Текст книги "Бриллиантовый крест медвежатника"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Верно. Это и называется «подрезать». После этого понтер уже не имеет права ни сменить свою карту, ни изменить ставку. Затем банкомет переворачивает свою колоду лицом вверх. Самая верхняя карта называется «лоб». Ее банкомет сдвигает вправо, открывая следующую карту, которая зовется «соник». Если «лоб» совпадает с выбранной вами картой по достоинству, например, «лоб» – тройка и вы выбрали тройку, то ставку забирает банкомет. Если же с вашей картой совпадает «соник», то выиграли вы. Запомните: «лоб» направо, «соник» налево. Масть карт не имеет никакого значения. Если у банкомета совпали «лоб» и «соник», например два валета, то куш безоговорочно забирает банкомет. Ежели не совпали никакие карты, делается новый круг, пока кто-либо не выиграет. Вот и все.

– Так просто? – удивилась Лизавета.

– Да, так просто, – ответил Афинодор Далматович.

– Спасибо вам, – улыбнулась ему Лиза и, дождавшись окончания партии, громко заявила: – Я тоже хочу понтировать!

– Но, сударыня… – попытался было кто-то возразить, на что, не дав говорившему больше раскрыть рта, Лизавета не сказала – отрезала:

– Еще император Александр Третий провозгласил эмансипацию, что значит равноправие женщин и мужчин. Вы что, против воли покойного государя?

Она распечатала поданную ей колоду и выбрала короля треф.

Понтировали трое: Лизавета, купчина, который до того метал банк, и грузинский князь. Банк теперь метал севший на пароход несколько часов назад в Нижнем Новгороде пожилой господин с густыми бакенбардами и сросшимися с ними сероватыми усами. Он сидел прямо и своим обличьем походил на генерал-фельдмаршала.

– Прошу, – с легкой усмешкой протянул он Лизавете колоду.

– Извольте, – бойко ответила Лиза и мастерски подрезала карты банкомета, вызвав одобрительный гул зрителей.

Пожилой стал метать: направо «лоб», налево «соник» – валет и семерка. У князя – валет, он проиграл. У купчины – туз. Он и Лизавета – при своих.

– Слущи, дарагой, тавай пависим ставку, э? – обратился грузин к банкомету.

– Я не против, – ответил тот.

– И я не против, – буркнул купчина.

– И я, – поспешила сказать Лизавета, так как все взоры обратились на нее.

– И каков будет куш? – поинтересовался банкомет.

– Пятьсот рублэй! – воскликнул князь.

– Не-ет, это мно-ого, – протянул купчина. – Сотенная.

– А вы как думаете? – обратился к Лизавете банкомет.

– Я как все, – вскинув голову, ответила Лиза. – Скажете пятьсот, будет пятьсот, скажете сто – будет сто.

– Тогда ставка – сто рублей, – резюмировал банкомет. – При выигрыше понтер имеет право удвоить ставку не более трех раз кряду.

– Тогда я не буду играт, – обиженно произнес грузинский князь и демонстративно вышел из-за стола.

– Ладно, выбирайте карты, – сказал банкомет, тасуя колоду.

На этот раз Лизавета выбрала десятку бубен. Купец подрезал колоду, и банкомет перевернул свои карты.

Наверху лежала семерка. Пожилой господин стал медленно двигать ее вправо. Показалась масть – черви, а затем и сам «соник» – десятка пик.

– Ваша десятка убита! – воскликнула Лизавета, по-детски захлопав в ладоши. Купец снова остался при своих.

– Изволите получить? – поклонился банкомет.

– Да, сделайте одолжение, – улыбнулась Лиза и приняла от него сотенную. – Я желаю удвоить ставку.

– Принято, – коротко ответил банкомет.

Лиза долго сомневалась, что ей выбрать, короля или даму. Наконец выбрала короля. И правильно сделала, потому как налево легла дама. Купец грустно выдохнул и полез в лежащее на столе портмоне – он выбрал даму и проиграл.

Медленно, очень медленно двигалась дама червей вдоль колоды. Зрители, окружившие игроков, затаили дыхание, вперив взоры в колоду банкомета. А через мгновение гостиная взорвалась громкими возгласами и рукоплесканиями: налево лег король. Лизавета с улыбкой посмотрела на слегка порозовевшего банкомета:

– Ваш король убит.

Пожилой господин протянул Лизавете двести рублей.

– Желаете еще раз удвоить ставку?

– Нет, не желаю, – спокойно ответила Лизавета, принимая деньги.

– И вы не предоставите мне даже возможности попытаться отыграться? – с надеждой спросил банкомет.

– Нет, – сухо ответила Лизавета.

Банкомет поймал ее взор. Он был холоден и спокоен. На него смотрела не азартная и простоватая эмансипэ, но умная и расчетливая женщина, умеющая владеть своими волей и чувствами.

– Благодарю вас, господа, – почти надменно сказала она и царственной походкой вышла из гостиной на палубу. Правда, царственность тут же улетучилась, когда она увидела беседующего с Прогнаевским Савелия.

– Савушка, Савушка, – подлетела она к нему, – а я начала обеспечивать себя сама.

Савелий непонимающе сморгнул.

– Что?

– Я только что выиграла в банк триста рублей!

– Ого! – воскликнул Прогнаевский. – Это больше моего будущего годового пенсиона!

– Ты играла в банк? – удивился Савелий.

– Да. Меня научил господин Дорофеев, – едва сдержалась она, чтобы не захлопать в ладоши.

– Ну вот, извольте видеть, Михаил Васильевич, – шутливо обратился к Прогнаевскому Савелий, – мало того, что моя супруга курит эти несносные папиросы, так она еще стала играть в азартные игры!

– И выигрывать, заметь! – засмеялась Лиза.

– Ну, что делать, – в тон Родионову промолвил Прогнаевский. – Эмансипация.

– А я еще люблю водить мотор, ездить на велосипеде и угощать приятных мне мужчин шампанским! – воскликнула она весело. Ее глаза так сверкали смешливыми искорками, что Савелию едва удалось удержаться, чтобы не расцеловать их.

– Значит, ты предлагаешь нам отметить твой выигрыш? – заразился ее веселием Савелий.

– Так я о том и толкую, господа мужчины. Какие же вы тугодумы.

– Вы как, Михаил Васильевич? – обратился к Прогнаевскому Савелий.

– Вы знаете, – улыбнулся подполковник, – хоть это и противоречит моим принципам, но я – за.

Они расположились за одним из столиков, что стояли прямо на палубе. Волга после того, как «Ниагара» прошла Нижний, разлилась, и редкие далекие огоньки по ее невидимым берегам совершенно сливались со звездами.

Немолодой официант принес шампанское в ведерке со льдом. Они выпили и замолчали, ибо, когда над тобой звезды и черное бездонное небо, все слова не более чем пустой звук.

– Вы так интересно рассказывали о поисках похищенной иконы, – все же нарушил молчание Савелий. – А вы сами верите, что найдете ее? И этот крест от короны?

– Честно признаться, не очень. Есть показания малолетней дочери сожительницы похитителя, что он разрубил икону в куски секачом, коим рубят мясо на котлеты, и сжег в печке. На щепках от сей православной святыни они согрели себе утренний чай. Следствие и суд эти показания не учли, да на них и нельзя строить ни обвинения, ни даже версий. Однако я думаю, что так оно и было.

– Вот как? А крест? – без всякого интереса спросил Савелий.

– А крест похититель спрятал в одном из своих тайников. Где – знает только он.

– Да, интересно было бы взглянуть на эту знаменитую икону, – задумчиво сказала Лизавета.

– Ну, это вполне возможно, – сказал Прогнаевский. – У меня есть фотографическая карточка.

Он полез во внутренний карман и достал довольно большую фотографию.

– Вот, прошу, – протянул он ее Савелию.

Родионов пододвинул лампу поближе и стал рассматривать святой образ. Изображение Богоматери было грудное, а Богомладенец был написан стоящим, обвитым по одеянию десницею и благословляющим двоеперстием. Лики Девы Марии и юного Иисуса были темны. Образ Божией Матери венчала вделанная в ризу корона в форме куполка, наподобие куполов православных храмов, только с более выпуклыми боками и разрезом посередине. Корона имела на маковке крест, буквально усыпанный мелкими бриллиантами. И было хорошо видно, что сам куполок короны украшен десятками очень крупных бриллиантов, а обод ее сплошь усеян алмазами.

– Впечатляет, – вздохнул Родионов, показав карточку Лизавете и вернув ее затем Прогнаевскому. Если и существовали у Савелия какие-то сомнения относительно задуманного дела, то теперь они отпали полностью. Овчинка выделки, несомненно, стоила.

Глава 11
РАЗДОЛЬЕ ДЛЯ ЛЕШАКА

Холм полукруглой формы, на котором стоял Свияжск, напоминал ежика, утыканного иголками: всюду кресты и купола, купола и кресты. Не город – сплошной монастырь. И вправду, в этом небольшом уездном городе, коего больше были даже кое-какие села по правому берегу Волги, имелось монастырей аж целых два: мужской Успенско-Богородицкий и женский Иоанно-Предтеченский. В каждом из них соборов да церквей не по единой, да в самом городу приходских церквей то ли семь, то ли восемь. Так что издали и немудрено было городок сей за один огромный монастырь принять.

Когда подошли ближе, увиделось: нет, в городке этом и двор гостиный имеется, и управа, и казначейство, и обывательские домы, и лавки. Имелись ремесленная школа, уездное училище, земская больница, кабаки и каменная тюрьма – все, чему и положено быть в каждом обыкновенном городе.

И все же Свияжск показался Лизавете каким-то особенным городом. Одиноко стоящий у широкой водной глади, он как бы парил над ней, плывя в обратную по ходу «Ниагары» сторону.

– Прямо какой-то Китеж-град, – сказала она Савелию.

Они стояли на палубе, облокотившись о борт. Утренний кофе был выпит, в каюту идти не хотелось, до Казани оставалось ходу часа два. Средь густого леса, сплошь покрывающего правый берег Волги, показался на небольшом плато Макарьевский монастырь, тоже какой-то сказочный, таинственный, похожий из-за окружающей его каменной стены на средневековый замок. А вокруг него – чаща, где и медведям, и лешакам, и самой Бабе-Яге не житье, а настоящее раздолье.

Потом прямо по-над берегом показались две огромные паровые мельницы, и Лизавета покачала головой:

– А вот и кончилась сказка.

Проплыл навстречу буксирный пароход, деловито пыхая из длинной трубы черным дымом, он тащил за собой аж три огромные баржи, из-за размеров коих казался почти игрушечным.

На палубе сейчас находились едва ли не все пассажиры первого класса, как и бывает обычно, когда багаж уже собран, каюта стала не добрым жильем, а казенным временным пристанищем и до конечной цели путешествия осталось совсем чуть-чуть. Кто стоял, как Лизавета с Савелием, облокотившись о перила, кто совершал последний променад по палубе, кто сидел за столиками, попивая чай с вареньем и бубликами, – во всем была некая печалинка, как в празднике, который вот-вот должен был кончиться.

Скоро показались Услонские горы с разбросанным по ним большим селом и дачами по их склону с яблоневыми и вишневыми садами и теплицами, в которых выращивались и арбузы, и виноград, и чудный заморский овощ – ананас.

А вот и Казань. Правда, покуда виднелись только ее колокольни и минареты, как бы вырастающие из серебристого тумана. И только через четверть часа показался сам город.

«Ниагара» вошла в устье Казанки и сбавила ход. Она прошла мимо ряда пароходных пристаней, сделала оборот вокруг горы с монастырем на ее маковке и причалила у пристани с прибитой под крышей большой вывеской «Пароходное об-во „НАДЕЖДА“. Затем машина встала, и из окна трактира пристани послышалось ухарски-пьяное:

 
Со святыми упокой, да, упокой.
Человек я был такой, да, такой.
Любил выпить, закусить, закусить
Да другую папрасить, па-пра-сить!
 

– Ну, вот и прибыли, – сказал Савелий, ступая на сходни. Его неизменный кожаный саквояж, как обычно, был при нем. Впереди шел стюард с чемоданами, позади Савелия, держась за него, стучала каблучками ботинок по деревянному настилу сходней Лизавета.

На пароходе пассажиры разных классов держались друг от друга отдельно. Путешествующим первым классом не было никакой нужды спускаться на нижнюю палубу, где размещался второй класс, и уж тем паче бывать в третьем. Исключением явились разве что бывший депутат Государственной думы Дорофеев да Савелий с Лизой, но на то, как известно, были свои причины. А пассажирам второго и третьего классов нечего было делать на верхней палубе. Более того, сунься они без особой нужды в первый класс, стюарды или коридорные имели право выпроводить их обратно. И выпроваживали, ибо так гласило пароходное предписание. Не в счет были только приглашенные Дорофеевым «артисты из Италии» Гарольдо Гарольдини и Карменцита да каскадные певички, которые, попарно меняясь, буквально проживали в каюте сластолюбивого грузинского князя.

Такая же картина повторилась и на пристани. Бывшие пассажиры «Ниагары», прощаясь друг с другом, группировались отдельно, по классам. И разъезжались по-разному.

Первый класс убывал: местные – в присланных за ними собственных экипажах; приезжие – на извозчиках. Пассажиры второго класса извозчикам предпочитали трамвай, третьего – полагались почти исключительно на собственные ноги. Каскадные певички были не в счет, их опять заангажировал ненасытный князь, да еще Мамай, взявший извозчика и небрежно бросивший ему:

– На Воскыресенскую, нумира «Франсия».

– Теперь не нумера, а отель, – поправил его извозчик, на что Мамай промолчал. Похоже, в Казани ему бывать приходилось, но довольно давно.

Последним, с кем попрощались Савелий и Лиза, был подполковник Прогнаевский.

– Очень приятно было с вами познакомиться, – сказала Лизавета, подавая ему руку. – И вы совсем не похожи на жандармского офицера.

– Благодарю вас, – поцеловав ее руку, произнес Прогнаевский. – Всего наилучшего вам.

– И вам удачи в ваших поисках, – улыбнулся Савелий, пожимая ему руку.

Мимо них, обдав ветерком, лихо промчался велосипедист в сером клетчатом костюме, клетчатом же кепи и синих гетрах. Он, верно, хотел кого-то встретить, но этот кто-то не приехал, и велосипедист, обидевшись или даже впав в отчаяние, весьма истово жал на педали.

Конечно, Савелий и Лиза взяли извозчика. Тот лихо домчал их до Воскресенской улицы, где в угловом двухэтажном здании с сандриками, волютами и мифическими грифонами находился отель «Франция». Записавшись в книге постояльцев, Савелий и Лиза прошли на второй этаж, где их ждал дорогущий люкс с телефоном.

– Не желают ли чего господин и госпожа? – спросил коридорный, провожавший их до номера и несший чемоданы.

– Госпожа и господин желают отдохнуть, – ответил Савелий, протягивая коридорному рубль. – Во сколько у вас обед?

– В три пополудни, – ответил коридорный.

– Хорошо, – произнес Савелий. – Мы закажем обед в нумер. До того времени прошу нас не беспокоить.

Выпроводив коридорного, Савелий подошел к окну гостиной. Город за окном жил своей обычной жизнью. Лихо катили в обоих направлениях пролетки и эгоистки, торопились по своим делам прохожие, проехал, громыхая на стыках рельс, трамвай с открытыми по случаю летнего времени вагонами. Словом, имелось все, что полагалось иметься в крупном губернском городе.

У фонарного столба пытался было поднять ногу бродячий пес, но его шуганул бдящий за благочинием и порядком городовой; прямо под окном сердито чвыркали и дрались воробьи, сражаясь за горсть семечек, рассыпанных какой-то сердобольной старушкой; у дома напротив, не слезая с велосипеда, охмурял молоденькую модистку парень в клетчатом кепи. На нем был серый клетчатый пиджак, клетчатые же брюки чуть ниже колен и синие гетры. Кажется, дело у этой парочки шло на лад…

Часть II
КОРОНА ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ

Глава 12
УДАЧИ ТЕБЕ, СЫЩИК

– Ты когда проведешь себе телефон? – без стука вошел в кабинет начальника сыскного отделения Савинского сухощавый плешивый человек с усами и бородкой клинышком. Это был Алексей Иванович Васильев, в прошлом легендарный пристав шестой полицейской части города, а ныне полицмейстер Казани. Около десяти лет он держал свою часть в кулаке, а была она в городе самой беспокойной. Шутка ли, блюсти благочиние и порядок в таких казанских слободах, как Ягодная и Гривка, кишащих воровскими притонами да публичными домами, а ведь в его ведении были еще Адмиралтейская, Козья, Кизическая и обе Игумновы слободы, мало чем, собственно, отличающиеся от первых двух. Кузнецкая, Заверниха, Пенза, Тулуповка, Тимофеевка, Кокуй – улицы, кои чаще иных фигурировали в полицейских сводках и на которые отваживался ступать даже днем не каждый городской обыватель. При Васильеве эти слободы поутихли и стали мало чем отличаться, скажем, от Касаткиной, Старогоршечной или Гоголевской улиц в городском центре Казани.

Это он, пристав Васильев, не дал разоружить свой участок в октябре 1905 года, в то время как новоиспеченная милиция не только отобрала оружие, но и выгнала вон всех приставов и их помощников, околоточных и городовых из всех остальных пяти участков города. Посему, несмотря на давний порядок назначать в городские полицмейстеры или их помощники приставов первой, центральной части города, полковник генштаба Рейнбот, заступивший в 1906 году место казанского генерал-губернатора, выбрал в исправляющие должность полицмейстера именно Васильева.

Через год Алексей Иванович уже всецело принял должность и получил надворного советника, что давало право на потомственное дворянство. А полгода назад, в связи с 20-летним юбилеем беспорочной службы в полиции, Алексею Ивановичу был высочайше пожалован орден Владимира IV степени, красующийся ныне на его груди…

– Когда, я тебя спрашиваю? – пожимая через стол руку Савинскому, продолжал греметь басом на весь кабинет Васильев. – И почему это я, твой прямой начальник, должен ехать к тебе с поручением, а не наоборот? – плюхнулся в кресло против Савинского Васильев. – А был бы у тебя телефон, я просто вызвал бы тебя… нет, поручил бы сделать это своему секретарю, а ты бы прилетел ко мне как миленький. Так ведь?

– Так, так, – улыбнулся Савинский. Был он тоже сухощав, лыс, носил усы и бородку клинышком и очень походил на Васильева. Сходство их было бы еще больше, если бы Алексею Ивановичу вместо сорока двух лет было бы, как Савинскому, тридцать три.

Они знали друг друга почти восемь лет, с 1901 года, когда Николай Иванович Савинский, окончивший гимназию и прослуживший несколько лет учителем уездного училища, задумал вдруг стать полициантом.

Что подвигло к этому потомка родовитого польского шляхтича, Васильев не знал и никогда не спрашивал. Разве в этом было дело? Главное заключалось в том, что в октябре девятьсот первого в его, пристава шестой городской части, подчинение попал новый полицейский надзиратель – коллежский секретарь Савинский, большой умница и явный талант по части сыскного дела. Найти и арестовать беглого каторжника, раскрыть по горячим следам разбой или кражу для него, казалось, не представляло никакого труда. Это он без единого выстрела взял на «малине» вора-рецидивиста Коську Барабаша, наводившего ужас на половину всей Адмиралтейской слободы и на всю Ягодную; он накрыл лабораторию по изготовлению бомб и гранат в доме старика Мацинмахера, снюхавшегося с эсерами-максималистами, и именно он обезвредил гастролирующую в городе преступную группу «экспроприаторов», рядившуюся в личину анархо-синдикалистов-коммунистов.

Времена тогда были трудные. Савинского дважды пытались убить, но Николай Иванович был всегда начеку. Пристав Васильев тоже пережил два покушения, причем в девятьсот шестом в него бросили бомбу размером с чемодан, которая, слава богу, не разорвалась.

Успехи надзирателя были замечены, и, прослужив с полгода помощником Васильева, Савинский был назначен становым приставом в Чистопольский уезд.

В июле 1908 года был принят высочайше утвержденный и одобренный Госсоветом и Государственной думой Закон об организации в городах сыскных отделений. В Казани подобное отделение открылось в конце ноября 1908 года, и начальником его, по протекции самого казанского губернатора, стал титулярный советник Савинский, что, впрочем, было совершенно заслуженно. Поскольку сыскные отделения в губернских городах открывались при городском полицейском управлении, Васильев предложил Савинскому со своим штатом и приданным ему оборудованием разместиться в трех комнатах на втором этаже управления, на что Николай Иванович, ценящий в своем деле более всего независимость решений и самостоятельность ведения дел, заявил полицмейстеру:

– Вряд ли я помещусь у тебя со своими людьми. Хоть у меня их и десять человек, но, надеюсь, это только для начала… А кроме того, куда прикажешь поставить классификационные шкафы, копировальные рамы, дактилоскопическое и антропометрическое оборудование? А главное, где я размещу свой фотографический инструментарий?

Словом, предложение Васильева было отвергнуто, и Казанское сыскное отделение разместилось в двухэтажном доме Фоминых, выходящем фасадом на Московскую улицу.

За полгода сыскари Савинского задержали более шести десятков карманных и вокзальных воров, восемь домушников, раскрыли две церковные кражи, шестнадцать уличных разбоев и ограблений и три убийства. Последнее убийство особенно потрясло город. Тогда заезжие из Астрахани гастролеры убили мясорубкой врача Попова и его невесту и похитили имущества на полторы тысячи рублей. Раскрыл это преступление менее чем за неделю сам Савинский и даже самолично заарестовал душегубов, съездив за ними в Астрахань. Сколько преступлений, крупных и мелких, было предотвращено, о том знали Бог, Савинский и секретные агенты отделения, ежели всех их собрать в одном месте, спросить о том каждого в отдельности, а затем сложить все их показания. Но сие было положительно невозможно: каждый из сотрудников сыскного отделения имел своих личных секретных агентов и доносителей, о которых никто, даже сослуживцы, не знал и не ведал. Делиться друг с другом агентами было не принято, и, скажем, самый молодой из надзирателей отделения, Кирюшка Карпов, ни за что бы не раскрыл своих осведомителей не только своим коллегам, полицейским надзирателям Петру Щенятову и Дмитрию Жукову (не говоря уже о городовых отделения), но и помощнику начальника отделения Вадиму Алексеевичу Павлову, да и, пожалуй, самому Савинскому. Даже если бы они о том его попросили. Ибо тайна, о которой знают более одного человека, есть уже не тайна…

– А я к тебе, как уже сказал, с поручением, – уже серьезно заговорил Васильев. – Намедни телеграмму тут одну получил, от московского полицмейстера. Он телеграфирует, что едет к нам одна российская знаменитость, вор-медвежатник Савелий Николаев Родионов. Слыхал о таком?

– Да, приходилось, – в раздумье нахмурил брови Савинский.

– Судя по всему, это самый выдающийся криминальный талант по части вскрытия несгораемых шкафов и сейфов в настоящее время.

– Ну, есть еще Кир Филиппович Кривошеин, Степка Шалманов, – скептически отозвался Николай Иванович.

– Этому твоему Степке уже под восемьдесят, – перебил главного сыщика губернии Васильев. – А Кир Кривошеин небось уже давно в аду жарится.

– И чего этого Родионова к нам в город несет? – недовольно спросил Савинский. – Как будто у нас в городе своих воров недостает.

– Вот, дорогой Николай Иванович, ты сам и подошел к цели моего визита. На твой вопрос ты должен ответить сам: зачем прибыл в наш город знаменитый медвежатник, в какой банк он намерен залезть, какой сейф и, главное, с каким содержанием он намерен подломить. А это значит, что…

– Я должен установить за ним наблюдение двадцать четыре часа в сутки и, по возможности, взять его с поличным, – закончил за полицмейстера умный сыскарь.

– Ну, вот видишь, как ты все правильно понимаешь, – улыбнулся Васильев. – Я со своей стороны помогу тебе людьми.

– Благодарствуй, Алексей Иванович, – с некоторой долей иронии усмехнулся Савинский. – Еще бы не мешало получить из вашей картотеки дельце его и фотографическую карточку для ознакомления с личностью сего знаменитого фигуранта.

– А, это… Пожалуйста, ради бога! – щелкнув замочком, Васильев достал из кожаного портфельчика синюю пухлую папку. – На, изучай на здоровье. Там вся его подноготная и две фотографические карточки: правда, любительские. Он не только в категорию подсудимых ни разу не попадал, даже обвиняемым ни единожды не был. Последняя запись в его деле – «оставлен при подозрении». А подозревать у нас в России можно и должно каждого второго. Не считая каждого первого.

Васильев выдохнул и поднялся.

– Ну вот вроде и все.

– Погоди, Алексей Иванович, ты главного не сказал, – тоже поднялся из-за стола Савинский. – Когда он прибывает?

– Разве я не сказал? – делано удивился Васильев. – Завтра утром, на пароходе «Ниагара». Еще вопросы?

– Вопросов более не имею, господин полицмейстер, – громко отчеканил Савинский.

– Ну вот и славно. Удачи тебе, сыщик.