Текст книги "Бандитская губерния"

Автор книги: Евгений Сухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Судебный следователь Песков, – счел правильным сначала представиться, а затем уж ответить на вопрос «чего стучитесь» титулярный советник. – А это, – указал он на Ивана Федоровича, – судебный следователь по наиважнейшим делам Департамента уголовных дел Московской Судебной палаты господин Воловцов. Нам надо задать вам, сударыня, несколько вопросов…

– По какому поводу? – не на дюйм не открыла шире дверь Перелескова.

– По поводу кончины владелицы дома, Марьи Степановны Кокошиной, – ответил Песков.

– Я ничего не знаю, – колюче стрельнула по ним глазами Апполинария Карловна и предприняла попытку закрыть дверь, но вовремя просунутый носок опойкового сапога Ивана Федоровича не позволил ей это сделать.

– Что такое! – возмутилась дворянка Перелескова. – Это вторжение в частное жилище!

– Во-первых, жилище частное, да, – произнес Воловцов, который уже начинал злиться. – Только не ваше. Вы его арендуете, и вашей собственностью оно не является. Органы власти, которые представляет господин Песков, имеют полное право войти в такое жилище с целью проверки санитарного состояния, например. Или соблюдения регистрации и сверки этих данных с документами арендатора, то бишь вашими, госпожа Перелескова. Во-вторых, – Иван Федорович еще более нахмурился, – отказ от дачи свидетельских показаний, равно как и игнорирование требований судебного следователя при производстве предварительного следствия, классифицируется как попытка укрывательства законопреступника и создания помех следствию, что уголовно наказуемо. Вы хотите угодить в арестантское отделение? Тогда так и скажите… Виталий Викторович, – обернулся он к Пескову, – не сочтите за труд, сходите за городовым или, нет, ступайте сразу в участок к околоточному надзирателю Петухову. Пусть придет и, арестовав гражданку Перелескову Апполинарию Карловну, препроводит ее к себе в участок для снятия показаний по подозрению, для начала – в укрывательстве фактов, связанных с сожжением заживо домовладелицы Марьи Степановны Кокошиной. А дальше видно будет, что вам инкриминировать, – в упор посмотрел на Перелескову Иван Федорович глазами не менее колючими, чем у нее самой, – создание помех ведению следствия или укрывательство преступника…

– Понял вас, Иван Федорович. – Песков сделал движение, будто и правда собирается немедленно отправиться в околоточный участок. Видя, что ее воле противостоит более сильная воля в лице этого судебного следователя из Москвы в плисовых штанах, картузе с лаковым козырьком и зипуне, Апполинария Карловна отступила.

– Я буду жаловаться на вас господину губернатору, – заявила она и растворила перед следователями двери…

Что ж, иногда приходится вот так, нахрапом, но добиваться того, чтобы с вами разговаривали. Иначе вы не следователь, а так, одна номинация…

– Вопрос первый, – не стал тянуть вола за хвост Иван Федорович Воловцов. – Не слышали ли вы или не видели чего-либо подозрительного прошлой ночью?

– Нет, – последовал короткий ответ.

– Вчера утром, в седьмом часу, вы пребывали во дворе вашего дома. Вы всегда так рано встаете?

– А вам какое дело, когда я встаю? – ощетинилась Перелескова.

– Все, Виталий Викторович, – посмотрел на Пескова Воловцов. – Ступайте в околоточный участок…

– Меня разбудил шум, – нехотя ответила колючеглазая гражданка, с ненавистью поглядывая на Воловцова. – Сначала в покоях Кокошиной, а затем и на улице.

– Вы не поинтересовались, что это был за шум? – спросил Песков.

– Я вышла в коридор, почувствовала запах дыма и стала подниматься на второй этаж, но меня остановил городовой. – Перелескова возмущенно надула щеки: – Этот мужлан не пустил меня даже в переднюю Кокошиной.

– Он просто выполнял инструкцию: никого не пускать на место происшествия до прибытия дознавателя и городового врача, – холодно заметил Иван Федорович. – А каковы были ваши дальнейшие действия?

– Я вышла на улицу, во двор, – ответила Апполинария Карловна. – Потом к дому прошли околоточный и дворник. А потом, – она с негодованием посмотрела на Воловцова, – в дом вошли вы…

– Ну, и последний вопрос, сударыня, – неожиданно сделался вежливым Иван Федорович. – Вчера в разговоре с одной молодой женщиной с ребенком, там, во дворе, вы сказали, что она, являясь замужней женщиной, гуляла с Колькой-пожарным и вашим дворником Ефимкой…

– Да какая это женщина, – с презрением произнесла Перелескова. – Курва она, а не женщина…

– Вот так вот, да? – поднял брови Воловцов.

– Да, вот так вот! – вскинула голову Апполинария Карловна. – Она, видишь ли, гуляет с мужиками, детей невесть от кого рожает, стыд и совесть совсем потеряла, живет на всем готовом, а нормальные женщины пребывают в одиночестве и не имеют ни малейшей надежды на… – Перелескова вдруг замолчала, словно лишилась дара речи. Воловцов и Песков переглянулись: то ли какой-то новый вопрос застрял у них в горле, и они не решались его задать, то ли им просто стало жалко бедную женщину, жизнь которой закончилась вместе со смертью мужа…

– Мне кажется, – тихо произнес Иван Федорович после возникшей паузы, – злость и ненависть к людям – не лучшее лекарство от одиночества…

– Много вы знаете, – огрызнулась Апполинария Карловна, однако посмотрела на Ивана Федоровича уже не так колюче.

– А как зовут эту молодую женщину с ребенком, о которой упомянул только что мой коллега? – спросил Песков.

– Ее зовут Ленкой, – процедила сквозь зубы Перелескова, снова наполнившись злым ехидством и ядом ненависти. – Проживает она в доме Козурина, что рядом с нашим… Ленка Шилохвостова…

– Она что, правда гуляла с дворником Ефимкой? – задал новый вопрос титулярный советник.

– Конечно, правда, – искоса глянула на него Апполинария Карловна. – Да об этом вся округа знает. Только муж ее, рохля, ничего о ней не ведает…

– А про девицу, что иногда захаживает к вашему дворнику, вы что-нибудь знаете? – спросил Воловцов.

– Ничего, – после недолгого раздумья произнесла Перелескова. – Я видела ее всего два раза, да и то мельком…

– Что ж, большое спасибо, Апполинария Карловна. – Иван Федорович был сама любезность, и в глазах его уже не было той жесткости, что имелась в начале допроса Перелесковой. Перед ним сидела несчастная женщина, озлобленная на судьбу и людей, но это был не ее добровольный выбор, а стечение обстоятельств, которые стали сильнее ее. – Вы оказали неоценимую помощь следствию, – заверил ее Воловцов, – ну, а если мы с коллегой причинили вам неудобства и вызвали неудовольствие, то приносим вам свои извинения…

Перелескова сделала неопределенный жест рукой, который можно было расценить и как «ах, да я вам ни капельки не верю», и как «да ладно, чего уж там», а то и вовсе «да катитесь вы…». И так же, как до нее отставной унтер, она тоже задала вопрос вслед уходящим Воловцову и Пескову:

– А ее что, правда убили?

Последнего жильца покойной Марьи Степановны Кокошиной, Сергея Александровича Попенченко, коллежский и титулярный советники не застали. Пришлось снова потревожить Григория Наумовича Шаца, который обрадовался следователям, как родным, однако куда подевался и где в настоящее время находится Попенченко, он не знал. Зато предложил Воловцову купить у него посеребренный портсигар с изображением трех богатырей с картины Васнецова, причем запросил за него цену весьма выше магазинной.

А вот отставной унтер Кирьян Петрович Корноухов в очередной раз оказался просто кладезем информации. Правда, был он уже малость выпивши, однако на вопросы следователей отвечал четко и ясно: да, вчера утром, когда во дворе их дома собрались люди, привлеченные запахом дыма и приходом в дом сначала городового Еременко, а затем и околоточного надзирателя Петухова, жилец Кокошиной Попенченко был среди этих людей, а потом куда-то запропал. Больше его Корноухов не видел.

Чем занимается Попенченко, старик не знал, но, по его словам, личностью он был весьма подозрительной: то в кармане у него ни гроша, то разбрасывается направо и налево червонцами.

– Сам видел, как он из кармана эти червонцы доставал, – затаенно поведал старик, довольный тем, что хоть у кого-то, пусть и у служителей закона, была в нем нужда. Попенченко несколько раз угощал старика водочкой, хвалился, что «в этой жизни он не пропадет», и называл деньги «бабками», а околоточного надзирателя Петухова «серым барином» [2]2
  Серый барин – околоточный надзиратель (жарг.).


[Закрыть]. По всему выходило, что этот Попенченко отбывал срок и знал уркаганскую музыку [3]3
  Уркаганская музыка – воровской жаргон (жарг.).


[Закрыть].

Время давно перевалило за обеденное, посему Воловцов предложил Пескову пойти к нему, то бишь к тетке, и отобедать.

– Заодно подобьем и кое-какие итоги, – сказал он.

Феодора Силантьевна постаралась: от ее щей было не оторваться, и Иван Федорович, съев одну тарелку, тут же попросил добавки, а пироги с грибами были столь вкусны, что вместе с ними запросто можно было проглотить и собственный язык.

Кое-как поднявшись из-за стола, осовевшие следователи прошли в комнату Воловцова и с четверть часа пялились друг на друга, изредка перекидываясь отдельными фразами. Мозги работали в замедленном темпе, двигаться не хотелось, и оба непременно уснули бы в сидячем положении, если б не дело, которое отлагательств не терпело.

– Итак, что мы имеем на данный момент, – перешел, наконец, Иван Федорович к основной цели того, почему они не разошлись по своим делам, а остались вместе. – Ваши соображения, Виталий Викторович? Только медленно и по порядку…

– Понял, – ответил Песков и с минуту посидел молча, настраивая, верно, после столь сытного обеда мозговые извилины на рабочий лад. – Значит, так: вчера, в промежутке между двенадцатью часами ночи и пятью утра заживо сгорела владелица собственного дома Кокошина Марья Степановна. Принимая во внимание показания отставного унтера Корноухова, видевшего неизвестного человека, проникшего в дом черным ходом в районе четверти часа ночи, и ненахождение при досмотре квартиры потерпевшей нами, судебными следователями Воловцовым и Песковым, серебряных часов, подаренных Кокошиной ее сыном, возможно, это было убийство, причем преднамеренное и произведенное с целью ограбления, поскольку иного мотива покуда не найдено, и, скорее всего, найдено не будет. Сам факт возможного убийства Кокошиной следует отнести к самому началу ночи, то есть не ранее двенадцати и не позднее двух часов пополуночи, так как ко времени обнаружения трупа городовым Еременко он обгорел до угольев, на что требуется, согласно медицинскому заключению, не менее трех часов. Также на версию о насильственной смерти «работают» показания свидетеля Григория Наумовича Шаца, красочно и точно описавшего характер домовладелицы Кокошиной. Конечно, та фигура, которую видел ночью отставной унтер Корноухов, когда было совершено преступление, может и не являться фигурою убийцы Кокошиной, равно как и фактом, подтверждающим само убиение Марьи Степановны. Кроме того, помехами версии об убийстве домовладелицы Кокошиной являются плотно закрытые окна и дверь, запертая изнутри на крючок. Как мог выйти преступник из ее комнаты? Что, она, объятая пламенем, выпустила его, закрыла за ним дверь, потом аккуратно улеглась на пол, расправила юбку и отдала Богу душу? Да никакой суд не примет эту версию, поскольку более убедительной для присяжных и судьи покажется версия о самоубийстве или даже несчастном случае. Это значит, что следует искать убийцу, и, более того, изобличить, то есть неоспоримо доказать его вину. Еще лучше, прижать его фактами к стенке и заставить, тем самым, написать признательные показания. Тогда все сомнения у присяжных заседателей развеются, и присяжному поверенному, защищаемому подсудимого, уже не за что будет зацепиться, чтобы оправдать преступника и даже смягчить ему наказание. Стало быть, первейшей и самой главной задачей является розыск убийцы с последующим накоплением против него убедительной доказательной базы…

– Я абсолютно согласен с каждым вашим словом, Виталий Викторович, – произнес Воловцов. – А что вы скажете про внезапное исчезновение постояльца Попенченко? Как только он узнал, что произошло с его хозяйкой, то мгновенно исчез. Не наш ли это клиент?

– Я сегодня же, как только смогу ходить после вашего обеда, – Песков потрогал вздувшийся живот и несколько печально посмотрел на Ивана Федоровича, – наведу о нем справки. Надо будет, объявим по всем губерниям о его розыске…

– А собравшиеся вчера утром у дома люди, – раздумчиво произнес Воловцов, – они откуда узнали, что Кокошина погибла, облившись или облитая керосином, как вы думаете?

– Наверное, от дворника либо жилички Квасниковой, – ответил Песков. – Больше не от кого…

Какое-то время они посидели молча, думая каждый о своем. Потом титулярный советник Песков поднялся, посмотрел на Воловцова, который с трудом таращил слипающиеся глаза, и, поблагодарив Феодору Силантьевну за обед, ушел.

– Я буду у вас завтра утром, – сказал он, прощаясь с Иваном Федоровичем.

Воловцов кивнул, буркнул что-то вроде «ага» и, проводив взглядом уходящего следователя, сомкнул веки…

Отпуск все-таки…

Глава 6
Тайна дверного крючка, или А шкатулки-то и нет

Происшествие, случившееся третьего дня в Ямской слободе, стало занимать уже весь город. О Марье Степановне Кокошиной и том, что с ней случилось, писали «Рязанские губернские ведомости» и «Рязанский листок», судачили на каждом перекрестке и почти в каждой гостиной города. Эти обстоятельства, конечно же, не могли не волновать первых лиц города, включая окружного прокурора, полицеймейстера и самого господина губернатора.

Губернатор Брянчанинов уже дважды вызывал к себе и окружного прокурора Ляпунова, и полицеймейстера фон Каница, призывая их приложить все силы к скорейшему раскрытию нашумевшего в городе преступления. Петр Петрович Ляпунов докладывал губернатору, что делом Кокошиной занимается один из лучших судебных следователей города титулярный советник Виталий Викторович Песков, у которого не имелось покуда ни одного прокола, то есть нераскрытого дела. Федор Федорович фон Каниц мобилизовал все силы рязанской полиции на розыск судимого за грабеж гражданина Сергея Александровича Попенченко, постояльца дома Кокошиной в Ямской слободе по Астраханскому шоссе. Более того, в Москву, Санкт-Петербург и прочие губернские города Российской империи были разосланы на имя обер– и просто полицеймейстеров телеграммы с предписанием немедленно задержать при обнаружении гражданина Попенченко Сергея Александровича, соответствующего приметам, в том числе и особым.

Конечно, ничего этого и ведать не ведал Иван Федорович Воловцов, волею случая и просьбою тетки своей, Феодоры Силантьевны Пестряковой, сделавшийся одним из центральных действующих лиц в деле раскрытия несчастия, приключившегося с товаркой и соседкой Феодоры Силантьевны, Марьей Степановной Кокошиной.

Путаное это было дело, замутненное. Все вроде бы указывало на несчастный случай или на самоубиение Кокошиной, пусть и таким ужасным способом. Ну, есть же люди, не чувствующие боль в такой мере, как все остальные? Кроме того, есть также люди, получающие от физических мучений хоть и болезненное, но наслаждение… Кто знает, из каковых эта старушка? Ведь толком ее никто не знал, а в чужую душу не заглянешь. И главное – двери комнаты Марьи Степановны были заперты изнутри на крюк.

Однако часов в серебряном корпусе – сыновнего подарка Марье Степановне – найдено не было. И, главное, что это за человек, вошедший в ночь убийства во двор дома Кокошиной в четверть первого пополуночи и прошедший к черному ходу?

Он приходил к Кокошиной? И она открыла ему? Если так, то вывод напрашивается один: этот человек был ей весьма хорошо знаком…

А что было потом? Она что, передала ему кубышку со златом-серебром, а затем, расстроенная данным обстоятельством, облилась керосином и самосожглась? Не забыв запереться на крюк, чтоб ей не помешали гореть? Конечно, этот загадочный человек мог и отнять добро, принадлежащее старушке Кокошиной. Но где ее крики о помощи и хотя бы малейшие следы сопротивления? И почему после ухода «фигуры» Марья Степановна накинула дверной крючок?

А может, «фигура» приходила вовсе не к хозяйке дома? Может, в доме проживает его сообщник? Этот самый Попенченко, который после совершения преступления сбежал вместе с кубышкой Кокошиной? Ему-то как раз и могла открыть дверь Марья Степановна. Например, Попенченко постучался к хозяйке и заявил, что принес плату за квартиру. Кокошина открыла ему дверь, впустила в переднюю, поскольку в свои покои никого не впускала, но этого оказалось достаточно, чтобы вслед за Попенченко в переднюю вошла эта загадочная ночная фигура. Она проникла в квартиру, силою вошла в покои Кокошиной, взяла кубышку со златом-серебром и ушла. А старуха заперлась в своей комнате и с горя самосожглась? Не лучше ли было поутру рассказать о случившемся полиции с надеждой вернуть отнятую кубышку?

Нет, не вяжется что-то с этим самосожжением. Все указывает на убийство Кокошиной. Правда, косвенно. И интуиция говорит о том же… Все упирается в этот накинутый изнутри крюк…

Почему нам в определенные моменты жизни приходит то или иное воспоминание?

Чтобы мы не повторили совершенных ошибок?

Возможно, оно и так.

Чтобы усовестить и не дать повторно сделать неправильный шаг, за который нам потом будет неловко и даже стыдно?

Не исключено.

А может, неожиданно вспыхнувшая картинка воспоминания есть некая подсказка о том, что надлежит сделать и как поступить? И нам надо лишь правильно истолковать ее? Ведь это неверное утверждение, что Вышние силы после рождения оставляют нас наедине с Судьбой. Напротив, эти силы постоянно сопровождают нас по жизни, они всегда рядом, и если нельзя их пощупать, то почувствовать вполне возможно.

Они не берут нас за шкирку и не направляют силком на тот или иной путь, но обязательно, так или иначе, подсказывают, как следует осуществить правильный выбор. Надо только заприметить нужную подсказку, чтобы правильно и вовремя воспользоваться ею…

Почему утром следующего дня Ивану Федоровичу Воловцову, судебному следователю по наиважнейшим делам, находящемуся в законном отпуске, вспомнился вдруг окровавленный молоток из прошлого дела по убиению коммивояжера Стасько? Молоток этот был поначалу квалифицирован как орудие убийства, но медицинское освидетельствование трупа Григория Ивановича Стасько, а по-простому, вскрытие, показало, что молоток тут ни при чем, и орудием убийства послужил, скорее всего, кастет с шипом.

Почему этот молоток пришел на память Воловцову?

Потому что это была подсказка Вышних сил.

Конечно, Иван Федорович воспоминание о молотке не воспринял как некую подсказку. Понимание таких знаков и их верное истолкование приходит к нам с возрастом и опытом, а Воловцов был еще сравнительно молодым человеком и не умел различать знамения и сигналы как подсказки к действию. Просто сам этот инструмент – молоток – вызвал у него в голове некий поток мыслей, который и привел к конкретному решению. Ежели спросить любого ученого, сделавшего некогда крупное открытие, или писателя, осененного замечательно-неповторимым сюжетом, что послужило им толчком к озарению, то многие из них, подумав, ответят – некие воспоминания и связанные с ними образы. Думы вдруг поднимают в сознании нешуточную бурю, заставляют усиленнее и тревожнее работать мысль, что нередко приводит к самому невероятному успеху.

– Тетушка, а у тебя молоток есть? – неожиданно спросил Иван Федорович.

– Есть, а зачем тебе? – отозвалась из кухни Феодора Силантьевна.

– Надо, – неопределенно ответил Воловцов и, получив из рук тетки молоток, вышел во двор. Дойдя до дома Кокошиной, черным ходом поднялся на кухню, подошел к дверям квартиры покойной, открыл их, сорвав опечатывающий дверь шнурок, и оказался в прихожей. Здесь он внимательно осмотрел изнутри комнаты полотно двери и косяк. Металлический крючок был на месте, а вот запорная петля висела на одном гвозде: когда городовой Еременко выносил хозяйскую дверь, то гвоздь вылетел.

Иван Федорович наклонился и стал искать выпавший гвоздь. Не сразу, но нашел. Взял его и забил на место, предварительно разогнув согнутую от удара петлю. Попробовал, как запирается крючок. Потом поднял его и прислонил к косяку двери. Крючок принял горизонтальное положение. После этого Воловцов стал медленно прикрывать дверь, а когда осталась щель примерно в ладонь, легонько прихлопнул дверь. Тотчас послышался металлический щелчок упавшего в петлю крюка. Все, дверь была закрыта.

Иван Федорович снова поднял крюк и прислонил его к косяку. Выйдя из покоев Кокошиной, начал медленно закрывать дверь и, когда оставалось совсем немного, с ладонь, слегка ее прихлопнул. Снова послышался металлический щелчок, означающий, что крюк вошел в петлю. Для верности он подергал дверь за ручку. Заперто. Изнутри…

Околоточный надзиратель Петухов уже собирался на обед, когда в участок заявился мрачный господин в дорожном костюме и с кожаным дорожным саквояжем, что говорило только об одном: господин только что приехал в Рязань, и скорее всего по железной дороге, поскольку дорожной пыли и грязи на его башмаках не было.

– Вы по какому вопросу? – дежурно спросил господина Петухов, на что тот ответил:

– Меня зовут Владимир Кокошин. Я приехал из Петербурга… Это вы меня вызвали этой телеграммой? – и подал околоточному надзирателю телеграмму, которую сам Петухов и отправлял два дня назад.

– Да, это я вас вызвал, – сказал полицейский и стал смотреть в сторону, не зная, как сообщить Кокошину о гибели его матери.

– Что с моей матушкой? – обеспокоенно спросил Кокошин.

– С ней произошло несчастье, – осторожно произнес околоточный надзиратель, по-прежнему боясь встретиться взглядом с приезжим из столицы господином в дорожном костюме.

– Какое несчастье? Она жива? – продолжал допытываться Владимир Игнатьевич.

– Она мертва… – выдавил наконец из себя Петухов.

Кокошин убито посмотрел на полицейского и бессильно опустился на стул. В телеграмме о смерти матушки ничего не говорилось, и всю дорогу он тешил себя мыслью, что она жива. Ну, может, удар ее хватил или ногу сломала – мало ли что может приключиться со старушкой, проживающей в одиночестве. Он даже допускал мысль, что ее обокрали и нанесли ей при этом увечья, – поэтому-то телеграмма и была послана полицией. Но то, что ее нет в живых, он совсем не думал. В прошлом году, когда он навещал ее последний раз и подарил серебряные часы, матушка была вполне здоровой и жаловалась единственно на то, что ее постояльцы часто задерживают деньги за постой. Ну, еще – что ее «косточки по погоде ноют». Помнится, он успокаивал ее и говорил шутейно:

«А ты что, доживши почти до шестидесяти лет, хочешь, чтоб у тебя ничего не болело? Такого не бывает. К тому же, если что-то у тебя болит, это значит, что организм имеет силы сопротивляться. И это, скорее, хорошо, нежели плохо».

И вот, теперь ее нет…

– Как это случилось? – поймал наконец взгляд околоточного надзирателя Кокошин.

– Дело вашей матушки ведет судебный следователь господин Песков, и он все знает много лучше меня, – нашел все же выход уйти от ответа Петухов. – Он все вам расскажет и…

– Почему судебный следователь? – удивился Кокошин. – Зачем судебный следователь?

– Понимаете, в деле гибели вашей матушки не все ясно, – расплывчато ответил надзиратель.

– Ее что, убили? – вскочил со стула Владимир Игнатьевич.

И околоточному надзирателю ничего не оставалось делать, как сказать:

– Такая версия имеется…

Это был удар. Кто мог покуситься на пожилую одинокую женщину? У кого поднялась рука убить женщину, совершенно безобидную и не способную оказать сопротивления?

– Скажите, а как… – Кокошин с трудом заставил себя говорить, поскольку едва сдерживал рыдания, – …как я могу найти этого судебного следователя Пескова?

– На месте происшествия, – ответил околоточный надзиратель и тут же поправился: – То есть в доме вашей матушки. Или в соседнем доме, где остановился следователь из Москвы господин Воловцов. Это племянник вашей соседки Феодоры Пестряковой.

– Благодарю вас, – глухим голосом промолвил Кокошин и, выйдя из участка, пошел по Астраханскому шоссе пешком, хотя на Ямской площади была биржа извозчиков…

– …Я взял молоток и пошел в дом, – рассказывал Пескову Иван Федорович. – Когда городовой высаживал дверь, то оторвал с одной стороны петлю, которая крепилась на гвозди с обеих сторон. Я нашел упавший гвоздь, забил его, подправил петлю и потом поставил крюк стоймя. Он едва держался, но держался. Закрывая дверь, я в конце слегка хлопнул ею, и крюк упал в петлю, тем самым заперев дверь. Это я проделал дважды, и оба раза у меня получилось. Кстати, в настоящий момент дверь снова заперта изнутри… Преступник или преступники сделали то же самое. Лишив старушку каким-то образом чувств и завладев кубышкой, они вылили на нее керосин, естественно, на лицо и грудь, и обставили все так, чтобы создалось впечатление, будто Кокошина облилась нечаянно сама, заливая настольную лампу керосином при горящем фитиле. Потом подожгли облитую старушку и вышли из ее комнаты, поставив крюк стоймя. Они медленно стали закрывать дверь и, когда осталась щель, скажем, в ладонь, резко ее прихлопнули. Крючок упал в петлю и запер дверь изнутри. А входную дверь в квартиру они попросту захлопнули.

– Так что, сейчас дверь комнаты Кокошиной заперта изнутри? – посмотрел на Ивана Федоровича Песков.

– Именно так, – ответил Воловцов.

– Что ж, это многое меняет, – в задумчивости произнес титулярный советник. – Но лишь в нашем с вами восприятии произошедшего. Ваш эксперимент усилил версию убийства, но не совсем, поскольку факт этот с крючком, падающим при толчке двери в петлю, опять из разряда косвенных: преступники могли убить и закрыть дверь изнутри именно таким способом, а могли этого и не делать…

– Это я понимаю… – кивнул московский судебный следователь и тут же спросил: – А что с Попенченко?

– Полиция ищет, – ответил Песков. – Найдет, не беспокойтесь… Вряд ли он успел уехать из города…

Послышался стук в дверь. Поскольку тетушки не было дома, роль хозяина принял на себя Воловцов и громко крикнул:

– Открыто!

В сенях послышались шаги, затем дверь открылась, и на порог ступил господин в дорожном костюме и при кожаном дорожном саквояже…

– Вы – Кокошин? – догадался Иван Федорович.

– Да, я Кокошин, – ответил господин в дорожном костюме.

Дверь в покои Марьи Степановны Кокошиной была заперта изнутри. Воловцов с Песковым переглянулись, затем Иван Федорович резко нажал на дверь плечом, гвоздь, забитый несколько часов назад, выскочил снова, петля свесилась вниз, крюк от нее освободился, и дверь открылась.

– Да-а, – протянул Песков, уважительно глянув на Воловцова. – Мы приходим, дверь заперта изнутри, и в комнате никого нет. Эффектно.

– Благодарю вас, – произнес Воловцов и осекся, поскольку невольно взглянул на Кокошина, бледного, как свежевыстиранное полотно. – Вам плохо? – спросил он, обеспокоенный видом Владимира Игнатьевича.

– Да, мне нехорошо, – ответил Кокошин, расстегивая ворот сорочки.

– Может, присядете? – предложил Песков.

Кокошин кивнул и сел в кресло возле стола, уставившись на обгорелые доски пола.

– Был пожар? – с трудом разлепил он губы.

– Был… – Песков не знал, что ответить, только добавил: – Небольшой.

– Вы расскажете, как все произошло? – спросил Кокошин после паузы.

– А вы готовы выслушать? – посмотрел ему прямо в глаза Иван Федорович.

– Да, – нетвердо ответил сын Марьи Степановны.

– Нет, вы не готовы, – покачал головой Воловцов. – Может, позже?

– Нет, сейчас, – уже твердо произнес Кокошин.

– Хорошо, – согласился Иван Федорович. – Видите пространство возле стола между сгоревшими половыми досками?

– Да, – не сразу ответил Владимир Игнатьевич.

– На этом месте лежала ваша матушка, – как можно мягче сказал Иван Федорович.

– Она… сгорела? – Кокошин уронил голову и заплакал.

– Ее сожгли, – жестко, даже с ненавистью, произнес Воловцов. Конечно, жесткость эта и ненависть предназначалась вовсе не для сына несчастной старушки, а тем, кто это сделал.

– О, Боже…

Все трое молчали несколько минут. Потом, когда Кокошин немного успокоился, Воловцов снова заговорил:

– Нам бы хотелось, чтобы вы взяли себя в руки и, по возможности, спокойно и основательно осмотрели вещи вашей матушки на предмет похищения. Имелись ли у нее деньги, драгоценности?

– Нет, драгоценностей у нее не было, денег особых тоже. Ну, может, рублей пятьдесят-семьдесят на текущие расходы. Все драгоценности, которые у нее были, она продала уже давно и вложила в процентные бумаги. И деньги, получаемые от сдачи комнат в доме, она тоже вкладывала в процентные бумаги.

– А где она хранила эти процентные бумаги? – спросил Песков.

– В сундуке под кроватью, – ответил Кокошин.

– Вы можете нам их показать? – попросил Песков после того, как переглянулся с Воловцовым.

– Да.

Кокошин встал с кресла, прошел за ширму, встал перед постелью матушки на колени и, откинув покрывало, вытащил из-под кровати сундук. Бережно открыл его крышку, какое-то время смотрел на белье, наполовину заполнявшее сундук, а затем повернул голову в сторону следователей и срывающимся голосом произнес:

– Здесь, в сундуке, лежала шкатулка, матушка держала в ней процентные бумаги и деньги. В нее же она положила серебряные часы, которые я подарил ей в прошлом году. Только шкатулки здесь нет… – Закрыв лицо руками, Владимир Игнатьевич беззвучно заплакал. Плечи его ходили ходуном.

Несмотря на то, что и у Воловцова и у Пескова имелись к Кокошину вопросы, они деликатно помалкивали. И задали их лишь тогда, когда все трое вернулись в дом Феодоры Силантьевны. Тетушка, видя, что мужчины подавлены, слазила в погреб и достала бутылочку вишневой наливки, которую хранила для экстренного случая. Делала она ее сама, по старинному рецепту, и, когда Воловцов откупорил бутылку, из нее пахнуло таким ароматом, что он невольно привлек внимание мужчин. А потом был стакан наливки. И еще. И еще один. Было видно, как порозовел лицом Кокошин. Все-таки вино в определенных случаях, ну, например, как этот, – вещь крайне пользительная и необходимая. Оно отпускает ту внутреннюю, донельзя сжатую пружину в человеке, готовую сломаться или резко выпрямиться, медленно и постепенно…

Похоже, сын Марьи Степановны Кокошиной совсем не умел пить. Видя это, Феодора Силантьевна уложила его на свою кровать и стянула с него сапоги.

– А ты, Боже мой, – сокрушалась она, поглядывая с неизбывной жалостью на сына своей подруги. – Вот беда-то, вот беда-а-а…

Единственный вопрос, который Воловцов и Песков успели задать Кокошину, – какую в целом сумму составляли процентные бумаги его матушки.

– Восемнадцать тысяч, – ответил Владимир Игнатьевич и тут же крепко заснул.