355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Сухов » Воровская правда » Текст книги (страница 4)
Воровская правда
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 20:04

Текст книги "Воровская правда"


Автор книги: Евгений Сухов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 5
СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР

Суд, перед которым предстал Тимофей, был скорым. Судья, сухощавый мужчина лет сорока пяти, нудным голосом приговорил Тимофея за убийство сотрудника НКВД к высшей мере наказания – расстрелу. А еще через несколько минут в сопровождении четырех молоденьких конвоиров вор выходил из зала под осуждающие крики людей, пришедших на процесс. Но среди присутствовавших в зале были и его подельники. Каждый из них воспринимал нынешнюю встречу как прощание, понимая, что через семьдесят два часа, по постановлению суда, душа Тимохи отлетит в иной мир...

Сутки приговоренный провел в камере смертников. Бессонной ночью в узкой комнатушке одного из подвалов Лубянки он вспоминал свою путаную жизнь. Неимоверно хотелось жить, и оставшиеся два дня Тимофей воспринимал едва ли не как подарок господа бога. А ведь порой на воле за картами пролетают целые недели.

Через три дня, нарушив долгую тишину, звонко лязгнул замок камеры, и четверо красноармейцев уныло, будто им самим предстояло идти на расстрел, перешагнули через порог. Сердце Тимофея бешено заколотилось. Нет, просто так он не дастся! Стиснув зубы, Тимофей бросился на вошедших: первого, ближайшего, он оглушил ударом кулака, вырвав у него из рук винтовку, другого – отшвырнул от себя ударом ноги в угол камеры и добил штыком, а двоих, оставшихся, расстрелял в упор. Этим отчаянным поступком он хотел вырвать у судьбы еще несколько часов жизни. Теперь он готов был драться за каждую секунду бытия. Имея в руках оружие, он собирался дорого продать свою жизнь.

Через несколько часов дверь камеры резко распахнулась, и внутрь запустили трех могучих кавказских овчарок.

Первую бросившуюся на него собаку Тимофей проткнул штыком в момент прыжка, и она упала ему на грудь, харкнув в лицо кровавой пеной. Это уберегло его от страшных челюстей второго кавказца, который смог только располосовать зубами полу рубахи. Отпрянув, Тимофей схватил винтовку за ствол, как дубину, и с размаху обрушил приклад на медвежью башку овчарки. Третий пес, которому мешали добраться до приговоренного две другие собаки, смог наконец броситься вперед, вцепился Тимофею в руку и повалил его на пол. Однако Тимофей подхватил свободной рукой винтовку, вырвал штык и, вкладывая всю свою ненависть к собачьему племени, ударил псу в живот трехгранным заточенным железом и резко дернул вверх. Горячая кровь брызнула Тимофею в глаза. Стиснув челюсти, он сделал еще один удар, такой же страшный. Пес разжал челюсти, заскулил, неистово мотая головой, поджал хвост и, волоча за собой шлейф кровавых внутренностей, забился в угол. Овчарка скулила и дергалась еще минуту-другую, после чего затихла в луже крови подле мертвых сородичей. Все было кончено, но еще долго Удача судорожно сжимал в руках винтовку.

Однако в коридоре царила гробовая тишина.

Через полчаса Тимофей увидел, как в двери распахнулся глазок, и удивленный юношеский голосок протянул:

– В-о-о-т гад! И собак порешил!

Тимофею захотелось плюнуть в глазок, но стоявший за дверью человек словно почувствовал его желание и опустил толстую пластину железа.

Тимофей сумел вырвать у судьбы еще немного времени и сейчас наслаждался существованием. Он не обращал внимания на разбросанные по камере трупы солдат и собак. Он жил! Прокушенное предплечье все больше наливалось болью, но восторг переполнял душу Тимофея. Он способен был ощущать каждую клетку своего тела и делал это с чувством человека, впервые пришедшего в сознание после длительного беспамятства. И если бы ему сказали, что на алтаре его бытия нужно пожертвовать обе руки, то он немедленно смирился бы с потерей.

