.

– Садись, Степа. С полковником тебя, надеюсь, знакомить не надо.

– Да уж! Да уж! – подтвердил Юрьев, а полковник, дружелюбно улыбаясь, протянул Сержанту руку для приветствия:

– Да, виделись не так давно… Как доехали, Степан? Сержант шутливо погрозил ему пальцем:

– Почему Степан? Вы же билет на самолет из Пулково купили на паспорт гражданина эр-эф Нащокина Сергея Сергеевича, а не на какого-то там Степана!…

Чижевский рассмеялся:

– В своем репертуаре – конспиратор!

Сержант, он же Степан Юрьев, он же Сергей Сергеевич Нащокин, он же…

(эту галерею имен можно было продолжать до бесконечности), присел в вертящееся кресло перед рабочим столом Варяга.

– Увы, приходится соблюдать правила… Еще скажите спасибо, что мне не пришлось парик напяливать и очки с пластиковым носом. Я же до сих пор как-никак в международном розыске нахожусь – и по линии Интерпола, и по линии пяти или семи иностранных разведок, ну и, понятное дело, во всесоюзном розыске.

– Во всесоюзном? – усмехнулся Варяг. – Да уже Союза-то скоро лет десять как нет.

– А мне, дорогой Владислав Геннадьевич, пока не докладывали, что тот розыск, в который меня объявили в восемьдесят седьмом, отменен! Вот какая закавыка. Хорошо, что хоть друзья хакеры с моей карточкой в компьютерах пошуровали. Вот только это и спасает.

И Юрьев многозначительно подмигнул Варягу… Варяг кивнул в ответ и не стал дальше развивать эту тему. Он и так знал Сержанта как облупленного.

– Чемоданчик-то твой знаменитый где? Сержант – Нащокин неопределенно покачал головой:

– В надежном месте, откуда его можно быстро взять и пустить в дело. А что, есть проблемы? – Он исподлобья вопросительно посмотрел на Варяга, потом, чуть скосив взгляд в сторону, вопросительно на Чижевского.

Владислав перехватил его взгляд.

– Да, да! Николай Валерьянович в курсе. Более того, он уже неделю как сам занимается вплотную этим делом. Суть проблемы: ты слышал об убийстве депутата Шелехова?

Сержант кивнул.

– Так вот, – продолжал Варяг, – Шелехов был моим человеком. Скажу больше, я делал на него серьезную ставку в большом «проекте»… политическом проекте… и теперь, когда его убрали… В общем, все мои планы на ближайшие годы могут рухнуть. У меня есть сильное подозрение, что, может, именно поэтому его и убили. Но все очень запутано и неочевидно. В деле фигурирует крупная сумма в валюте, которую Шелехов вез из-за границы и которая бесследно исчезла.

Можно предположить, что убийство произошло из-за денег. Но ведь возможно и то, что заказчик убийства знал об этих деньгах и ими расплатился за заказ. Николай Валерьянович пытался работать по линии МВД, но там все глухо. Надо активизировать воровские круги, но так, чтобы люди не знали, что я этим интересуюсь, ты меня понял? Это очень важно. Как там в Северной Филат поживает?

– без перехода спросил он.

– Поживает… – туманно отозвался Сержант. – Сейчас я мало общаюсь с законными… Да и в Питере подолгу не бываю. Я себе дом купил в Финляндии на озерах – так большей частью там сижу. Охочусь.

Варяг кивнул понимающе.

– Ладно, тогда я его сам озадачу. Словом, расклад такой. Ты Михалыча помнишь? – И, не дожидаясь ответа, продолжал:

– Старик мне обещал содействие, но ему это будет трудно. Сильно сдал в последнее время… Сам я к ворам сейчас не могу обращаться – у меня с ними напряженка. Надеюсь, что временная. В общем, ясна задача?

Сержант полез в карман куртки, достал пачку сигарет «Кэмел» и спросил:

– У тебя тут курят?

– Валяй! – усмехнулся Владислав.

– Задача вроде ясна. – Сержант прикурил от тяжелой зажигалки в виде слона. – Но чемоданчик-то зачем ты просил подвезти?

Варяг нахмурился:

– Это самое главное. Не исключено, что ты мне понадобишься со своим чемоданчиком очень даже скоро. Но давайте все по порядку А что и как, я скажу послезавтра.

– А завтра-то что? – нахмурился Сержант. Варяг неопределенно пожал плечами:

– Завтра пятница. Завтра большой сходняк. Но там меня подстрахуют люди Николая Валерьяновича. – Он повернулся к Чижевскому. – Только на этот раз я прошу вас, чтобы не повторилась прошлая история. Не надо врываться в зал.

Никаких резких движений. Они этого не любят. И не прощают. Да и мне, признаться, это не по нраву. Пусть ваши люди подъедут туда, на Дмитровку, часам к шести вечера. Только близко пусть не подходят – «пехота» их тут же засечет и, чего доброго, вырубит. Там напротив лучше расположиться, на противоположной стороне шоссе. Там стоит дом на капремонте. Очень удобное место для наблюдения и… в случае чего близко. Да что мне вас учить, товарищ полковник, многозначительно, с улыбочкой констатировал Варяг. – Ну а сход начинается в семь. Я думаю, часа хватит, чтобы как следует осмотреться.

Чижевский, внимательно слушая Варяга, что-то черкал в своем блокноте.

Сержант молча смотрел на Варяга, никак не выдавая своих эмоций.

Варяг встал и в глубокой задумчивости прошелся по кабинету.

– В каком-то смысле я сам виноват, что с правильными людьми у меня напряг выявился, – размышляя вслух, обратился он к Сержанту. – Я в прошлый раз привел с собой людей Николая Валерьяновича и, похоже, все испортил. Чуть стрельба не поднялась… Это не дело.

Он подошел к Сержанту и положил ему руку на плечо.

– Сказать по правде, Степан, завтрашняя встреча меня тревожит. Что-то здесь не так, что-то происходит, а что именно – понять пока не могу. Может, прав старый вор Михалыч, что спецслужбы втихаря вербуют воровскую элиту, которая давно уже с гнильцой местами. Но если бы речь шла о таких козлах, как Кайзер или Тульский, – это было бы неудивительно, но что Закир Большой или Толян под чужую дуду плясать начали – вот что странно?…

Глава 12

Ночник в виде стеклянной нимфы, сжимающей в руке небольшой факел с красноватой матовой лампочкой внутри, стоял на низкой тумбочке у кровати. От него струилось мягкое ровное сияние, в котором купалась спальня. Владислав лежал лицом к Лене, подперев голову правой рукой. Его левая рука медленно скользила по ее обнаженному плечу.

– Ну что ты молчишь? – тихо спросила Лена, тревожно вглядываясь в его лицо серо-голубыми глазами. – Так ничего и не скажешь?

Он чуть улыбнулся.

– Пока нет. Давай оставим разговор до завтра. Все, что я мог тебе сказать, уже сказано. А больше тебе пока знать не следует. Из-за этого я потерял стольких близких людей, что уж и со счета сбился, – жену и сына, Вику, Егора Сергеевича… Теперь не хватало еще и вас с Лизой потерять. Это опасная игра, Леночка. Очень опасная. И ставки в ней очень высоки. Выше не бывает. – Владислав сел, отбросив одеяло в сторону. И она невольно залюбовалась его сильным, мускулистым телом с голубой наколкой на груди. – Завтра все должно решиться. Мне не надо тебе объяснять, ты ведь и сама многое понимаешь – что я, кто я, какими Делами занимаюсь…

– Владислав, ты – преступник? – вдруг очень серьезно и неожиданно спросила Лена, устремив на него пристальный взгляд.

Он даже рассмеялся от этих слов.

– А что такое преступник, Леночка? Что такое преступление? Это фикция, условность, которую общество… вернее, одна часть общества придумала для того, чтобы оправдать… – Он нахмурился, подыскивая слова. – Оправдать свое господство над другими.

– Да? – вспыхнула она. – А как же убийство? Вот убили Шелехова – твоего знакомого. Это разве не преступление? А все эти заказные убийства бизнесменов, банкиров… А скандалы с отмывкой денег?

Владислав покачал головой. Ему сейчас совершенно не хотелось вступать с милой девушкой в философские дискуссии, но она говорила так искренно, так горячо, что невольно задела его самолюбие. Надо было что-то ответить.

– Дело в том, Лена, – медленно заговорил Варяг, – что в нашей стране – уж так сложилось, так уж издавна повелось – закон никогда не имел железной силы всеобщего правила. Законы всегда обслуживали какую-то одну группу людей. А другие люди нарушали эти законы и становились преступниками, так их называли.

Большевики в семнадцатом пришли к власти и сразу нарушили все мыслимые законы государства – стали отбирать собственность и деньги – словом, грабили награбленное. Вот с них-то все и пошло вразнос, если хочешь. А потом внутри построенного ими – заметь, на изначальном грабеже и воровстве построенного – государства возникли группы людей, которые решили: а какого черта – этим можно было грабить и убивать, почему же нам нельзя? Больше того, они решили, что, грабя и убивая государственных грабителей и преступников, они совершают благое дело.

– И ты, значит, считаешь, что это правильно? – тихо заметила она, чуть отодвинувшись. Владислав кивнул.

– Во всяком случае, все то, чем я занимаюсь сейчас, то, чем я занимался последние десять лет, я делал правильно. Меня жизнь сильно ломала, Лена, сильно ломала, но не сломала. Я на изломе оказался прочный. Помню, был у меня один знакомый – плохой человек, мерзкий. Он любил повторять: моя власть сильна, я тебя в бараний рог могу скрутить, а ты и не пикнешь. Так вот, представляешь, не скрутил – и я не пикнул. А кончилось дело тем, что я его как-то совершенно случайно встретил на улице и… прикончил… как последнего гада…

– Неужели у-убил? – упавшим голосом переспросила Лена.

– Да, Леночка, я его убил. Убил полковника Беспалого. Он был начальником лагеря, где я сидел. Где мне суждено было бы заживо сгнить. А я выжил. Сам не знаю как, но я выжил. Бежал. А потом встретил эту мразь на улице и… и понял, что он не имеет права на жизнь. Эту мразь надо было убить, вот я и убил. Если хочешь знать, в тот момент я ощущал свою полную правоту. По всем человеческим, именно человеческим, понятиям он был преступник. У него на руках кровь десятков невинных. И я его покарал. И знаешь, Лена, при этом я ни минуты не колебался.

Лена смотрела на Варяга широко раскрытыми глазами, и трудно было понять, что скрывается в ее взгляде – то ли испуг, то ли восторг.

– И многих ли ты убивал в своей жизни, Владик?

– Нет, – честно сказал он. – Немногих. Потому что проливать кровь так вот запросто, как убили Леонида Васильевича Шелехова, – нельзя. По понятиям не положено. Вот почему я хочу найти убийцу Шелехова. Найти и покарать.

Лена сглотнула слюну и провела узкой рукой по лбу, словно смахивая невидимую паутинку.

– Но ты мне не ответил на первый вопрос… Хотя, может быть, и не стоит отвечать. Раз ты сам убивал… Владислав обнял ее за голые плечи и привлек к себе.

– Ты хочешь знать, преступник ли я. Что ж, по их законам, наверное, да, преступник. Но знаешь, по моим законам, они – кто втихомолку грабил страну многие годы, а особенно в последние десять лет, они преступники во сто крат большие. И сами, те, кто правили страной, и их нынешние внуки и правнуки, кто по блату и по наследству получили все эти банки, нефтяные компании, алюминиевые комбинаты… А я считаю себя ничуть не хуже, не глупее их. Может, у меня дело-то получше пойдет, чем у них, у бывших чиновников, которые сегодня в олигархах ходят: они все время при делах. Ты их в дверь, они в окно.

Он и не заметил, как разволновался, произнося перед этой молоденькой девушкой пламенную речь. Владислав поймал себя на мысли, что тихая Лена – первая женщина, которой он вот так откровенно изливает душу, рассказывает о сокровенных своих мыслях. Почему? Наверное, все же было что-то в ней неосязаемое, что влекло его и заставляло довериться ей. Странно, подумал Варяг, Свете он никогда этого не говорил, и уж тем более Вике. Только в приватных беседах с ее покойным отцом, академиком Егором Сергеевичем Нестеренко, он позволял себе раскрыться до конца, высказать наболевшее, что копилось на душе.

Часы в гостиной глухо пробили два раза. Два часа ночи! Опять заговорились.

– Может, спать будем? – ласково спросил он. Лена грустно помотала головой.

– Нет. Сейчас я не засну. – И, помолчав, добавила:

– Так что все-таки у тебя завтра?

Владислав тяжело вздохнул, мысленно вернувшись к делам.

– Уже не завтра, а сегодня. Сегодня вечером. Должен состояться серьезный разговор. От него многое будет зависеть в дальнейшем. – И тут его кольнула страшная мысль. Мучительная догадка. Он схватил Лену за руки и жестко спросил:

– Послушай, ты не могла бы Лизу сегодня вечером забрать с Никитиной Горы и перевезти в Москву? К себе? На пару дней. А Валя пусть пока на даче одна поживет.

– Зачем? – не поняла Лена. – Зачем ее забирать? Ей там так хорошо. Место тихое, спокойное…

– Да, место тихое… – мрачно повторил Варяг. – Да только слишком уж известное.

– Известное? Кому? – недоуменно переспросила Лена. – Владислав, я что-то ничего понять не могу. Не говори загадками!

Он даже застонал от страшного предчувствия. И от собственного бессилия что-либо изменить. Он потянулся к телефону и привычно, не глядя нажал семь кнопок. На другом конце линии ответили не сразу. В трубке послышался заспанный голос Чижевского.

– На проводе!

– Николай Валерьянович! Это Игнатов! – глухо заговорил Варяг. – Извините, что беспокою так поздно. Но дело неотложное. Вы можете завтра… вернее, сегодня утром послать людей на Никитину Гору и оставить их на даче? Там Лиза с няней. Одни.

Чижевского удивила не сама просьба шефа. Его удивил звонок в столь поздний час. Но старый служака не подал виду и обещал все исполнить, как полагается.

Дав отбой. Варяг лег рядом с Леной и, задумчиво глядя прямо ей в глаза, сказал:

– У меня встреча с моими коллегами по бизнесу. У них, понимаешь ли, есть ко мне некоторые претензии. И мне придется объяснять им, что они ошибаются. А это будет непросто.

– Для тебя эта встреча очень важна? – каким-то жалобно-беззащитным тоном произнесла Лена. – Ее нельзя отменить, перенести?

Он усмехнулся.

– Нет, конечно. Да ты не переживай. Все обойдется. – Он щелкнул кнопкой ночника. Факел в руках стеклянной девушки погас. – Давай-ка спать, милая.

Лена отвернулась и затихла. Она лежала с раскрыты-. ми глазами и думала.

Думала о том, что без памяти влюбилась в этого восхитительного, но непонятного мужчину. И что, мечтая в далеком детстве о «прекрасном принце», даже и не предполагала, что он будет уголовником. И еще о том, что завтра, а точнее, сегодня вечером в жизни Владислава должно произойти нечто, что может круто изменить его, а значит, и ее судьбу.

И помешать этому уже никак нельзя.

Глава 13

С тяжелым сердцем ехал на сходняк Закир Большой. Он прекрасно понимал, чего от него ждут сегодня вечером, – и эта малоприятная миссия, затрагивающая впрямую интересы, положение и авторитет смотрящего России, не доставляла ему никакой радости. Варяг никогда не числился в друзьях у Закира. Он и раньше нельзя сказать чтобы шибко обожал Варяга, но уважать – уважал. И вот сейчас Закиру приходилось поступать против своих убеждений, и от этого на душе у него было погано. Полгода тому назад гордый сын гор даже мысли допустить не мог, чтобы кто-то навязывал ему свою волю, тем более помыкал им, как глупым бараном.

И надо же было такому случиться, что он, опытный ушлый вор, так по-глупому попался на крючок. И вот теперь в нынешней ситуации вынужден послушно исполнять волю большого ментовского начальника – генерал-полковника Урусова. Это было для него невыносимо.

В воровском мире Закир Буттаев давно пользовался непререкаемым авторитетом. А в родном Дагестане его слово и вообще ценилось на вес золота.

Вырос Закир в бедной семье в высокогорном ауле. Он помнил себя босоногим мальчонкой, с утра до вечера проводящим время в горах среди дикой природы. А ночью, когда вся семья спала, он, прильнув ухом к черной тарелке радиоточки, завороженно вслушивался в едва слышимые диковинно красивые мелодии из Москвы.

Особенно ему нравилась одна напевная, завораживающая музыка, уносящая его детское воображение высоко-высоко к облакам и заставляющая мечтать о неизвестной сказочной жизни. Тогда маленький Закир не знал, что это музыка русского композитора Чайковского. Но она доставляла ему истинное наслаждение.

Годы спустя, уже став признанным авторитетом, он дивился, как это в столь юном возрасте он умел понимать красоту мелодий, так не похожих на старинные горские песни, которые певали у них в ауле. Видно, было от природы дано Закиру тонкое музыкальное чутье. И вообще художественный талант. Закир с детства любил рисовать. На обрывках выцветшей бумаги кусочком угля он мог часами рисовать величественные северокавказские горы, одиноких осликов на пыльной дороге, устало бредущих к дому соседских стариков. Он мечтал стать художником. Но жизнь сложилась не так, как хотелось маленькому Закиру. Горячий нрав и молодость повернули все так, что первый раз он использовал свои художественные дарования на зоне, где за дневную пайку делал зекам изумительной красоты наколки. В свою первую ходку он отправился пятнадцатилетним пацаном – за убийство. У родителей Закира не было денег на мало-мальски приличного адвоката, который смог бы отмазать мальца. Сначала он попал в детскую колонию, а как исполнилось ему восемнадцать, отправился тянуть срок далее – по знаменитым тюрьмам да лагерям.

В воркутинском лагере юного дагестанца за его таланты сразу приметили местные паханы, да и кум относился к нему сердечно: к большим советским праздникам парень рисовал роскошные плакаты для красного уголка, а в основном занимался, как шутила братва, акупунктурой – накалывал на широкие воровские спины, груди и ягодицы православные храмы, кресты, русалок да витиеватые надписи. Эта иглотерапия спасла Закира от многих несчастий – более того, именно этому занятию сын солнечного Дагестана был обязан тем, что выжил в суровом северном краю. И тем не менее по ходу дела ему накинули восемь годков. Он вышел на волю лишь через тринадцать лет – двадцативосьмилетним, много пережившим мужчиной.

Покидая зону, Закир зарекся переступать порог казенного дома.

Но и тут судьба распорядилась по-своему. Вернувшись из пермского лагеря в родной Дагестан, Закир осел в Кизляре и устроился работать на местный коньячный завод – художником. Рисовал этикетки для подарочных коньяков, которые выпускали на заводе в канун 60-летия Советской власти. Шел тогда 1977 год.

Тут– то его и приметили местные авторитеты – уж больно здорово он изображал горные хребты и на их фоне шерстистых маралов с тяжелыми завитыми рогами.

Привели Закира как-то к знаменитому кизлярскому вору Гамзату, тот внимательно посмотрел в глаза Закиру и предложил ему очень хорошие деньги – раз в пятьдесят больше, чем тот получал в этикеточном цехе. Закир сильно удивился, пока не узнал, что его художественный дар требовалось применить для изготовления металлических форм, используемых при печатании банкнот. Но не рублей с восковым профилем вождя мирового пролетариата, а диковинных зеленых бумажек с лицом какого-то важного щекастого господина в парике. И надписи были на бумажках не русские, а английские. Одно было только понятно – число 100. Закир оробел и поначалу стал отказываться, но Гамзат очень мягко, но безапелляционно попросил его прямо тут же приступить к работе и нарисовать на ватманском листе сотенную купюру. Закир вздохнул, взял карандаш и прямо на глазах у Гамзата за полтора часа изобразил купюру в масштабе один к одному – и даже меленькие буковки в углу бумажки срисовал.

Пораженный точностью копии, Гамзат тотчас вынул из кармана толстую пачку красных сторублевок и, отсчитав пять, вложил Закиру в руку. В ту дремучую пору на пятьсот рублей вся многочисленная семья Буттаевых могла сытно жить несколько месяцев. Это было великое искушение – и Закир не устоял. Только потом уже он понял, что в тот день в доме у Гамзата получил воровское крещение. А потом пошло-поехало…

Прошло полгода. По ночам в подвале богатого кизлярского особняка глухо стучал печатный станок, мягко выплевывая зеленые бумажки, которые стоящие у станка работники Гамзата ловко подгребали руками, бросали на пол и топтали босыми пыльными ногами. Самодельным долларам надо было придать «рабочий» вид – так их легче было сбывать валютным барыгам в Москве, Ленинграде, Тбилиси, Ереване, Риге, Таллине, Сочи, Ташкенте, Одессе… и в других концах необъятной тогда советской родины.

А потом подпольный монетный двор накрыли. Старика Гамзата от вышки спасло только одно – что он печатал не советские рубли, а американские грины.

Его отправили отдыхать на Колыму, там он и умер года три спустя, завещав перед смертью своим землякам беречь Закира. Тогда-то он и получил гордую кликуху Большой – не только за внушительный рост и величавую стать, но и за несравненный большой талант. Пользуясь известностью и авторитетом своего покровителя Гамзата, Закир Большой быстро продвинулся в воровской иерархии, и в тридцать пять лет на большом сходняке в Сочи – первом в его жизни – его короновали и отдали под контроль подпольные игорные заведения курортных городов – от Кисловодска до Минеральных Вод. Потом он расширил свою власть на Северном Кавказе.

Его уважали за гордый нрав и чувство справедливости – всем было известно, что Закир Большой зря слова не скажет и всякий спор разрешит по понятиям. Он быстро стал незаменимым при решении не только мелких, но и крупных ссор среди воров Северного Кавказа, особенно если эти ссоры касались раздела сфер влияния. Когда в Советском Союзе разрешили кооперативы и оборотистые люди начали первый легальный бизнес, Закир постоянно выступал в роли примирителя и третейского судьи. В 90-е годы его власть на Северном Кавказе стала непререкаемой. Если на Черноморском побережье почти все дела вершил Шота Черноморский, то на российском Северном Кавказе многое оказалось под властной рукой Закира Большого. Знакомство с ним, не говоря уж о дружбе, многие почитали за честь. И многие этой чести удостаивались. Закир Большой был радушный и хлебосольный хозяин. В Махачкале у него был роскошный трехэтажный особняк – не хуже, чем в свое время у Гамзата в Кизляре. Двери этого дома были всегда широко распахнуты, и кто только не перебывал тут за многие годы – певцы, поэты, музыканты, дипломаты, финансисты и промышленники, даже руководители советских республик. И хотя Закир уже лет восемь как обосновался в Москве, все равно именно в своей дагестанской вотчине он чувствовал себя дома, там он был царь и бог, всеми любимый, всеми уважаемый, всеми почитаемый. Известнейший дагестанский поэт, лауреат всевозможных премий, написал даже в его честь стихотворение «Встреча в Махачкале», в котором уподоблял статного красавца Закира горному орлу, величаво парящему над снежными вершинами.

И вот теперь он, как послушный ничтожный баран, которого тянут на веревке на бойню, ехал на большой сход, чтобы выступить застрельщиком сомнительной операции…

Неделю назад ему опять позвонил генерал Урусов и предложил встретиться.

Но не в ресторане Речного вокзала, а на Страстном бульваре – в скверике за кинотеатром «Россия». Закир уже люто ненавидел этого плешивого генералишку с лицом добродушного плута. Закир видел, какое удовольствие доставляла Урусову возможность поунижать знаменитого дагестанского вора, упиваясь своей властью над ним, над его волей. Во время последней встречи мент опять сполна покуражился и поиздевался над Закиром. Сначала он заставил ждать себя двадцать минут; пунктуальный Закир появился на условленном месте вблизи небольшого летнего кафе строго в назначенный час, в семь вечера. Скамейку, где должен был состояться разговор, уже застолбили два хорошо знакомых Закиру амбала, тенью ходившие за генералом Урусовым. При виде приближающегося Закира оба как по команде встали и пересели на соседнюю скамейку – телохранителям не полагалось присутствовать при переговорах шефа. С двадцатиминутным опозданием появился Урусов. На сей раз он оставил дома свой шутовской молодежный прикид и пришел в строгом темном костюме, светлой рубашке и при галстуке. Впрочем, узел галстука был распущен и верхняя пуговка расстегнута, что придавало Урусову сходство с одним скандально известным депутатом. Едва кивнув Закиру, он как ни в чем не бывало присел рядом и выдавил свою обычную кривую усмешечку.

– Ну что, уважаемый, чем порадуешь, разузнал что-нибудь про Шелехова?

Закир, понимая, что совсем не за этим позвал его Урусов на посиделки, отрицательно помотал головой:

– Нет. Разговоров много, а толку мало. Говорят, что, скорее всего, дело рук одного ангажированного гастролера с бригадой.

Урусов качнул головой. Евгений Николаевич блефовал. Ему уже три дня как было достоверно известно, кто, зачем и по чьему приказу замочил депутата Шелехова. Но было ему также известно, что операция проведена с высочайшей санкции, и посему его, генерал-полковника Урусова, это убийстве не касалось – никто не станет предъявлять ему претензий. Никто не заставит заниматься расследованием. Более того, расследование уже было поручено людям, которые никогда не сумеют раскрыть это убийство. И сделано так было намеренно. Потому что убийцу-одиночку, скрывающегося до поры в своей подмосковной берлоге, ждал скорый беспощадный суд и неумолимый приговор, который приведут в исполнение умелые руки специально обученных этому печальному ремеслу профессионалов. Так что про Шелехова генерал Урусов спросил Закира просто так, для затравочки.

– Ладно. Пока оставим это. Теперь вот, Закир Юсупович, настал мой черед обратиться к тебе с просьбой.

– А разве я, генерал, что-то у тебя уже просил? – поймал его на слове Закир.

Урусов поморщился и махнул рукой:

– Ай, дорогой, не придирайся. Значит, еще попросишь. Я же хочу с тобой поговорить о Варяге. Есть мнение, что его пора подвинуть от… воровской кассы.

Многие так считают, но не решаются начать разговор. Ты должен оказать мне содействие и замутить дельце на сей счет.

Закир удивленно поднял густые черные брови:

– Чье же это мнение? Неужто воров? Но тогда я бы знал об этом по своим каналам. Ума не приложу, начальник.

Дагестанский авторитет тоже решил блефануть. Он же сам на прошлом сходе бросил Варягу жесткое и обидное требование – отдать общак. Но тогда он, Закир, выражал свое личное мнение и мнение тех, кто думал точно так же. У них были свои соображения и планы на общак. Хотя насчет других воров теперь у Закира закралось сомнение, что, например, если Максим Кайзер, или Витек, или Тима нашептывали ему про общак, то действовали по чьему-то наущению. Черные глаза Урусова зло сверкнули.