Текст книги "Четыре листа фанеры"

Автор книги: Евгений Козловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Шухрат Ибрагимович выходит из-за портьеры

Автор вполне готов предположить, что Алина, увлеченная одновременно своей любовью и своим расследованием, не умея отдать предпочтение ни тому, ни другому (причем следует заметить, один предмет с другим входил понемногу во все более острый конфликт, подобный тем, что разрабатывали французские экзистенциалисты семнадцатого века Корнель и Расин), и думать забыла про полковника в белом, пустившего – в соавторстве с судьбою – в ход всю эту историю (сам автор, во всяком случае, практически забыл). Полковник же в белом про Алину помнил постоянно, а в один прекрасный день прямо-таки пригласил ее в свой обширный, комфортабельный кабинет.

– Черная неблагодарность, Алина Евгеньевна, черная неблагодарность, – начал он, едва Алина появилась в дверях. – Я предоставил вам столь уникальную для журналиста возможность, а вы только пару раз ко мне и заглянули. И то все как-то в суете, в суете, за разрешениями, за позволениями. Да что вы по стойке смирно-то стоите? Присаживайтесь, присаживайтесь! Помните, как вольно вы себя вели, когда впервые оказались в этом кабинете? Мда-а, удивительный все-таки феномен – советский человек. Даже такой сравнительно независимый, как вы. Вроде бы и не служите у меня, такая же свободная, как и раньше. А вот походили к нам месячишко-другой – и пожалуйте: по стойке смирно. Шучу, шучу. Не делайте губку. Хотя, как известно, во всякой шутке, ха-ха, есть доля шутки. Ну как продвигается сбор материала?

Вошла секретарша с подносиком.

– Знаете, – отвлекся белый полковник в ее сторону, – вы когда еще в первый раз должны были ко мне прийти? Послал ее за пирожными. До сих пор искала.

Секретарша закраснелась и бросила злой взгляд исподлобья.

– Ну так что, понравился вам наш герой? Или как он теперь, ваш герой? – продолжил полковник не прежде, чем вышла секретарша, продемонстрировав таким образом высокую свою тактичность – Алина тем не менее потупилась. – Профессионализм, чутье, интуиция – это все вы, разумеется, ухватили с полвзгляда. Позволю себе особо обратить ваше внимание на такие качества капитана Мазепы, как нравственная чистота, неподкупность, бескомпромиссность в борьбе с преступностью, – пел полковник. А Алина думала с раздражением: «И далась ему эта нравственная чистота!» – А то, знаете, все у нас в прессе: сращивание правоохранительных органов с мафиозными структурами, коррупция… А я вот вам – на живом примере…

Полковник сделал значительную паузу. Алина подняла глаза, но наткнувшись на твердый, немигающий взгляд, тут же снова и опустила.

– Вы, кажется, хотели что-то сказать? Вам показалось, что в реальном облике капитана ничто не соответствует набросанному мною несколькими штрихами идеальному портрету советского милиционера? Или нет? Все соответствует? Верю-верю. Ваша профессиональная наблюдательность не пропустила б ни одной подозрительной детальки. А ваша безупречная честность не позволила бы их скрыть, несмотря даже на личные симпатии или, возможно, более глубокие чувства. Да вы пирожные-то ешьте. А то Валечка обидится: два месяца бегала, доставала…

Алина через силу откусила маленький кусочек.

– Ладно, вижу, что не расположены к разговору. От важного, должно быть, оторвал. Свободны, свободны. Если что вдруг – обращайтесь в любое время. Хоть ночью, хоть прямо домой, – и полковник протянул карточку с телефоном.

Алина встала и, так слова и не сказав и не прожевав угощение, аышла из кабинета.

Отодвинулась внутренняя какая-то портьерочка – бесшумно возник Шухрат Ибрагимович. Подошел к столу, запихал в рот пирожное, аппетитно задвигал челюстями.

– Прижать, – отнесся полковник к московскому гостю, – расколется…

Шухрат Ибрагимович, не прекращая жевать, выразил сомнение качанием головой, а чуть позже, освободив артикуляционный аппарат, произнес:

– Такую, пожалуй, не очень-то и прижмешь. Выборделает. Понаблюдаем со вниманием. Может, и нам подскажет, как лучше себя повести. Выгоднее… – и засунул в рот очередной образец искусства львовских кондитеров.

Объединенный швейцарский банк

Чистенькие, словно пылесосом прососанные, а потом мыльной губкою промытые мостовые и тротуары; аккуратненькие домики – эдакие пряничные, из детских сказок; ухоженные, листик к листику, кусты и деревья; даже горы какие-то особенные, похожие на хорошо придуманную художником и великолепно выполненную в мастерской очень богатого театра декорацию, – Швейцария и на слайдах производила на Алину впечатление сильное. Новое, так сказать, время еще только-только, как мы уже упомянули, стучало в дверь, заграница еще оставалась покрытой флером недоступности и загадочности. Нет, Алина однажды ездила за рубеж, девочкою-подростком, с отцом, но та заграница была какая-то ненастоящая, менее даже настоящая, чем Прибалтика. То была Румыния: бедность, грязь, портреты…

Иван, Богданов приятель, то ли до сих пор не мог прийти в себя от недавней поездки, то ли, тягая туда-сюда рамочку дешевенького диапроектора, переносился ощущениями из обрыдлого отечественного быта в тог прекрасный эпизод жизни.

– Видите? Видите? Я как-то раз прямо не удержался: носовой платок накрутил на палец и по тротуару провел!

– Платок-то сохранил? – с легкой, незлой иронией поинтересовался Мазепа. – Не стираешь?

– Зря смеешься. Ты не способен такое даже представить! Вот клянусь – не способен. Не потому, что воображение бедное, а просто ни один совок, там не побывавший, представить себе не может, что и такая, оказывается, бывает жизнь. К бензоколонке подъезжаешь – хоть бы запах какой. Для смеха. Случайная капелька упала на брюки – найти не смог куда. Фантастика!

– А я, значит, по-твоему, совок? – задумчиво произнес Мазепа, в обнимку с Алиною устроившийся в низком, мягком, глубоком кресле, и взяв с посверкивающего в неверных разноцветных отблесках диапроекции сервировочного столика четырехгранную бутылку, плеснул из нее в стакан.

– Ты ж за рулем, Богдаша! – по-супружески укорила Алина.

– Думаешь, мою тачку кто-нибудь в этом городе посмеет остановить?

– А в высшем смысле?

– В высшем? – не понял Мазепа,

– Ну, – пояснила Алина, – в смысле уважения к закону как таковому? В смысле dura lex…

Капитан взял ее руку в свою и демонстративно повертел на изящном пальчике бриллиантовое колечко.

– Правы вы, Иван, правы, – вздохнула Алина. – Все мы тут совки. Типичные.

То ли положение хозяина обязывало отвлекать гостей от неприятных разговоров, то ли просто ни за что не хотелось ему возвращаться в окружающую реальность, только Иван пропустил перепалку мимо ушей и привлек внимание гостей к очередному изображению, придав голосу некоторую таинственность, а фразе – интонацию намека:

– А вот это вот как раз Объединенный швейцарский банк.

– Тот самый, в котором у меня не лежит ни франка, ты это имеешь в виду?

– Богдан! – зашипел Иван. Повертев у виска указательным, скосился на Алину, добавил громко и выразительно: – Тот самый, в котором ни у кого из нас не лежит ни франка!

– Ой! – изобразил капитан на лице, что крупно вляпался, и прикрыл рот обеими ладонями сразу, изобразил так натурально, что если бы не лукавый мгновенный взгляд на Алину, можно было бы и поверить. – Ладно, пора, – встал из кресла. – На свадьбу-то придешь?

– Чего это вы? – зажег свет хозяин. – Не интересно? – кивнул на экран. – Или обиделись? У меня еще два коробки…

– Сам же сказал: нам там не жить. Не выделывайтесь, девушки: слушайте полонез Огинского, – отозвался Мазепа и, обняв Алину, направился к выходу. – Да и некогда, – развел руками у самой двери. – Пиф-паф ой-ой-ой!..

Голиаф и Давид: связь через уоки-токи

«Шевроле» не «шевроле» едва успел остановить отъезжающую «Оку» тр'евожным сосом мигающих фар. Алина затормозила, высунулась в окошко.

– Опять коробка, – пояснил капитан, подойдя. – Пиф-паф ой-ой-ой!

– И опять покушение? – ехидно поинтересовалась Алина.

– Это вряд ли. Больше вроде бы некому. На буксире тянуть умеешь?

– Вот откажусь – будешь знать! Сам все время ноешь: что это, мол, я такая чересчур самостоятельная – на своем транспорте!

– Откажешься – по ноль два позвоню. Еще раз, как типичный совок, использую служебное положение в личных целях. А виновата будешь ты.

– Постой, – сменила вдруг тон Алина. – А в каком это смысле: больше некому?

– Что больше некому? – удивился капитан.

– То! – отозвалась журналистка. – Я спросила: не покушение ли? А ты ответил: больше некому!

– Я так ответил?! – изумился Мазепа.

– А то кто же?!

– Странно! С чего это я взял?

– Это уж точно: странно.

– Отличное место для выяснения отношений, – сказал капитан несколько уже раздраженно. – И время!

– Я не отношения выясняю… – начала Алина.

А Мазепа за нее закончил:

– …а истину! Истина, Алиночка, исключительно в вине. Еще древние это знали. Ты тянуть будешь? Подавай задом, сюда, поближе… – и не дав невесте ответить, пошел к «шевроле» не «шевроле», склонился над багажником, извлекая из бездонных недр буксирный трос, приладил-прицепил к своей машине, к Алининой, которая к тому моменту стояла уже рядышком. – Таскала когда-нибудь? Попробуй. Главное – взять с места. Сцеплением подбуксовывай! Поняла? Или, может, лучше поменяемся?

– Ну не-ет, – протянула Алина, взвесив вариант. – За твою колымагу… Разобью – не рассчитаюсь до смерти.

Они совсем было разошлись по своим автомобилям.

– Постой! – вдруг вспомнил капитан и снова скрылся в недрах багажника, извлек две коробочки с антеннами. – Уоки-токи! Вот здесь нажмешь – передача. Отпустишь – прием. Ну в случае чего. Усекла?

Алина кивнула.

Капитан уселся за руль, сказал в коробочку:

– Проверка связи. Как слышно?

– Отлично, – отозвалась Алина.

– Что? Не понял? – переспросил капитан.

Алина отложила коробочку, высунулась в окно, крикнула:

– Отлично слышно, говорю!

– С Богом! – тоже высунулся капитан в окно.

Алина сосредоточилась, мало-помалу отпуская сцепление. «Ока» напряглась и заглохла. Трос провис.

– Спокойненько. Еще попытка, – произнес Мазепа в уоки-токи. – Ты подбуксовывай, подбуксовывай! С одного раза небось не спалишь.

Алина попробовала еще раз. Теперь получилось, хоть

в салончике и запахло подгоревшим асбестом выжимного диска. И вот связанные тросом машины поехали потихоньку по вечернему городу: Давид тащил Голиафа,

Алина внимательно вела «Оку», поглядывая в зеркало заднего вида. Протянула руку на соседнее сиденье, взяла уоки-токи, нажала передающую кнопочку.

– Слушай, – сказала, – а этот убитый из «Трембиты», ну Николай, кажется… Почему он тогда, в детстве, сам натравил на тебя шпану, а потом сам же тебя и спас? Не мог ведь он заранее знать, что ты ментом станешь, что ваши дорожки пересекутся… Ты, надеюсь, уже в курсе, что это он их тогда на тебя натравил?

– Власть… – донесся из дурного динамика искаженный голос Мазепы.

– Как ты сказал? – задумчиво переспросила Алина.

– Тихонько, тихонько! – крикнул капитан. – Сейчас там на красный переключится… Алина стала притормаживать, а капитан добавил: – Власть: что хочет, мол, то и сделает.

– Замысловато, – ответила Алина, остановив маши

ну точно перед стоп-линией.

– Нормально, – отозвался Богдан то ли по поводу ее маневра, то ли по поводу ее оценки предложенного им мотива.

Сейчас Алина, едва красный сменился зеленым, тронулась уверенно, на раз.

– Отличная обучаемость! – прокомментировал капитан.

– Ладно, – ответила Алина. – Предположим, я повторяю, предположим, у тебя был мотив его убить. Один из пяти, самый благородный: защита. Даже не самозащита…

– А мамозащита, – скаламбурил капитан в уоки-токи, что журналистка, впрочем, пропустила мимо ушей.

– Предположим, ты точно узнал, что шланги перерезал он. Хотя откуда уж так точно?..

– Ну предполагай, предполагай дальше, – отозвался Мазепа после паузы. – Почему я должен как-то реагировать на твои предположения?

– Я просто хотела узнать, – сказала Алина довольно жестко, неожиданно для себя жестко, – при чем тут бармен? Его-то за что? Ведь это же было еще до всяких тормозных шлангов.

– Какой бармен? – удивился Мазепа так раздраженно, что Алина поверила в искренность этого удивления, несколько опешила даже.

– Но ведь из одного оружия… «Зауэр». Трассологи-

ческая экспертиза, баллистическая… – и как-то выдох

лась.

– Алина, – твердо, ровно ответил капитан после довольно длинной паузы, – ты свои домыслы оставь, пожалуйста, для детектива. Для «Расскажи, как тебя убивали». Ладно? Не сойдется твоя версия, поняла? Никак, никогда не сойдется! Объективно!'

Алина переезжала как раз неширокую улочку, когда по ней, выскочив из-за угла, как черт из коробочки, понесся милицейский уазик с включенными сиреною и мигалками. Алина притормозила от неожиданности – да она все равно не успела бы перетащить через улочку капитанов «шевроле» не «шевроле», и уазик с разлету врезался в трос.

«Оку» и «шевроле» не «шевроле» потащило назад, они даже боками слегка хлопнулись; уазик замер в тросе коренным эдакой русской тройки.

Капитан выскочил из машины навстречу выскочившим из своей ментам, и даже присутствие Алины не смогло удержать его от лексического набора, диктуемого ситуацией.

Не говоря уже о ментах…

Черный зрачок смерти

Из почтового ящика в парадной Алина вытащила яркий, плотный, заграничный конверт и заграничную же плоскую бандероль; не удержалась, тут же на лестнице вскрыла; капитан подоспел, заглядывал через плечо. В пакете оказался совершенно невероятный по интенсивности цветов, по качеству бумаги журнал, в котором, листнув, обнаружила Алина маленькое свое фото и большую, на иностранном языке набранную, статью. В конверте – ксерокопия чека и письмецо, тоже по-иностранному.

– Поздравляю, – сказал капитан и поцеловал Алину в висок. – Постепенно становишься богатенькой. Сколько ж это по черному курсу? – Повертел чек. – Приглашают?

– Ты ж журналистов не любишь, – ответила Алина, отпирая дверь.

– Я отечественных не люблю. Неконвертируемых, – пояснил Мазепа.

– Господи, как устала… – едва не упала Алина на диванчик, в прихожей, ногу об ногу сняла туфли.

– Я прямо в душ, ладно? – скорее констатировал, чем спросил капитан и, сбросив на ходу свитер, рубаху, брюки, скрылся за дверью ванной.

Алина еще раз взглянула на статью, на копию чека, на приглашение, прикрыла глаза. Может, и впрямь дернуть? Но без Мазепы она не согласна. А он?..

Алина поймала себя на этом вот «без Мазепы не согласна» и подумала:

«А собственно, почему? Ведь происшествие в „Трембите“, которому я стала полуслучайной свидетельницей, не в первый раз уже мерещится в эдаком вот странном ракурсе, к хоть капитан и предостерегает от реконструкций, что ему, с другой стороны, остается делать, как не предостерегать?..»

…Бесшумной тенью, с погашенными фарами скользит по узким каким-то задворкам капитанов «шевроле» не «шевроле», словно дредноут в ночном тумаке посреди открытого моря, отыскивает местечко поукромнее и, отыскав, припарковывается…

…Мазепа берет из бардачка картонную коробку от шампуня, открывает, вынимает пучок седых волос на ячейчатой капроновой подложке, бутылочку с клеем – кисточка в пробке. Профессионально, двумя-тремя быстрыми мазками обрабатывает подбородок, лепит к нему пучок, глядится в зеркальце заднего вида…

(Алине показалось даже, что она помнит, будто от капитана в тот вечер, в вечер второго их знакомства, чуть попахивало спиртовой основою клея. Тогда она приняла это за алкоголь, теперь же… А что теперь? «Показалось»… «Будто»… Да одни эти слова говорят сами за себя! Нельзя, нельзя строить даже смутные подозрения на «будто» и «показалось»! Хорошо, посомневаться времени еще достанет, она и так тем только и занята, что сомневается. Вперед, вперед, вперед! En avante!)

…Седобородый Мазепа перегибается назад, извлекает не то из-за, не то из-под сиденья серый макинтош, о пропаже которого так неожиданно и постоянно будет убиваться бедный его отец, широкополую шляпу, на ходу облачаясь, идет проходными дворами. Перед тем как вынырнуть на освещенную улицу в десятке метров от «Трембиты», снимает с предохранителя «зауэр». Резко входит, коротким взглядом окинув публику, мазнув и по Алине с восточным ее приставальщиком (интересно, узнал он ее в тот миг?), скрывается за служебного дверью. Отстраняет в стремительном движении девушку-подавальщицу, распахивает дверь директорского кабинета.

Директор, склонившийся над бумагами, приподнимает голову, и в глазах его мгновенное недоумение сменяется узнаванием, замешанном на сильном, на грани ужаса, страхе. Директор, однако, пытается страх преодолеть: из скольких переделок вышел, неужто тут не подфартит?

– Сюда-то-ты мог бы не приходить? – говорит Мазепе озабоченно-беззлобно. – Ну как засечет кто? Этот твой маскарад – он только для школьного бала годится.

– Не рассчитал, Коляня? – заботливо осведомляется капитан. – Отпустил шестерок? Решил: народу много, куда этот мудак сунется?

– Слушай, Богдан, а чего ты на меня тянешь? – переходит директор Коляня в наступление, но в наступление, конечно, липовое: он явно накручивает время в расчете на случайность какую-нибудь счастливую.

И точно: под легким напором снаружи дергается дверь.

– Нина! – кричит Коляня. – Ниноч…

Договорить не успевает. Малой секунды хватает капитану достать оружие и выстрелить, да не просто выстрелить, а, как пишут в кодексе, «с особым цинизмом»: дырочка, маленькая такая, аккуратная, возникает в том точно месте, в каком возникла год назад во лбу бармена. А с той стороны, с затылка, образуется огромная пробоина, и брызги мозга и кости летят веером над головою, заляпывая свежие обои.

Капитан прячет «зауэр», спокойно отпирает дверь и, потеснив плечом встревоженную Ниночку, углубляется в подсобные коридоры, толкает дверь черного хода, срывая на ходу бородку, макинтош скидывая. Не бегом вовсе, просто энергичным, обычным для себя шагом пересекает двор, скрывается в подворотне, проныривает сквозь нее, сквозь следующую, тенью проскальзывает в тень-«шевроле», запускает мощный неслышный мотор и снова бесшумно по тем же задворкам – назад. Перед выездом на освещенную улицу включает подфарники и рвет с места, как на старте «Формулы-1». Возле дверей «Трембиты» бьет по тормозам и, надо полагать, успевает поймать себя на мысли, что сегодня-то тормозные шланги выдержат любое давление. Входит в «Трембиту» и…

Алина почувствовала, что ей что-то мешает, приподняла голову, открыла глаза: мешал уставившийся прямо на нее черный зрачок пистолета, и это было так похоже на кусочек только что воображенной сцены, что Алина почувствовала холодок мистического ужаса.

На самом деле все объяснилось просто: капитан с мокрыми волосами, в коротком купальном халате держал пистолет на ладони, спрашивая:

– Откуда пушка?

Алине просто следовало ответить, что это, мол, негр из Интерпола, Джон, оставил, в подарок тебе передал. Она, собственно, и ответила, но ощущение, что зрачок пистолета глядел на нее какое-то мгновенье весьма осмысленно, так Алину и не покинуло.

– Чего ж не отдала сразу? – поинтересовался капитан. – Еще и зарядила! Только знаешь: в ванной оружие лучше не хранить, даже американское. Ржавеет.

– Что ж не отдала, что ж не отдала, – агрессивно сказала Алина, компенсируя и скрывая агрессивностью собственный испуг. – Забыла!

– Интересное кино, – улыбнулся Мазепа кривой улыбочкою. – Спрятать не забыла, а отдать забыла?

– А ты меньше о, быскивай, пока ордер не получил. В гостях все-таки.

Капитан бросил пистолет Алине на колени (хоть жест был точен, баскетболен, отшатнувшаяся Алина едва успела удержать оружие от падения), а сам стал одеваться, приговаривая:

– Ну да, конечно, штука понятная. Когда имеешь дело с преступником, всегда как-то спокойнее. Особенно когда это преступник – полицейский и, стало быть, защиты искать не у кого.

Алину забила нервная дрожь. Тут все смешалось: и реакция на оружейный зрачок, и обида капитана, который вот-вот, казалось, уйдет навсегда из ее квартиры, из ее жизни, закончит одеваться и уйдет, и главное, что он заговорил о невысказанных ее подозрениях прямым текстом.

– Ну не сердись, слышишь, я не хотела… – поднялась Алина, оставив пистолет на диванчике, нежным пальцем провела по капитановой руке.

Как ни странно, этого пустяка достало Мазепе, чтобы размякнуть: видать, и самому не хотелось покидать уютную квартирку, уютную эту женщину, и он продолжал ворчать по инерции, а точнее, чтобы не показать, как мало ему надо, чтобы размякнуть.

– Да нет, пожалуйста. Каждый человек, я считаю, имеет право носить оружие. Но только с одним условием: уметь им пользоваться. Я даже готов подарить его тебе… на свадьбу. Хоть и очень уж он хорош. – Капитан взял пистолет с диванчика и по-мальчишески погладил его. – Люблю оружие, – признался уже вполне беззаботно. – Так что завтра с утра стрельбы. На даче. О'кей?

– Пиф-паф ой-ой-ой? – улыбнулась Алина. – И опять, наверное, приставать будешь…