Скоро Тимофей услышал за дверью тихую настораживающую возню. Однако теперь его ничего не пугало, он приготовился ко всему. Жажда жизни была столь сильна, что если бы сейчас в его камеру втолкнули медведя, то и медведю через пару минут борьбы пришел бы верный конец. Лежал бы косолапый с распоротым брюхом, издавая предсмертный хрип. Но амбразура в двери отворилась, и Тимофей увидел усатую физиономию начальника тюрьмы.

– Не желаешь помереть по-человечески, гаденыш, тогда расстреляем тебя, как бешеного пса, в этой же камере. Это надо же, чего отчебучил! Сколько людей порешил! Лучших сторожевых псов порезал! Сидоренко!

– Слушаю, товарищ начальник!

– Чего раззявился?! Бумаги у тебя?

– Так точно!

– Зачитывай приговор... Все-таки мы власть. Нужно все сделать как положено, а иначе все это на самосуд начнет смахивать. Да погромче читай, а то у тебя голос хлипкий. Таким голосом, как у тебя, только девкам на завалинке похабные частушки в уши нашептывать.

В камеру опять заглянула смерть. Она предстала не в белом саване с огромной косой на плече, а в облике начальника тюрьмы с большущими рыжими усами. Она материлась, словно торговка на базаре, грозила взысканиями оторопевшей тюремной охране и требовала выполнения всех инструкций.

Тимофей был неверующим и свысока относился к зэкам, уповающим на бога. Он всегда старался придерживаться иной философии: на бога надейся, да сам не плошай. Однако в воровской среде надежда на бога всегда была очень крепкой. Возможно, эта вера была сродни генетической памяти и пряталась в душе каждого потомственного зэка. Ведь существовали времена, когда монастырские обители давали кров не только людям, спасавшимся от иноземных захватчиков, но и укрывали воров от разгневанной толпы. И каждый знал, что, перешагнув порог храма, следует согнуться в три погибели перед святыми образами. Здесь не то что руку поднять на инока – святотатство, но и выругаться по матушке – кощунство. А потому даже самого непутевого бродягу храм делал послушным агнцем. И всякий, кто насмехался над святой верой, объявлялся кощуном и предавался смерти позорной и лютой.

Какая-то неведомая сила подняла руку Тимофея до лба, и он трижды перекрестился. Неожиданно его душа наполнилась уверенностью, что с ним ничего не случится и костлявая непременно споткнется о порог его камеры, так и не отважившись ступить дальше.

А начальник тюрьмы все торопил:

– Эй, караул, готовсь! Ну чего мух ртами ловите, деревня! В тюрьме служите! Это вам не девок щупать. Ты все телишься, Сидоренко? Сказано тебе было: читай приговор!

Теперь физиономия начальника тюрьмы уже не казалась такой страшной, и Тимофей даже подумал о том, что барин похож на соседского кота из далекого детства, таскавшего мохнатых желтых цыплят. От этой мысли смертник улыбнулся.

– Скалишься, выродок! – рявкнул усатый. – Посмотрим, как ты дальше лыбиться будешь!

– Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики... – услышал Тимофей заупокойный голос Сидоренко.

– Да ты не мне читай, мудило, мать твою! – не разжимая зубов, процедил начальник тюрьмы, шевеля рыжими усами. – Я, что ли, смертник?! К окошку подойди и ему читай! – ткнул он пальцем в сторону Тимофея, который с удивительным спокойствием ожидал приговора, сидя в углу камеры.

Тимофей успел потерять интерес к происходящему. Теперь попытка убить его казалась ему такой же смешной, как клоунада рыжего начальника. Спиной он ощутил холод камня и подумал о том, что очень не хотелось бы простудиться, поскольку впереди его ожидает долгая жизнь, а камера смертников не способствует сохранению здоровья.

Через секунду Тимофей увидел в окошке перекошенное от страха лицо охранника Сидоренко. Глядя на него, можно было подумать, что это именно его, Сидоренко, приговорили к расстрелу.

– ...к высшей... мере наказания, – запинаясь, продолжил чтение Сидоренко. – Приговор окончательный, обжалованию в кассационном порядке не подлежит...

И вновь Тимофей увидел усатое лицо начальника тюрьмы.

