Текст книги "Бриллиантовый крест медвежатника"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 13
ГЛАВНОЕ – СЛУЖБА!

Кирилл Карпов, полицейский надзиратель сыскного отделения, был страстный велосипедист. Все началось с того, что в один из воскресных дней отец взял его с собой в манеж юнкерского училища, где он катался по выходным на велосипеде. По воскресеньям манеж превращался в циклодром, где можно было кататься на «пауках» и «сафети» – лишь плати двадцать копеек в час за аренду машины и гоняй сколько душеньке угодно.

Затем отец стал брать Кирилла в манеж все чаще и чаще. Поначалу Кирюшка сидел на скамеечке и наблюдал, как солидные дяди в костюмах с короткими, чуть ниже колен, штанами – на нем были такие же – гордо крутили педали машин с колесами разной высоты. Переднее было много больше заднего. Случалось, приходили на циклодром и дамы, преимущественно молодые и почти всегда в сопровождении мужчин. Они выбирали себе «сафети», машины с одинаковыми колесами и низкой рамой. Случалось, циклисты сталкивались друг с другом и даже падали, но никаких последствий далее не происходило: они не били друг друга по лицу, не толкались, не размахивали руками и даже не ругались нехорошими словами, за произношение которых, как говорила Кирюшке его бабуля, может запросто отсохнуть язык. Они вежливо раскланивались друг с другом, приподнимая котелки и кепи, отряхивались и снова садились на свои машины.

Отец тоже предпочитал «сафети» – у этих машин была больше скорость, и они нисколько не походили на страшных громоздких «пауков». Он всегда ездил рядом с одной молодой дамой; они о чем-то говорили, улыбались друг другу, и его лицо радостно светилось, чего Кирюшка никогда не замечал за ним дома. Когда они приходили с манежа домой, лицо отца, до того живое и помолодевшее, как бы застывало; явственнее обозначались морщины на лбу, и лишь глаза еще продолжали излучать свет. Замечая эту перемену, маменька становилась печальной и уходила в свою комнату.

Однажды, сидя на скамеечке в манеже, Кирюшка увидел девочку примерно его возраста. Она пришла вместе с родителями, и они, выбрав себе новенькие машины марки «Дукс», взяли велосипед и для нее. Он был трехколесный, с большим передним колесом с педалями, двумя маленькими колесами сзади и треугольным кожаным сиденьем. Целый час Кирюшка не сводил с девочки глаз, лихо крутящей педали тонкими ножками и ловко управляющейся с машиной. В этот день, возвращаясь из манежа домой, он объявил отцу, что тоже хочет стать циклистом, и выудил у него обещание взять в следующий раз велосипед и для него.

Это было чудо! Отец сдержал обещание, и Кирюшка целый час гонял на трехколесной машине так, что ветер свистел в ушах, а потом целых три дня у него болели ноги.

Затем Кирюшка пересел на двухколесную детскую «Россию», а в старших классах гимназии, подработав репетитором в одной купеческой семье, уже самостоятельно купил себе новенький «Apollo» английской фирмы «Singer». На нем-то он и приехал на Устье, выполняя приказание Николая Ивановича встретить двухпалубную «Ниагару».

Интересующего Савинского фигуранта он узнал сразу. Правда, был тот при усах и бороде, но Кирилл, разглядывая в кабинете шефа фотографическую карточку знаменитого вора, догадался мысленно представить его и в крестьянском платье, и в монашеском одеянии, и в том числе в бороде и усах. В общем, Кирилл Карпов был весьма смышленым молодым человеком. Интересующий шефа объект был не один, а с очаровательной дамой, слегка испортившей Карпову настроение тем, что она была не с ним – замечательным и неповторимым Кириллом Карповым, а с закоренелым ворюгой, и, судя по всему, еще и любила его.

Делая на велосипеде круги по пристани, он разогнался и лихо проехал мимо фигуранта, услышав отрывок его разговора с высоким представительным мужчиной. Они прощались и желали друг другу удачи. На всякий случай Кирилл запомнил высокого и «положил» его образ на специальную полочку в голове, чтобы при необходимости не тужиться, вспоминая, «где я его видел», а просто «протянуть руку» и взять. Затем Кирилл увидел, что вор с дамой садятся в пролетку. Он поехал следом, то отпуская их довольно далеко, то приближаясь совсем близко.

Когда пролетка остановилась на Воскресенской у двухэтажного здания, где размещался отель «Франция», Кирилл проехал дальше и встал через два дома будто бы для того, чтобы поправить велосипедную цепь. Он видел, что фигурант с дамой отпустили извозчика и вошли в парадное. «Наладив» безукоризненно натянутую цепь своего «Apollo», он занял наблюдательную позицию прямо напротив отеля, у дома с галантерейным магазинчиком. Собственно, уже можно было ехать с докладом к Савинскому, но Кирилл решил погодить, надеясь, что, возможно, сам вор или его спутница посмотрят в окно, и тогда он, зная расположение нумеров в отеле, сможет вычислить их нумер, не выясняя этого напрямую у распорядителя или коридорного. А вдруг Родионов даст кому-либо из них хорошие чаевые, и те в порыве благодарности расскажут ему, что им, дескать, интересовался некий молодой человек. Родионов мгновенно насторожится и обнаружит за собой слежку, а может и вовсе съехать из отеля и снять какую-нибудь частную квартиру. Шукай тогда его по всей Казани.

Нет, это, конечно, не годилось.

Из магазинчика вышла молоденькая модистка. Она доброжелательно взглянула на Кирилла и, кажется, слегка улыбнулась. Молодой человек тотчас почувствовал прилив энергии и произнес самую что ни на есть банальную фразу:

– Прекрасная погода, вы не находите?

– Нахожу, – смешливым тоном ответила девушка и одарила его лучистым взглядом из-под загнутых пушистых ресниц.

– Вы здесь служите? – кивнул в сторону магазинчика Карпов и посмотрел на окна отеля.

– Нет, – охотно ответила девушка, – у моей подруги сегодня день рождения, и я зашла сюда, чтобы выбрать ей подарок.

– Выбрали? – спросил Кирилл, продолжая разглядывать окна гостиницы.

– Нет, – улыбнулась девушка. – Она у меня такая привереда.

В одном из окон второго этажа Кирилл заметил какое-то движение. Затем в окне показалось лицо мужчины. Карпов узнал его. Это был Родионов. Фигурант какое-то время осматривал улицу, а когда взгляд его коснулся Кирилла, тот уже весело и непринужденно болтал с модисткой.

– А что вы делаете сегодня вечером?

– Я же вам сказала, – кокетливо потупила взор девушка. – У моей подруги день рождения, и я иду к ней. Но если вы хотите…

«Двадцать шестой, – закончил свои вычисления Кирилл. – Они сняли двадцать шестой нумер».

– …то я могла бы…

– Да, да, конечно, – посмотрел сквозь девушку Кирилл. – Извините, но мне надо спешить.

Он с силой нажал на педали, проехал квартал и свернул направо. Спуск с Воскресенского холма он преодолел в несколько секунд. Модистка еще растерянно хлопала своими пушистыми ресницами и только собиралась обиженно надуть губки, а Кирилл уже въезжал в Московскую улицу. Ведь что для мужчины главное в жизни? Приятное времяпрепровождение? Признание заслуг? Чины? Награды? Женщины, наконец? Отнюдь.

Главное – его работа, служба.

Если он, конечно, настоящий мужчина.

Глава 14
ВОЛЖСКО-КАМСКИЙ БАНК

«Хвоста» за собой Родионов приметил не сразу, просто забыл провериться, как его учил старик Парамон. Старый маз владел разными уголовными трюками в совершенстве и мог уйти от любой слежки, невзирая на больные ноги.

– Всегда, – наставительным тоном говорил он Савелию, – даже ежели ты живешь под чужим именем и в месте, где тебя никто не знает, проверяйся, нет ли за тобой «хвоста», и никогда не пренебрегай сей осторожностью. Приемов для этого имеется несколько. Можешь выронить свою любимую трость или портмоне и, поднимая их, незаметно поглядеть назад. Также можно заметить, есть за тобой топтуны или нет, завязывая шнурки или застегивая пуговичку на штиблетах. Потому как, присев или наклонившись, ловчее смотреть назад, и идущему сзади этого не видно. Конечно, ты можешь идти и оглядываться, но это тебе самому будет дороже: «хвост», чтобы не обнаружить себя, будет осторожней, и ты его просто не заметишь.

Еще хороший прием: остановиться у витрины и посмотреть, не приостановился ли еще кто-то недалеко от тебя. А еще можно резко развернуться и пойти назад. Ну, будто забыл чего и неожиданно припомнил. В этом случае следует запоминать все лица, что будут попадаться тебе навстречу. Два-три таких приема, и человек, попавшийся тебе навстречу не раз и не два, и есть твой «хвост»…

Савелий остановился у витрины магазина готового платья и скосил глаза влево; недалеко от него у шляпного магазина тоже встал некий мужчина, якобы заинтересовавшись огромной шляпой с целой клумбой искусственных цветов на ней и пышным кустом длинных перьев – последним писком женской моды этого сезона.

Как обычно, топтун был неприметен, и Савелию стоило большого труда, чтобы запомнить хотя бы его профиль. Удостоверившись, что за ним следят, Савелий, вместо того чтобы пойти на Черноозерскую, где находился Государственный банк, спустился на Петропавловку, долго осматривал узоры кованых решеток балюстрады здания Купеческого банка и даже разик-другой, воровато осмотревшись, пытался заглянуть в окна. Затем, помахивая в такт шагам тростью с перламутровым набалдашником, он прошел невзрачный доходный дом и остановился возле арочного проезда, пропуская крытый фордовский грузовичок.

– Посторонись! – крикнул пузатый городовой какой-то бабе с корзинами, заметавшейся перед самым носом грузовичка.

«Форд», выпустив из своего железного нутра едкое облако дыма, повернул налево и поехал, мелко подергиваясь, по булыжной мостовой.

– Филки повезли, – услышал Савелий мальчишеский голос. – Вот бы нам в этот фургончик заглянуть, а, Геня?

– Брысь отседова! – гаркнул городовой, и два босых пацаненка дунули мимо Родионова, скрывшись в проходном дворе.

Савелий прошел арку и поднял голову. Под самой крышей высокого трехэтажного здания с колоннами красовалась вывеска:

ВОЛЖСКО-КАМСКИЙ

АКЦИОНЕРНЫЙ БАНК

КАЗАНСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

Савелий хмыкнул, весело глянул на городового и пошел дальше. Со стороны Родионов мог показаться неким весьма успешным господином, совсем недавно схоронившим богатого дядю и получившим в наследство солидный капитал. Также возможно, что сей господин некогда весьма удачно подвизался на юридической ниве, но в настоящее время таковая необходимость, впрочем, как и любая иная надобность служить где бы то ни было, отпала. И дабы убить до вечера время, господин с тросточкой просто фланировал по улицам, заходя в модные магазины и делая не очень нужные ему покупки.

Он пересек узкую улочку с лабазами и лавками и спустился на центральную улицу, что звалась Большой Проломной. А звалась она потому так, что давным-давно, когда молодой государь Иван Васильевич, еще не будучи грозным царем, брал Казань, именно в конце сей улицы под острожную стену был сделан подкоп, и когда заложенные в него бочки с порохом рванули, в стене образовался пролом, куда и хлынули воины русского государя. Теперь эта улица сверкала витринами магазинов и лавок, и шум большого города был слышен здесь явственнее, чем где бы то ни было. Кричали, расчищая себе дорогу, извозчики, громыхал на стыках рельс трамвай; приказчики в ярких поддевках и смазных сапогах зазывали в свои магазины и лавки прохожих, безапелляционно заявляя, что их товар – самый лучший и привезен он не далее как сегодня утром «прямо из самого Парижу» или, на худой конец, «из Амстердаму».

В надежде оторваться от «хвоста» Савелий пошел вдоль этих модных магазинов, и тут ему повезло: из церкви, стоящей в глубине улицы, торжественно выносили очередного покойника. Подождав у высоченной колокольни, пока похоронная процессия не поравняется с ним, Савелий нырнул в толпу, дошел с ней до большой торговой площади, повернул в проходной двор, скорым шагом опять поднялся на Воскресенскую улицу, прошел университет, полицейскую часть и проверился: «хвоста» не было. Свернув направо, он спустился по крутой улочке к Черноозерскому саду и присел на одну из свободных скамеек. В ряду домов по улице Черноозерской его внимание привлекло угловое трехэтажное здание с огромными, выше человеческого роста, окнами второго этажа. На большом козырьке парадного входа золотом светились буквы: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ. На обоих торцах козырька было написано: БАНКЪ.

– Добрый день, – остановился возле Савелия высокий худой человек в касторовой шляпе, что обычно носят художники. В руках у него были тренога и фотографический аппарат. – Позвольте представиться, Соломон Фельзер, свободный художник. Смею вам заметить, молодой человек, что у вас очень выразительное лицо. И пусть мне уже никогда не покушать фаршированной щуки и кугеля с медом, если это не так.

Человек в касторовой шляпе поставил треногу на землю и, ободренный молчанием Родионова, продолжил, указывая на свой инструментарий:

– А ви знаете, что это такое? Нет, молодой человек, ви не знаете, что это такое. Так я вам скажу: это фотографический аппарат системы господина Бартильона. О, это был выдающийся человек, очень, очень выдающийся человек. Если ви захочите, я могу рассказать про него много хорошего и поучительного. Однажды господин Бартильон… Простите, ви не сильно спешите?

– Я как раз собирался уходить, – улыбнулся фотографу Савелий, прекрасно знавший приемы забалтывания своих жертв цыганками, факторами и свободными художниками, в результате чего жертва либо мрачно соглашалась на их предложение, дабы скорее от них отвязаться, либо, одурманенная напором и нескончаемым словесным потоком, так же, но уже безвольно, соглашалась на все.

– О, я вас не задержу, молодой человек. Так вот, меня, как я уже имел честь вам говорить, зовут Соломон Фельзер. Я мастер фотографического портрета. А ви, я подозреваю, давно желаете сделать свою фотографическую карточку. Я таки прав?

– Вы ошибаетесь, дорогой маэстро. Я вовсе не желаю иметь свой фотографический портрет. Их уже и так слишком много…

Савелий поднялся и коснулся рукой шляпы:

– Всего доброго.

– Подождите, молодой человек! Ну, хорошо, не желаете фотографироваться, так у меня имеется для вас кое-что другое.

Маэстро полез в карманы своей накидки и выудил несколько браслетов в форме змеи из дутого золота.

– Взгляните, молодой человек! – воскликнул, оказывается, не только фотографических дел мастер. – Ваша дама будет в восторге!

– Моя дама не пустит меня с таким подарком и на порог, – мельком взглянув на браслеты, ответил Савелий.

– Верно! – быстро нашелся поклонник Бартильона. – Ви совершенно правы, молодой человек. Ну, хорошо, так и быть! У меня есть кое-что специально для вас.

Фельзер снова полез в карман, пытливо посмотрел прямо в глаза Савелия и протянул ему маленький хромированный пистолет с коротким стволом, легко уместившийся на ладони.

– Это полуавтоматический пистолет марки «Дуглас». Шесть зарядов в магазине, один в стволе. Не хотелось бы, чтоб он вам, Савелий Николаевич, когда-нибудь пригодился, но с ним все же будет надежнее.

Родионов резко выпрямился и жестко посмотрел на пожилого еврея. Что-то в его глазах и нескладной худой фигуре с несоразмерно длинными руками показалось Савелию знакомым. Взгляд его потеплел, и скоро лицо Родионова расплылось в улыбке.

– Заноза!

– Он самый, – приподнял шляпу маэстро и растянул до ушей губастый рот.

– А пошто ты в фельзеры окрасился? – в недоумении спросил Савелий.

– А такой уж документ мне достался, не из чего было выбирать-то. Да и ноги пора было делать, покуда не замели. Обложили нас тогда легавые, продыху никакого не давали. Парамона Мироновича елдаши заезжие порешили, – Заноза посмурнел, даже шмыгнул хлюпко носом. – Вы – за бугром, и вестей от вас никаких; живы ли или лежите уже бездыханным в чужедальней стороне – поди узнай. Евдокия тоже запропала невесть куда, все до того убивалась, что только двух елдашей уложила именно вот из этого пистолета. Она мне его и отдала опосля на сохранение. Дескать, возвернусь – отдашь. Не возвернулась. Так что держи, Савелий Николаевич. Родная скрипочка, чай, в обиду не даст…

* * *

В ресторане господина Ожегова на Черном озере было просторно и чисто. Кухня здесь была отменной, едва ли не лучшей во всем городе. А дабы поразмяться перед вкушением яств и нагнать аппетиту, был в черноозерской ресторации бильярдный зал и площадка с кегельбаном. И как целый симфонический оркестр, звучал под холодную водочку с икоркой и свежими устрицами старенький оркестрион, навевая своими мелодиями ностальгию по ушедшему безвозвратно Серебряному веку.

– Значит, ты уже четыре года как живешь в Казани? – спросил Савелий, усаживаясь в отдельном нумере, отделенном от общего зала тяжелой портьерой.

– Да, – покачал головой Заноза. – Пообжился здесь, пообтерся. Все меня знают, и я знаю всех. Так что, ежели что надо будет, Соломон Фельзер, – Заноза изменил голос и подпустил бердичевского слогу, – вам все устроит наилучшим образом. Стоит вам только намекнуть: Соломон, сделай то или, Соломон, сделай это, и Соломон сделает и это, и то. И ви, молодой человек, останетесь довольны, а когда вам опять понадобится что-либо, а вам это обязательно понадобится, то ви уже не будете искать, кому это поручить, а сразу обратитесь ко мне, Соломону Фельзеру, свободному художнику. И Соломон, то есть я, сделает для вас все и даже больше.

Савелий покачал головой. В ресторацию он вошел с Занозой, своим старым товарищем, с которым они не единожды ходили на дело, но теперь за столом против него сидел не Заноза, а настоящий Соломон Фельзер с рыбьими, полуприкрытыми тяжелыми веками глазами, крючковатым носом и брыластым ртом. Даже его руки с широкими крепкими ладонями, знавшими не только фотографическую треногу, но и кирку и каторжанскую тачку, казались сейчас не столь грубыми, как ранее. Впрочем, Заноза всегда имел склонность к актерству. Если он наряжался извозчиком, то хлеще этого «ваньки» невозможно было найти во всей Москве. Ежели рядился купцом, то всякий, кто находился рядом, чувствовал в этом плечистом человеке бульдожью хватку природного торгаша из той категории, про которых говорили: этот выжига свою копейку не упустит. Ну а уж коли требовалось на какого-нибудь несговорчивого бычару нагнать жути, равных Занозе не было вовсе. Глаза его тогда делались круглыми, лицо – непроницаемой жесткой маской, а голос – звеняще-зловещим. И тогда тому, для кого все это было устроено, приходилось очень туго. Именно в роли душегуба ему удалось вытрясти с пяток лет назад у банкира Лесснера секретный код неприступного сейфа, сейфа, который не удалось взять с ходу самому Савелию Николаевичу. Сложись его судьба иначе, играть бы ему на сцене императорских театров, срывать аплодисменты публики и получать лавровые венки и тысячные гонорары во время бенефисов. Но планида распорядилась так, что свою артистическую карьеру Заноза начал, выступая на большой дороге с кистенем. Продолжалось это представление несколько лет, покуда ряженный под купчину легавый не заарканил его с поличным и не определил в вонючий цугундер. Затем были крытка и Тобольский каторжный централ, где в «иванах» ходил человек с бритым черепом и тюбетейкой на маковке шишкастой головы. Долговязый худой парень, не желавший никому шестерить и потому постоянно битый, приглянулся татарину, и он взял его под свое крыло. Звали того бритого «ивана» серьезной кликухой – Мамай…

– Чего изволите? – вырос будто из-под земли официант с идеально ровным пробором на прилизанных волосах.

– Вот что, голубчик, – начал Савелий, – а принесите-ка вы нам супчику-тарталет, консоме с пашотами, судачка пармезан, жареных чирков пяток, нет, десяток, шниц по-венски, маринованных опяток, пастету из куриных пупков и бараньей печенки, посеченной с красным лучком, знаете?

– О да, – вскинул брови официант, никак не ожидающий от щеголя-бездельника и еврея-фотографа такого изысканного заказа. И совсем добила его последняя фраза щеголя:

– Также не забудьте жареных каштанов, фрукты, графинчик «Мадеры» и бутылочку «Шато ла-Шапель» шестьдесят седьмого года.

В горле официанта что-то булькнуло, и он нерешительно произнес:

– Боюсь, что у нас нет «Шато ла-Шапель» шестьдесят седьмого года.

– Ну хорошо, тогда шестьдесят девятого или семьдесят четвертого, – небрежно бросил щеголь.

– Боюсь, что и такого вина у нас нет, – проблеял официант.

– Хорошо, тогда что у вас есть? – продолжал разыгрывать из себя капризного богача Савелий.

– Есть «Шато» девятьсот шестого года, тогда был тоже очень хороший урожай….

– Не-ет, его вы пейте сами, – резюмировал Родионов. – Ну что ж, тогда несите очищенной. С ледника, запотелую.

Савелий, беря пример с Занозы, тоже неплохо играл свою роль. Вот так всегда: занимаешься каким-нибудь выбранным для себя делом, делаешь его совсем неплохо, можно даже сказать, хорошо, а оказывается, существует в жизни еще несколько занятий, которые ты тоже мог бы делать неплохо и даже хорошо. И тогда встает выбор: а не переменить ли занятие? И как только ты делаешь выбор в пользу новой профессии, то перестает получаться и новая, и старая. По сему поводу еще старый Парамон говаривал:

– Не дергайся… Коли избрал какую дорогу, топай по ней не оглядываясь, даже ежели дорога эта оказалась вдруг не той, что тебе была написана на роду. Коли начнешь дергаться да мельтешить, тут тебе и кранты. А выбранная дорога, она тебя все равно к доле твоей приведет, потому как кажная дорога есть человечья судьба, планида…

– А мне еще щуку фаршированную, – подал голос Заноза-Фельзер. – Да чтоб с чесночком.

И подмигнул Савелию.

Оно и верно, как же природному еврею, да без фаршированной щуки. Никак!

* * *

– Вы по делу сюда, Савелий Николаевич? – спросил Заноза, когда графинчик очищенной стал наполовину пуст.

– Да так, – неопределенно ответил Савелий. – В Москве что-то жарко стало, топтуны в спину дышат, никакого покоя.

– Значит, и вас из Первопрестольной выдавили? – сокрушенно покачал головой Заноза, метнув хитрый взгляд на Савелия.

– Выходит, так, – буркнул Родионов.

– И все же, если вам, молодой человек, что-либо понадобится, ви можете всегда рассчитывать на меня. Я каждый день здесь, в Черноозерском саду. Либо у фонтана в Николаевском сквэре. Это рядом.

– Я понял, – усмехнулся Савелий. – В образ Соломона Фельзера ты, видно, вжился прочно.

– Ох, вей, как приятно говорить из вами, молодой человек, – поднялся из-за стола Заноза. – Однако мне пора. Меня ждут дамы с зонтиками, их кавалеры в вицмундирах, мальчики в матросских костюмчиках, девочки в бантах и болонки в буклях. Им всем нужны их портрэты. И я делаю им их с нашим удовольствием. Они повесят свои изображения на стену рядом с портретами пап, мам, бабушек и дедушек и будут думать, что на эти фотографические карточки будет интересно смотреть кому-то еще, кроме них. Они будут стареть, а их портреты будут оставаться прежними…

– Ты, Заноза, становишься настоящим философом, – заметил, усмехнувшись, Савелий.

– Профессия такая, – пожал плечами Заноза, берясь за треногу. – Благодарствуйте, Савелий Николаевич, но мне действительно пора.

– Ну, будь здоров, Заноза, – пожал крепкую ладонь бывшего каторжанина Савелий. – Рад был свидеться.

– И я был рад, – сказал Заноза и хитро прищурился. – Все же, Савелий Николаевич, думается мне, вам в скором времени понадобится моя помощь.

– Возможно, – задумчиво кивнул Родионов. – Вполне возможно…