Текст книги "Волчок-доносчик (Рассказ для детей)"

Автор книги: Евгений Салиас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Евгений Салиас
ВОЛЧОК-ДОНОСЧИК
Рассказ для детей

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Ксении Евгеньевне

Салиас

I

В первых числах июня 1740 года петербургские жители, и богатые, и бедные, и сановные, и простые, были несколько смущены и встревожены.

Десять лет уже властвовал над столицей и над всей Россией всем ненавистный, хитрый и жестокий герцог Курляндский Бирон. Многие глубоко ненавидели его и при дворе Императрицы, и в обществе, и в народе, но никто не смел тягаться с ним и главные вельможи государства или увивались вкруг него, ухаживали за ним, или осторожно избегали его, чтобы не навлечь на себя его гнева, хотя бы случайного.

И вот, за последнее время нашелся человек происхождением и душой русский. Его любовь к отечеству, высокое положение, звание кабинет-министра и особенное расположение государыни к нему – побудили его потягаться с немцем кровопийцей. Это был – Артемий Петрович Волынский. Он возмечтал избавить Россию от Бирона. Борьба, однако, даже первого русского вельможи, оказалась невозможной с могущественным немцем.

Бирон явился к Императрице Анне Иоанновне с требованием отдать Волынского под суд за разные вполне вымышленные преступления или такие мелкие проступки, в которых был виновен в то время почти всякий вельможа.

– Или я, или он, – сказал Бирон. – Выбирайте!

Императрица проплакала целый день и уступила фавориту немцу. Волынский был отдан под суд и, к великому стыду русской земли, судьи были все на подбор избраны Бироном не из немцев, а из русских. В комиссию были назначены, чтобы судить своего ни в чем не повинного соотечественника, следующие лица: Чернышов, Ушаков, Румянцев, князь Трубецкой, Хрущов, князь Репнин, Новосильцев, Неплюев и Шипов.

Суд этот продолжался более двух месяцев. Волынский был обвинен во всем, что только клеветникам можно было выдумать, и даже в том, что имел «злой умысел и намерение сделаться государем Империи Российской».

II

В эти самые дни, в одном из небольших домиков в переулке около Адмиралтейского проспекта, часов в девять вечера сидело за ужином целое семейство. Человек лет тридцати пяти, – хозяин дома, Сонцев, жена его, молодая женщина, трое детей и собака Волчок.

Старшему мальчику, Пете, было восемь лет. Около него сидела сестра его Маша, немного моложе, а рядом с матерью маленькая, курносая, черноглазая и черномазая, как цыганка, и вечная вертушка Ксаня, девочка четырех лет, первый друг Волчка, более потому, что любила вообще всех собак и все собаки обожали ее. Это была особенность характера этого маленького человечка, бойкого и смелого не по летам. Между девочкой и отцом, на таком же стуле, как и все, сидела большая лохматая собака, пудель, с толстой мордой и большими, светлыми и умными глазами. Это и был Волчок, не только любимец всего семейства, но даже всего околотка.

Волчка все любили и дети считали его даже чуть не своим старшим братом. Отец часто говорил, что Волчок на полгода старше Пети. Мать часто говорила детям, что Волчок добрее их, послушнее, не шалит, меньше капризничает и не упрямится.

Отец часто повторял, совершенно серьезно, что Волчок умнее не только детей, но и многих знакомых. И дети давно привыкли любить и уважать друга-пуделя. Действительно, Волчок делал много, чего нельзя было бы поручить ни детям, ни даже крепостному человеку Степану. Волчок был отчасти умнее его, сметливее и расторопнее. Степану случалось перепутать что-нибудь, исполнить поручение наоборот. С Волчком же никогда этого не бывало.

Часто Сонцев посылал Волчка позвать кого-нибудь из людей, произнеся только отчетливо имя его, и Волчок тащил человека или девушку за платье, и всякий понимал, что барин зовет. Иногда посылался Волчок в людскую или на конюшню с приказом закладывать лошадей. Волчок отправлялся, начинал лаять над кучером известным образом. Кучер догадывался и, не говоря ни слова, шел закладывать. Точно также Волчок приносил своему барину туфли из спальни. Но этого всего мало. Когда Сонцев темной ночью, иногда зимой, отправлялся по соседству к приятелям пешком, так как не стоило закладывать колымагу или большой возок, то при этом Волчок шел впереди и нес небольшой фонарь, нарочно для него устроенный, с особенной ручкой, чтобы удобнее держать в зубах.

Только один раз за все время случилась беда. Волчок от сырой погоды или от снега, вдруг чихнул сильно, да и потушил фонарь. Барин его и остался в темноте. Когда Сонцев рассказал детям, как Волчок осрамился, – дети долго приставали к нему, особенно Петя. Как только Волчок примет важный вид и смотрит начальственно на детей, (а это иногда с ним случалось), то сейчас кто-нибудь и напомнит:

– Да! Важничай! А фонарь-то, брат, потушил!..

И Волчок понимает, потому что сейчас морду отвернет в другую сторону.

И наконец, однажды, летом, когда захворал рассыльный, Сонцев попробовал заменить его Волчком и дело пошло на славу.

Он призывал пуделя и называл несколько раз имя своего подчиненного Нилова, которому чаще всего пересылал бумаги. Волчок прислушивался, скосив морду на сторону, потом брал в зубы осторожно и нежно пакет и отправлялся с поручением. Если у Нилова дверь с улицы была растворена, то он ловко влетал в дом. Если все было заперто, он клал осторожно пакет и начинал лаять до тех пор, покуда кто-нибудь не выйдет и не впустит его.

Впрочем, дома Волчку случалось часто и самому отворять иные двери. Станет он на задние лапы, положит одну переднюю на дверь, а другой бьет по ручке двери, покуда она не опустится.

За то многие в столице знали Волчка. Некоторые простые люди не знали фамилии господина, которому принадлежит умная собака, но знали пуделя. Редко говорили: «Сонцевская собака», а чаще говорили про самого Сонцева: «Волчковский барин».

III

Сонцев был человек образованный и даже довольно редкий человек в те времена. Он ездил учиться за границу и пробыл года три в одном из университетских городов Германии. Когда он вернулся в Петербург и определился на службу, умер Петр II-й и со вступлением на престол Императрицы Анны тотчас же началось ненавистное владычество Бирона. Знание иностранных языков и в особенности немецкого, на котором Сонцев объяснялся как на русском, сразу поневоле отличило его. Не прошло нескольких месяцев, как, именно за этот немецкий язык, он был представлен Бирону, быстро повышен по службе и отличен от всех товарищей. Несмотря на то, что Сонцев, чисто русский человек, отдалялся от Бирона и от всех немцев, тем не менее случайно, как-бы насильно, судьба все более влекла его в ненавистную ему среду.

Быстро прошли девять лет жизни в Петербурге. Сонцев был теперь уже давно женат, и для семейного человека с тремя детьми с очень скудными средствами. Кончилось тем, что когда тот же герцог предложил ему место в своей канцелярии с большим окладом, то Сонцеву, не смотря на все его отвращение к тирану-курляндцу и его клевретам, пришлось согласиться.

Он утешал себя мыслью, что новый кабинет-министр Волынский, пользовавшийся большой милостью Императрицы, одолеет наконец этого герцога и тогда он то же перейдет служить к Волынскому. И многие, кроме Сонцева, долго и тщетно таили эту надежду на перемену. Для Сонцева могло это случиться легко, так как он, по возвращении в Петербург, сблизился и подружился с человеком, хотя моложе его лет на десять, но тоже крайне образованным, который был теперь секретарем Волынского. Молодой человек этот был Теплов, ученик знаменитого Феоафана Прокоповича. Не смотря на службу в двух враждебных лагерях, оба оставались по-прежнему близкими друзьями и только за последнее время видались осторожно, даже умышленно делали вид и говорили, что поссорились. Одновременно они всячески помогали друг другу. Когда Волынский был отдан под суд, то Теплов тайком часто навещал Сонцева, расспрашивая его о видах, намерениях и мнениях Бирона. Сонцев хотя редко видал герцога лично, раз, два в неделю, но он был в состоянии знать кое-что от товарищей, могущее быть полезным опальному и судимому вельможе. Теперь именно, в эти июньские дни, Сонцев со слов герцога и своих сослуживцев в канцелярии уверял Теплова, что Волынскому не предстоит никакой беды, что Бирон хочет только спихнуть его с занимаемого им важного поста кабинет-министра и заставить покориться.

Герцог уверял и все в столице повторяли, что члены комиссии, судящие Волынского, нарочно избраны из чисто-русских людей, чтобы суд был совершенно беспристрастен. И только немногие умные и дальновидные люди чуяли, что Артемию Петровичу Волынскому не нынче-завтра будет худо и что в лице его будет осрамлен, затоптан в грязь и погублен весь русский лагерь.

IV

В этот вечер дети и Волчок сидели особенно смирно.

Ужин кончился. Дети простились с отцом и собрались спать, а Волчок по обыкновению отправился за ними наверх по лестнице. Он почему-то всегда присутствовал при их туалете вечером. Когда же они улягутся по постелям, Волчок осмотрит всех, как надзиратель в училище, повернет направо и налево свою умную, серьезную морду и затем, как то важно махнув хвостом, отправится вниз и ляжет около письменного стола своего барина.

Когда Волчок возвращался сверху, то Сонцев знал, как-бы по докладу, что дети уже в постели.

– Что? Уложил? – спрашивает он иногда в шутку.

Волчок тяфкал в ответ, будто понимал вопрос.

Вообще присутствие Волчка в доме было настолько разумно, он был так умен и точен в своих простых действиях, что по ним можно было узнавать многое.

На этот раз не прошло часу, как Волчок вдруг чуть-чуть взвизгнул, не жалобно, а весело, и поднял голову к растворенному окну. Вскочив с места, он положил передние лапы на окошко и начал лаять, поглядывая то в окно, то на Сонцева. И тотчас Сонцев опять понял доклад Волчка. Он догадался, что кто-нибудь из очень близких людей идет мимо дома или же остановился на подъезде. Так как было уже поздно, то посещение, нежданное и негаданное, близкого человека должно было означать что-нибудь особенно важное.

Сонцев поднялся с места, вышел в переднюю, сопутствуемый прыгающим Волчком и, действительно, увидел, что на подъезд входит человек, тщательно уткнувший лицо в воротник шинели, несмотря на то, что на дворе стояла теплынь.

– Григорий Николаевич, – воскликнул Сонцев, узнав Теплова. – Чего это ты так поздно? Иль беда какая?

Теплов сбросил шинель, молча и быстро подошел к приятелю и, взяв его за руку, также молча потянул в кабинет. Он был бледен, как снег, и глаза особенно сверкали от чрезмерного волнения.

– Что такое? – воскликнул Сонцев.

Теплов хотел заговорить, но губы его дрожали, он едва мог только вымолвить одно слово:

– Осужден!

– Кто? Артемий Петрович? – воскликнул Сонцев.

– Осужден на смерть! На казнь!

И оба друга замолчали. Теплов начал ходить по горнице, ничего не говоря, но шевеля губами и размахивая руками. Очевидно, что целые речи, горячие и сердечные, просились ему на язык, но он не сообщал ничего другу, так как все это тот знал, чувствовал и думал то же в эту минуту.

Эти два человека, как и многие люди в Петербурге, были просто обмануты. Они ожидали, что комиссия и суд над бывшим кабинет-министром кончится только его смещением и опалой, быть может, ссылкой временной, не в дальний город, но никто не мог предвидеть и поверит, чтобы любимец государыни, ни в чем важном невиновный, был бы неизвестно за что, несправедливо и предательски, приговорен к смерти… и к позорной смерти разбойника и убийцы.

– Да это, может быть, так, только острастка, – выговорил, наконец, Сонцев. – Попугают, а потом помилуют и сошлют, ну хоть в Пелым.

– Нет, – выговорил Теплов, – государыня на днях должна подписать его безвинную погибель. Так говорят.

Покуда два друга, оба пораженные и встревоженные, говорили, Волчок сидел на задних лапах около них и глядел своими умными глазами в лица, то хозяина, то его друга.

Из всех друзей своего владельца он наиболее любил Теплова, быть может потому, что Теплов чаще других бывал, дольше засиживался, иногда даже оставался ночевать, или же Волчок чуял, что это самое близкое лицо Сонцеву.

За последнее время, Теплов, из опасности, чтобы не навлечь на друга беды, заходил гораздо реже и всегда тайком. Он был почти единственный человек, оставшийся на свободе из всей канцелярии Волынского, и это случилось, главным образом, благодаря тонкому и умному вмешательству за него Сонцева. Когда герцогу была подана записка, где были перечислены все сослуживцы, все чиновники, до последнего писаря, бывшие при Волынском, то Сонцев, конечно, не от себя лично, а через своих приятелей, постарался очень хитро выгородить своего друга. Наконец, и сам Теплов был на столько ловкий и увертливый человек, что, когда всех бывших при Волынском перебрали, некоторых арестовали и судили, других уже выслали из города, он один остался на свободе.

Хотя Теплов любил Волынского, но сам был человек в высшей степени хитрый и себялюбивый, и, конечно, всячески позаботился о личном своем спасении. Теперь, переговорив с приятелем, Сонцев тотчас же решился отправиться, несмотря на позднее время, к одному из любимейших секретарей герцога, с которым он был в хороших отношениях, и узнать наверное о судьбе Волынского. Секретарь этот жил недалеко и Сонцев отправился к нему пешком. Теплов остался дожидаться его возвращения в кабинете, наедине с Волчком. Собака, будто понимавшая горе и заботы своего хозяина и Теплова, подсела теперь поближе к гостю, ласково глядела ему в лицо и лизала его руки, будто утешая в горе. Теплов понял ласки собаки, положил руку на лохматую голову Волчка и невольно выговорил:

– Да, Волчок, тяжелые времена!

Затем, он замолчал и около часу неподвижно просидел в кресле, дожидаясь друга и вестей. Сонцев вернулся еще более грустный. Вести Теплова оказались вполне верны! Действительно, Волынский был осужден безжалостно на позорную смерть чрез палача, на отсечение руки и головы!..

V

Двадцать седьмого июня 1740 года вся столица была на ногах с утра. И вельможи придворные; и гвардия, и простолюдины – все волновались, у всех на устах было имя «Артемий Петрович».

В этот день на большой площади густые толпы народа сбежались со всего Петербурга поглазеть, молча и с тайным трепетом, как палач на высоком помосте отсек несчастному Волынскому сначала руку, а потом и голову.

После казни тело было отвезено на кладбище церкви Самсония, на Выборгской стороне, и похоронено без отпевания.

Народ, молча, угрюмо разошелся с площади по домам. Всякий понимал, что злодей Бирон теперь будет могущественнее, чем когда либо. Кто посмеет теперь идти и тягаться с Курляндским герцогом, когда даже любимец царицы сложил за это голову на плахе.

Вместе с другими приходил грустно поглядеть на гибель русского вельможи и Сонцев. Он тоже стоял в толпе, а около него и Волчок. И оба вернулись домой сумрачные. Волчок никогда не прыгал и не шалил, если хозяин его был печален и задумчив.

Когда они были уже только за несколько шагов от дома, на Волчка вдруг наскочила какая-то огромная собака, повалила его и начала грызть. Бедный Волчок завыл страшно. Сонцев тотчас бросился спасать своего любимца и ударил палкой чужую собаку!

В ту же минуту за ним раздался голос и вельможа, пунцовый от гнева, крикнул наступая:

– Как ти смейт мой сопак пить! Я тепя, как Волински, колов отрешу! Колóв чик-чик!

Сонцев поневоле промолчал, скрепя сердце, и только вернувшись домой, рассказал жене и детям приключение.

– Вот до чего дожили мы, – прибавил он. – Немецкие собаки грызут русских, а если кто заступится, то немец грозится за своего пса русскому человеку голову отрезать. Что, братец, Волчок, задали нам сегодня трепку?

Волчок сердито рыкнул и ушел лечь под стол.

VI

Прошел месяц после погибели Волынского, и в Петербурге уже перестали даже и говорить о прежнем кабинет-министре, перестали даже и втихомолку ужасаться страшному преступлению, взятому на себя несколькими чисто-русскими людьми в угоду всесильному немцу. Все, что было у Волынского близких людей или простых служащих при нем, все исчезли. Одни были сосланы, другие добровольно уехали из столицы из боязни безвинно пострадать.

Один Теплов оставался в Петербурге, и многие удивлялись, что он был цел и невредим. Многие и отчасти справедливо объясняли его спасение двоедушием, а другие даже более: обвиняли его напрасно в том, что он спас себя ценою доноса и оклеветания своего покровителя.

Теплов уже пробовал было поступить на службу к кому-либо из клевретов Бирона, но все они сторонились от единственного уцелевшего сослуживца казненного вельможи. Многие из прежних знакомых даже сказывались не дома и избегали принимать Теплова. Бирон тоже знал, что секретарь Волынского уцелел, знал его даже в лицо. Занятый более важными делами и заботами, он все собирался и все забывал узнать из бумаг по делу Волынского, почему этот секретарь остался невредим.

Теплов, видя, как избегают его все в Петербурге, понял, что он сделался личностью для всякого опасною. Ему надо было на время уехать из столицы и во всяком случае не бывать у тех, которые продолжали принимать его из любви, рискуя попасть из-за него в ответ. Таким образом, Теплов прежде всего перестал бывать у Сонцева и не решался завернуть к нему даже и ночью. Зато они постоянно переписывались через верного человека, крепостного Сонцева, старика Степана. Теплов просил приятеля всячески похлопотать, чтобы снова иметь какое-нибудь место на государственной службе. Сонцев обещал и старался. Но это оказывалось совершенно невозможным.

За это время Сонцев был случайно повышен по должности и ему приходилось часто являться с докладом лично к самому герцогу. И будто нарочно за последнее время Бирон все ласковее стал относиться к Сонцеву. Возможность говорить с ним по немецки, прямодушие, скромность Сонцева, знание дела – все нравилось деспоту-герцогу. В особенности понравился ему однажды один ответ Сонцева. Герцог во время доклада прямо спросил:

– Скажи мне: а очень меня русские не любят?

– Да-с! Ненавидят! – прямо и честно отвечал Сонцев.

Герцог имел привычку всякий день после занятий отправляться на прогулку, чтобы пройти пешком ради моциона. Он всегда в этих прогулках брал кого-нибудь из своих секретарей. При этом, конечно, несколько полицейских, ради его безопасности, отправлялись тоже поневоле гулять, – одни далеко впереди герцога, другие сзади. Все эти люди были чистокровные немцы, выписанные из Курляндии и слепо преданные своему верховному начальнику и соотечественнику. С того дня, как Сонцев попал в милость к герцогу, Бирон стал часто брать его с собою на эту прогулку. Постоянно занятого серьезными делами герцога забавлял при этом не столько Сонцев и разговор с ним, сколько его умный Волчок. Раза два герцог прямо объяснил Сонцеву:

– Я тебя беру с собою из-за твоего умного пуделя. Презанимательная собака!

Сонцев поневоле сопутствовал герцогу в его прогулках, не воображая, что может произойти из этого. А между-тем, однажды и стряслась беда, которую можно было отчасти предвидеть и легко предотвратить.

Однажды, в конце августа, в ясный тихий день герцог по обыкновению собрался прогуляться по площади или вернее по зеленому лугу, который расстилался вокруг Адмиралтейства. Выходя из дворца своего, он встретил Сонцева с его собакой, вышедшего из канцелярии, и позвал с собою.

Прогулявшись и побеседовав о разных мелочах, герцогу захотелось пешком зайти к одному из своих любимцев, тоже из немцев, который хворал и сидел дома. Сонцев, конечно, отправился ради вежливости проводить герцога до дома больного. С Адмиралтейского проспекта они повернули на Большую Морскую и молча, тихо, подвигались вперед. Волчок, как всегда, прыгал и скакал, то отставая, то опережая их. При этом он часто бесцеремонно проскакивал между идущими рядом герцогом Бироном и своим владельцем. Пройдя несколько шагов, Бирон вдруг остановился, показал Сонцеву пальцем перед собою на другую сторону улицы и вымолвил:

– Посмотри! Видишь этого человека, что идет там. Отвратительная Фигура! Это Теплов, бывший клеврет Волынского. Узнай ты мне, пожалуйста, почему он остался цел, когда другие… И Бирон запнулся. Переведя глаза на лицо Сонцева, он вдруг невольно заметил сильное смущение, изменившее все черты лица прямодушного человека. Бирон хотел уже двинуться далее, предполагая, что ему это только показалось, но в эту минуту шустрый Волчок вдруг взвизгнул, стрелой бросился через улицу и, достигнув Теплова, которого он не видал давным-давно, с жалобным воем начал бросаться на него, лизать его руки и всячески радоваться.

Бирон остановился, как вкопанный, и взглянул на Сонцева. Сонцев стоял бледный, как смерть. Руки и ноги его дрожали.

Все сразу было понято умным и ехидным герцогом.

– А?! – усмехнулся Бирон, странно складывая в злой усмешке свои тонкие губы. – Умная у тебя собака, и честная! Не даром я ее полюбил: она честнее тебя! Ну, ступай, я и один дойду.

И герцог, усмехнувшись, двинулся и закачал головой.

Сонцев, несмотря на то, что совершенно потерялся, все-таки увидел и понял это движение герцога. Герцог, качая головою, как будто говорил:

– Каковы люди! Каковы предатели! Как надо быть осторожным с ними. Мой чиновник и друг секретаря Волынского!..

Герцог скрылся из виду, а Сонцев все стоял, как истукан на том же месте. Наконец, его привел в себя знакомый голос.

– Друг, ты пропал из за меня, погиб из за этой собаки, – говорил Теплов. – Надо что-нибудь придумать. Ты можешь потерять свое место! И даже худшее может приключиться.

Сонцев ничего не отвечал; наконец, развел руками, потом перекрестился и выговорил:

– Будь, что будет!

И переведя глаза на стоявшую возле них собаку, Сонцев прибавил:

– Да, Волчок, удружил ты мне! Донес на своего барина, – как есть, донес! Доносчик ты и Иуда-предатель!

Сонцев отправился на квартиру Теплова. Оба друга до вечера пробеседовали, придумывая, как выдти из беды, но, разумеется, ничего придумать было нельзя.