– Отдыхаешь?! Ну-ну... Заряжай! – почти восторженно выкрикнул он, и его рыжие усы зашевелились, словно крылья огромной бабочки.

Тимофей улыбнулся, а потом, не в силах больше сдерживать смех, расхохотался беззлобно и заразительно.

– Да как же можно? – неожиданно воспротивился приказу молоденький охранник. – Арестант-то наш спятил!

– Кому сказано, заряжай!

Сухо щелкнули затворы, и Тимофей увидел направленные в его грудь три «ствола».

– Да ты бы хоть смеяться перестал, – едва ли не со слезами в голосе взмолился Сидоренко. – Как же это можно стрелять, когда человек хохочет.

А Тимофей не унимался: видно, так хохочут черти, наблюдая за муками грешников. Его хохот набирал силу, ему стало тесно в камере смертника, и он выпрыгнул через крохотное окошечко в двери и шаловливым постреленком побежал по длинному гулкому тюремному коридору.

– ...Товсь! Цельсь!

Смех споткнулся на самой высокой ноте и резко затих. Неужели предчувствие обмануло его и уже через мгновение он свалится на грязный каменный пол рядом с убитыми красноармейцами, и его кровь смешается с собачьей?

Тимофей зажмурился.

– Отставить! – услышал он властный окрик в коридоре.

– Товарищ Веселовский! – раздался растерянный голос начальника тюрьмы.

– Чем это вы занимаетесь здесь?

– Да вот привожу приговор в исполнение согласно решению суда.

– Вижу, как приводишь, – недовольно перебил его Веселовский, заглядывая в камеру. – Что ж это, он один половину твоей охраны перебил? С кем остальных заключенных охранять прикажешь? Или ты думаешь, товарищ Марусев, что штат у милиции безразмерный и тебе сюда на растерзание арестантам еще народ будут подкидывать? Уберите винтовки, я сказал!

– Так мы, товарищ Веселовский, сейчас мигом все закончим.

– Отставить, я сказал! Или до вас еще не доходит – кто перед вами?

Стволы винтовок в мгновение ока вынырнули из амбразуры обратно в коридор, и Тимофей понял, что предчувствие его не обмануло: смерть только дохнула в его лицо ледяным холодом и прошла мимо. Он поднес ладонь ко лбу и вытер крупные капли пота.

– Открывай... Хочу взглянуть на вашего героя!

– Товарищ Веселовский, он четырех охранников завалил и трех собак порезал, неужели не боязно?

– Большевикам бояться не к лицу. Ну, долго я буду еще ждать?

Сначала затворилось окошечко в двери, а потом забренчали ключи, лязгнул замок, и дверь со скрипом отворилась. В камеру шагнул невысокий плотный мужчина лет сорока, одетый в выцветшую гимнастерку и яловые сапоги. Из-под распахнутого ворота виднелась тельняшка. Он напоминал обыкновенного уркагана соловецких лагерей. После кронштадтского мятежа матросами там были заполнены все зоны. В покорителях морей изначально проглядывала какая-то воровская раскрепощенность и пиратская лихость, которая заставляла даже матерых каторжан считаться с их мнением. На зонах матросы отличались редкой сплоченностью, не свойственной другим заключенным. Всякого, кто носил тельняшку, называли «братком». Уркам памятны были дни, когда матросы вырезали целые бараки блатных за то, что кто-то из них бесчестил по матушке «сынов революции».

Позже многие из бывших матросов растворились в воровской среде, возглавили бандитские шайки и стали авторитетнейшими уркачами. Тельняшка же превратилась в один из атрибутов воровской доблести...

– Товарищ Веселовский, с вами еще три бойца войдут, – заглянул в дверь начальник тюрьмы.

– Оставь их при себе, они мне без надобности. Или ты думаешь, что балтиец не сумеет справиться с единственным зэком? – неодобрительно хмыкнул Веселовский.

– Нет, товарищ Веселовский, я так не думаю, но все-таки... Собак задавил, а потом бойцы, – кивнул он на распластанные тела.

– У меня к тебе есть одна просьба, Марусев! – оборвал его Веселовский.

– Слушаю вас. – Начальник тюрьмы всем своим видом изобразил напряженное внимание.

– Запри нас покрепче и никого не впускай, что бы ни случилось.

– Да как же можно? Он же смертник!

– А вот так! Если я говорю, значит, можно, – резко сказал Веселовский.

Тимофей невольно улыбнулся. Этот разговор чем-то напоминал ему разговор авторитетного уркагана с рядовым сявкой. «Худшего уже не будет», – подумал Тимофей. Ему определенно нравился этот начальник в тельняшке и с замашками солидного уркагана.

– Слушаюсь! – наконец-то сдался начальник тюрьмы. – Ежели что, мы здесь!

Дверь, скрипя петлями, затворилась за вошедшим. Через мгновение злорадно щелкнул замок, оставив Веселовского наедине с приговоренным.

– Я-то думал, что к богатырю захожу, а ты и ростом-то не особенно вышел. Но вижу, что силой не обижен. Как это ты их всех? – кивнул Веселовский на лежавшие вокруг трупы.

– Не знаю, сам удивляюсь, – честно признался Тимофей. – Просто жить очень хотелось.

– Это очень хорошо, что жить хочется, – одобрительно кивнул Веселовский. – Меня зовут Герман Юрьевич. – Он перешагнул через раскинутые руки красноармейца и протянул широкую ладонь. – Будем знакомы... Да ты брось оружие-то! Или боишься меня? Четверых не испугался, а меня одного боишься?

Помедлив, Тимофей разжал пальцы, и винтовка с лязгом упала на залитый кровью бетонный пол. Тимофей осторожно протянул руку для пожатия. Ладонь у Веселовского оказалась крепкой, мужицкой, как будто он всю жизнь работал кувалдой или топором.

– Так, значит, говоришь, жить хочешь...

– Хочу, – кивнул Тимофей.

– Ну что же, именно от меня и зависит, увидишь ты завтрашний рассвет или нет... Имею к тебе предложение.

– Мне ничего не остается делать, как выслушать, – спокойно отозвался Тимофей.

Голос у Веселовского был негромкий, но завораживал своей твердостью и четкостью, и Тимофей почувствовал себя совершенно беззащитным перед этим внешне непримечательным, но, видимо, очень волевым человеком. Нечто подобное ощущает кролик, услышав шипение змеи.

– Есть у нас на Полярном Урале, на одном небольшом полуострове, лагерь, где мы собрали уголовный сброд со всей России. Поселочек называется Печорск. Тамошняя охрана не справляется с зэками – распустились урки, режут друг друга, насилуют... Так вот, мы бы хотели, чтобы ты помог нам установить там порядок. Как бы изнутри... Такое дело как раз для твоего характера будет. Ну как, возьмешься?

Тимофей не удивился бы, если б Веселовский рассказал ему о своем уголовном прошлом и, задрав тельняшку до горла, показал бы авторитетную наколку на груди. Если придется с таким мужиком в одной упряжке работать, то почему бы и не согласиться?

– Согласен!

– Ну вот и сладили. Молодец. Но хочу тебя предупредить, чтобы наш уговор остался между нами.

– Я не против, – понимающе кивнул бывший смертник.

– У меня в кармане мандат, который дает мне широчайшие полномочия, – продолжал Веселовский. – Если мы с тобой сработаемся, то ты не только уцелеешь, но и сможешь скоро выйти на волю. Тебе все понятно?

– Да.

– Так вот, сегодня у тебя начинается новая жизнь, парень. А к ней положена и новая фамилия. Какая у тебя была прежняя?

– Никакой. Я ведь из беспризорников, а у нас клички. Моя – Удача.

– Вот как. А пальцы ты где свои потерял? – показал Веселовский взглядом на забинтованную кисть.

– Долго рассказывать. Наказали...

– Понимаю. Ну, тогда отныне твоя фамилия будет Беспалый. Устраивает?

Тимофей невольно усмехнулся:

– Сгодится. Может, со временем привыкну.

– Сегодня ты еще будешь здесь, а завтра тебя отправят по этапу. Готовься. – И Веселовский стукнул кулаком в дверь. – Эй, Марусев, отворяй! Или ты меня навсегда решил здесь запереть? Для меня даже полчаса заточения – это уже слишком!

Дверь отворилась, и Тимофей вновь увидел взволнованное лицо начальника тюрьмы.

– Герман Юрьевич, и рассказать невозможно, что я пережил за эти минуты! А если бы он, изверг, надумал порешить вас?!

– Нормальный парень, не знаю, почему вы вдруг не поладили...

– Так ведь приказ!

– Завтра заключенный поступает в мое распоряжение, – не обращая внимания на слова начальника тюрьмы, бросил Веселовский и, не оборачиваясь, вышел из камеры.

Веселовский не обманул – уже на следующий день Тимофей Егорович Беспалый вместе с четырьмя десятками заключенных и новеньким паспортом, вложенным в папку с его делом, отбыл в товарном вагоне в северные края.

Глава 6
ВОРОВСКАЯ ЛЮБОВЬ

Заки Зайдулла захмелел.

Спирт у начальника был жгуч и располагал к обстоятельному разговору. Как бы там ни было, но повидать Тимофея после долгой разлуки ему было интересно. Незримая нить связывала их всю жизнь.

– Ты так и не женился, Зайдулла? Ты же мусульманин, и Коран тебе разрешает иметь не одну, а четыре жены! – хохотнул Беспалый. – Я бы на твоем месте не терялся! Или ты все еще верен той своей зазнобе с Сивцева Вражка?

– Дело в том, что ты никогда не будешь на моем месте, – веско оборвал его Заки. – Или ты забыл, как нас разделила колючая проволока?

* * *

Заки не обошла любовь, и память о ней он сумел сберечь до самой старости. Правда, если он пытался поведать кому-нибудь в минуты откровенности о своей любви, то сбивался на обычный сентиментальный рассказ о красивой молодке с пшеничными локонами.

Чаще всего воры знакомятся с будущими подругами на хазах, где, отмечая удачное завершение трудового дня, расслабляются водочкой, а заодно строят планы на ближайшее время. Женщин на хазах хватает. Как правило, это перекупщицы краденого или наводчицы, явившиеся за своей долей, реже – подруги воров. Многие девки приходили за компанию со своими сестрами – молодые, наивные, они таращили глаза на все, что происходило вокруг них, а лакомые яства на широких столах для них были такой же невидалью, как бальное платье императрицы. Шумное застолье не вписывалось в их серые повседневные будни, и страшно было подумать, что этот праздник закончится, как только шагнешь за порог малины.

У Заки Зайдуллы случилось все по-иному. Свою первую любовь Мулла встретил во время квартирной кражи в Сивцевом Вражке. Тогда ему едва перевалило за двадцать, но он уже считался опытным вором, а пятнадцатилетняя шантрапа смотрела на него как на учителя и готова была называть по имени-отчеству.

Среди московских воров Зайдулла числился опытным карманником, однако каждый из них знал, что при случае он может пойти и на квартирную кражу. Для него это было всего лишь сменой блюд, а не жаждой наживы. Возможно, в ремесле домушника его привлекала острая приправа риска, которая здесь значительно больше, чем во всяком другом воровском промысле. Но по квартирам Мулла работал всегда наверняка, зная, что упакована она добром от пола до потолка. Он не терпел случайностей и вставлял отмычку в замок лишь в том случае, если был уверен, что хозяин не явится в разгар работы и не помешает укладыванию вещичек в сумки.

Заки часто вспоминал начало того рокового дня. Неделя обещала быть дурной: порвался его любимый шамаил, на котором красивой арабской вязью было выведено изречение из Корана. Однако отказаться от заранее намеченной квартирной кражи Мулла не посмел и, повернувшись в сторону священной земли, прочитал молитву. Даже находясь в доме и собирая дорогие вещи, он не забывал Аллаха и негромко произносил его красивые имена. А подельники, зная о набожности Зайдуллы, не одергивали парня, полагая, что он печется и об их благополучии. В то, что его молитвы дошли до Аллаха, Зайдулла поверил тогда, когда меховые шубы были аккуратно уложены в огромные чемоданы, золото рассовано по карманам, а его подельник, красивый светловолосый парень лет двадцати восьми со странной кличкой Туча, уже собрался открыть дверь, чтобы тихонько выскользнуть на лестничную площадку.

Это случилось в тот самый момент, когда Зайдулла облегченно перевел дух и пристыдил себя за неуместное волнение, которое подельник мог принять за трусость.

Дверь отворилась, и в прихожую вошла хозяйка. Она была на сносях, живот огромным шаром выпирал из-под тонкого цветастого платья. Женщина заслонила весь проход, словно страж, вставший на пути злоумышленников. Чтобы вырваться из квартиры, нужно было вжаться в стену и прошмыгнуть мимо нее к выходу.

– Ой, кто это?! – неожиданно тонким голосом выкрикнула хозяйка. Ворам стало ясно, что перед ними не грозный страж, готовый за собственное добро придушить голыми руками любого, а обыкновенная бабенка, которая вот-вот родит с перепугу на пороге собственной квартиры.

– Тихо, сучка, – негромко произнес Туча, – если вопить начнешь, размажем тебя по стенке... А теперь отойди, чтобы я твое брюхо ненароком локтем не зацепил.

Женщина была совсем молодой – от силы лет двадцать, и Зайдулла был уверен, что она проклинает в этот миг не только воров, выпотрошивших до основания ее гардероб, но и себя – за то, что явилась домой в неурочный час.

– Сейчас, сейчас. – Она предприняла неловкую попытку посторониться. – Только не убивайте меня!

– Вопить не будешь, дура, тогда останешься жить, – серьезно пообещал Туча и подхватил чемоданы с добром. – Ну что стоишь, двигай за мной, или тебе баба приглянулась? А то, может, на ночь с ней решил остаться? – Туча беззлобно оскалился, показывая ровный ряд зубов.

Женщина словно стала меньше ростом: как-то сгорбилась, втянула голову в плечи, а потом вдруг застонала и медленно, поддерживая руками огромный живот, опустилась на пол.

– Рожает! – ахнул Зайдулла.

– Ну чего встал, дурень, дверь открой, не видишь, что ли, я чемоданы держу?! – рявкнул Туча. – Сейчас она такой вой поднимет, что вся округа сбежится. Или ты в акушеры решил податься?

Женщине уже были безразличны стоявшие рядом грабители, не беспокоили чемоданы с дорогим добром, ее волновала лишь хрупкая жизнь, которая билась в ее чреве, и она, не стыдясь присутствия чужих мужчин, завалилась на пол, расставив ноги.

– Ой, Аллах! – выдохнул Заки.

Он открыл дверь, и Туча, громыхнув ребром чемодана о косяк, быстро выскользнул наружу. А еще через секунду Мулла услышал торопливый топот его ног на лестнице.

– Господи! Господи! – стонала женщина. – Ой, не могу! Рожаю! Врача...

Вор посмотрел в бледное лицо женщины и произнес:

– Потерпи! – Он осторожно поднял ее на руки и понес на кровать. Женщина показалась ему неимоверно тяжелой, и он думал только о том, чтобы не грохнуться с ней на пол среди разбросанного тряпья. – Потерпи, осталось немного.

– Ой, больно! – пожаловалась роженица Мулле, как родному. – У меня ведь воды отошли.

– Потерпи, я сейчас!

Спотыкаясь о разбросанные вещи, Заки выскочил на лестничную площадку.

– Баба рожает! – Он принялся стучать в двери. – Да отзовитесь кто-нибудь, помрет ведь!

Заки не сразу заметил на лестнице девушку лет семнадцати. Ее каблуки беспечно и быстро стучали по кафельным плитам. Девушка явно направлялась в квартиру к роженице.

– Где она?!

– Там, в комнате... Я ее положил на кровать. Она уже и кричать не может – боюсь, помрет! – оправдывался Мулла.

Зайдулла подумал, что теперь самое время смыться, но девушка неожиданно окликнула его:

– Молодой человек, вызовите перевозку, немедленно! Роддом тут недалеко, на Арбате. А я пока с сестрой побуду.

Мулла нерешительно топтался у порога, мучительно соображая, как следует поступить. Правильнее всего было бы захлопнуть за собой дверь и бежать прочь, не разбирая дороги, но девушка, строго посмотрев на него, добавила:

– Ну что же вы стоите?! Скорее!

Заки Зайдулла всегда побаивался красивых девок. Было в их внешности что-то мистическое, бесовское, гипнотическое. Такие крутили мужиками с легкостью шулеров, тасующих крапленые карты. Не случайно во главе уголовных банд часто становились писаные красавицы, которым больше пристало бы учиться в институте благородных девиц, чем заправлять воровскими малинами.

Едва девушка открыла рот, как Мулла осознал, что попал под влияние колдовских глаз красавицы, и ноги, вопреки его воле, сами вынесли Муллу на улицу, которая встретила его деловым гулом и оставалась бесчувственной к его воровской неудаче, да и к роженице, задыхающейся от крика.

Заки огляделся. Подельника Тучи уже и след простыл. Магия бездонных глаз незнакомки была настолько велика, что если бы даже Заки захотел уйти, то у него все равно не хватило бы на это духу. Он отыскал нужный дом на Арбате и приник к окошку приемного покоя:

– Баба рожает! Приезжайте быстрее, иначе помрет!

– Адрес! – Строгая санитарка взяла ручку.

Мулла заученно отчеканил название переулка, номер дома и квартиры, а потом рванул обратно в Сивцев Вражек и встал за углом дома.

Ждать пришлось недолго. Уже через несколько минут к подъезду подкатила машина «Скорой помощи». Из глубины двора Мулла наблюдал за тем, как из машины вышли мужчина и женщина в белых халатах и поспешили к роженице.

Минут пять было тихо, а потом из дома выбежал врач и закричал оставшемуся за рулем шоферу:

– Рожает! На лестнице остановились, не донесем! Спирт давай, хоть руки ополоснем!

Взяв протянутую бутыль со спиртом, врач бегом вернулся в подъезд.

Зайдулла закурил. Вдруг он поймал себя на незнакомом доселе ощущении – он всерьез волновался за женщину, которую всего лишь час назад обокрал, а вот теперь с нетерпением ждал, чем завершится вся эта история.

Шофер застыл у дверей, точно воин в дозоре, и отгонял всякого, кто желал проникнуть в дом:

– Обождите малость, там баба рожает на лестнице...

Жильцы недоуменно пожимали плечами – с каких это пор лестница превратилась в акушерскую? – однако ослушаться никто не смел. Люди терпеливо толпились во дворе, ожидая разрешения войти.

И вот из-за полуоткрытой двери раздался неуверенный хлипкий детский крик. Мулла бросил под ноги недокуренную папиросу, тщательно растер окурок носком ботинка и, облегченно вздохнув, пошел прочь. Обернувшись, он заметил, что недалеко от подъезда лежит брошенный Тучей тюк с вещами, но, подумав, забирать его не стал. Подозвав к себе какого-то мальчугана, Заки дал ему гривенник и сказал, чтобы он отнес тюк в квартиру на третьем этаже. Заки решил, что это будет неплохим подарком роженице от квартирного вора.

Вечером, явившись на хазу, Мулла не без удивления обнаружил, что воры уже знают о случившемся. Его наперебой просили рассказать, каково ему было принимать роды. А некоторые не без ехидства говорили о том, что руки вора-карманника мало чем отличаются от умелых рук акушера и, возможно, Зайдулле пришло время поменять воровскую специальность на медицинскую.

Зайдулла обижаться не стал и смеялся вместе со всеми. Единственное, о чем не знали воры, так это о девушке, которую он встретил на лестнице. Даже здесь, в окружении подельников и друганов, он ощущал над собой власть незнакомки и знал, что ему нужно будет непременно вернуться туда, дабы попытаться освободиться от ее колдовских чар.

На место своей последней кражи Заки пришел через три дня. Он долго собирался с духом, прежде чем позвонить в дверь, а когда наконец отважился, то сразу почувствовал себя кроликом, угодившим в силки.

Предчувствие подсказывало ему, что это не последний его визит в знакомую квартиру. Дверь отворила та самая девушка, что он повстречал на лестнице. Сейчас она показалась ему еще краше.

– Мне бы хотелось сказать... Я пришел... – Заки не находил слов. В домашнем халатике, простоволосая, она казалась ему еще более привлекательной, чем в первый раз, но вместе с тем еще менее доступной. Мулла уже жалел, что явился в этот дом, но противиться судьбе так же бесполезно, как пытаться преодолеть бурное течение горной реки. – Я бы хотел узнать, кто родился, мальчик или девочка? – наконец нашелся вор.

Девушка, не скрывая любопытства, внимательно разглядывала гостя.

– У Вероники родился сынишка, – сдержанно ответила она. Мулла обратил внимание на то, как музыкален ее голос. Впрочем, чему тут удивляться – у такой красавицы и голос должен быть особенный. – Вероника – моя сестра... А вы тот самый молодой человек, который вызвал перевозку?

– Да, – после некоторого раздумья отвечал Заки.

В свои двадцать лет он сполна нахлебался напрасных обид, познал суровую беспризорщину, прошел через четыре приюта, из которых всегда находил дорожку на волю. В тринадцатилетнем возрасте он познал первую женщину – рыхлотелую тридцатилетнюю проститутку Луизу, которая отдалась ему в подвале заброшенного дома на Солянке за полкило колбасы. Потом он неоднократно встречался с гулящими девками, преподавшими ему нехитрую науку любви, но сейчас он чувствовал, что безумно робеет перед этим невинным созданием и что краска смущения уже залила ему щеки, поползла к ушам и к шее.

– А правду мне сестра сказала, что ты... вор?

В глазах у девушки Заки разглядел любопытство, подобное любопытство можно увидеть только у молодой кошечки, наблюдающей за потугами полузадушенной мыши: поднимется или все-таки помрет, не добравшись до спасительной норы? Видно, инстинкт хищницы, дремавший до поры, подсказывал ей, что она имеет полную власть над оробевшим парнем, и сейчас барышня сполна наслаждалась этим.

А Заки, застигнутый врасплох ее откровенным вопросом, взирал на девушку своими жгучими черными глазами, и в его взгляде смешались любопытство, робость и желание.

– Так ты вор? – настаивала девушка.

В любой другой ситуации Заки ответил бы на этот вопрос с гордостью, какая может быть свойственна только орденоносцам, нацепившим на выходной пиджак заслуженную награду, но сейчас не мог подобрать нужного слова.

– Это правда, что ты нас ограбил? – поставила она вопрос несколько иначе.

Девушка продолжала таращить на него свои наивные глазищи. Она спрашивала с упрямством малолетнего ребенка, желающего во что бы то ни стало получить ответ на интересующий его вопрос.

Мулла поежился под ее пристальным взглядом и откровенно ответил:

– Да... Правда.

Реакция девушки была совершенно неожиданной.

– Как интересно! Раньше я никогда не видела настоящих воров, – удивленно выкрикнула она.

И Заки, глядя в восторженные глаза девушки, почувствовал себя совсем пропащим.

– Что же тут интересного? – Мулла нахмурился. Теперь он понимал, что ее зеленые глаза – это трясина, куда он шагнул по недоразумению и теперь увяз окончательно. – Так сложилась моя судьба... Я ведь из беспризорников.

– Ольга, кто там? – раздался из глубины квартиры мужской голос.

Такой командный бас чаще всего принадлежит большим начальникам.

– Это мой институтский товарищ, папа! – солгало ангельское создание с зелеными глазами. – Он пришел узнать расписание занятий на завтра.

– Так пригласи его в дом, пусть войдет! Что же ты человека у порога держишь?

Мулла вдруг с ужасом подумал о том, что никак не сможет сойти за студента. Вот будет номер, если он встретит в этой квартире одного из кумов колонии, где проходил воровскую стажировку.

– Я пойду, – сказал он, понизив голос. – Мне бы хотелось... с вами встретиться, – нашел он наконец нужные слова и вновь окунулся в омут ее глаз.

– Хорошо. Давай завтра встретимся около университета на Моховой. В четыре часа у меня как раз заканчиваются занятия...

Его отношения с Ольгой развивались бурно. Может быть, это происходило оттого, что в ее натуре присутствовала авантюрная жилка, которую Мулла распознал уже при первой встрече. Узнав Ольгу поближе, он понял, что, родись она в другой семье, из нее, возможно, получилась бы хорошая воровская подруга.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю