Текст книги "Шаг до страсти"
Автор книги: Эвелин Энтони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
– Никакого «потом» не будет. – Джуди хотела встать.
Свердлов с места не сдвинулся, чтобы помешать ей.
– Возможно, не сейчас, – сказал он. – Через три дня мне нужно возвращаться. Сегодня мне хотелось бы немного поговорить о себе, если не возражаешь. Пожалуйста, не вставай.
– Три дня – а я думала, почти через неделю.
– Я приехал раньше тебя. – Он нагнулся и достал бутылку виски. Чуточку плеснул ей в стакан. – Для меня, не для тебя.
Джуди села:
– Ты знаешь, ночной сторож видел нас здесь. Наверное, он доложит.
– Несомненно. – Свердлов снова улыбнулся. – Я уверен, что за нами следили все время. Когда ты вернешься, тебе будут задавать вопросы насчет меня.
– Кто будет задавать вопросы? – с удивлением повернулась она. Его рука опять потянулась и дотронулась до ее ладони.
– Ваша разведка. ЦРУ. Что ты им скажешь?
– Попрошу не лезть не в свои дела. Отпусти мою руку. Я тебе не верю, Федор. Ты же сказал, что хочешь поговорить.
– Ты можешь мне верить, – сказал он. – Дай мне подержаться за твою руку. Я боюсь темноты.
– Ты не боишься ни черта ни дьявола, – сдалась Джуди.
– Это неправда. – Он говорил совершенно серьезно, от насмешки не осталось и следа. Он был человеком, у которого настроение менялось молниеносно. – Нет никого, кто бы не боялся чего-нибудь. Ты приехала сюда, спасаясь от любовного романа. Я приехал потому, что мне не от чего бежать. Ты можешь это понять?
– Нет. – Она покачала головой. – Что это значит?
– Я сделал хорошую карьеру, – ответил Свердлов. – Многообещающую. Моя жена – знаменитый специалист, она красивая молодая женщина. Я из великой страны и принадлежу к великому социалистическому движению, которое, придет день, будет воспринято всем миром.
– Упаси нас бог, – вставила она.
– Не спасет. Бог не существует. Не прерывай меня, я играю в капитализм и подсчитываю свои активы. У меня завидное здоровье, и я могу иметь девочек, когда только захочу. Кроме тебя. Но мне не нужны девочки, мне не хочется видеть жену, и у меня больше не осталось веры в мировую социалистическую революцию. Что мне делать?
Какое-то время она не знала, что ответить. Луна вышла из-за облаков, и они могли отчетливо видеть друг друга. Его лицо казалось жестким и напряженным, рот еще более перекосился. Ни с того ни с сего Джуди зазнобило. Она осознала, что в такую тропическую ночь причиной озноба мог быть только страх, физический страх.
– Что ты хочешь сказать мне? – прошептала она, словно ночной сторож все еще ходил поблизости.
– Не знаю, – сказал Свердлов. – Я спрашиваю тебя. Что мне теперь делать?
– Тебе нужен был отпуск. – Слова звучали беспомощно. – Возможно, ты переработал. Разве ты не чувствуешь себя по-другому сейчас?
– Да. – Он снова закурил, а ей забыл предложить сигарету. Джуди начинали нравиться его крепкие сигареты. – Да, я чувствую себя не таким скованным. Я чувствую, что мог бы остаться здесь навечно, не делая ничего другого, кроме того, чтобы проводить время с тобой. Мне не хочется возвращаться. Мне не хочется по приезде найти письмо жены, в котором она сообщает, как прекрасно, что правительство Чехословакии решило предать суду по обвинению в измене всех государственных служащих, и какую ошибку мы совершили, не расстреляв Дубчека в самом начале...
– Неужели она и в самом деле так думает? – с ужасом спросила Джуди.
– Так она думает, – ответил Свердлов. – Так думал и я, но по иным причинам. Теперь я не принимаю и эти причины. Я лишился даже честолюбия.
– А ты не можешь попросить, чтобы тебя вернули обратно в регулярную армию?
Он искоса посмотрел на нее:
– Это то, на что я меньше всего могу рассчитывать.
– Я не в силах помочь тебе, – сказала она. – Прости. Я не знаю, что тебе ответить. Наверное, тебе придется как-то смириться. Возможно, для этого не потребуется много времени. Я тебе говорю, ты переработал. Тебе нужен антракт. Останься здесь до моего отъезда. Ты можешь?
– Да. – Она почувствовала, как он успокаивается. Рука, которой он держал ее ладонь, ослабила хватку, шевельнулись пальцы, а большой снова принялся за свое чувственное упражнение. – Да, я могу остаться, если захочу! Мы можем уехать в один и тот же день... Думаю, мы могли бы еще раз отправиться в гавань, завтра, например. С удовольствием сплавал бы на какой-нибудь другой остров.
– Это займет несколько дней. Самый близкий – Гренада. Туда на самолете – один час лету.
– Два часа до Бразилии. Ты не хочешь поплавать перед сном?
– Нет, сегодня не хочется. – Джуди встала, и они направились к выходу. Он открыл дверь, и она вышла из бунгало.
– Какой же длинный вечер. И такой грустный для тебя, – сказала она.
– Он был хорошим для нас обоих. – Свердлов протянул руку. Когда она взяла ее, он положил другую руку ей на плечо. – Одно удивило меня. Почему ты не предложила, чтобы я перешел на вашу сторону? Разве я не нужен Западу?
– Возможно. – Джуди посмотрела на него. – Но это не для тебя. Я знаю.
– Я тоже, – сказал он. Он провел рукой по ее плечу, по шее под волосами. – Я думаю, что ты нейтральный человек. Тебе не надо новообращенцев.
– Нет. И я не хочу, чтобы обращали меня. Я верю в право выбора. Но ты не беспокойся. Я думаю, твое чувство разочарования пройдет, это же только настроение.
Он заговорил тихим голосом:
– Знаешь что? Ты забыла про полковника, правда?
– Спокойной ночи, – произнесла Джуди. Она шагнула к своей двери, до нее оставалось не больше пяти футов.
– Завтра пойдем и поищем твой тамаринд.
– Что ты скажешь, если мы найдем его?
– А что ты скажешь, если мы его не найдем?
Глава 4
Миссис Стефенсон, жена посланника, пришла к выводу, что жена мистера Патерсона нравится ей несравненно больше, чем сам полковник. Не в правилах Маргарет Стефенсон отдавать предпочтение женщинам перед их мужьями, она много раз повторяла своему мужу, что посольские жены смертельно надоели ей. «Они такие вульгарные в наше время».
Эти слова она тоже повторяла на каждом шагу, делая ударение на прилагательном. «Все на одно лицо, и не с кем поговорить». Такое отношение коробило Фергуса Стефенсона. Фанатично преданный всем, кто принадлежал к кругу его сотрудников, он проявлял крайнюю щепетильность в общении даже с каким-нибудь простым клерком. Он никогда не кичился своим вызывающим благоговение рангом или в равной степени вызывающим благоговение опытом, чтобы ткнуть кого-нибудь носом в совершенный промах. Он был образцовым во всех отношениях, что было слишком хорошо известно его жене. Сотрудники говорили о нем с примесью восхищения, но это очень раздражало ее. Еще бы, они ведь не жили с ним! Они видели импозантный фасад, а она существовала вместе с обитателем вылизанного добела склепа и могла клятвенно засвидетельствовать, что это труп. В тот вечер, когда они одевались к ужину, она сообщала ему из ванной о своих впечатлениях.
– Это очень приятная девочка, – повторила она. – Оказывается, когда я была на Цейлоне, ее старший брат вывозил меня на прогулки. Очень милый и недурен собой. С ужасно смешными пушистыми усами.
Фергус Стефенсон подошел к открытой двери ванной:
– Рад, что она тебе понравилась. Это поможет Патерсону.
Жена повернулась к нему. Она стояла перед зеркалом с губной помадой в руке.
– Черта с два, – фыркнула она. – Ничего ему не поможет, пока он не бросит малютку, к которой ездит в Нью-Йорк! О Фергус, прекрати прикидываться, будто ты не знаешь – его уже проверял эта ищейка Лодер.
– Кто тебе сказал об этом? – Он отошел в сторону, чтобы она его не видела. Так он чувствовал себя увереннее.
– Не имеет значения. Сказали. Она ждет ребенка и очень переживает. Только одевается совершенно нелепо. Это моя единственная претензия к ней.
– Боже, – заметил Стефенсон. – Да она, по-видимому, исключительная особа.
Он зачесывал волосы назад, но в зеркало не смотрел. Кто мог сказать жене про расследование в отношении Патерсона? Он зачесывал волосы, пока не стало саднить голову. Кто же на этот раз?
Этого вопроса ему бы вообще не следовало задавать. Они женаты двадцать лет, у них трое детей, девятнадцатилетняя дочь и двое мальчиков-школьников в Англии. Давным-давно, после рождения последнего ребенка, он взял себе за правило не задавать подобных вопросов. У него не было полной уверенности относительно их младшего ребенка. Иногда ему казалось, что в сыне есть какие-то его черты, но иногда мальчик казался совершенно чужим. Жена умела вести себя на людях. У него имелись основания быть ей за это благодарным: на первых порах его карьера расстроилась бы, если бы жена не вела себя достойно. За последнее время отношение к такого рода ситуациям в корне изменилось. Форин-офису пришлось пересмотреть жесткие правила касательно разводов и повторных браков, иначе слишком мало дипломатов удержались бы на своих постах.
Он искренне пробовал угодить Маргарет. Предлагая ей руку и сердце, он верил в то, что она дает ему альтернативу в его половых привязанностях. Он дошел тогда почти до безумства – из-за той истории в Кембридже. Его любовник обладал всеми достоинствами, перед которыми преклонялся Фергус: блестящими способностями, физической привлекательностью, общительностью и безукоризненным воспитанием. Фергус Стефенсон влюбился в него и дал соблазнить себя. Вскоре он понял, что многие из друзей прошли через это же. Маргарет вошла в его жизнь, когда он делал первые шаги на дипломатической службе. Он видел в ней эквивалент того мужчины из Кембриджа. Ее отличали прекрасное физическое развитие, великолепный цвет лица, здоровый дух и устрашающая энергия. Она увлекалась охотой, плаванием, лыжами, и все это делала профессионально, во всем была самым зажигательным компаньоном. Ее блеск слепил, и Фергус жмурился от исходившего от ее личности сияния, оно притягивало его так же, как та сексуальная связь. В то время он думал, что влюблен в нее и что прошлое может быть предано забвению. Многие из ему подобных женились и, насколько ему было известно, вели обыкновенную половую жизнь. Но у него ничего не получилось.
Их отношения спотыкались, садились на мель, снова возрождались, когда и тот и другой предпринимали отчаянную попытку не смотреть правде в глаза. Он достаточно часто оплодотворял ее, чтобы она родила ему двух или даже трех детей, но она была не из тех женщин, которых легко обвести вокруг пальца. И однажды ночью, переполненный стыдом и отчаянно нуждавшийся в понимании с ее стороны, Фергус совершил последнюю и решительную ошибку, рассказав о том, что было в Кембридже. С этого момента он для нее перестал существовать как мужчина. Они вместе появлялись на людях, по взаимному согласию брак решено было сохранить до их смертного часа ради соблюдения внешних приличий. На самом же деле их отношения превратились в спектакль, разыгрывавшийся ею с жестокостью и презрением, а им – с пристыженностью и унижением. О первом ее любовнике он не знал. Он бы предпочел никогда и не узнать, но она почуяла это и с удовольствием сообщила сама. В то время их младшему сыну исполнилось три месяца. Она тут же поняла, о чем он хочет спросить, и расхохоталась ему в лицо. Фергус не мог забыть, как она смеялась.
– Сколько времени все это продолжалось? Джулиан – твой сын или, может быть... подожди, и тогда посмотрим, согласен? Черт бы меня побрал, я и сама точно не знаю.
Он положил щетку на место и пригладил волосы ладонью. Они начали редеть на макушке, и он чувствовал под ними кожу. Кто бы ни был этот человек, он раскрыл ей секретную информацию.
Одно это считалось серьезным нарушением правил безопасности.
– Маргарет, – сказал он. – Кто бы ни сказал тебе про расследование Лодера, он не имел никакого права делать это. Ты ведь понимаешь?
– Ну конечно. – Она вышла из ванной, высокая, элегантно одетая женщина со светлыми волосами, с почти металлическим белым оттенком, потому что она рано начала седеть. У нее были пронзительные голубые глаза – большие, с нависшими веками, умело подведенные. В свои сорок пять лет она выглядела неотразимой. Через десять лет она станет внушительной матроной, прекрасно выглядящей в роли Ее превосходительства жены посла.
– Он поступил очень скверно, – бросила она. – Подай-ка мне сумочку, пожалуйста.
– Я хочу знать, кто это сделал. – Чтобы произнести эту фразу, ему понадобилось мужество, а она подняла на него брови, разыгрывая крайнее удивление.
– Зачем это тебе? Ты же доставишь этому человеку неприятности.
– Я приму меры, чтобы он больше не разбалтывал служебные тайны, – сказал Стефенсон. – Меня заботит только это.
– Но какое это имеет значение. – Маргарет пожала плечами, проверяя в сумочке, не забыла ли чего-нибудь. – Ну, небольшая интрижка. Дорогой, у всех мужчин такое бывает, ведь он спал с женщиной. А до последнего времени я была уверена, что угрозу безопасности представляет как раз мужеложство.
Он даже не вздрогнул, поскольку в последнее время она слишком часто говорила подобные вещи и он перестал на них реагировать.
– Меня не трогает, чем занимается Патерсон в своей интимной жизни. Меня интересует только то, чтобы среди нашего персонала максимально соблюдались правила безопасности. Особенно в настоящее время. Русские что-то затевают. Может быть, ты теперь поймешь, что я спрашиваю вовсе не из личных соображений.
– А что там с русскими? Я ничего не слышала.
– И слава богу, – вздохнул он. – Если ты мне не скажешь, у меня не останется другого выхода и я пойду к Лодеру.
Жена была уже на полпути к двери. Обычно она прекращала пререкания, поворачиваясь и уходя из комнаты, когда он еще говорил, но на этот раз остановилась и повернулась к нему.
– Если ты пойдешь к Лодеру и поднимешь шум, он может раскопать кое-что и про меня, но вряд ли тебе хочется, чтобы об этом знал Лодер. Ты, конечно, подумал об этом?
– Я думаю об этом, – сказал Стефенсон. Он видел ее силуэт на фоне открытой двери. Надменное, ненасытное, безжалостное тело. Казалось, оно ведет отдельную недобрую жизнь, независимо от заключавшейся в нем личности. В принципе Фергуса всегда преследовал страх перед женщинами; за их требованиями и увлечениями чувствовалось что-то скрытое и тревожное. Ему приходило в голову, что он ненавидит тело жены больше, чем ее самое. А сейчас он чувствовал отвращение.
Она нечасто доставляла себе удовольствие помучить его; имея свою личную жизнь, она занималась чем хотела, и никто об этом не догадывался. Даже ему ни к чему было что-то знать, если только он сам не начинал выяснять, как произошло в этот вечер. Ее ненависть к мужу уже почти испарилась. К тому же она хотела, чтобы он в конце карьеры получил одно из главных посольств.
– Ровно половина восьмого, – сказала она. – Наши гости скоро начнут съезжаться. Я сойду вниз. Можешь идти к этой пошлой маленькой ищейке, если тебе так хочется, но сначала хорошенько подумай.
Стефенсон задержался наверху. Пусть она одна встретит гостей: видного американского экономиста с женой, западногерманского первого секретаря и несколько английских пар. Если бы он сказал Лодеру об утечке, скрывать связь Маргарет стало бы невозможно. Стефенсон направился к двери. Кто же на этот раз? Обычно она находит кого-нибудь помоложе, но не слишком молодого. Слава богу, она не увлекается мальчиками. Это должен быть человек, имеющий возможность знать, чем день за днем занимается руководитель СИС.
Кто-то из отдела Лодера. Чем больше Стефенсон думал об этом, тем больше понимал, что должен что-то предпринять. Накануне его пригласили на специальное совещание, которое собирал Лодер для доклада послу.
Информация о Свердлове поступала от барбадосской полиции. Русский на острове установил только один контакт, с женщиной, с которой встретился в отеле. Лодер зачитал им подробности. Собранную о ней информацию проверили и перепроверили постановили, что это миссис Ферроу, проживающая в Нью-Йорке, британская подданная, работает личным помощником Сэма Нильсона в ООН.
Из-за этого поднялся настоящий переполох. Он заметил, что прибегает к любимому сленгу Лодера. Этот человек был просто невыносимым; то начинал сыпать по-гречески, чем выводил американцев из себя, то переходил на терминологию разведслужб времен войны. Сэм Нильсон был фигурой международного значения. Связь его секретаря со Свердловым затрагивала безопасность на самом высоком уровне. Вот почему Бакли и ЦРУ изо всех сил старались разнюхать, нельзя ли им чем-нибудь поживиться. Позиция Лодера, как он объяснил послу и Стефенсону, заключалась в том, чтобы убедить американцев удовлетвориться полученными сведениями и не предпринимать собственного расследования. Они не знают, да и не стоит им сообщать, что миссис Ферроу еще и любовница британского военно-воздушного атташе. Такие сведения вызвали бы у американцев подозрения в отношении всего персонала посольства. Только по этой причине опрометчиво рассказанные его жене сведения о Ричарде Патерсоне, о его романе с девицей могут стать причиной бедствия, если информация пойдет еще дальше. Стефенсон остановился у двери, потом повернулся и вошел в кабинет. Там он сделал короткую запись на календаре: «Повидать Лодера». Он запер календарь в ящик стола и пошел вниз, чтобы присоединиться к супруге.
* * *
Полет в Нью-Йорк занял четыре часа. Джуди заказала билет на утренний рейс в субботу, Свердлов настоял на том, что он отвезет ее в аэропорт. Он выбрал рейс попозже. Джуди подозревала, что он так сделал, чтобы не лететь с ней одним самолетом, но ничего не сказала по этому поводу. Возможно, его будут встречать в международном аэропорту имени Кеннеди, а он не хотел показываться с ней на людях. Последние дни оказались лучшими днями отпуска. Свердлов больше не пытался овладеть ею, хотя не переставая подтрунивал и осыпал градом самых безжалостных намеков, которые она называла «горячей войной». Не проявляя даже видимости сочувствия, Свердлов высмеивал ее роман с Ричардом Патерсоном, язвил и издевался над ее, как он говорил, великой утраченной любовью. Джуди часто сердилась, но так же часто ему удавалось заставить ее рассмеяться. Тогда она сердилась еще больше, понимая, что именно этого он и добивался. Вечером накануне отлета они ужинали в шикарном отеле, расположенном на холмах, откуда открывалась красивейшая панорама моря. Они пили аперитив под пальмами и несколько минут наблюдали, как молодой барбадосец-официант пытается зажечь свечи, висевшие в специальных фонариках, защищавших их от штормового ветра. Джуди толкнула Свердлова:
– Вот бедняга, это его последняя спичка! Пожалуйста, пойди и покажи ему, как это делается.
Она смотрела, как русский подошел к официанту. Свердлов двигался с грацией кошки. Он вообще походил на представителя семейства кошачьих. Не прошло и нескольких минут, как патио осветилось мигающими огоньками, и официант, наблюдавший за действиями Свердлова, радостно заулыбался, поблагодарил его и удалился.
– Блестяще, – поздравила его Джуди. – Он, конечно, восхищен тобой?
– А как же. – Свердлов сел. – Он понял, что я гений, как только увидел, что я пользуюсь зажигалкой, а не спичками, которые гасит ветер. Как сказал Джордж Оруэлл, все люди равны, но некоторые более равны, чем другие.
– А ему, по-моему, было все равно, – заметила Джуди. – Возможно, имеет значение только одно: используй, как можешь, то, что у тебя есть, и не думай о том, нет ли у кого-нибудь больше, чем у тебя... Эту философию мы совсем позабыли – все проходит, вот уж противное выражение, что бы оно ни значило. Давай, давай, делай больше денег, добивайся повышений, двигай вперед! Только, знаешь, услышать от тебя это выражение из Оруэлла немножко странно.
– Ты и в Нью-Йорке так рассуждаешь? – спросил Свердлов.
– Я говорю, что думаю, где бы я ни была. А почему бы и нет?
– Потому что кое-кто может решить, что ты коммунистка. Особенно, как только ты стала встречаться со мной. Нам следует быть осторожными, Джуди. У тебя могут возникнуть неприятности из-за меня.
– Не говори глупости. Мои слова – это никакой не коммунизм. Скорее христианство, если только ты знаком с ним.
– Философия, основанная на предрассудках, – это не философия, – сказал Свердлов. – Она то же самое, что твое тамариндовое дерево, которого и в помине нет.
– Ты все никак не забудешь про него. Но я верю, что оно было. Я верю, что его просто спилили.
Он улыбнулся своей кривой улыбкой, он тогда победил, но при этом повел себя не по-рыцарски, а потому не стал сейчас напоминать об этом. Он возил ее на плантацию Хайвардсов, и они разговаривали с хозяином, который вежливо их слушал, не веря ни единому слову, когда они рассказывали про раба и чудесное дерево, и даже вместе с ними обошел плантацию в поисках подходящего по возрасту дерева. Они не нашли ничего. Он не выпускал ее руки и каждый раз, когда они подбирали стручок и семечки оказывались нормальной формы, сжимал ее.
– Легенда, – повторил он. – Вроде политического агитатора, который восстал из мертвых. – Он громко рассмеялся. – Как только интеллигентная женщина вроде тебя верит в такую чепуху! Сказать тебе правду? Никакого тамариндового дерева не было, не было никакого невиновного раба; нет такой силы за пределами нашего мира, которая обеспечивает справедливость слабым. Нет ничего, кроме человека, а его нормы справедливости весьма непоследовательны. Один год так, и делаешь все правильно, другой – все переменилось, и то, что ты делал, уже преступление. Нет никаких обязательных рамок, все зависит от практической целесообразности.
– В жизни не слышала ничего более циничного! – Джуди смотрела на него не отводя глаз. Она не переносила, когда он задевал религию, и глухое непонимание возникало между ними только по этому поводу. Но сейчас речь зашла совсем о другом. Это был выпад против его собственной идеологии.
– Ты говоришь, что у меня будут неприятности в Америке, – сказала она. – А что случилось бы с тобой, если бы ты заговорил вот таким манером дома?
– Смотря по обстоятельствам, – ответил Свердлов. – Два года назад никто бы ничего не сказал. Но теперь – теперь это сочтут за преступление. Вот что я имею в виду. Меняется ветер, поворачивается флюгер. Вот это и есть идеология – флюгер, зависящий от ветра целесообразности. Или прихоти. В России была императрица, которая объявила изменой ношение розового цвета, ты это знаешь? Это был ее любимый цвет. – Он засмеялся. – У вас, на Западе, есть люди, которые так же относятся к тем, кто носит красный галстук. Измена... какой-то вздор. В своем роде – это гордость материализма. Он учит презирать в конечном итоге все, что нематериально.
– И не оставляет никаких ценностей? – спросила его Джуди.
– Выживание, – сказал Свердлов. – Это единственная цель, ради которой стоит прикладывать усилия. Жить, потому что потом уже ничего не будет. – Он взял ее за руку, покачал головой. – Никакого вознаграждения за добро и никакого наказания за зло. Просто тьма, ничего. Человек должен жить для себя. Важно выжить.
– Я не верю этому. Это чистой воды эгоизм, я не думаю, что подобные взгляды способны принести кому-нибудь счастье. Но больше всего я не верю тебе. Зачем ты помогал этому идиоту официанту? Зачем вообще делать что-нибудь для него?
– Я сделал это, чтобы угодить тебе.
– Ладно, а зачем делать что-либо для меня?
– Хороший вопрос, – сказал Свердлов. – Затем, что я надеюсь кое-что извлечь для себя. И ты знаешь, что именно.
– Понятно, спасибо.
– Ты веришь мне, – сказал он. – Ты очень доверчива. Неудивительно, что полковник так легко натянул тебе нос. Он сказал, что любит тебя, и ты поверила. Я говорю, что делаю что-то для тебя, потому что хочу переспать с тобой, и ты веришь мне. Мы оба лжецы. Как ты собираешься выжить, если не видишь разницы между моей ложью и его. Честное слово, я беспокоюсь за тебя.
– Хватит делать из меня дуру. И я просила тебя перестать упоминать Ричарда. Я не должна была рассказывать тебе. Я поступила очень глупо.
– Ты не представляешь, до чего приятно встретить умную женщину, которая делает глупости, – совсем не шутливым тоном произнес Свердлов. – Теперь скажи мне вот что. Ты грустишь о своем любовнике так же, как когда я впервые увидел тебя? Твое сердце все еще разбито – у нас в Москве есть клиника, где делают удивительные вещи с сердцем, – тебе все еще больно, когда я говорю о нем?
– Нет, – призналась Джуди. – Нет, не больно. Здесь все это кажется ненастоящим. Но мне совсем не хочется возвращаться.
– Все будет гораздо легче, чем ты думаешь. Ты будешь думать обо мне вместо него. Мы можем встречаться в Нью-Йорке. Если будем проявлять осторожность.
– Но для тебя это совсем небезопасно, – заметила Джуди. – Я уверена: ваш посол не придет в восторг от такой идеи.
– Я же сказал, осторожно, – напомнил ей Свердлов. – Я сам все устрою. Ладно, ты ведь голодна, давай займемся ужином.
Это был их последний вечер, и, когда они ехали в гостиницу, Джуди обратила внимание на то, что он не раскрывал рта. Как правило, он говорил большую часть времени, когда они были вместе. Он подошел вместе с ней к двери и остановился. Лицо оставалось в тени, и она не видела его выражения.
– Мы встретимся в Нью-Йорке?
– Не знаю, – искренне призналась Джуди. – Здесь совсем другое дело. Там будет столько сложностей. Давай подождем, пока мы оба не вернемся к работе. Может быть, ты решишь, что этого не стоит делать. – Она вставила ключ в замочную скважину, но он никак не поворачивался, и Свердлову пришлось сделать это самому.
– Ты был очень внимателен ко мне, – внезапно сказала она. – И ты мне необычайно помог в том, другом деле... чтобы расставить все на свои места. Очень надеюсь, что и ты возвращаешься домой отдохнувшим.
– Я чувствую то же, что и ты. Для меня это не только прервавшийся роман. Это образ жизни. Но другого я не знаю. Я же сказал тебе сегодня: весь смысл только в том, чтобы продолжить существование. Завтра утром я отвезу тебя в аэропорт.
Она позволила ему поцеловать себя, у обоих было далеко не радужное настроение, у нее было муторно на душе, когда она прощалась с ним у дверей своего бунгало. Но позвать его к себе она ни за что не хотела. Она еще не забыла, как это было с Ричардом Патерсоном. С нее довольно секса наездами, она сыта по горло унизительными сценами, когда приходится наблюдать, как мужчина одевается и весело насвистывает перед уходом. Ей пришлось заставить себя расстаться с русским. Он искусал ей губы, она чувствовала, как у него дрожат руки.
– Спокойной ночи, – быстро произнесла она и скрылась в своем бунгало.
Когда он вез ее в аэропорт, то казался таким же, как всегда: шутил и беспрестанно говорил. Сегодня все было ярче, чем накануне утром: кроваво-красные понсеттии казались еще сочнее, изящные бугенвиллии – еще царственнее.
– Если мне никогда больше не доведется побывать здесь, я все равно запомню это место на всю жизнь.
У стойки регистрации она попрощалась со Свердловым, посадку уже объявили, задерживаться не было причин. Все происходящее казалось ненастоящим, как будто и этот человек, и этот остров стали частью остановившегося времени.
– Вот, – сказал он. – Я сохранил это для тебя. У меня тоже есть. На память о нашем отпуске.
* * *
– Расскажите мне, миссис Ферроу, о вашем отпуске. Хорошо провели время на Барбадосе?
– Не собираюсь отвечать ни на какие вопросы. – Джуди стояла – человек с огненно-рыжими волосами сидел, развалившись, в одном из ее кресел. Второй мужчина, находившийся в настоящее время в ее квартире, но в другой комнате, остановил ее по выходе из таможни. Назвался сотрудником посольства, и Джуди, подумав, что речь идет о Нильсоне и срочной работе для Совета безопасности, не задавая вопросов, пошла с ним. В огромном голубом «шевроле» сидел этот рыжий. Она ничего не могла поделать, когда оба поднялись в ее квартиру.
Они не запирали двери и не напускали на себя зловещего вида. Рыжий, отличавшийся к тому же неприятным веснушчатым лицом и провинциальным акцентом, велел младшему пойти на кухню и быстренько приготовить чай. Затем он запросто уселся в кресло, закурил сигарету и спросил, не уделит ли она ему часок времени и не ответит ли на некоторые вопросы. «Тебе будут задавать вопросы, когда ты вернешься», – предупреждал Свердлов. Она рассердилась и одновременно испугалась. Какое они имеют право вести себя, как в третьеразрядном шпионском фильме! Лодер по выражению ее лица догадался, как она может повести себя.
– В чем, собственно, дело? – Она стояла перед ним, надеясь, что это даст ей какое-то преимущество. – Вы сажаете меня в машину и безо всякого приглашения заходите в мою квартиру, а после этого имеете наглость задавать мне вопросы. Кто вы и что вы, мистер Лодер? – Он назвался ей в машине, протянув похожую на обрубок руку.
– Я же сказал вам. Я офицер по связи отдела планирования. Расскажите мне про Барбадос. Никогда не был ни на одном из этих островов. У вас приятный загар, наверное, погода была хорошая.
– Погода была чудесная – но не приехали же вы за тридевять земель из Вашингтона, чтобы спросить меня об этом.
– Нет, – согласился Лодер. – Не об этом. Но мне хочется услышать от вас про ваш отпуск. Познакомились с кем-нибудь интересным?
То, что она стояла, глядя на него сверху вниз, никакого преимущества не давало, она чувствовала себя, как на суде. В этот момент младший из них просунул голову в дверь.
– Чая нет, – сообщил он, обращаясь к Лодеру. – Кофе сойдет?
– Хорошо, пусть будет кофе. Вы ведь выпьете, миссис Ферроу?
Если бы он не напугал ее, она бы послала его к черту.
Нужно было сделать это сразу, а теперь, упустив инициативу, она злилась на себя. Какое он имеет право рассиживаться здесь, какое у него право посылать шофера к ней на кухню! И он не смеет смотреть на нее подобным образом, да еще и угощать ее собственным кофе.
Нельзя сказать, чтобы он отличался особенными бицепсами, на детектива не походил, как и не походил на мясника-следователя; он выглядел скорее чиновником какого-нибудь правительственного учреждения. Не было причин бояться его, но она боялась.
– Вы не ответили мне, – сказал он. – Вы познакомились с кем-нибудь, когда находились за границей? С кем-нибудь подружились?
– Вы же прекрасно знаете, что познакомилась и подружилась. – Она сама удивилась тому, что ответила уверенно. – Потому вы и здесь. Он говорил, что вы придете.
– Еще бы ему не знать, – заметил Лодер. – Я был бы весьма обрадован, если бы вы рассказали мне все, как было. Кстати, как звали этого человека – вы сказали «он», я не ослышался, миссис Ферроу?
– Его звали Федор Свердлов. Он военный атташе в Советском посольстве. Вот и все, что я могу сказать вам, если вы не вздумаете потребовать от меня, чтобы я рассказывала день за днем, сколько мы плавали, куда ходили ужинать, что ели. Боюсь, я не запомнила все мелочи.
