Текст книги "Все собаки"

Автор книги: Евгений Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Лесник
(Дубровский Евгений Васильевич)
Все собаки

Рисунки М. Разулевича и В. Кобелева

Для детей среднего и старшего возраста

Все собаки…

Неужели можно описать всех собак, все собачьи породы в такой маленькой книжке? Конечно, нельзя. О собаках написаны сотни толстых книг на всяких языках, и все-таки собаки не все описаны. Их очень много. Сколько? В точности неизвестно.

Эта книжка отмечает только главные черты, указывает различия между породами собак, описывает разные случаи из жизни собак. Любовь и верность, преданность и самоотвержение, чутье, ум, хитрость, преступление, наклонности – все это есть у всех собак и всему в этой книжке приведены примеры.

Неизменный друг

Собака была у человека всегда.

В глубине земли при раскопках находят черепа людей, живших за сотни тысяч лет до нас. И тут же всегда выкапывают звериные черепа с могучими челюстями, с острыми зубами. Это не волчьи – это собачьи черепа.

Тогда, в каменном веке, волки отличались от собак так же резко, как и теперь…

Давным давно, неизвестно когда, собака, похожая на волка, откуда-то пришла к человеку. Собака в родстве с волком, но собака покорилась человеку, а волки остались в лесу.

Судя по черепам, собаки каменного века были крупнее современных. Мелких собак тогда не водилось.

Теперь собаки разных пород так резко отличаются одна от другой, что даже странно. Огромный ньюфаундленд, одетый косматым мехом, и голая японская собачонка величиною с кулак… Как будто и общего между ними, великаном и карликом, ничего нет, а они, и громадина и ничтожество, здороваются по-собачьи, чувствуют какое-то родство. На кошку и ньюфаундленд и японка смотрят иначе, чем друг на друга.

Теперь, собаки юга не похожи на собак севера, африканские – на европейских, собаки пастухов – на собак охотников, комнатные – на военных собак.

Когда-то собаки были везде одинаковыми – это в те незапамятные времена, когда полудикий человек, где бы он ни жил, промышлял только охотой.

Изменилась жизнь человека, занятия и промыслы его стали разнообразны, изменился спутник человека – собака.

Понадобилось человеку устроить свое жилище над водой на сваях, собака выучилась плавать, стала даже нырять – появились собаки-водолазы; у них между пальцами перепонки, как у утки.

Водолаз.

Человек стал ловить быстро бегающих зверей, – явилась борзая, узкая, длинноногая, более всего годная к бегу и ловле; у борзой нет чутья, она плохо слышит, но видит остро и бегает превосходно; длинными челюстями с великолепными зубами борзая схватывает добычу как щипцами; ее пасть по-охотничьи так и называется – щипец.

В лесу охотнику не видно собаки. По лаю он узнает, нашла ли она дичь и где она ее гонит, – так повелись гончие собаки, выгоняющие зверя из леса лаем…

Но не всегда же лес, охота. Верный друг, спутник во всех опасностях, не покинул человека, когда он ушел от дикой жизни; появились комнатные собаки. Дома можно пошутить, позабавиться. Когда человек стал учить собаку плясать, она не отказалась и от танцев: пудель, шпиц, иногда дворняга отлично ходят на задних лапах. Они прыгают через обручи и проделывают множество разных штук в цирках.

В страшном деле войны собака смело служит человеку в бою, принося патроны, она после сражения помогает отыскивать раненых.

Среди вечных льдов собака эскимоса сторожит чум своего хозяина, возит его санки, охотится с ним на моржа и белого медведя. Она родится, живет, приносит щенят на снегу, всегда на морозе, – она покрыта жесткой пушистой шерстью, она крупна, сильна и сердита.

На берегах южного моря в теплом воздухе вывелись крошечные, изнеженные собачонки совсем без шерсти, годные только для забавы. На весь мир знаменита японская собачка – голенькое существо, величиною с большой апельсин. Такая собачка свободно укладывается в муфту, – их так, бывало, и носили щеголихи… вместе с носовым платком. Кожа у этих собачонок темно-розово-серая, хвостик как у крысы. Хилая собачка дрожит от холода даже летом, а тоже лает пискливым голоском, туда же злится, кусается, – зубишки у нее точно шилья.

Японская собачка.

В Китае разводят особенных собак для… еды. Это мелкие, почти бесшерстые собачки. Китайцы уверяют что, собачье мясо вкусом похоже на утиное.

Комнатные собаки

Дальше всего отбились от свирепых предков комнатные собачонки.

Собачья мелюзга выродилась до того, что изнеженные левретки, болонки в мороз гуляют не иначе, как в попонках: боятся простудиться. И все-таки часто хворают, кашляют и пищат. Мопсы, желтые с черными злюще-искривленными точно обрубленными мордами, начинают хрипеть и задыхаться со второго года своей жизни. Кинг-чарльзы обрастают такой волнистой длинной шерстью, что часто, запутавшись лапами в ее завитках, не могут сами встать, если случайно упадут на спину.

Болонка.

Кинг-чарльс.

Все они, – шпицы, фокстерьеры, бультерьеры, тойтерьеры, моськи, все мелкие собачонки, все они пустолайки. Они кидаются с лаем навстречу даже своей хозяйке, не только посторонним. Ничтожнейший стук, шорох – и они уже заливаются неудержимым лаем; они лают часами просто так, без всякого повода.

Шпиц.

Чувство охраны дома, заставлявшее четвероногого сторожа подавать свой голос, выродилось у них, у бездельников, в потребность брехни без причины и цели.

Левретка.

Мопс.

Томми – пустолайка

Белую как снег терьерку Томми я ненавидел за постоянный отвратительно-визгливый лай. Почти бесхвостая, вся коротенькая, она, прыгая в зелени сада, напоминала кролика. Иногда, когда ее хозяйка сидела, слегка склонясь над книгой, Томми очень ловко взбегала к ней на спину. Томми понимала много слов, умела не только служить, но и ходить на задних лапках. Но лаяла она постоянно. Проходя мимо нее, я стучал палкой, всячески пугал ее. Она со страха заливалась отчаянно. Когда ее щенок, также белый, но с забавно-длинными черными ушами, подрос и стал итти на зов, я как-то подманил и погладил смешного лопоухого малыша. Как изумилась Томми! Она вдруг умолкла, пометалась, пометалась туда-сюда, поборола в себе страх и, подбежав ко мне, прижалась к моей ноге, так часто на нее топавшей. После того я… стал уважать Томми и больше ее не дразнил. Через год Томми принесла черного мертвого щенка. Она переворачивала его так и этак лапами, носом, она, кое-как раздвинув его челюсти, дышала ему в рот, – нет, все попытки оживить его не удались… Тогда бедная собачонка отошла, легла на пол и положила голову на лапы. В ее глазах было такое горе, что нельзя было ее не пожалеть. Теперь мы с Томми друзья. Но она все-таки слишком много лает. Что же делать… Пустолайка.

Пудель

Пудель.

Пудель умен по-настоящему. Он понимает слова. Ходить на задних лапах, прыгать через палку или обруч – дело не мудреное, этому можно выучить почти всякую комнатную собаку. Благовоспитанный пудель сам, без приказания, поднимает и подает гостю уроненный носовой платок, учтиво служит, сидя на задних лапах, по-заячьи перебирая передними, и просит подачку особенным тихим отрывистым лаем. Пудель любит играть с детьми в прятки. Он смирно стоит за дверью, в темном углу, и тихонько помахивает хвостом, поджидает, пока его найдут, тогда он выскакивает с веселым, громким лаем. Он охотно и осторожно возит колясочку с крошечным ребенком. Пудель прекрасно изображает коренника в тройке, пристяжками в которой служат двое ребят. Нет игры, нет такой забавной собачьей штуки, которой не научился бы пудель. Главная страсть его – поноска: он очень любит доставать и подавать вещи, брошенные в воду, и готов плавать сколько угодно, весело шлепая по воде кисточкой хвоста. В лесу пудель ничего не ищет, чутье у него слабо. Но он ловко подбрасывает сосновые шишки и ловит их так, что нельзя не смеяться. На пуделя и смотреть смешно. Пуделя, мелкую щуплую собачку, стригут так, чтобы он был похож на… льва: все туловище и ноги гладкие, а кругом головы как будто грива. Вот так лев – под стулом может спрятаться. Моего первого знакомого пуделя звали Пижон. Он был весь без отметины черен как уголь и курчав. Ему повязывали голову салфеткой и кричали: «Пижонка, проси!» Тогда он садился на задние лапы и особенным голосом лаял столько раз, сколько приказывали. Он жил очень долго и под конец от старости стал почти белым, лаял хрипло, но все-таки не отказывался служить.

Охотничьи собаки

Их больше, чем всех остальных. Непохожие одна на другую, разных пород собаки охотятся только так: или гонят – преследуют, или ловят – хватают, или указывают – выискивают. Те, что гонят – гончие, те, что ловят – борзые, а те, что указывают – лягавые.

У собак у всех есть стремление к охоте. Комнатная бездельница, и та в лесу все-таки что-то чует. Если перед ней вскочит заяц, она непременно кинется за ним с лаем. Найдя случайно местечко, откуда только-что взлетел тетерев, собачонка, озадаченная, прыгает и взвизгивает. Ее лай и прыжки бестолковы, из них ничего не выйдет, но они показывают, что собачонка чем-то волнуется…

Настоящая гончая ведет себя не так, она ясно понимает, что от нее требуется. Она чутьем ищет след зверя или птицы и гонит их настойчивым мерным лаем. У зверей есть привычка вертеться или, как говорят охотники, ходить на кругах около того места, где они живут.

* * *

Собака гонит, лая и визжа, зверь бежит по кругу и набегает на охотника, а тот ждет, притаившись в засаде. Охота с гончими очень сложное и хитрое дело.

В Англии есть гончие для охоты только за лисицами – лисогоны. Во Франции когда-то были оленьи собаки. Стаю из нескольких десятков таких собак пускали в погоню за оленем. Рогатый красавец бежал очень широким кругом, бежал час-два, иногда три, но лающая стая гналась за ним неотступно, настигала, окружала его, истомленного, и тут подоспевали на конях охотники.

Такие охоты кончились более ста лет назад. Исчезли леса. Олени остались кое-где как редкость в огороженных парках. Перевелись и оленьи собаки.

В России гоньба за зверем с собаками велась издавна; такая охота называлась псовой. Гончие «выживали» – выгоняли – зверя в поле, а борзые его ловили. Пару борзых, таких узкомордых, поджарых, на высоких ногах собак конный охотник, борзятник, держал на своре, длинном ремне. Зверь выбегал, охотник указывал его собакам и сдергивал с них свору, – они кидались за зверем.

Лисогон.

Стаю гончих вел опытный доезжачий, знавший, где найти зверя, куда и как направить погоню. При больших стаях у доезжачего были помощники, «выжлятники», горластые парни, умевшие хорошо «порскать», орать, свистать на разные лады, чтобы напуганный зверь, вскочив, кидался бежать куда попало. Псари кормили, поили, укладывали спать собак как дома, на псарне, так и на охоте.

Английская борзая.

Отъезжее поле

Если уезжали охотиться так далеко, что ночевали не дома, то охота называлась отъезжим полем. Иногда охота – отъезжее поле – продолжалась неделями. За охотниками шел целый обоз – телеги с палатками, продовольствием. Богатые помещики возили с собой в крытых фургонах кухни, поваров, даже музыкантов и песенников.

Десять свор борзых и двадцать смычков гончих это считалось средней охоткой. А это обозначает шестьдесят собак и два десятка всадников, не считая обоза.

Густопсовая борзая.

При большой охоте состоит распорядитель из промотавшихся, прожившихся дворян. Он, бывало, сам держал охоту, а когда денег не стало, поступил на службу к тому, кто еще не прожился… Такой распорядитель смотрит за порядком, чтобы все делалось по вкусу барина – владельца охоты. Места же знает доезжачий. Он «бросает стаю в остров». Это значит, что он запускает гончих в небольшой участок леса. Доезжачий же ставит борзятников – конных охотников, каждый с парой борзых на своре – на лазы, на те тропинки, по которым побежит зверь из леса. Выжлятники, помощники доезжачего, следят за гончими.

Доезжачий с нагайкой летает тут, там, везде. Он все знает, всюду поспевает, за все отвечает. Стайка даже из двух-трех смычков гончих наполняет лаем лес. Полсотни же собачьих голосов, ревущих, стонущих, визжащих, несутся бурей, дают дикую музыку, особенно волнующую охотника. Лошади борзятников, стоящих по опушкам, и те дрожат, когда гончие дружно наседают на ошалелого зверя.

Борзятник! Не зевай! Едва мелькнут длинные уши русака, яркая шубка лисы или лобастая серая башка волка, надо толкнуть борзых на зверя, показать его им, и как только они сметят добычу, они понесутся вихрем за ним и во весь дух, куда попало – скачи через кусты, ямы, камни, по засеянным полям – все равно. Можно перекувырнуться вместе с лошадью – ничего. Только бы затравить зверя. А-ту его… А-ту его!

Собаки поймали зверя. Доезжачий трубит в рог. Выжлятники «выбивают» стаю из острова, смыкают гончих попарно на смычки. Охота кончена. Притороченные, т. е. привязанные к седлам, висят вниз головами зайцы и лисицы, изредка волки. Измученные сумасшедшей скачкой, счастливые своей добычей едут охотники. Глубокая осень, холод, часто дождь и снег. Вся охота направляется или к своим палаткам в поле, или в ближайшую деревню. Крикливый, шумный, дымный, грязный ночлег, а на утро опять то же: рог доезжачего, гон стаи и бешеная скачка за ошалевшим зверем.

Псовая охота так далеко ушла в прошлое, что теперь даже странным кажется, как можно было разоряться на такую забаву и посвящать ей всю жизнь. Псовая охота исчезла, как то было с гоньбой за оленем; кое-где без дела доживают век вырождающиеся борзые.

С гончими можно охотиться и пешком.

У нас издавна знамениты костромские гончие: крупные, короткошерстые, черные с рыжими бровями и «подпалинами», пятнами, около хвоста. Это грубые, сильные, не очень ласковые собаки с басистыми голосами. Из костромичей довольно часто вырабатываются «красногоны», мастера по красному зверю, по лисе и волку. Красногон отыскивает, поднимает, ведет, выставляет на охотника зайца, взвизгивая и лая, как полагается всякой гончей. Напав на след лисы или волка, красногон меняет голос, он хрипит, как будто задыхается, подвывает и яростный лай его звучит так, что охотник издали мгновенно понимает, в чем дело.

Гончая.

Иногда гончие, увлеченные погоней, уходят очень далеко от охотника, и тогда он, чтобы дать им знать о себе, трубит в медный рог. Лес, окрашенный, благоухающий по-осеннему, в это время уже молчалив. Бодро и свежо дрожит в нем медный голос рога, повторяемый эхом.

Лайка

Когда одна собака лаем гонит и зверя и птицу, – это охота с лайкой. Остроухие, отлично смышленые, злобные сибирские собаки лайки одеты густым коротким мехом, часто совсем белым. Лайка спит на каком угодно морозе, не разборчива на корм, при случае может питаться рыбой, не боится медведя, вполне послушна голосу и свистку своего хозяина. Звонкий, как будто особенно веселый лай ее дает знать охотнику, что собака сделала свое дело: «посадила» на дерево белку или глухаря.

Почему-то белка не убегает, глухарь не летит прочь от вспугнувшей их собаки. Они, кажется, сердятся на нее. Белка, подняв пушистый хвост, злобно фыркает, перепрыгивая с сучка на сучок. Глухарь ерошит перья, вытягивает шею вниз, как бы угрожая клюнуть, и сердито переступает на ветке. Охотник на лай подкрадывается и стреляет. Опытные охотники издали отличают, по белке лает собака или по глухарю.

В сибирской тайге, среди множества всякого зверья, «красным» зверем зовут соболя. Опытный промышленник за версту слышит, когда его собака по соболю пошла. «Посаженный» на дерево соболь мало интересуется собакой, он спешит затаиться, спрятавшись в дупле. Собака должна, не поддавшись на такую хитрость, терпеливо дождаться охотника и указать ему, что тут на этом дереве незримо скрыта драгоценная добыча. Стучать, кричать, стрелять – напрасно: соболь не выйдет. Тогда дерево рубят. В тот миг, как с шумом рушится лесной великан, охотники с сетью наготове ждут, смотрят, где должна упасть вершина дерева, и как только она коснется земли, они накидывают сеть на концы верхних ветвей. Соболь, когда дерево упало, выскакивает из своего убежища. Если собака прозевала, он спрыгивает на землю, и приходится искать его сначала. Собака, знающая свое дело, зорко следит за рубкой дерева, за всем. Едва соболь высунется из дупла, собака кидается к нему с отчаянным лаем. Соболь боится, не смеет спрыгнуть, стрелой несется по стволу к вершине дерева и попадает там в сеть.

Лайка.

Собаке, твердо и отчетливо знающей всю эту науку, настоящей соболиной собаке нет цены. Впрочем, обыкновенная зверовая лайка, идущая на медведя, умеющая следить изюбра, сибирского оленя, или сохатого, как по-сибирски называют лося, и та ценится в сотни рублей; те лайки, что только сажают глухаря и белку, много подешевле: эту мелочь при случае можно промыслить и с простой дворнягой.

Лягавые

Если человек охотится не в густом лесу, а в открытом месте, где собаку видно издали, то никакой надобности в гоньбе и лае нет. Наоборот, надо к дичи подкрасться, пока птица не улетела, зверь не убежал. Собака смотрит, идет ли за ней охотник, далеко ли он, и если он далеко, то умная задерживает свой поиск, чтобы охотник успел подойти. А охотник собаке покрикивает тихонько, свистит, дает знаки рукой, учит, как показывать, что она нашла дичь.

Французы назвали пойнтером собаку, приученную останавливаться перед дичью, указывать охотнику, где дичь находится. Английские охотники дали такой собаке название сеттер. Потом охотники стали приучать собак ложиться перед дичью. Такие послушные собаки получили название лягавых. Косматые, гладкошерстые, бородатые (брусбарты), бесхвостые, всех мастей и оттенков, лягавые бесконечно разнообразны по виду.

Пойнтер.

Лягавая собака, какова ни была бы ее наружность, должна быть понятлива, послушна, мягка характером. Она живет почти всегда в комнатах, с людьми: тут грубиянам, злючкам, кусакам не место. Пород лягавых столько, они перепутались между собою так, что иногда даже охотник, посвятивший всю свою жизнь этому делу, не в состоянии определить, к какой в точности породе принадлежит прекрасная, несомненно лягавая собака. Ведутся особые книги для записи из поколения в поколение собак, отличившихся хорошим сложением и охотничьими качествами. Такие породистые собаки ценятся очень дорого, большею частью действительно охотятся великолепно, но… иногда среди них, высокопородистых, украшенных медалями на выставках, попадаются никуда негодные. Наоборот, некоторые беспородные собаки, нигде не записанные и происшедшие неизвестно откуда, довольно часто помогают охотнику так, как только можно желать: отыскивают дичь, делают над ней стойку, подают убитую или указывают, где она лежит. Собаки, одаренные умом, прибавляют к выучке сколько какая может. Глупую собаку нельзя обучить тому, чтобы, самостоятельно далеко от охотника найдя дичь, она сообщила ему об этом. Из двух-трех сотен собак одна окажется способной на такую штуку. Из тысячи одна сама поймет, как это сделать, и сознательно поведет охотника к найденной добыче.

Сеттер.

Брусбарт.

Мой Дик

Когда я дремал под кустом, мой незабвенный Дик будил меня, лизнув в нос.

– Что такое! – ворчал я спросонья, – что еще за нежности собачьи, чего тебе нужно?

Он, конечно, молчал. Но он смотрел так ясно, так умно, так выразительно, помахивая хвостом, то отбегал, то возвращался, так манил за собой, что не понять было невозможно. Раз в жизни я видел собаку, которая в подобных случаях прямо схватывала своего господина за полу, за рукав, за штанину и тянула за собой. Такому приему я пытался обучить Дика, он почему-то не пожелал им воспользоваться: я не допускаю, чтобы он не понял, – Дик, понимавший все! Например, зимой вечером, сидя у своего стола, я читал, а Дик спал в углу той же комнаты. Вдруг я тихим, спокойным голосом спрашивал:

– Нет ли тут где-нибудь хорошей, умной собаки?

В тот же миг из угла слышалось короткое, частое похлопывание хвостом по подушке: есть, есть тут такая собака.

– Подошел бы кто-нибудь, – продолжал я равнодушно, – приласкался бы… Скучно так.

Тогда около меня немедленно являлась собачья голова и ласково толкалась мне в колени.

Уходя в город, я почти всегда брал Дика с собой, но иногда приходилось оставлять его дома. Тогда я при выходе говорил:

– На место! Понял? На место!

Он огорчался чрезвычайно, но понимал, несомненно понимал ясно: он оставался дома. Если же я таких слов не произносил, а уходил потихоньку от Дика, то где бы я ни был в городе, мой четвероногий друг отыскивал и настигал меня непременно. Иногда он не мог проникнуть в дом, где я находился. Мне говорили:

– Там ваша собака у крыльца.

Я выглядывал в окно и видел, что Дик сидит у двери спокойно и твердо: он знал, что мой след кончается тут у этого дома, и ждал. Несколько раз я пытался его обмануть, уйдя, например, через сад, в переулок. Напрасно. Дик, устав ждать, шел широким кругом около предательского дома, все-таки пересекал след обманщика и догонял его, всегда радуясь и ласкаясь… Он, все, все понимал, мой милый, верный друг. Вот его некоторые чувства и способности остались для меня непостижимыми. Однажды, возвращаясь с очень отдаленной охоты, я, подходя уже к городу, заметил, что потерял свои ключи, связку ключей на стальном кольце. Чрезвычайная неприятность, сколько замков придется взломать. Сейчас переодеться даже не во что: белье заперто. Я тут припомнил, как что-то выскользнуло у меня из кармана, когда я сел отдыхать по выходе из болота: там и вывалились проклятые ключи. До того Места несколько верст, ночь, болото… Мыслимо ли найти!

– Дик, – сказал я почти безнадежно, – я потерял. Поищи, братец!

Я потрепал его по голове, и при слове «потерял» он ринулся в темноту.

На горе, в городе мелькали, маня, огоньки. Там ждали меня чистая постель, вкусная еда, втройне очаровательные после целого дня лазанья по болотам. Уйти скорей домой, Дик, ведь, все равно найдет дорогу. Нет, Дик, очевидно, мне ничего не скажет, но слишком низко бросить его одного в темноте болота, не может быть, чтобы он этого не почувствовал, когда, вернувшись, меня здесь не найдет.

Я в тучах комаров сидел у дороги голодный, мокрый, грязный до ушей. С высокой колокольни собора на горе два раза летели унылые звуки отбиваемых колоколом часов и замирали где-то далеко за туманной поймой. Вдруг шлепанье быстрых лап в придорожной грязи, стремительные прыжки и фырканье, и Дик, задыхающийся, радостный, гордый, и ключи у него во рту, наполненном пеной…

– Ну, Дик, ну, милый, – твердил я в восхищении, – ну, как ты мог их найти? Ну, прелесть моя, как ты нес их, железо, в зубах, ведь так противно!

Я положил ружье и, несмотря на темноту, мы немножко прошлись с Диком в дикой пляске: так у нас с ним полагалось в исключительных случаях жизни. Отплясав, мы расцеловались и пошли домой. Дик бежал впереди с самым равнодушным видом. Откуда он взял сил во весь мах нестись два часа после целого дня беготни, как ухитрился найти ночью в болоте ключи, нечто маленькое, по нашему, по-человечьи, даже не пахнущее ничем?