355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Сухов » Ограбить Императора » Текст книги (страница 4)
Ограбить Императора
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 02:12

Текст книги "Ограбить Императора"


Автор книги: Евгений Сухов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Останови здесь, – сказал Карл Фаберже водителю.

Машина остановилась недалеко от входа. Водитель, опасливо поглядывая на упакованных в тугие кожаные куртки людей, выходящих из здания, невесело спросил:

– Может, вас проводить, Карл Густавович, а то ведь…

– Никаких «а то ведь» не будет, – нахмурился Карл Густавович, – я политикой не занимаюсь. Мое ремесло – красота! Жди меня здесь.

Он распахнул дверцу и вышел из машины. Затем, горделиво распрямив спину, уверенно зашагал в сторону распахнутой двери, слегка опираясь на тонкую упругую трость.

– Вы к кому? – спросил красноармеец, стоявший у входа.

– Я к Урицому, – сказал Фаберже, стойко выдержав любопытный взгляд.

– Тогда вам по коридору и наверх, – немного потеснившись, пропустил старика часовой.

Поблагодарив его легким кивком, Карл Густавович прошел в здание.

– Мне бы к начальнику ЧК, не подскажете, как к нему пройти? – остановил он молодого человека лет двадцати пяти в затертом матросском черном бушлате. Через плечо на двух узких ремнях висела деревянная полированная кобура, из которой выглядывала темно-коричневая ручка маузера.

Моряк озорно посмотрел на Фаберже и весело спросил:

– Уж не сдаваться ли ты, батя, пришел? Грешки не дают спать по ночам? Так тебя здесь быстро подлечат.

– Я по личному вопросу, – не разделил Фаберже веселости морячка.

– Понятно, – хмыкнул тот. – А сюда по другим вопросам и не приходят… своими ногами. Иначе бы привели, ха-ха! Небось за своего сынка-офицерика пришел заступаться?

– Дыбенко! – строго крикнул матросу человек в шинели, стоявший у входа. – Собирай народ! На английское посольство напали не то бандиты, не то какие-то анархисты!

– Третья дверь направо! – бросил матросик и побежал к выходу, придерживая ладонью болтавшуюся кобуру.

– Черт знает что! – недовольно буркнул Карл Фаберже и зашагал дальше по коридору, постукивая металлическим концом трости.

На указанной двери табличка отсутствовала, место, где полагалось ей находиться, было густо закрашено темно-коричневой краской. Карлу Густавовичу доводилось бывать ранее в этом здании. Прежде на Гороховой, 2, размещался кабинет Федора Федоровича Трепова, занимавшего должность санкт-петербургского градоначальника, с которым он был лично знаком. Федор Федорович был человеком закрытым, умел держать людей на расстоянии, что при его работе неудивительно. Вокруг его персоны всегда циркулировала масса слухов. Сразу после назначения его градоначальником на него при весьма загадочных обстоятельствах неожиданно свалилось огромное состояние. Не без причин стали поговаривать о том, что он являлся незаконнорожденным сыном германского императора Вильгельма I, с которым его матушка состояла некогда в романтических отношениях. Во всяком случае, сходство между ними было просто поразительное!

В этом же здании в градоначальника стреляла Вера Засулич.

Немного позже в его кабинете размещался подполковник Георгий Судейкин, убитый каким-то заговорщиком на конспиративной квартире. Теперь этот кабинет занимал председатель петроградской ЧК Урицкий. Выявлялась весьма скверная закономерность: как бы чего дурного ни произошло и с этим представителем власти…

Карл Густавович потянул на себя дверь и оказался в небольшой приемной.

– Мне к Урицкому, – обратился он к секретарю в застиранной гимнастерке.

– А кто вы, собственно, будете? – с интересом спросил тот, разглядывая представительного посетителя.

– Купец первой гильдии Карл Густавович Фаберже.

– Тот самый? – удивленно спросил юноша.

– Тот самый, – сдержанно ответил Фаберже.

– Сейчас поинтересуюсь.

Энергично поднявшись, секретарь вошел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Отсутствовал он недолго, вышел через минуту и произнес:

– Проходите, товарищ Урицкий ждет вас.

– Прекрасно!

Постучавшись в дверь, глухо отозвавшуюся, Карл Густавович вошел в кабинет:

– Разрешите? – спросил он у хозяина кабинета, сидевшего за большим столом, покрытым зеленым сукном. На вид тому было лет сорок пять, на крупном носу, слегка загибавшемуся книзу, держались очки в золоченой оправе. Лоб высокий, выпуклый, с неглубокой длинной морщиной. Волосы густые, черные, волнистые, зачесанные назад. Одет он был с подчеркнутой аристократичностью: на узеньких плечах сюртук английского покроя из тонкой шерсти, под воротником белой рубашки темно-синий галстук, повязанный крупным узлом. Он не производил впечатления человека волевого или жестковатого, во всяком случае, на первый взгляд трудно было поверить, что фамилия этого человека нередко стояла под расстрельными списками.

Едва Карл Фаберже переступил порог, как его встретили внимательные большие глаза интеллигентного человека, какие могут быть только у воспитателя гимназии.

– Вы ко мне? – спросил хозяин кабинета.

Всей своей внешностью, манерами, легкой, слегка смущенной улыбкой, он никак не укладывался в понятие «чекист», о которых столько разного и далеко не самого приятного говорили в последние месяцы. Его можно было бы представить управляющим банка, адвокатом, на худой конец приказчиком крупного ювелирного магазина, но уж никак не председателем петроградской ЧК.

– Вы Урицкий Моисей Соломонович? – удивленно спросил Карл Фаберже.

– Он самый. А вы к кому, позвольте полюбопытствовать?

По правде говоря, Фаберже рассчитывал увидеть двухметрового матроса, перетянутого пулеметными лентами через плечи, в лихо заломленной на затылок бескозырке, по бокам у которого болтается по большому маузеру. Но человек, сидевший в кабинете, выглядел весьма интеллигентно.

– Выходит, к вам, – чуть смущенно ответил Карл Густавович. Он рассчитывал разговаривать с человеком на повышенных тонах и даже приготовил для подобного случая пару хлестких фраз, которые, по его разумению, должны будут урезонить пыл спорщика. Но встретил человека, совершенно не готового к свалившемуся на его узкие плечи революционному бремени и, видно, тяготившегося немалой властью. – Меня зовут Фаберже Карл Густавович.

– Вот как? Тот самый?

– А разве в России есть еще Фаберже?

– Вы правы. Другого Фаберже в России не сыскать. Пожалуй, что и в мире тоже… Знаете, я очень рад нашему знакомству. Мне кажется, что вы самый знаменитый человек в России.

– Это большое преувеличение. Может, когда-то и был… Но каждое время выдвигает собственных героев.

– И здесь вы абсолютно правы! Прошу вас, садитесь, – указал Урицкий на стул, стоявший по правую руку от себя.

Присев на предложенный стул, Фаберже быстро заговорил:

– Понимаете, в чем дело, сейчас по городу прокатилась волна грабежей. Едва ли не каждый день бандиты совершают налеты на магазины, склады…

– Я всецело разделяю вашу озабоченность, Карл Густавович, – подхватил Урицкий. – Революционный порядок в опасности. И нами по отношению к неприятельским агентам, громилам, спекулянтам, разного рода хулиганам, контрреволюционным агитаторам и германским шпионам принимаются самые жесткие меры! Мы их просто расстреливаем на месте! Эти жесткие действия уже дали свои результаты. Но всем нам предстоит еще немало сделать, чтобы вернуться к прежней жизни. – Глаза Урицкого смотрели прямо и очень понимающе, а голос звучал мягко, успокаивающе, что никак не вязалось со сказанным. Такого человека трудно представить с браунингом в руке, более всего ему подошла бы ручка и кипа ученических тетрадей, лежавших на краешке стола.

– Я, собственно, как раз по этому поводу и пришел… По вечерам даже страшно выйти на улицу. Как правило, жертвами налетов становятся люди состоятельные, вот на прошлой неделе был ограблен мой старинный приятель Куренной, занимавшийся поставками хлеба в Петроград. Все его склады были разграблены, а самого его едва не убили!

– Куренной, говорите? – переспросил Урицкий.

– Да, Куренной, – несколько растерянно отозвался Фаберже.

Чиркнув несколько слов на листочке бумаги, Урицкий произнес:

– Хорошо, я записал. Непременно разберусь с этим делом. Но, к сожалению, он не один такой. И мы будем заниматься каждым случаем. У вас еще что-то есть?

– Да. Опасности ограбления подвергается и мое «Товарищество», которому посвятили свою жизнь мой отец, Петер Густав Фаберже, я сам, да и мои четверо сыновей! Ведь мы имеем дело с драгоценными камнями и благородными металлами. Я, со своей стороны, конечно, предпринимаю какие-то меры по защите своего дела, но в нынешней ситуации этого крайне недостаточно. Мне бы хотелось заручиться поддержкой властей.

– Что вы имеете в виду? – хмуро спросил Урицкий. Теперь его глаза смотрели холодно и колюче. – Вы хотите, чтобы я поставил к вашим дверям чекистов, когда у нас на счету каждый человек?..

– Моисей Соломонович…

– …Сейчас очень неспокойно в Тамбовской губернии. Кулацко-эсеровский мятеж в Дмитровском уезде. В стране разруха, голод, а вы мне говорите о том, чтобы поставить часовых у вашего ювелирного магазина!

Фаберже сдержанно кашлянул в кулак, словно набирался смелости для предстоящего разговора, и заговорил вновь:

– Вы меня неправильно поняли… Дело в том, что ювелирные магазины и лавки – весьма лакомый кусок не только для погромщиков и налетчиков, но, извините меня, и для сегодняшних властей, – твердо посмотрел он на Урицкого. Через стекла очков глаза председателя петроградской ЧК выглядели нереально огромными и напоминали жабьи. – Сами чекисты их реквизируют.

– Занятный у нас разговор выходит, Карл Густавович, – мягко улыбнулся Урицкий, вновь напомнив школьного учителя, который отчитывает нерадивого гимназиста за скверную успеваемость. – Чтобы произносить подобные слова, требуется немало мужества, а оно, судя по всему, у вас имеется в избытке. Вы предлагаете мне, чекисту, защитить вас от чекистов?

За мягкой располагающей оболочкой прятался человек недюжинной воли. Теперь внешность Урицкого оказывала зловещее воздействие, особенно нелепо выглядела маленькая голова, будто бы вдавленная в плечи.

– За свою жизнь я немало всего натерпелся, так что опасаться мне уже нечего. Я достаточно пожил, чтобы чего-то бояться. Страхи – это для молодых! – парировал Фаберже.

– Вас недостаточно проинформировали, любезнейший Карл Густавович, – вновь заговорил Урицкий хриплым простуженным голосом. – Драгоценности мы реквизируем, это правда… Но только после тщательной проверки и исключительно по мандату кабфина. А потом…

– Все эти реквизиции напоминают самый настоящий грабеж, с той лишь разницей, что бандиты хоть что-то оставляют, а вы забираете все!

– Мы вынуждены это делать, страна сейчас лежит в руинах. Голод! Нам нужно кормить граждан.

– Я тут как-то встретился со своим приятелем Староверовым, купцом первой гильдии. Миллионщик. По всей России муку развозил! Так теперь все его склады национализированы, все его дома переданы каким-то ведомствам. И теперь он находится на иждивении у своей младшей дочери, у которой и без того пятеро детей! А кормить их нечем!

– Что поделаешь, – сочувственно произнес Урицкий, – в нашем деле тоже случаются некоторые перегибы. От них ведь никто не застрахован.

– Лес рубят – щепки летят, вы это хотели сказать?

– Вы меня правильно поняли.

– И все-таки, я могу рассчитывать на то, что мое производство не будет национализировано, а драгоценности и деньги реквизированы? Государство и без того национализировало все мои деньги, которые я переправил в Россию сразу после начала войны с немцами… У меня несколько филиалов по всей России, на них работают тысячи людей, у которых семьи. Всех их нужно кормить, обувать, я хотел бы оставаться уверенным в своем будущем.

– Понимаете, уважаемый Карл Густавович, – после некоторой паузы заговорил Урицкий, – такой гарантии я вам дать не могу, поскольку решение по этому вопросу принимает кабфин, а я всего лишь слепой инструмент. Если они примут вопрос о реквизиции, то я никак не смогу им противодействовать. Хотя лично мне вы очень даже симпатичны…

– Получается, что мне никто не может помочь?

– Увы, сейчас у нас все определяет революционный закон.

– Что ж, позвольте тогда откланяться.

Поднявшись, Карл Фаберже взял трость, прислоненную к столу, и, разогнув спину, пошел к выходу.

Дождавшись, когда за ним закроется дверь, Урицкий подошел к телефонному аппарату и дважды провернул ручку:

– Глеб Иванович, что у нас там по Куренному? Ты отслеживаешь ситуацию?

– Все его склады под контролем. Типичный саботажник, не хотел расставаться с добром. А что такое, Моисей Соломонович?

– Нет, все в порядке, просто поинтересовался.

Положив трубку, он вновь провернул ручку:

– Барышня, соедините меня с кабфином.

Некоторое время Моисей Соломонович вслушивался в тихий треск, а потом на том конце провода прозвучал уверенный мужской голос:

– Слушаю.

– Вы подготовили мандат на реквизицию «Товарищества Карла Фаберже»? – строго спросил Урицкий.

– Еще не успели. Очень много работы.

– Он только что был у меня в кабинете… Немедленно подготовьте мне мандат! Иначе ваши действия сочту как саботаж и контрреволюцию!

– Сейчас же займемся оформлением, товарищ Урицкий!

– В России голод, есть нечего, а тут человек с многомиллионным состоянием заходит в ЧК и требует от нас, чтобы его капиталам обеспечили безопасность. Неслыханно! Подготовьте мне бумагу к завтрашнему дню…

– Сделаем, товарищ Урицкий!

– Мои люди заедут и заберут этот мандат.

Урицкий положил трубку и некоторое время ходил по кабинету в задумчивости, а потом снова поднял ее:

– Соедините меня с Большаковым.

Ждать пришлось недолго, еще через несколько секунд тишину разбил звонкий щелчок и в трубке раздался голос:

– Слушаю.

– Василий, давай подходи ко мне.

– Слушаюсь!

Через несколько минут дверь после короткого стука распахнулась и в кабинет с папкой под мышкой вошел Василий Большаков.

– Вы занимаетесь делом Фаберже?

– Именно так, Моисей Соломонович.

– Кажется, одно время вы служили в русской контрразведке и там занимались этим делом?

– Точно так! – ответил Василий и, немного смутившись, добавил: – Но из контрразведки я потом ушел и занимался революционной работой, был направлен в Швейцарию на обучение.

– Мне это известно… Так что там по Фаберже? Введите меня в курс дела… Вы присаживайтесь, Василий Тимофеевич, – радушно предложил Урицкий. Большаков устроился на стуле, на котором четверть часа назад сидел Карл Фаберже. – Насколько мне известно, Фаберже ведь из немцев, а во время войны даже подозревался в шпионаже в пользу Германии.

– Все так, Моисей Соломонович.

– Почему же в таком случае его компанию не национализировали еще при царе?

– Его компанию должны были национализировать еще два года назад, подозрения действительны были очень серьезными. У него была любовница – австрийка Иоанна-Амалия Бернардовна Крибель, с которой он познакомился лет пятнадцать назад в Париже. И каждую весну на протяжении всех этих лет он проводил время в ее обществе. Неоднократно Амалия приезжала в Россию, останавливалась всегда в гостинце «Европейская». Потом ей захотелось стать российской подданной, и она несколько лет назад выехала в Тифлис. Какое-то время пела в кафешантане, а потом вышла замуж за семидесятилетнего неграмотного старика села Сацибели – князя Карамана Петровича Цицианова. Это позволило ей получить российское подданство.

– Ловко! – согласился Урицкий.

– Еще та фигура! В Тифлис она больше не возвращалась. Этот фиктивный брак был тонкой игрой австрийкой разведки. Австрийцы перед войной активно расширяли свою агентуру для работы на территории России. Старались привлекать молодых и красивых актрис из модных театров, танцовщиц из кафешантанов, присутствовать во всех местах, куда любили захаживать русские офицеры. Амалия Крибель попала в поле зрения австрийской разведки и вскоре была завербована, что, впрочем, неудивительно, в ее характере присутствовала некоторая авантюрная жилка. А если учитывать, что она пользовалась у мужчин невероятным успехом, то можете понять, насколько она была ценным агентом. Кроме того, выйдя замуж за грузинского князя, она стала принадлежать к знаменитому роду князей Цициановых, среди которых было немало генералов царской армии. В том числе служивших в Генеральном штабе. Сразу после начала войны Амалия попросила Карла Фаберже помочь ей перебраться в Россию. Он привлек все свои связи, чтобы помочь любовнице, и добился своего. Но сам при этом привлек интерес контрразведки. Вот тогда его ювелирное производство чуть не национализировали. Впоследствии оказалось, что эта Амалия действительно работала на немецкую разведку. Допрашивали и Фаберже, но пришли к выводу, что он невиновен.

– Любопытную историю вы мне рассказали. Где сейчас может быть эта Амалия?

– Она находится под арестом в Ивангороде.

– Я думал, что ее расстреляли.

– Это было бы неблагоразумно, она очень много знает. Вот после того случая Фаберже и решил обезопасить свою компанию и преобразовал ее в «Общество служащих Товарищества «К. Фаберже». Практически все акции он разделил между собой и своими сыновьями, по одной передал своим ювелирам, среди которых были латыш, швейцарец и итальянец.

– Получается целый интернационал, – хмыкнул Урицкий.

– Вот именно. А при таком обилии иностранцев ликвидация фирме уже не страшна.

– Что представляет собой эта любовница Фаберже? Он действительно к ней настолько привязан?

– Судя по тому, что связь между ними длится свыше пятнадцати лет, у него к ней действительно очень серьезное чувство. Заступиться в то время за австрийку было гражданским мужеством, я уже не говорю о том, что самого заступника могли сослать куда-нибудь в Сибирь! А вот Амалия Крибель весьма легкомысленная особа. Когда Карла Фаберже не было рядом, она не скучала и не жаловалась на отсутствие любовников. Даже перед самим арестом, проживая в гостинице «Европейская», сошлась с двадцатитрехлетним нидерландским подданным.

– Действительно она так хороша?

– Не берусь судить… Тут дело вкуса. Но довольно интересная: высокая, с греческим профилем.

– Понятно. Насколько состоятелен Фаберже? Он действительно так богат, как о нем говорят?

Василий Большаков открыл папку, вытащил из нее два листочка, отпечатанных на машинке.

– Могу сказать вам более конкретно… Уставной фонд «Товарищества Фаберже» составляет три миллиона рублей золотом… А еще ювелирных изделий миллиона на три.

– Однако, – невольно протянул Урицкий, – цифра впечатляющая.

– Ничего удивительного, Моисей Соломонович, компания Фаберже самая знаменитая в ювелирном мире. На ней работают более пятисот художников и мастеров высочайшей квалификации. Только одного золота высшей пробы у него почти полторы тонны!

– Впечатляюще! Насколько мне известно, такие данные держатся всегда под большим секретом. Откуда они у вас?

– Вы забыли, Моисей Соломонович, я ведь контрразведчик. Бывший…

– Мне говорили, что Карл Фаберже весьма недоверчивый человек, не пускает в свое общество никого со стороны. Все его люди проходят весьма тщательную проверку. В качестве испытания им могут подсунуть драгоценный камень или изделие и проследят, как они поведут себя при этом. Некоторые не выдерживают. Все это правда?

– Все это так, – легко согласился Василий Большаков. – Однажды великий князь Константин Константинович, сосланный Николаем II за кражу из будуара своей матушки, тоже решил заняться изготовлением ювелирных изделий и попросил Фаберже, чтобы тот его проконсультировал. Карл Фаберже провел его по цехам, показал, как работают мастера, а потом они пришли в комнату, где работают ювелиры. И вот на самом видном месте перед дверью висел кожаный ремень. Великий князь поинтересовался его назначением. И знаете, что ему Фаберже ответил?

Урицкий поправил сползающие очки и с интересом спросил:

– И что же?

– Что этот ремешок – такая же важная часть ювелирного мастерства, как прочие приборы. Что без него ничего не выйдет, он нужен для того, чтобы бить воришку по рукам.

– Вот оно как… – рассмеялся Урицкий. – И это он сказал великому князю, уличенному в воровстве! С его стороны такие слова можно было воспринимать как дерзость. Впрочем, он и есть такой. И все-таки, откуда столь достоверная информация?

– В окружении Фаберже у меня имеется человек, который докладывает о каждом его шаге. Я ему хорошо плачу.

– Мы не можем больше тянуть с ювелиром, завтра вы получите от кабфина мандат на экспроприацию золота и всех ювелирных изделий «Товарищества Фаберже».

Глава 5. Поставьте в духовку осетра

Вернувшись на Морскую, 24, Карл Фаберже пригласил к себе в кабинет главного мастера фирмы. Через несколько минут в его кабинет вошел еще не старый, но уже седеющий человек с клинообразной бородкой, Франц Бирнбаум, главный художник фирмы. Родом он из Швейцарии, будучи сиротой, был отправлен в четырнадцатилетнем возрасте в Россию, где учился в Рисовальной школе Императорского Общества поощрения художеств, по окончании которой поступил на службу в фирму Фаберже.

– Вы сделали опись драгоценностей? – спросил Карл Густавович, строго посмотрев в глаза Бирнбауму.

Тот уверенно выдержал тяжеловатый взгляд Карла Фаберже. Никогда прежде ему не доводилось видеть хозяина столь взволнованным. С Карлом Густавовичем определенно что-то произошло. Время было неспокойным, но «Товарищество» продолжало существовать, хотя дела двигались без прежнего размаха.

– Да, Карл Густавович, – спокойно ответил Бирнбаум. – Все сделал в точности, как вы и просили. Переписал самым тщательным образом. Описал каждое изделие, проставил инвентарный номер, указал цену…

– И на какую сумму у вас получилось? – перебил его Фаберже.

– На четыре с половиной миллиона в царских золотых рублях.

– Хорошо. А сколько наименований?

– Около десяти тысяч изделий.

– Принесите этот список и позовите ко мне Евгения. Он сейчас находится в мастерских.

– Хорошо, Карл Густавович, мы сейчас подойдем.

Карл Фаберже выдвинул ящик стола и извлек из него небольшую фотографию в рамке, на которой была запечатлена молодая женщина, княгиня Цицианова. На обратной стороне была дарственная надпись: « Милому и любимому Карлу от его маленькой девочки Иоанны-Амалии». Об их страстном романе последние десять лет судачила вся Европа. О тайной привязанности догадывалась и Августа. Оставалось только удивляться ее ангельскому терпению. Последний раз он встретился с княгиней год назад в Петрограде, Амалия попросила устроить ее в гостиницу, и Карл Фаберже определил ее в апартаменты «Европейской», лучшие на тот момент в городе.

В дверь негромко постучались, и Фаберже, положив фотографию на место, задвинул ящик.

– Ты звал, папа? – зашел в кабинет Евгений. Держа в руках кожаную папку с описью, за ним следовал Франц Бирнбаум. Он аккуратно положил папку на письменный стол Карла Густавовича и отошел в сторонку.

– Да, звал… – несколько рассеянно бросил Карл Густавович.

– Чем же закончился твой визит в ЧК?

– Я не получил гарантий о защите нашей собственности. У меня такое ощущение, что если они не ограбят нас сегодня, так обязательно сделают это завтра. Нам нужно что-то срочно предпринимать!

– И что же ты предлагаешь? Каким образом в течение суток мы спрячем полторы сотни тонн золота и тысячи ювелирных изделий? Даже если попытаемся спрятать его у надежных людей и в укромных местах, на это все равно уйдет не менее двух недель! А то и весь месяц… А ты говоришь, что все это нужно сделать сегодня или, по крайней мере, завтра.

– Ты слышал что-нибудь о декрете Совнаркома по защите собственности?

– Я не читаю большевистских газет, – поморщился Евгений.

– И напрасно! А в этом декрете сказано, что с усилением контрреволюционного террора дипмиссиям придается дополнительная охрана.

– Но какое отношение это имеет к нам?

– А вот ты послушай, – терпеливо произнес Фаберже. – В то самое время, когда я был в ЧК, какие-то анархисты пытались ограбить английское посольство, так к ним на помощь выдвинулся целый отряд матросов.

– Понимаю, большевики боятся международных осложнений.

– Все так. Хотя трудно поверить, что они могут чего-то бояться после всего того, что сейчас происходит в России… Мы сдадим наш дом в аренду швейцарской миссии. У них весьма скверно с помещениями. Дом, где сейчас находится швейцарское посольство, нуждается в ремонте. Там все рушится. Скоро штукатурка начнет падать дипломатам прямо на голову. А не так давно подле здания взорвался снаряд и выбил половину стекол! В общем, здание в весьма плачевном состоянии. А потом, посол Швейцарии господин Одье – мой хороший знакомый, думаю, что он не откажет мне в такой малости.

– Когда же ты хочешь все это сделать? – недоуменно спросил Евгений.

– Сегодня! Завтра уже может быть поздно. – Фаберже посмотрел на Франца Бирнбаума, сидевшего рядом с Евгением: – У меня к вам будет еще одна просьба, Франц.

– Я весь во внимании, Карл Густавович.

– Мы приостанавливаем нашу деятельность. Запакуйте все драгоценности в чемоданы. Кстати, сколько их понадобится?

– Полагаю, что не менее семи. Если очень плотно…

– Хм… Божье число. Будем надеяться, что это к удаче. Займитесь этим немедленно. Разложите как подобает и составьте документацию на каждый чемодан. А мы с тобой, Женя, поедем к господину Одье. Машина у входа?

– Да, папа.

– Вот и прекрасно! – живо поднялся Карл Густавович. – Не будем тянуть время, дорога каждая минута.

По широкой лестнице спустились со второго этажа. Слуга расторопно распахнул перед Карлом Густавовичем дверь. Водитель, заметив вышедшего хозяина, быстро выскочил из салона, чтобы открыть дверцу. Карл Фаберже удобно устроился на заднем сиденье, рядом с ним разместился старший сын.

– Куда прикажете, Карл Густавович? – повернулся водитель к посмурневшему Фаберже.

– Давай, братец, рули на Смольный проспект, к господину Одье!

– Слушаюсь, Карл Густавович, – ответил водитель, натягивая перчатки.

К дипломатической швейцарской миссии подъехали не сразу: на пересечении двух перекрестков остановились, пропуская длинную колонну из матросов, косо посматривающих на автомобиль, на Орловской улице наряд из трех красноармейцев велел им ехать в обратную сторону. Поплутав еще немного по переулку, добрались наконец до особняка, в котором расположился господин посол.

Карл Густавович вышел из машины и в сопровождении старшего сына бодрым шагом направился к дверям здания. У парадных дверей его встретил строгий швейцар, одетый в черный костюм, и, посмотрев на Карла Фаберже, спросил с сильным немецким акцентом:

– Как даложить о фас, каспода?

– А ведь ты, братец, должен меня помнить, – нахмурился Карл Густавович, слегка озадаченный столь негостеприимным началом. – Я ведь уже бывал у твоего хозяина.

– К касподьину Одье приходят очэнь многие людьи, – не смутившись, ответил швейцар, – я обьязан даклядывать о всяком, кто к нему приходит.

– Ну что ж, тогда запоминай, братец. Скажи ему, что пришел купец первой гильдии, поставщик Высочайшего двора, придворный ювелир Императора всероссийского, короля Шведского и Норвежского, короля Великобританского, короля Сиама, кавалер российских орденов Станислава и Святой Анны, а также командор золотого болгарского ордена и командор ордена Почетного легиона, золотой медалист Всероссийской и Всемирных выставок Карл Густавович Фаберже, – слегка наклонив голову, перечислил ювелир свои регалии. – Надеюсь, запомнил, голубчик?

Швейцар выслушал произнесенную тираду с непроницаемым лицом.

– Карашо. Я даложу о фас каспадьин посоль. А вы, каспода, проходьите в приемную.

Он уверенно пересек холл и скрылся в глубине комнат. Карл Густавович вместе с сыном прошли в небольшую, скромно обставленную приемную с зеленым камином. В ней не было ничего особенного, лишь только самое необходимое: четыре стула и старенький шкаф для гардероба.

– Папа, может, нужно было не столь помпезно представляться, как-то уж нескромно.

– Это не тот случай, чтобы скромничать, – недовольно буркнул Карл Густавович, вытаскивая сигару.

Раскурить ее Фаберже не успел. Вскоре вышел рослый швейцар и торжественно, как это делает конферансье, объявляющий номер всемирно известного фокусника, произнес:

– Каспадьин посоль ждет фас.

– Прекрасно, – произнес Карл Фаберже, положив сигару в коробку и бодрым шагом направился по коридору.

– Я провожу вас, каспода, – предложил швейцар.

– Мы не заблудимся, – невесело отозвался Карл Густавович.

– Такоф порьядок, – холодным тоном парировал неуступчивый швейцар. – Прошу фас, каспода. – Втроем остановились перед дверью из орехового дерева, и швейцар, слегка постучавшись, потянул за бронзовую ручку и впустил гостей.

Карл Густавович уверенно прошел в кабинет посла, за ним, чуть поотстав, шагнул Евгений. Им навстречу поднялся плотный круглолицый человек располагающей внешности, с небольшими очками на аккуратном прямом носу, в дорогом сером костюме и такого же цвета галстуке. Господин Одье был из тех людей, что даже в домашней обстановке предпочитают носить деловой костюм. Единственное, в чем он делал отступление, так это вместо туфель мог надеть мягкие свободные тапочки, давая отдохнуть натруженным ногам.

– Вы извините, что задержал вас немного у порога, но сейчас в Петербурге налеты, и мы просто обязаны проявлять бдительность, – заговорил он на хорошем русском языке.

– Я вас прекрасно понимаю, – ответил Фаберже, проходя в ярко освещенный кабинет, выглядевший оттого несколько просторнее, чем был в действительности.

– Карл Густавович, – протянул посол руку. – Весьма рад, весьма рад! Какая приятная неожиданность, надо признать!

Столь же тепло он поздоровался с Евгением, слегка задержав его ладонь в своей руке. Пошел уже четвертый год его посольства в России, что не прошло для него бесследно: чопорность, отличавшая его в первые годы, вдруг пропала, и своим гостеприимством он теперь напоминал радушного хозяина.

– Я тоже рад, господин посол… Когда мы с вами в последний раз виделись?

– Вот вы подзабыли, а я помню. Я покупал в вашем магазине малахитовую брошь для своей супруги на день ангела. Это было четыре с половиной месяца назад.

– Да, припоминаю, – охотно отозвался Карл Густавович. – За это время столько со мной произошло… Да и не только со мной, со всей Россией, – обреченно махнул он рукой. – Кажется, будто миновало целое десятилетие.

– Увы, – слепил сочувственное лицо посол. – Так оно и есть. Вашей стране выпали тяжелые испытания. Но у меня такое ощущение, что самые трудные времена еще впереди. Присаживайтесь… Может быть, желаете чаю или кофей? – предложил Эдвард Одье, когда Карл Густавович с Евгением разместились на высоких удобных стульях за длинным столом из красного дерева.

В самом центре стола Фаберже увидел статуэтку из нефрита – девушку, державшую в руках розу, выпущенную в широкую продажу полтора года назад. Вот только никак не думал, что одна из нескольких тысяч статуэток отыщет себе приют в кабинете швейцарского посла. Статуэтка значительно украшала обстановку, делая ее не столь аскетичной.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю