Текст книги "Лихая гастроль"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Часть II
НЕЗАДАЧЛИВЫЙ ЖЕНИХ

Глава 8
КАЖИСЬ, ПОЕХАЛИ!

Продрав глаза, Евдоким Ануфриев прямо перед собой увидел распухшее женское лицо. Поморщившись, подумал о том, что вчера вечером Маланья выглядела не в пример краше. Трудно сказать, от чего это ему так казалось: не то от вина, выпитого без меры, не то от сумрака, что застилал глаза, но вечерком, распластанная на белых простынях, она казалась ему Шехерезадой.

Вздохнув, Евдоким подумал о том, что можно было бы выбрать Катюху, артистку из опереточного театра, которая была не в пример свежее, чем нынешняя избранница. И оставалось только гадать, какой лукавый сподобил его на столь неудачный выбор.

Неожиданно Маланья открыла глаза, разлепила тонкие бесцветные губы, показав крупные зубы с налетом желтизны, и восторженно протянула:

– Ми-илы-ый!

Самое скверное, что деваха потянулась к нему целоваться. И, поморщившись, Евдоким невольно вдохнул застоявшийся запах сивухи.

Евдоким Ануфриев, считая себя человеком воспитанным, не шарахнулся на противоположную сторону постели, как, возможно, сделал бы на его месте менее интеллигентный члеловек, а терпеливо вынес нежданную ласку Маланьи. Чудно, право, прежде за ней подобных проявлений чувств не наблюдалось. Раньше, едва продрав заспанные глазища, требовала с него четвертной за предоставленное удовольствие, а сейчас лезет с лобызаниями. Что бы это могло значить?

– Это правда?

– О чем это вы, сударыня? – насторожился Евдоким.

Как и всякий благовоспитанный человек, Евдоким предпочитал к дамам обращаться с большим почтением и в уважительной форме, даже после того, как заполучил от них благодать. Но в этот раз ее голосок прозвучал особенно елейно.

Надув обиженно губы, Маланья произнесла:

– Так ты же вчерась на всю Ивановскую орал, что краше барышни, чем я, не видывал.

– Ну-у… – «Мало чего не наорешь спьяну», – хотел было сказать Евдоким, но раздумал. – И что с того?

– А то! Обещал поутру на мне жениться.

От услышанных слов в горле запершило, отчего Евдоким Филиппович натурально закашлялся. Напрягшись, он вдруг осознал, что вчерашний день совершенно не помнит, и единственное, что он мог сказать с твердой уверенностью, так это то, что лежит в собственной постели (что само по себе хорошо) с барышней не первой свежести и теперь втянут в никчемный разговор, который не сулил ничего, кроме расстройства нервов.

Пожалуй, единственное, чего он не мог пообещать, так это женитьбы. Явный наговор со стороны девицы!

– Так и сказал? – вопрос прозвучал заинтересованно, что подвигло Маланью упрочить телесный контакт: упругие девичьи груди уперлись ему в живот, и Евдоким вновь ощутил застоявшийся запах сивухи, от которого невыносимо запершило в горле.

Ободренная девица широко улыбалась.

– Так и сказал, милай, а когда мы из «Медведя» возвращались, так ты на всю улицу вопил, что к свадьбе ожерелье из бриллиантов подаришь!

Евдоким Филиппович покачал головой: очевидно, и в самом деле крепко пьян был. Видно, в его мозгу что-то переклинило, ежели о женитьбе начал рассуждать.

Приободренная Маланья продолжала:

– А когда мы в дом вошли, так ты своего старшего приказчика подозвал и сказал, что в дом хозяйку привел.

Это уж явный перебор, так она чего угодно может наплести!

– Панкрат! – завопил в голос Евдоким.

На его оклик тотчас явился старший приказчик: дядька лет пятидесяти, невероятно хмурого вида. Сконфуженно глянув на раздетую даму, предусмотрительно натянувшую на плечи одеяло, спросил:

– Чего изволите, Евдоким Филиппович?

– Говорил я вчерась вечером, что на Маланье женюсь? – поинтересовался Евдоким.

– А то как же! – охотно подхватил приказчик. – На всю улицу орали! Говорили, что души в ней не чаете, что жить без нее не можете. Что теперь она хозяйкой в доме будет. А еще велели, чтобы я кланялся Маланье в пояс.

– Неужто велел кланяться? – подивился услышанному Евдоким.

– Как и положено к хозяевам, – пробубнил приказчик. – Большим поклоном.

– А ты чего?

– Покланялся, коли велено.

– Ты меня это… Панкрат… Не обессудь… Видно, я того… шибко пьян был, если сподобился на такое.

– Понимаю я, Евдоким Филиппович… – отмахнулся приказчик. – Батюшка ваш покойный тоже немало чудил, но отходчив был. Вот, видно, вы в него.

– Ладно, ступай, Панкрат.

Поклонившись, приказчик удалился.

– Ну, чего растопырилась? – недовольно пробубнил Евдоким, отстраняясь. – Поднимайся давай!

– А это еще зачем? – вцепилась барышня в одеяло. – Ты же слышал, чего Панкрат сказал? Теперь я твоя барышня.

– Барышня, барышня… – невесело пробубнил Евдоким. – Вот только в чем ты в церковь пойдешь? А у меня кроме забытых панталон… какой-то мамзельки… более ничего не сыщешь!

– Ежели так, – приободрилась Маланья, сбрасывая одеяло, – тогда я на толкучке подберу что надобно. Там можно хорошие вещи отыскать, и неважно, что надеваны.

Теперь уже неприкрытая Маланья напоминала Евдокиму обнаженную девку с картины Рубенса. Обвисшие телеса отбивали всякое желание к дальнейшему совокуплению. Так и хотелось сказать «бр-рр» и потрясти головой от омерзения. Оставалось только гадать, какая нелегкая запихнула их в одну кровать.

– Я за отцом Никодимом, – пообещал Евдоким Филиппович. – А ты платье-то надень, что давеча я на тебе в буфете видел.

– Это какое же? – приободрилась Маланья.

– То, из-под которого груди выпирают, – подсказал Евдоким.

– А как же в нем в церковь-то? – засомневалась барышня, натягивая на пухлые ноги чулки. – Дьякон браниться будет.

– Не страшно, – отмахнулся Евдоким. – Мы груди того… платочком прикроем.

– Ну, ежели только так, – просветлела Маланья.

Лицо, раздобревшее от вечерних возлияний, заплывшие глаза, сделавшиеся вовсе поросячьими, взирали пристально и крайне недоверчиво.

– А потом и свадьбу? – уточнила Маланья.

– А то как же! – с воодушевлением ответил Евдоким. – Все как у людей будет. Я и кольца куплю.

– В ювелирной лавке Рабиновича?

– У него самого! Как-никак лучшая лавка в городе. А потом, у него и с бриллиантиками имеются.

Широкая блузка с клиньями прикрыла расплывающиеся телеса, а груди свешивались к подушкам огромными спелыми плодами.

– Бриллиантики – это хорошо. Дай я тебя расцелую!

Закрыв глаза, Евдоким мужественно перенес крепкий поцелуй, дав себе твердое слово, что на сегодняшний день это последнее испытание. Большего он просто не выдержит!

Одевшись, Маланья пообещала, махнув на прощание рукой:

– Я скоро приду, мила-ай!

А вот это дудки! Одевшись, Евдоким Ануфриев посмотрел на себя в зеркало. Ковырнул ногтем отвисшее веко: тот еще фрукт! С такой физиономией только на паперть выходить и у сердобольной паствы алтынный выпрашивать. Это надо же так нажраться, что самого себя не помнишь!

– Панкрат! – проорал Евдоким Филиппович и, когда приказчик появился в дверях, распорядился: – Маланью в дом не пущать!

– А ежели браниться станет?

– Пусть себе бранится.

– А коли вас будет допытываться?

– Скажешь, что уехал.

– А ежели станет говорить, что вы жениться на ней обещались?

– Экий ты цепкий… Ну-у, скажешь, что живот приперло, встретиться не получится.

Панкрат покачал головой:

– Ох, не завидую я вам, Евдоким Филиппович. Ославит она вас на всю округу. Знаю я ее, бестию… И дернуло вас с ней хороводиться!

Положение и в самом деле было скверное. Теперь ему в кордебалет, где солировала Маланья, не заявиться. Маланья баба такая – волосья все повыдергивает, а то еще и лицо расцарапает. А ведь прежде он имел виды на Прасковью, что играла в новом спектакле Снегурку. А еще знаки внимания оказывала прима театра Анастасия Макаровна, игравшая в «Отелло» Дездемону. Неужто эти бутоны кому-то другому срывать?

– Ничего, как-нибудь образуется, – буркнул Ануфриев.

А ситуация складывалась безрадостно. Пошел уже третий год, как померли батюшка с матушкой. Пора бы образумиться, обзавестись семьей, однако все как-то не получалось. Надо признать, что Евдоким Ануфриев в городе слыл первым женихом. Одного только чистого капитала на пятьсот тысяч рублев будет! И это не считая четырех доходных домов, деревообрабатывающего завода и чужих векселей на сто тысяч… Так что ежели все капиталы подсчитать, то он и вовсе миллионщик.

За свои неполные двадцать четыре года Евдоким Филиппович пережил четыре бурных романа (в трех из которых героинями его романов были дочки купцов, а вот четвертой – молодая попадья), о которых судачил весь Чистополь. Причем вторая девица приходилась племянницей самому городничему. А уж сколько девок он перепробовал, так это и вовсе не сосчитать! А после третьей интрижки он едва не был бит и откупился от сурового папаши Настеньки – лесопромышленника, купца второй гильдии Ермолаева – тремя тысячами рублей. Было о чем призадуматься: если всякий раз выкладывать за девичью честь такие деньжищи, так можно в скором времени и вовсе по миру пойти! Следовало как-то остепениться, обзавестись семьей. Желательно, чтобы девица была из благородного сословия, так сказать, из белой кости да с голубой кровью. А таких в Чистополе днем с огнем не отыскать! В нем ныне только необразованные девки обитают да мамзельки разные. Если уж строить с кем-то семейную лодку, так это с такой, у которой в родстве графья да князья. Вот только где такую девицу отыскать?

Поразмыслив о своем невеселом житии, Евдоким Ануфриев решил посоветоваться со старшим приказчиком, человеком много повидавшим и большого ума. В прежние годы тот самого батюшку наставлял, и всегда от этого был большой прок. А однажды как-то обмолвился о том, что и с маменькой его свел… Так что пускай и за сынка их порадеет!

Терпеливо выслушав задумку хозяина, старший приказчик уважительно протянул:

– Эко вы куда замахнулись, Евдоким Филиппович! На благородной ожениться! Хотя ежели подумать, так при ваших капиталах и не такое можно замыслить.

– Так где же мне взять княжну, коли во всем нашем уезде только купчихи да мещанки?

– Ох, мудреное дело! – легко согласился старик. – А может, вам, Евдокимушка, ожениться на купеческой дочери? Вон у Некрасовых девица подрастает, сущий апельсин! Так и откусил бы! Хе-хе-хе! – закашлялся в мелком смехе старик.

– Нет, Панкрат! – запротестовал Евдоким. – Я уже решил! Надо бы мне породу нашу голубой кровью улучшить. А так, глядишь, и сам в князья выбьюсь! Его сиятельство князь Ануфриев, вон оно как громко звучит! – приподнял подбородок Евдоким Филиппович.

– Хорошие слова, Евдокимушка, – прослезился от умиления старший приказчик. – Видел бы вас сейчас покойный батюшка…

– А потом и отпрыски князьями станут, – принялся рассуждать купец Ануфриев. – Надо бы мне семью на крепкий фундамент ставить, чтобы об Ануфриевых по всей губернии заговорили.

– Экий у вас размах, Евдоким Филиппович, – не мог не порадоваться за хозяина старший приказчик. – Этим вы в батюшку уродились. Тот тоже, как ни задумает чего, так непременно все исполнится. Одна порода, ануфриевская! Особенно спьяну всякие мысли приходили… А уж ежели надумали на княжне жениться, так непременно исполнится. Только чего я вам хочу сказать, в нашем городе ежели и есть дворянки, так только худородные да разорившиеся, а нам таких не надобно.

– Так как же мне быть, Панкрат? Ты ведь худое не присоветуешь, уж поболее моего живешь, ведь и батюшку моего оженил.

– Кхе-кхе! – хлипким фальцетом рассмеялся приказчик. Воспоминания о прошедших годах были приятны. Сделавшись вдруг серьезным, произнес: – А только я могу сказать тебе одно, Евдокимушка, графинь да княгинь нужно искать в Москве, а еще лучше в Петербурге. – Подумав малость, добавил: – Лучше все-таки в Москву, они там попокладистее будут. А с вашим капиталом любое дело можно уладить. Глядишь, может быть, вам и повезет, позарится на вас какая-нибудь захудалая княжна. Ну а мы уж со своей стороны будем молиться об осуществлении ваших помыслов.

Евдоким Ануфриев размечтался вконец. Во как оно складывается! Дед его бурлаком был, баржи по Каме тянул, отец купцом заделался, капитал приличный сколотил, а ему самому в графья, а то и в князья прямая дорога!

* * *

Уже через неделю, крепко помолившись и отслужив полагающийся молебен, Евдоким Филиппович отправился в дорогу. Как и полагается в таких случаях, угостил обильными разносолами местное купечество и приятелей, а утром спозаранку, разбуженный старшим приказчиком, покатил на пристань, где уже покачивался на воде белый пароход.

У самого трапа Ануфриева дожидались многочисленные провожающие, среди которых огромной митрой возвышался священник Благовещенского собора. А отставной артист, уволенный из театра за пьянку и дебош, числившийся в хороших приятелях, первый заметил приближающегося Ануфриева и заорал в полный голос:

– Вот он, наш светоч!

Толпа колыхнулась, а провожающие, окружив плотной стеной Евдокима Филипповича, говорили прочувственные речи и разного рода приятственные слова. Ануфриев был настолько счастлив, что едва не уронил слезу от накатившего умиления.

– На кого же ты нас оставляешь, дружище? – перекрывая пароходный гудок, орал отставной артист. – Как же мы без тебя теперь будем?

– Затоскуем не только мы, но и все девки в «веселом доме», – подхватил другой. – Чего же нам им сказать?

– А чего тут мудреное говорить, скажете, как есть. Что ваш покровитель отправился, как тот добрый молодец из русской сказки, искать свою суженую. И дай-то бог, сорвет бутон, ему одному предназначенный, и привезет к себе в дом.

– Да что там, друзья! – продолжал гудеть артист, все более входя в раж. – Весь город… Весь уезд! Да что там уезд, вся губерния скорбит о временной утрате нашего обожаемого Евдокимушки! Но зато когда он вернется, так мы устроим такой праздник, – потряс он в воздухе своими могучими кулаками, – что в «веселых домах» жарко станет! Ха-ха-ха!

Присутствующие понимающе заулыбались, решительно не сомневаясь в том, что так оно и будет.

Встрепенулся священник, видно, вспомнив о том, что накануне получил сто целковых в качестве аванса за прочувственную речь, и, раздвигая крупным животом плотную толпу, протиснулся к Евдокиму Ануфриеву с иконой в руках.

– Пусть же светоч наш и раб Божий Евдоким едет себе в дальние края навстречу своей судьбе, ну а мы уж за него помолимся. – И, приподняв иконку, произнес торжественно: – Целуй, раб Божий, чтобы во всех твоих начинаниях с тобой был наш Господь.

Тюкнулся Евдоким Филиппович мокрым ртом в икону и, перекрестясь, затопал по трапу на пароход. Отыскал каюту, сложил вещички в шкаф и вышел на палубу, на свежий воздух. На пристани продолжали стоять провожающие, среди которых по возвышающейся митре священника Евдоким Филиппович отыскал и своих приятелей.

Уподобившись другим, вынул из кармана белый платочек и усердно замахал, вызвав громоподобный восторг отставного артиста.

– Побыстрее возвращайся, светоч наш! Уж как мы тебя будем ждать! Да мы во все колокола зазвоним, верно, батюшка? – повернулся он к священнику.

Батюшка предпочитал благоразумно промолчать; видно, в прейскурант подобная услуга не входила. Ну и ладно!

Неожиданно, закладывая уши, прозвучал продолжительный гудок. Разбрасывая брызги по сторонам, завертелось огромное колесо, и пароход медленно отошел от берега.

Кажись, поехали!

Глава 9
НЕОЖИДАННОЕ ЗНАКОМСТВО

Раз в год, третьего июля, из Чистополя в Нижний Новгород направлялся огромный пароход «Колизей», предназначенный для экскурсий по Волге. Как правило, народ на корабле собирался представительный, сановитый, состоящий в основном из богатых купцов, промышленников, землевладельцев, дворян; не обходилось без губернского начальства, занимавшего верхние палубы судна.

Такое путешествие было весьма удобно для дальнейшего знакомства, для налаживания деловых связей, а зачастую во время непродолжительного водного путешествия завязывались знакомства между молодыми людьми, заканчивающиеся счастливыми браками.

А потому на этот рейс всегда была значительная ажитация. Начинающие негоцианты спешили попасть на борт «Колизея» для того, чтобы обзавестись нужными связями, позволившими им более успешно продвигать собственную коммерцию. Купцы со значительным состоянием желали прокатиться до Нижнего, чтобы с товарищами заключить выгодные сделки; фабриканты ехали затем, чтобы отыскать выгодного покупателя на свои товары; отцы подросших дочерей рассчитывали выгодно пристроить их замуж, другие же – чтобы отыскать своему отпрыску подходящую партию. Встречались и такие – в основном представители губернской канцелярии, – чтобы полторы недели провести в безмятежном отдыхе; начинающие артистки, чтобы приобрести покровителя; состоятельные господа, не обремененные обязательствами, отправлялись за новыми легкими романтическими приключениями.

В этой разношерстной компании немало было шулеров и разного рода мошенников и аферистов, решивших воспользоваться благоприятным случаем, чтобы пополнить собственный бюджет. Многие из них выдавали себя за князей, графов и прочих важных особ и держались настолько важно и сановито, что верилось, будто бы за каждым из них многомиллионные состояния, а на борту «Колизея» они оказались лишь затем, чтобы испробовать его знаменитую кухню и послушать цыганку Зару – обязательную участницу всех вояжей, – непременное музыкальное дополнение к бутербродам с севрюжьей икрой.

Феоктист Евграфович Епифанцев тоже не остался в стороне и к предстоящему вояжу подготовился основательно. Подключив свои связи, расплачиваясь за услугу когда обещанием, а когда монетой, он постарался узнать в судовой компании как можно больше о людях, что отправятся на «Колизее» до Нижнего Новгорода. Никто из пассажиров не делал секрета из своего путешествия, а потому уже через день он имел на руках полный список пассажиров.

Половину из них он отбросил сразу. В подавляющем большинстве среди пассажиров преобладали люди семейные, рассчитывавшие получить от круиза максимум удовольствия: глуповато было бы ожидать, что они, рискнув благополучием, задумают разложить рискованный пасьянс. Его жертва – это богатый и скучающий миллионщик, который во время праздного рейса для остроты чувств, усыпленный благожелательной расслабляющей атмосферой, подобно глупому карасю, спешит угодить в расставленные сети хитроумных афер.

Тщательно проанализировав всех пассажиров, он пришел к выводу, что таких на судне всего три человека.

Один из них был французский маркиз Артур де Сорсо, прекрасно разговаривающий по-русски и имевший какую-то темную биографию (поговаривали, что он рассчитывал прикупить на Волге целую корабельную флотилию). Объектом под номером два можно было назвать сибирского миллионщика лет сорока, занимавшегося местным промыслом. Люди из его ближайшего окружения нашептали, что на Ангаре он имел несколько золотоносных приисков, которые приносили ему внушительный доход. Третьим человеком, представлявшим значительный интерес, был молодой самоуверенный купец из провинции, желавший в Москве отыскать себе блестящую партию. По тому, с какой ретивостью молодой человек взялся за дело, можно было полагать, что своего он добьется. Оставалось лишь немного посодействовать.

Пароход отходил ранним утром. Как и положено в этаких случаях, провожающих подошло много; позанимав всю пристань, они вышли на узкую улочку, застроенную деревянными домами. Отъезжающие жались к причалу и были готовы взойти на борт с первым гудком. Большая часть пассажиров приходилась на третий класс, располагавшийся на нижней палубе. Люди посостоятельнее топали наверх, где и рассредоточивались по каютам.

Феоктист Евграфович, как и подобает большому чину, расположился в первом классе у самой капитанской рубки. Аристарх Ксенофонтович с Марком Модестовичем заняли каюту по соседству, а Ефросинья Мельникова со своей подругой, представившись светскими дамами, расположились в конце коридора, близ выхода.

В Чистополь Феоктист Евграфович прибыл с конкретной целью – планировался концерт Шаляпина, уже были развешаны объявления о прибытии золотого баса России. Но за два дня до выступления Епифанцев почувствовал какую-то смутную тревогу – а своим предчувствиям он всецело доверял, – а потому концерт был отменен, что вызвало невероятное разочарование публики. И вот сейчас их путь лежал в Нижний Новгород, где также планировались гастроли.

Для публики пикантность ситуации заключалась в том, что Федор Шаляпин должен был выступать с несравненной Анастасией Мальцевой, чего прежде не случалось. А потому предполагался невиданный аншлаг. И Феоктист Евграфович уже мысленно подсчитывал возможную выручку. Оставалось еще раз как следует продумать репертуар, чем Епифанцев надеялся заняться во время речного круиза.

Пароход впечатлял. Он напоминал огромный плавучий белый остров. Палубы чистые, коридоры устланы толстыми персидскими коврами, а стены кают и коридоров были обиты дорогим декоративным деревом. Любо-дорого смотреть! Экипаж приветливый, на полу не отыскать и пятнышка, а то немногое, что может обнаружиться, матросы тотчас оттирают белоснежными платочками.

Прозвучал громкий протяжный гудок, и пароход отчалил от пристани, оставив на берегу толпу провожающих. С берега враз загремел оркестр, а трубач, силясь заглушить надрывающийся дизельный двигатель, так выдувал басовитые аккорды, тараща при этом глаза и надувая щеки, что казалось, они не выдержат нагрузки и непременно лопнут. С берега отходящему пароходу махали руками, косынками, и создавалось впечатление, что пароход отбывает в кругосветное путешествие. Заняв место у борта, Феоктист Евграфович выудил из кармана белый платок и помахал им так же яростно, как и другие. Правда, невесть кому. Точнее, он помахал высокой даме в длинном облегающем белом платье и в шляпке из итальянской соломки с широкими полями. Вот только вряд ли она об этом догадывалась, потому как смотрела в другую сторону на молодого человека в дорогом синем костюме из первого класса, усердно размахивающего котелком из бархатной материи.

Пароход все более набирал скорость, пристань отдалялась пропорционально уменьшению пассажиров. А скоро на берегу осталась лишь небольшая группа провожающих, среди которых выделялись лишь молодой человек в черной шляпе, стоявший впереди, да пожилая пара, о чем-то заговорщицки разговаривающая.

Огромное корабельное колесо, разбрасывая тучу брызг, усиленно вращалось, все дальше увозя пассажиров.

В носовой части, как раз под капитанской рубкой, собрался народ и что-то оживленно обсуждал, некоторые, явно не сдерживаясь, весело смеялись. Молодой человек в фетровой шляпе, поежившись от зябкого ветра, поспешил в сторону собравшихся. Стараясь держаться немного позади, за ним следом заторопился и Феоктист Евграфович.

Внизу, там, где размещались пассажиры третьего класса, какой-то тощий мальчуган лет двенадцати, проявляя невиданную гуттаперчевость, выделывал всевозможные фигуры: он забрасывал ноги на плечи, чесал пяткой ухо, ходил на руках, совершал всевозможные перевороты и мостики. Некоторые из его упражнений были настолько остроумны и изящны, что публика, не удерживаясь, хлопала в ладоши. А потом, будто бы сговорившись, принялась кидать ему мелочь на палубу. Молодой человек в котелке не остался безучастным к зрелищу, выудив из кармана серебряный рубль, он некоторое время вертел его в пальцах, явно демонстрируя собравшимся собственную щедрость, – блестящие поверхности отражали лучики солнца, посылая их на натертую палубу, – и только после этого кинул монету малолетнему артисту. Удовлетворившись уважительными взорами, обращенными в его сторону, купец потерял интерес к выступлению и, заложив руки за спину, затопал в сторону капитанской рубки. Вернулся он явно смущенный, после чего опустился на плетеное кресло рядом с крупным господином средних лет.

* * *

Любезно улыбнувшись, мужчина поинтересовался у молодого человека, присевшего рядом:

– Это не вас так шумно провождали? С гармошкой, со священником, с иконой?

– Меня, – улыбнулся молодой человек, явно польщенный.

– Видно, вы в городе знатный человек.

– Есть такое дело, – не без гордости протянул Евдоким. Новый знакомый нравился ему все больше. – Меня в городе всякий знает, – приосанился он. – Как-никак купец с большим состоянием.

– Вот как. Чем же вы занимаетесь?

– Всем понемногу: торговлей, лесозаготовками, заводик по обработке древесины имеется, от батюшки осталось… А сейчас за рыбный промысел взялся. Только одних доходных домов у меня шесть штук будет!

– Ого! – уважительно проговорил попутчик. – И что же вас заставило оставить все свои дела и отправиться в дальнее путешествие? – Погрозив пальчиком, продолжал с улыбкой: – Признавайтесь, наверняка здесь замешана какая-нибудь красивая барышня! У такого человека, как вы, просто обязана быть дама сердца.

Пароход все более набирал скорость. От пристани, оставшейся далеко позади, была видна только водонапорная башня и кусок элеватора, змеевидно спускавшегося к самой воде. Евдоким Филиппович, отучившийся четыре класса в городской гимназии, прекрасно ведал о том, что причина в выпуклости земли. Через какой-то километр водонапорная башня и элеватор спрячутся за рельеф.

Печально вздохнув, Евдоким изрек:

– Нет у меня барышни.

– Ох, вы и шутник, – не поверил новый знакомый. – У такого красавца, как вы, и нет барышни?

– Кхм… Возможно, что барышень для утех я и найду… Как-никак в городе первый жених. Да только все это не то! – Его губы слегка скривились – Мне не нужна какая-то там мадмазелька, я человек серьезный… Для супружества мне нужна графская или княжеская дочь. В Москву я еду, может, там удастся невесту отыскать! В Нижнем высаживаюсь, а оттуда по железке до Первопрестольной.

– Эко, вы куда хватанули!

– Мы, Ануфриевы, на малое не размениваемся, нам всегда большое подавай!

– Оно и верно!

– А потом, мне ведь приданое за княжну не надобно, мы и сами при больших капиталах, – не без гордости протянул Евдоким Филиппович. – И о чадах нужно думать. Князья Ануфриевы – ого-го как звучит! Не хуже, чем князья Оболенские.

– Ваши стремления весьма похвальны, – уважительно протянул сосед. – Уверен, что у вас все получится.

– А еще я еду для того, чтобы нужными знакомствами обзавестись. Уму-разуму в путешествии набраться. А кто у нас в городе? – Махнув безнадежно рукой, продолжил: – Одни купцы! Им бы только мошну поболее набить, а мне бы с человеком умным познакомиться, поговорить бы с ним о всяких благоразумных вещах. Может быть, меня бы кто на путь истинный наставил, глядишь, тогда бы и в благородные попал. И в долгу бы перед этим человеком не остался.

– Вы все правильно рассчитали, молодой человек: таким людям, как вы, ваш городок должен казаться затхлым. Так ведь и заплесневеть можно! Вам нужно подаваться в столицы: в Москву, в Петербург… Только там настоящая жизнь. А однако вы, молодой человек, весьма везучий.

Ануфриев широко заулыбался:

– Неужто прослышали? Третьего дня я три тысячи рублей в карты выиграл!

Новый знакомый усмехнулся:

– Я не о том.

– А о чем же? Ага! – просиял от радости Евдоким Филиппович. – Вы, верно, прослышали о том, что, когда я пьяный неделю назад с голубятни свалился, так на мне и синяка не было.

Сосед весело расхохотался:

– Вовсе нет, любезный. Я о том, что еще и часу не прошло, как вы от своего города отъехали, а вот такого важного знакомого приобрели.

Евдоким завертел головой, удивленно захлопал глазами:

– Что-то я в толк не возьму, уважаемый господин, о чем это вы?

– Ну да, конечно… Вы знаете, кто я такой?

– Откуда же мне знать… Хотя, постойте, – ликующе воскликнул Ануфриев, – вы приказчик из бакалейной лавки на Рыночной! А я-то все думаю, откуда мне ваше лицо знакомо!

Новый знакомый поморщился:

– Право, какой вы недогадливый. А я ведь граф Демидов, екатеринбургский промышленник.

Евдокима Филипповича будто подбросило какой-то пружиной:

– Неужели собственной персоной?!

Граф утвердительно закивал:

– Самый что ни на есть. Только на одном Урале у меня с десяток металлургических заводов.

– Ух, ты! Я против вашего капитала всего-то вша безродная.

– Полноте вам, – отмахнулся граф. – Каждый из нас на своем месте находится. Не откажете мне в одной маленькой просьбе?

– Господи, ваше сиятельство, да просите о чем угодно! В лепешку расшибусь, а сделаю! – заверил Ануфриев.

– В лепешку совершенно не нужно, а вот только никому не надо рассказывать о том, что я нахожусь на этом пароходе.

– Отчего же? – захлопал глазами Евдоким Филиппович. – Почету сколько будет! Чего же отказываться?

– Знаете ли… Не люблю вокруг своего имени всю эту шумиху: репортеры, интервью, разного рода признательности… Какие-то обременительные просьбы, заверения… Просто хочется немного побыть наедине со своими мыслями и быть таким, как и все!

– Можете положиться на меня, господин граф, – клятвенно заверил Евдоким. – Сделаю все, чтобы никто не прознал.

– Вот и славно! Только давайте без графьев, – поморщился Демидов. – Устал я от всего этого, а потом, кто-нибудь признать меня может.

– Как же мне тогда вас называть?

– Кхм… Называйте Кондрат Егорович. А вас как, простите, величать?

– Евдоким Филиппович.

– Не возражаете, если я стану называть вас Евдокимом?

– Ну разве я смею возражать, господин граф… – Демидов делано поморщился. – Виноват-с, Кондрат Егорович.

– Вот так-то оно получше будет. – Поднявшись, Демидов бережно подхватил под локоток Евдокима. – Ох, и везунчик же вы!

– Не без того, Кондрат Егорович, – скромно согласился Ануфриев. – Такое знакомство приобрел!

– Ежели вы желаете, так я введу вас в круг самых блестящих людей России… Это князья Трубецкие, Вяземские, Курагины, а граф Строганов так и вовсе мой старинный приятель. – Улыбнувшись каким-то своим мыслям, продолжил: – Если бы вы знали, как мы с ним бедокурили в Москве… Он такой статный красавец, а сколько дам он свел с ума! – И, уже опомнившись, серьезно проговорил: – Ну, об этом как-нибудь в следующий раз.

– Кондрат Егорович, ежели вы меня с блистательными людьми познакомите, так я вам по гроб жизни буду благодарен!

На палубе становилось все более многолюдно. Похоже, это было лучшее место на пароходе. А подле капитанского мостика какой-то мальчуган пел залихватские частушки, выжимая из собравшихся мелочь. Немного позади, заложив руки за спину, стоял генерал от кавалерии и сдержанно улыбался. По всему видать, ядреные частушки из уст юноши ласкали его гусарский слух, и дважды он даже подавил в себе напрашивающийся смешок.

В городе генералов отродясь не бывало. Однажды к городничему наведался его старинный приятель в генеральском мундире, так на него сбежался посмотреть весь город. А тут бравый генерал сидит на расстоянии вытянутой руки, и не какой-нибудь там отставной, а самый что ни на есть настоящий. И никто на него не поглядывает и за спиной у него не шепчется. Видно, народ на пароходе к генералам привычный. Вот можно подойти к нему и поинтересоваться: «Куда едете, ваше превосходительство? Небось, куда-нибудь по службе, отчизну защищать?» А то предложить ему и в картишки перекинуться, наверняка не откажет.