Текст книги "Кандалы для лиходея"
Автор книги: Евгений Сухов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Вы распугали всех моих постояльцев, – в отчаянии заламывал Шибуньский руки, но Власовский и Руднев оставались невозмутимы. У них имелась версия, и ее следовало отработать. Пусть для этого и надлежало перекопать весь придомовой сад и вскрыть полы во всех комнатах доходного дома.
Оставался подвал.
Несколько полицейских спустились в него и обнаружили заваленную всяким хламом дверь. Она была из дубовых досок, которые прогнили так, что можно было между ними просунуть руку. Так один полицейский и сделал. За дверью оказалась пустота, и вообще, из нее тянуло дремучей сыростью, смешанной с холодом могилы.
О потайной двери было сообщено обер-полицмейстеру Власовскому. Тот с интересом взглянул на бледного Шибуньского и последовал в подвал, направив Руднева провести дознание с кухарками, чей разговор подслушал Никита Остапчук, знакомец секретного агента Степана Кирюшкина. Обе кухарки были на своих «рабочих местах» и тряслись от страха, как последние осиновые листочки на жестком ноябрьском ветру…
Полковника Руднева интересовала первая кухарка, та самая, которая сообщила своей товарке о наличии у Шибуньского варшавской полюбовницы и рассказывала об убийстве Попова в его номере. Кстати, номер Попова был тщательнейшим образом досмотрен, и в нем не обнаружилось даже намека на пятна крови, которые должны были остаться на мебели или ковре после «семи ударов по голове дубовой ножкой, вывинченной из стула». Правда, за такое количество времени, прошедшее со времени «убийства» Попова, в его номере можно было все тщательнейшим образом замыть и всячески соскрести следы преступления, но все же… Руднев сам при досмотре квартиры Попова попробовал вывинтить у одного из стульев ножку. У него получилось. Подержав ее в руках, полковник пришел к выводу, что таким увесистым предметом убить человека вполне возможно. Причем ударив не семь раз и даже не три, а достаточно всего лишь одного раза…
Всеведущая кухарка тряслась, как будто просидела в леднике сутки. Для нее полковник, да еще и помощник самого московского обер-полицмейстера, была фигура едва ли не поднебесная и донельзя значимая. Она во все глаза смотрела на красавца Руднева, и то и дело вытирала вспотевшие ладони о фартук. Глаза ее бегали и не могли остановиться ни на одном из предметов. А когда они вошли в одну из комнат меблирашек, которую Власовский и Руднев превратили в дознавательскую, кухарка в изнеможении села на первый попавшийся стул. Ее уже, верно, не держали ноги.
Руднев ее состояние прекрасно понимал, поэтому с вопросами не торопился, давая кухарке «созреть». Он взял в комнате еще один стул, принес его и поставил напротив стула собеседницы. Затем сел, закинул ногу за ногу и стал наблюдать за лицом женщины, которое все время меняло краски. Еще минуту назад белое, как полотно, ее лицо вдруг покраснело, потом приобрело какой-то нездоровый зеленоватый оттенок, словно малость заплесневело, потом стало почти голубым, а сейчас покрылось пунцовыми пятнами, будто кухарка болела неизлечимой формой экземы. Но на кухню больных экземой не берут. И в рядовую прислугу тоже. Словом, нервничала кухарка весьма и весьма преизрядно.
– Да вы не беспокойтесь уж так-то, – тоном добрейшей души человека произнес Руднев, с любопытством наблюдая за метаморфозами женской кожи. – Я ведь не казнить вас сюда пригласил, а только побеседовать. По-дружески, так сказать. Не возражаете?
– Разве я смею?
Кухарка вскинула на полковника затравленные глаза. В них было столько тоски, что полковнику, повидавшему на своей службе всякого, стало ее невольно жалко, и он продолжил:
– И ничего худого с вами, сударыня, не произойдет, поверьте, даже если в своем рассказе о господине Шибуньском вы, скажем, малость… переусердствовали. То есть несколько приукрасили события. Ведь так? Я прав? Приукрасили, да?
Кухарка быстро кивнула. Лицо ее приобрело наконец естественный цвет, и помощник обер-полицмейстера задал первый из нескольких интересующих его вопросов:
– Это правда, что у господина Шибуньского в городе Варшаве имеется любовница?
Кухарка снова кивнула.
– Да.
– И правда, что у него в последнее время появились значительные средства? – достал из внутреннего кармана памятную книжку и карандаш Руднев.
– Имеются.
– А откуда вам об этом известно? – продолжал задавать вопросы полковник.
– Все говорят, – с трудом разлепила губы кухарка.
– Кто все? – посмотрел на нее Руднев и приготовился записывать. – Их имена, фамилии…
– Ну, все, – повторила кухарка.
– Да как зовут этих «всех»? – снова поинтересовался помощник обер-полицмейстера.
– Жоржетка Никаньшина, – тихо произнесла кухарка.
– Жоржетка – это кто? – записал что-то в памятную книжку Руднев.
– Полюбовница ево…
– Кого – «ево»? – очень быстро спросил полковник.
– Шибуньского, – ответила, не поднимая головы, женщина.
– Еще одна полюбовница? – почти весело поинтересовался помощник обер-полицмейстера Руднев и добавил: – И сколько их у него всего, полюбовниц этих?
– Три, – тихо ответила кухарка.
– Это с варшавской полюбовницей три или без нее? – внес уточнение помощник обер-полицмейстера, поблескивая глазами.
– С варшавской будет четыре, – ответила кухарка.
– Славно, – усмехнулся Руднев. – Этот ваш Шибуньский – прямо Дон-Жуан какой-то.
– Он и ко мне приставал, и к Соньке, – поделилась не иначе как сокровенным кухарка.
– А Сонька – это кто? – поинтересовался Руднев.
– Товарка моя, кухарка тоже, – подняла наконец голову женщина.
– Ясно, – резюмировал полученную информацию помощник обер-полицмейстера. – Ловелас, значит, этот ваш Шибуньский.
– Да, точно! – немного оживилась кухарка, поскольку помощник обер-полицмейстера оказался не таким и страшным, а если честно, то вполне приятным мужчиной. – Ловил нас, то есть подлавливал, в разных темных местах и щупал.
– Щупал? – нарочито нахмурил брови Руднев, сразу сделавшись строгим. – И за какие места?
– За разные, – смутилась кухарка и замолчала.
Ладно. Данный вопрос прояснили. Оказывается, этот Шибуньский весьма охочь до женского пола, имеет трех любовниц в Москве и одну в Варшаве, а на них нужны деньги, которые, судя по всему, у держателя меблирашек имеются. Или нежданно заимелись…
– Хорошо. И что вам такого рассказала эта Жоржетка?
– Он ей брошь золотую подарил, – понизив голос, сообщила Рудневу кухарка.
– Золотую? – переспросил помощник обер-полицмейстера.
– Ага. Из чистого золота. А раньше, окромя конфект, никаких подарков – это Жоржетка так говорит – у него было и не выпросить.
– Скряга он, однако, – посочувствовал кухарке Руднев.
– А еще он водил ее в «Славянский базар» ужинать два раза. И пили они там вино по двадцати рублев бутылка.
– По двадцати? – поднял брови Руднев.
– Ага, – подтвердила кухарка.
– Недурно, – снова подвел черту этапа разговора помощник обер-полицмейстера. – Теперь что касается господина Попова… Вы когда его последний раз видели?
Кухарка задумалась, припоминая:
– Кажись, месяца два назад.
– То есть в начале апреля? – посмотрел на нее Руднев.
– Не, сдается мне, это еще в марте было, – не очень уверенно произнесла женщина.
– А как насчет убиения господина Попова в его номере ножкой от стула? – поинтересовался Руднев. – Говорили вы такое своей товарке?
– Нет! – посмотрела на помощника обер-полицмейстера кухарка, и ее лицо снова малость позеленело.
– Ну, как же, – мягко заметил ей на это Руднев и раскрыл памятную книжку на нужной странице. – Вот что вы говорили несколько дней назад этой вашей товарке: ВЫ: «Он нашего постояльца порешил». ТОВАРКА: «Да ты чо?» ВЫ: «Точно! Помнишь этого, худого и длинного? Что в нумере с бархатными портьерами жил»? ТОВАРКА: «Попов?» ВЫ: «Да, Попов. Сказывают, он главноуправляющим имениями графа какого-то служил. Деньги ему с имениев возил. Завсегда в месяце мая в наши меблирашки возвращался. Вот он ево и порешил. А деньги евоные, то есть графские, себе захапал и теперь ими пользуется…» Говорили вы такое? – поднял глаза от памятной книжицы Руднев. И остолбенел. Таких слез, какие катились сейчас из глаз кухарки, он не видел никогда. Они были крупные, размером с лесной орех, и падали на ее руки, лежащие на коленях, разбиваясь на тучки мелких брызг.
– Это она вам все выболтала? – еще более поникла головой кухарка.
Руднев на это промолчал.
– Вы сошлете меня в арестантские роты? – тихо спросила кухарка таким трагическим голосом, до глубины и насыщенной драматичности которого многим известным и даже заслуженным актрисам Императорских театров было еще расти и расти.
– Ссылает суд, – пояснил Руднев. – Мы только арестовываем преступников и проводим дознание…
– Значит, меня будут судить? – всхлипнула кухарка и булькнула горлом так, будто ее полоснули по нему ножиком.
– За что? – спросил полковник. – За неправду? Ведь все, что вы рассказали про убиение господина Попова, – неправда?
Кухарка кивнула и зарыдала в голос. Ее плечи вздрагивали, и она казалась такой беззащитной… Вот так же плакала Наталья, когда он, тогда еще капитан Руднев, уличил ее в неверности. А потом, через час, она уже как ни в чем не бывало кокетничала с этим пропащим корнетом Заславским. Слезы женщины всего-то крокодильи слезы, и веры им – никакой…
– Перестаньте плакать! – резко произнес Руднев, поднимаясь со стула. – Никакого суда над вами не будет. Зато вам будет хороший урок наперед, как болтать о том, чего не знаете и не видели…
Опрос второй кухарки и постояльцев меблирашек привел к однозначному выводу. Уехав ревизировать имения графа Виельгорского, главноуправляющий Попов более в меблированные комнаты Шибуньского уже не возвращался.
Последний вопрос, какой задал помощник обер-полицмейстера держателю меблирашек Якову Шмулевичу, был таков:
– Будьте добры, разъясните: откуда у вас в последнее время появилось столько денег, чтобы содержать четыре любовницы и одаривать их подарками?
На что Шибуньский, по обыкновению негодуя, ответил:
– Я получил наследство. У меня умерла тетушка Сара в Бердичеве, а поскольку я оказался ближайшим родственником, то я получил в наследство недвижимость и деньги. Хорошие деньги, – добавил Яков Шмулевич с некоторым вызовом. – Все это вы можете без труда проверить…
– Непременно проверим, – ответил на это полковник Руднев. И поспешил с докладом к Власовскому…
*
Покудова Руднев проводил дознание с кухаркой, Александр Александрович с приставом арбатской части Шестопаловым и квартальным надзирателем Клямзиным решил обследовать подвал. Это было бы идеальным местом, где можно спрятать труп Попова. Ведь полицианты не знали еще, что убиение майской ночью главноуправляющего имениями графа Попова дубовой ножкой от стула является чистой воды сочинением болтливой и завистливой кухарки, не имеющим под собой абсолютно никакой почвы.
Сразу за дверью, открыть которую не представилось особого труда, начинались ступеньки и темнота. Послали за свечами Клямзина. Тот принес по свечке каждому. Зажгли, осмотрелись. Оказалось, ступеньки подвала круто уводят вниз. Стали спускаться. Первым шел Шестопалов. За ним – Власовский. Замыкал маленькую колонну подвальных исследователей квартальный Клямзин.
Снизу тянуло колодезным холодом. Следовательно, подвал глубокий и не маленький. И весьма похоже, что здесь давно никто не был.
Ниже, еще ниже… Стены подвала, вначале выложенные кирпичом, теперь стали из камня-известняка. На подвал это походило мало. Скорее, на какой-то подземный ход. От центрального хода направо и налево уходили несколько рукавов-ходов, которые оканчивались тупиками. То есть дальнейший проход был просто заложен, чтобы проникнуть в него никто не смог. Кладка была старинной, так что, к примеру, Шибуньский или некто иной, причастный к исчезновению Попова, тело спрятать за такой кладкой никак не мог. А почему заложены были эти проходы – кто ж ведает?
Пошли дальше по центральному ходу. Долгонько шли. Настороженно. Потом подъем начался, ступени. Стали подниматься по ступеням. Уперлись в камень.
– Ну-ка, посвети, – приказал Власовский приставу Шестопалову.
Тот поднес свечку к камню. Впереди ясно обозначилась щель. Она замыкалась в круг, что значило: уперлись в крышку люка. Куда он вел – было весьма занятно и надлежало непременно выяснить. Хотя бы из чистого любопытства…
Александр Александрович уперся ладонями в люк и попытался приподнять его. Чугунная крышка не сдвинулся даже с места.
– Позвольте, я попробую, господин обер-полицмейстер, – продвинулся вперед квартальный надзиратель Клямзин. Это был здоровенный парень, позитурой похожий на циркового атлета Георга Гаккеншмидта. Он передал свою свечку Шестопалову и тоже уперся в люк руками. Но крышка не поднялась ни на дюйм. Тогда Клямзин подлез под нее, уперся спиной и стал выпрямляться. Люк приподнялся, потом щель стала расти, и наконец в нее можно было просунуть руку. Общими усилиями, покуда Клямзин держал у себя на горбу металлический кругляк, Власовскому и Шестопалову удалось отодвинуть люк в сторону. Образовалось отверстие, в которое можно было уже просунуть голову. Что и сделал первым Шестопалов. Когда голова его вернулась обратно в лаз, он сказал:
– Там комната какая-то.
Отодвинули люк еще более в сторону, чтобы можно было пролезть. Первым проник в комнату Шестопалов. За ним – обер-полицмейстер Власовский. Давненько ему не приходилось вот так лазать по подвалам, а тем более по подземным ходам. Что ж, может, «дело о пропаже главноуправляющего Попова» – его последнее дело? Почему же не провести его лично, участвуя во всех розыскных мероприятиях? Ведь более такой возможности может не представиться.
Последним в комнату пробрался здоровяк Клямзин. Он едва протиснулся в лаз, и ему пришлось в этом помогать. Взяв его за руки, Шестопалов и Власовский втащили его таки в комнату.
Собственно, это была и не комната. Помещение, скорее, походило на келейку какого-нибудь закоренелого в монашестве брата во Христе. Простой топчан, прикрытый тоненьким одеялом, столик с керосиновой лампой, раскрытое посередине Евангелие на нем и иконостас в красном углу говорили именно об этом.
– Это куда ж мы попали? – спросил Клямзин и вопросительно посмотрел на Власовского. – Монастырь, что ли, какой?
– Церковь, – догадался Шестопалов. – Власьевская церковь, что в Гагаринском переулке, надо полагать.
– Верно, – согласился с приставом Александр Александрович. – Не иначе как это камора церковного настоятеля или дьякона.
Словно в подтверждение этих слов открылась входная дверца, и вошел церковный настоятель в сане протоиерея, о чем говорила епитрахиль, висевшая на шее поверх подризника и концами спускающаяся на грудь, и большой наперсный крест. Он остановился, будто споткнулся о какую преграду, а затем осенил подрагивающими перстами всех троих полициантов троекратным крестным знамением.
– Не пугайтесь, ваше высокопреподобие, – заявил ему полковник Власовский, оглядывая протоиерея с ног до головы. – Я обер-полицмейстер Власовский, а это мои помощники. Мы следствие проводим.
– В моих покоях? – удивленно пробасил протоиерей.
– Так получилось, – произнес Александр Александрович и отступил, обозначив зияющее отверстие в полу и сдвинутую крышку подземного хода. – Лаз тут у вас тайный имеется. По нему к вам и проникли.
– Про лаз мне ведомо, – ответствовал протоиерей. – Сам я в него никогда не спускался, что по сану моему никак неудобственно, но знаю по бумагам церковным, что идет он в Малый Власьевский переулок, в дом бывшего лейб-гвардии Измайловского полка полковника Годеина. Переулок-то ведь Малый Власьевский ранее Годеиновым прозывался. А когда дома сего не было, ход этот тайный шел далее на Козье болото. Ранее в церквах да в монастырях подземные ходы всегда прокладывались, поскольку здания эти не только храмами Божиими являлись, но и крепостями служили от набегов вражьих. Но вам-то, господа, откуда про этот ход ведомо?
– Совершенно случайно, ваше высокопреподобие, – сказал полковник Власовский и сделал движение, будто собирается лезть обратно в лаз. – Прощения просим…
– А пошто вы обратно собираетесь лезть? – спросил протоиерей. – Дела у вас в подземелье какие?
– Да нет, все, что нужно, мы уже увидели, – ответил обер-полицмейстер, наклоняясь и собираясь уже опускаться в подземный ход.
– Так ступайте обыкновенно, через двери, – резонно заметил обер-полицмейстеру протоиерей.
– И то верно, – смиренно согласился со священником Власовский. – Пойдемте, господа…
Когда Александр Александрович вместе с приставом и квартальным вошли в парадное дома с меблированными комнатами, полковник Руднев очень удивился. Он, да и все остальные ждали Сан Саныча у той самой трухлявой дверцы в подвал, а он появился у них за спинами. Руднев, отведя обер-полицмейстера в сторонку, доложил ему о результатах дознания. Получалось, что Шибуньский к исчезновению Попова не причастен, и главноуправляющий в свою квартиру в Малом Власьевском переулке не возвращался.
– Так что с этим Шибуньским мы пустышку тянули, Александр Александрович, – закончил свой рапорт Руднев.
– Ну что ж, – безрадостно проговорил Власовский. – Ничего особенного, все в порядке вещей. Мы с вами, господин полковник, отработали одну из версий. А значит, на одну версию стало меньше. Тоже результат… Теперь будем приниматься за новую версию. – Обер-полицмейстер немного помедлил и посмотрел куда-то вбок: – Да, вы уж, господин полковник, соблаговолите принести этому Шибуньскому извинения от себя и меня. – А то этот господин настроен весьма нервически, может и с жалобой к его высочеству великому князю Сергею Александровичу пойти. А это нам ни к чему, вы согласны?
Руднев кивнул.
– Нам ведь делом надо заниматься, а не отвечать на ябеды всяких там Шибуньских, верно я говорю? – немного извиняющимся тоном спросил Власовский.
– Совершенно верно, – снова согласился со своим непосредственным начальником полковник Руднев. – Разрешите выполнять?
– Да, – ответил Александр Александрович благодушно. – Ступайте.
Глава 7
В этой жизни может быть все, или А покидал ли главноуправляющий имение Павловское?
Первая декада июня 1896 года
Село Павловское с церковкой на Варвариной горке было небольшим. Не более сотни дворов, хотя ранее, сказывают старики, жило в нем более тысячи человек. Но после царского Манифеста об освобождении крестьян прислуга барская и прочая челядь разбежались кто куда, поскольку не были приучены работать и могли только принести-подать. А самые бедные в город отправились, на заработки. Кто пристроился – семьи опосля в город вывезли, а кто из мужиков новую кралю в городе нашел, не чета бабам деревенским, и, стало быть, не вернулся, новую жизнь зачал. В общем, из крупного села, претендующего на волостной статус, стало село Павловское обычным рядовым селом, каковых по империи Российской десятки тысяч. А вот село Кузьминское неожиданно поднялось, забогатело, получило статус села волостного, где и квартировал становой пристав Винник. Вот к нему-то поперву и приехал уездный исправник надворный советник Павел Ильич Уфимцев.
Нельзя сказать, что приезду начальства в лице уездного исправника Уфимцева становой пристав Ираклий Акакиевич Винник шибко опечалился. Как неверным будет и утверждение, что становой пристав был шибко доволен состоявшимся визитом. Начальство, господа хорошие, такое творение природы, от которого лучше всего держаться поодаль, а лучше на расстоянии десяти верст. Оно как солнце, начальство. Знаешь, что оно есть, и ладно. Но смотреть на него и находиться сильно вблизи не стоит: либо ослепнешь, либо сгоришь ко псам собачьим…
Павел Ильич Уфимцев приехал не просто так и не с ревизией текущих дел. Суть его приезда состояла в следующем: пропал главноуправляющий имениями графа Виельгорского дворянин Илья Яковлевич Попов. Притом вместе с деньгами. И последним имением, которое он посетил перед своей пропажей, было как раз село Павловское.
– Так, может, он сбежал с деньгами-то? – задал вполне резонный вопрос становой пристав Винник. – И сейчас где-нибудь прохлаждается, пьет шампанское с девицами и купается в море? Или океане, – посмотрел на уездного исправника Ираклий Акакиевич.
– В этой жизни может быть все, – в задумчивости протянул Уфимцев. – Даже то, чего и быть-то не может, – добавил он. – И все же, – Павел Ильич серьезно посмотрел на станового пристава, – Илья Яковлевич Попов производил впечатление глубоко порядочного человека. Человека чести, если хотите. Такие с чужими деньгами не скрываются невесть куда. Таким людям проще Богу душу отдать, нежели свои честь и достоинство запятнать. Воспитаны они так…
– А вы такого дворянина, как господин Ильин Борис Семенович, помните? – хитро посмотрел на исправника Винник. – Тоже ведь производил впечатление порядочного человека, верно?
Это был хороший вопрос. Вернее, ответ. Конечно, уездный исправник Уфимцев помнил Бориса Семеновича Ильина, потомка князей Галицких, а стало быть, и самого князя Рюрика. Родовитее дворян, верно, и не бывает. Правда, княжеское титло утерялось где-то в веках, но Рюрикович есть Рюрикович, и здесь ничего не попишешь…
Официально Ильин числился помощником прокурора судебной палаты и имел чин надворного советника. А вот неофициально дворянин-Рюрикович был предводителем разбойничьей шайки, как раз в Кузьминской волости Рязанского уезда. Он грабил проезжих на трактах и больших дорогах, и лично на его совести было убиение князя Дулова и иностранного гражданина, промышленника и финансиста маркиза де Сопино, везшего своему российскому компаньону двести тысяч рублей серебром. Ильин был арестован в Варшаве, откуда намеревался перебраться в Германию…
– Поверь, Ираклий Акакиевич, Попов не Ильин, – вернувшись из воспоминаний прошлого, сказал приставу Уфимцев. – Кроме того, имеется версия, что главноуправляющий имениями графа Виельгорского Попов не сбежал с деньгами, а был убит. И отработать эту версию мы просто обязаны. А поскольку Павловское было последним имением, в котором побывал исчезнувший Попов, концы следует искать именно там.
– Да это-то понятно, – без особого энтузиазма согласился с начальством становой пристав. – И с чего начнем?
– Поедем в Павловское, – ответил Уфимцев. – Ты займешься непосредственно управляющим Козицким, а я местных жителей порасспрошу. У тебя есть кто из урядников потолковее?
– Имеется, – немного подумав, произнес Винник.
– Как фамилия?
– Гатауллин.
– Татарин, что ли? – спросил уездный исправник.
– Ага, – ответил Ираклий Акакиевич. – Из касимовских татар. Смышленый – на лету все схватывает. Слово ему скажешь, второго уже говорить без надобности…
– Вот и славно. И этого Гатауллина с нами захвати. Завтра поутру выезжаем…
*
Депешу уездного исправника Уфимцева обер-полицмейстер Власовский получил, вернувшись из меблирашек.
Прочитал. Хмыкнул. Статского советника Кирилла Михайловича Неелова Власовский знал довольно хорошо по Английскому клубу, членами которого они оба состояли уже не первый год. Они даже как-то играли вместе в фараона, и Александр Александрович выиграл у Неелова сорок с чем-то рублей ассигнациями, после чего они на эти четыре червонца вместе и угостились в клубной буфетной.
В клуб, что занимал великолепный дворец графов Разумовских на той же Тверской улице, полковник Власовский отправился, естественно, вечером. Кирилл Михайлович находился, по своему обыкновению, в библиотеке, которая была богатейшей и едва ли не одной из лучших во всей Москве. Статский советник Неелов сидел в кресле и читал фолиант, на переплете которого было написано:
Michel Eyquem de Montaigne. Essais
Александр Александрович поздоровался и спросил:
– Интересно?
– Еще как, полковник, – ответил Кирилл Михайлович, с трудом оторвавшись от книги.
– А что это вы читаете? – снова спросил с напускным интересом.
– Мишель Монтень. «Опыты» называется. – Неелов посмотрел несколько покровительственно на обер-полицмейстера: – Не изволили прочесть?
– Нет, – отмахнулся Власовский.
– Напрасно, – заключил Неелов. – Весьма занимательная вещь. Прочтите, не пожалеете. Это древний французский мыслитель и философ. И излагает он крайне умные вещи – весьма полезные как для ума, так и практической жизни.
Александр Александрович, конечно, по-французски понимал. Однако разговаривал с трудом, а вот читать по-французски, увы, не мог, да и не пытался никогда. Поэтому на предложение статского советника почитать древнего французского мыслителя и философа Монтеня ответил скромно, но с достоинством:
– Все времени нет, Кирилл Михайлович. Служба, знаете ли…
– Но это же… квинтэссенция мудрости. Житейской, позвольте вам заметить, мудрости. – Неелов уважительно посмотрел на книгу, а затем на Власовского: – Что, какое-то новое дело?
– В самую точку! – улыбнулся Александр Александрович, довольный, что Неелов задал такой вопрос и сам, так сказать, подвел разговор к нужной теме. – Ума вот не приложу, как сей клубок распутать.
– А вы можете рассказать, что за дело? – подавшись вперед, заинтересованно спросил Неелов.
– Вам, – серьезно посмотрел на Кирилла Михайловича Власовский, – определенно могу. Вы ведь умеете хранить тайны?
– А как же? – тоже сделался серьезным Неелов. – Вы же меня знаете, Александр Александрович, не первый год.
Может, хранить тайны статский советник Неелов или не может, полковник Власовский, конечно, не знал. Но в ответ на столь категорическое заявление Кирилла Михайловича кивнул и, понизив голос, заговорщицки произнес:
– Очень запутанное дело…
– Ага, ага, – поерзал в своем кресле Неелов, приготовляясь слушать.
– Понимаете, в чем дело, – Александр Александрович сделал лицо задумчивым, – у графа Виельгорского пропал главноуправляющий имениями, и мы полагаем…
– У Виктора Модестовича пропал главноуправляющий! – воскликнул Неелов.
– Тише, прошу вас, – посмотрев по сторонам, произнес Власовский и понизил голос: – Если кто-то нас услышит, у меня будут большие неприятности. А мне их и так хватает…
– Понимаю вас, – тоже понизил голос Кирилл Михайлович, посочувствовав, и посмотрел по сторонам: – Вот, присаживайтесь на диван. А я сяду рядом, и нас тогда никто не услышит.
С этими словами Неелов отложил книгу мыслителя и философа Мишеля Монтеня в сторону, поднялся с кресла и прошел к дивану. Усевшись, он посмотрел на обер-полицмейстера:
– Ну, что же вы, присаживайтесь рядом.
Александр Александрович подошел к дивану и присел.
– Сигару? – предложил статский советник.
– Нет, благодарствую, – вежливо отказался Власовский и посмотрел на Неелова: – Так вот, главноуправляющий Попов последним ревизировал имение Павловское в Рязанской губернии. Имеется версия, что управляющий этим имением, некто господин Козицкий, имеет причастность к исчезновению Попова. Какой-то он… скользкий, что ли.
– Как, вы сказали, фамилия этого управляющего? – настороженно спросил Кирилл Михайлович.
– Козицкий, – столь же осторожно повторил обер-полицмейстер, стараясь смотреть в сторону.
– А зовут как? – подался еще ближе к Власовскому статский советник, который казался уже несколько взволнованным.
– Самсон Николаевич, – с некоторым удивлением ответил Александр Александрович и внимательно посмотрел на собеседника: – А что, вы знакомы с ним?
Неелов откинулся на спинку дивана, достал из коробочки сигару и щипцы, откусил ими кончик сигары, засунул его в рот каким-то нервическим движением и зажег спичку. Пыхнув раз семь-восемь голубоватым дымом, в протяжение чего Александр Александрович терпеливо ждал, Кирилл Михайлович хмуро посмотрел на Власовского, выпустил клуб витиеватого дыма и медленно произнес:
– К сожалению, знаком…
«Почему, к сожалению?» – хотел было спросить Александр Александрович, но промолчал и лишь удивленно посмотрел на Неелова. То есть сделал вид, что удивленно…
– К сожалению, знаком, – повторил Кирилл Михайлович и задумчиво перевел взор с обер-полицмейстера на свои руки: – Он ведь и у меня управляющим служил. Восемь месяцев.
– А что так мало? – спросил обер-полицмейстер, как бы между прочим и совершенно не имея интереса.
– Я его уволил, – коротко ответил Неелов.
– Что, дела не знал? – поднял брови Александр Александрович.
– Нет, – как-то кисло усмехнулся статский советник, – дело-то как раз он знал превосходно. И даже слишком…
– Как это – слишком? – словно бы не понял иронии обер-полицмейстер. Полицейским ведь не до иронии или сарказма. Они не репортеры какие-нибудь и не литераторы, которые иронизируют над всем и вся, в том числе и над вещами, над которыми иронизировать бы и не надлежало. Сарказм же нужен людям-трибунам, чтобы выступать на разных совещаниях, конгрессах, симпозиумах и думах, спорить и изобличать. А полицейским нужна конкретика. В словах и действиях…
– А так, – как-то странно глянул на Власовского Кирилл Михайлович. – К примеру, зерна было продано шесть тысяч пудов, а он писал – пять с половиной. Денег за аренду земли было собрано четыре тысячи, а он писал три восемьсот. Ну и многое другое. Сами понимаете, куда шла разница.
– Понимаю, – охотно поддакнул статскому советнику обер-полицмейстер. – В собственный карман.
– Вот именно.
– Скотина, – резюмировал деятельность Козицкого на ниве управляющего имением Неелова Александр Александрович.
– Еще какая, – безрадостно согласился Неелов.
И тут Власовский, чувствуя настроение собеседника, решился взять быка за рога:
– А почему же вы, Кирилл Михайлович, ему такую блестящую рекомендацию дали?!
– Так ведь из-за дочки! – выпалил Неелов и запнулся: – А вы, простите, откуда знаете?
– Я же говорю, – кашлянул обер-полицмейстер, – господин Козицкий у нас главный на подозрении в причастности к исчезновению Попова. И мы по долгу службы просто обязаны о нем все знать…
– Ясно, – уныло произнес Неелов, печально улыбнувшись.
– Прошу вас, продолжайте, – поощрительно посмотрел на Кирилла Михайловича Власовский. – Как говорится, откровенность за откровенность. Кроме того, обещаю вам, что об этом нашем разговоре, в той части, что касается вашей премилой дочери, никто никогда ничего не узнает. Вы вполне можете быть спокойны относительно данного обстоятельства…
– Вы обещаете? – доверительно посмотрел на Власовского статский советник.
– Обещаю, – заверил Александр Александрович.
– Ну, хорошо, – Неелов как-то затравленно посмотрел на Власовского. – Он, Козицкий этот, влюбил в себя мою дочь. Она даже хотела бежать с ним, не спросясь родительского, моего то есть, согласия…
– Это она вам сказала? – настороженно посмотрел на Неелова обер-полицмейстер.
– Нет, он, – ответил Неелов.
– Как это? – удивленно поднял брови Александр Александрович.
– Я узнал, что они… встречаются, и вызвал на разговор дочь. Но она ничего не пожелала мне говорить. Тогда я решил поговорить с Козицким… – Кирилл Михайлович судорожно сглотнул и замолчал.
