355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ева Ройс » Цена моих грез » Текст книги (страница 2)
Цена моих грез
  • Текст добавлен: 2 сентября 2020, 16:00

Текст книги "Цена моих грез"


Автор книги: Ева Ройс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

О человеческой подлости я знаю непонаслышке. Помню, писал вступительные экзамены в популярный ВУЗ. Готовился я знатно, как и всегда, потому что знал, что денег у меня для откупи нет. Есть только я сам. Про вечно бухую мать не стоит даже упоминать. Хрен что она сделает, если я провалю экзамен, лишь зарыдает да за новую бутылку возьмется. А что? Повод есть. И нет, я не ненавидел ее. Я любил, только с каждым годом она во мне вызывала все больше отвращения. Так вот, я готовился несколько месяцев, лелея свою мечту – вырваться из этого порочного круга, где жизнь бьет меня по лицу, а я подставляю щеку, чтобы ей было удобнее. Я мечтал стать кем–то. Стать образованным, с работой, с домом и семьей – не такой, как моя. Чтобы люди не поджимали губы при виде меня, а в их глазах не было жалости и презрения. И от мысли, что меня примут на бюджет, и я даже смогу себе отбить стипендию, у меня выросли крылья. А может, не крылья это были, а просто я смог допустить мысль, что могу быть таким, как все, и потому выполз из “ниже плинтуса” на пол? И эта разница оказалась мне заоблачным пространством? Хер его знает, а вот я знаю одно – падать даже с уровня пола больно. Потому что мою работу записал на себя сыночек богатого урода, который до этого со мной лясы точил, а я остался ни с чем. Не сумел ничего доказать и вновь оказался там, где мне было место. Просто потому, что у меня было все, но денег не было.

Конечно, сейчас все по–другому. Меня обмануть себе дороже, а в глазах вместо презрения страх и желание угодить. Но ведь с ней иной случай.

Следующий ход за Снежинкой, потому что такие, как она, ни за что не сдадутся. Переждут, но не подчинятся.

– Зачем я тебе нужна… – она криво улыбается и добавляет: – Павел?

Я вижу в ней теперь вызов, страх никуда не делся – его притупила злость на меня и ее ошибку. Однако мне сейчас похер на все, кроме ее губ, которые произнесли мое имя. Током прошибло, волнами снесло. Слуховой оргазм, мать его! Чуть не кончил, как долбанный извращенец, только от того, что она произнесла мое имя.

Пиздец.

– Люблю покупать себе красивые игрушки, – сообщил ей. –Таких, как ты. И играть в них.

– Купи себе душу! – зло произнесла Дарья. – А я ухожу.

Душу, увы, мне не купить. А если бы и мог – не стал бы. Зачем мне, ублюдку, душа? Скажите еще, что совести не хватает.

– Думаешь, я тебе позволю?

– Ты не имеешь права…

– Дар–р–рья, – перебил ее я. – Я тебе и так даю выбор. Или ты соглашаешься на все сама, или я резко перестаю быть добрым, и мы говорим по–другому. Тебе решать, девочка. И не неси ересь про права и прочую ерунду. В этом мире все склоняется под силой денег. Ты, они и те самые законы с правами.

Я в этом успел убедиться. Сука–жизнь довольно меня потрепала, прежде чем раскрыть глаза на реальность.

В тот день, когда я вновь оказался в своем дерьме из–за сына богача, мать у меня умерла. Я вернулся домой, а там она лежит на старом диване в гостиной. И так естественно, что я даже сначала не понял, что случилось. Убрал бутылки, валяющиеся рядом, и пошел к себе. А вот утром, когда увидел, что она лежит все так же, не шевельнувшись, не упав с дивана, как всегда, то до меня дошло. Дыхания у нее не было, как и тепла. Скорая подтвердила ее смерть – алкоголь ее проводил в последний путь. Мне пришлось продать нашу двухкомнатную квартирку, чтобы похороны организовать. Выручил я не очень много: все же район не самый лучший да и состояние квартиры из–за пьянок матери оставляло желать лучшего, однако и того хватило на похороны и еще часть на руках оставалась приличная. На похороны пришло очень много людей и похоже, что лишь поесть. Потому что большинство я не знал, а те, в ком я узнавал родственников, давно от нас отвернулись. И эти самые дорогие родственнички, узнав, что я квартиру продал, предложили у себя пожить, пока я работу не найду. И они же уже на второй день обобрали, оставив меня ни с чем у подъезда. Но и после этого до меня не дошло, что доверять никому и никогда нельзя. До людей обычно долго доходит, и они еще не раз на одну лужу наступают, пока наконец не утонут, приняв океан за лужу. Я потом тоже почти что утонул, но оказался чертовой живучей тварью, раз не сдох. Меня, похоже, ничто не берет.

ГЛАВА 6. ДАРЬЯ. САМОЕ СТРАШНОЕ НЕ САМА УЧАСТЬ, А ЕЕ ОЖИДАНИЕ

Чтобы найти иголку в стоге сена, достаточно сжечь сено и провести магнитом над пеплом.


(а) Бернард Вербер

Псих. Он самый настоящий псих, причем с властью в руках. С психами соглашаются, а с такими, как он, так вообще, если жить хочется. А я очень хотела жить. И Данька хотел тоже. Потому я перетерплю, а в итоге поступлю по–своему – уйду да так, чтобы потом он не искал.

“Люблю покупать себе красивые игрушки” – красивых, значит? И в голове у меня созрел план. По–детски наивный, но в принципе не несущий вред никому. Немного потолстеть – а я набираю вес неравномерно – и все решится, возможно. Вдруг ему не нравятся девушки с лишними сантиметрами на талии? Да и на обещанную главную роль вряд ли тогда возьмут. В общем, проверим. Не сидеть же без дела, пока топчут твою размеренную жизнь?

– А ты своих игрушек кормишь? Я есть хочу, – заявила я, пряча глубоко в себе свой дикий страх и вытаскивая на свет божий невероятную злость. Пока царствует злость, страху места нет.

– Сначала твой ответ, – мужчина встал с кресла и опять направился в мою сторону.

А я задрожала, рассматривая его руки – точно сильные, если сожмут мою шею, то… О том, что может быть, я решила не думать, чтобы не пугать себя еще больше.

Вскинула голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза и произнесла, пропитав слова всей своей яростью:

– Хочу все по–хорошему…

– Павел, – добавил псих. – Повтори все предложение заново.

Не поняла, зачем ему это нужно, но не решилась возразить: он подошел еще ближе, так что нас теперь разделяли всего два шага. Я попятилась назад, снова к стенке, от которой отошла несколько минут назад, и произнесла сквозь зубы:

– Хочу все по–хорошему… Павел.

– Умница, – то жалкое расстояние между нами мужчина преодолел за мгновение, чтобы коснуться легко моей щеки. Будто собаку наградил лаской за послушание! Но сбросить его обжигающую ладонь не решилась: кто их знает, этих психов?

– Я в твоем доме в роли домашнего зверька? – все же поинтересовалась я спустя минуту, когда наглые пальцы двинулись со скулы вниз, к губам. Господи, куда я попала?

– Нет, – Левич провел пальцем по моим губам, слегка надавив. – К счастью, зоофилией не страдаю. Ты здесь в роли женщины, моей игрушки.

Меня передернуло. О, Боже! Я… я в сексуальном рабстве? Может быть, я чего–то не так расслышала? Не может быть так в жизни. Или может?.. Решила, что легче придерживаться деловой линии в беседе, потому, собравшись с силами, заметила:

– Вы предлагали… – под его дьявольским взглядом стушевалась и исправилась: – То есть ты предлагал работу. Роль в новом фильме именитого режиссера. Когда пробы?

Павел же, не отрывая своих совершенно синих глаз от моих, рукой скользнул ниже – от лица до шеи и потом от плеч вниз. Я оторопела. И вовсе не от того, насколько наглым образом он действовал, а от его выражения на лице – дикого удовольствия от прикосновения. Господи! Он псих совершенно точно. И страх, который я загнала внутрь себя, медленно потянулся мерзкими щупальцами. И ведь вроде нет ничего откровенного в том, что он ладонь держит на коже запястья, скрытой тканью свитера, однако мне это показалось верхом интимности. Захотелось сразу же оказаться за тысячу километров отсюда и стереть с кожи льдом его огонь. Но отступать мне было некуда – спиной я упиралась в стену.

– Никаких проб, – сильные пальцы дошли до моих холодных ладоней, легко сжали, обдавая пламенем. – Роль твоя.

А я все слова растеряла и вместо того, чтобы спросить, что за роль, когда съемки, когда контракт подписываем, просто стояла и смотрела в глаза зверя, в которых читалось откровенное наслаждение ситуацией и ни капли жалости. Кот поймал мышку за хвост и теперь с удовольствием смакует свою победу, наблюдая за тем, как она трепыхается под его ногами. Хотя… Не похож Левич на кота. Он, скорее, непримиримый волк или же неукротимый тигр.

– А теперь обговорим правила нашей игры, Снежинка, – холодно произнес Павел, пока его пальцы как–то до ужаса нежно и осторожно гладили мои. Невероятный контраст – его взгляд и его прикосновения. И я бы с радостью отняла бы у него собственную ладонь, но боюсь его реакции.

– Снежинка?.. – до меня дошли наконец слова дьявола, во власти которого я оказалась. И его обращение ко мне в том числе.

– Правило первое: не задавай глупых вопросов, – припечатал он. – Правило второе: ты полностью подчиняешься мне. Во всем.

Я, немного ошарашенная столь резкими скачками его эмоционального состояния, услышав второй пункт регламента, очнулась и, не сдержавшись, язвительно поинтересовалась:

– А называть тебя хозяином не нужно? И не серчай на сирую, я ж на будущее.

– Отсюда третье правило: думай, прежде чем говорить, делать или тем более бросать вызов. Четвертого правила нет, есть только факт: от меня убегать бесполезно. Если ты все же решишься, то я тебя найду, и мы продолжим наше общение уже по–плохому, – зверь усмехнулся. – Поняла, девочка?

Я медленно кивнула, делая судорожный вдох со вкусом его парфюма – горькой свежести, чтобы удержать рвущиеся наружу слезы. Не помогло, стало еще хуже, будто глотнула отравленный воздух. Быть может, действительно отравленный – его дыханием, словами и превосходством надо мной.

– А теперь… – он на миг сжал мою ладонь так сильно, что я чуть ли не застонала от боли, однако опять погладил и сообщил: – А теперь тебя проводят в твою комнату. Иди.

Отпустил мои запястья и даже пошел обратно к своему столу, однако я, получив то, чего желала пару минут назад больше всего – возможность покинуть кабинет, не стала сразу уходить.

– Я… Я на работу опаздываю и… – слова застряли в горле, едва он посмотрел на меня. У него в глазах будто застывший океан – холодный и необузданный.

– С этого дня никакой работы: ни в клубе, ни в дешевом театре драмы.

– А домой? – с надеждой спросила. – Там моя одежда, там…

– Нет, – зло перебил мужчина. – Я неясно выразился? Тебя проводят в комнату, где ты будешь сидеть, пока я не закончу с делами.

Предательские слезы выступили из тисков самоконтроля и сдержанности. Моя выдержка трещала по швам. Это чудовищно. Нельзя, ну нельзя так с человеком!

– А теперь вон, – совершенно спокойно произнес Левич. Хотя лучше бы кричал.

Зверю надоела игрушка. Пока. Так что он выпускает на пару секунд хвост мыши, чтобы понаблюдать, как та будет носиться в поисках спасения. Он ведь знает, что мышке никуда не деться.

Я, вытирая льющиеся потоком слезы, вышла из помещения, за дверьми которых меня поджидали конвоиры – те самые каменные чудовища.

– Мисс, мы вас проводим до вашей комнаты. Идемте, – произнес один из них.

Я ничего не ответила – слезы и отчаяние душили меня похлеще удавки. Так нельзя с человеком, нельзя… Нельзя…

Меня изнутри съедало чувство вины. А если дьявол не отпустит меня? У меня Данька и остальные дети с горящими надеждой глазками. Путь до комнаты, что оказалась целыми покоями, прошел смазано – я даже не рассматривала окружающее убранство. Свою клетку. Кукольный домик. Меня беспокоило другое: а как сделать так, чтобы псих сам отпустил?

Он не пришел ни через час, ни через пять часов. Я ждала его со страхом и решимостью, но все оказалось зря. Я металась из угла в угол, мерила шагами шикарные апартаменты и сходила с ума от неизвестности. Самое страшное не сама участь, а ее ожидание – в этом я удостоверилась.

Меня заперли, словно… я даже не знаю кого. Запирают сумасшедших, преступников и скот на ночь. Но еду хоть принесли вроде человеческую, прикрытую тарелками, которые я даже снимать не стала. Тот наивный план по наеданию пути к свободе помнила, но воплощать его в реальность банально ни сил, ни желания не было – кусок в горло не лез. И одиночество это – пустые комнаты, где кроме твоего дыхания, ничего нет, оно давило со всех сторон. И делать было нечего, кроме как думать. Думать обо всем на свете – начиная о том, сколько слонов смогут растоптать весь “домик” Левича и заканчивая тем, что последует, едва закончатся разговоры психа со мной. Не то чтобы я не догадывалась, зачем мужчинам нужны такие непредусмотрительные дурочки, просто дикость это. До сих пор не верилось, что возможно подобное, когда на дворе двадцать первый век. Но как же было горько осознавать, что выбора у меня нет. Полиция мне не сможет помочь, даже, боюсь, сделает все хуже. У Левича есть деньги и влияние, а у меня только куча проблем.

Не явился хозяин особняка и вечером. А я же, устав ожидать своей участи, заснула прямо на софе в гостиной покоев.

ГЛАВА 7. ДАРЬЯ. ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ, И Я ОТПУЩУ

Боль это боль, как её ты не назови.

Это страх. Там, где страх, места нет любви.

(с) Агата Кристи

Я проснулась не на софе, где легла, а на широкой постели в спальне, укрытая одеялом. И это мне совершенно не понравилось. Однако у меня даже времени на злость не было – двери распахнулись, и в комнату вошла женщина в темно–синей форме, будто бы ждала в гостиной, ожидая, когда я проснусь. Улыбнулась холодно и уведомила:

– Хозяин ожидает вас к завтраку, я помогу вам одеться.

Я хотела было сказать, что одежды у меня нет, а еще послать завтрак с этим самым хозяином куда подальше, как работница подошла к гардеробной, открыла… Столько одежды я видела разве что в магазинах. Одежда была везде: на вешалках, на плечиках, на полках сложенная, обувь на подставках, и этого всего до безумия много. Словно шикарный бутик купили и… Даже отсюда было видно, что все дорогое.

– Это чье? – ошарашенно спросила, поднимаясь с постели и направляясь к горничной.

– Ваше, – с непроницаемым выражением лица ответила она, следуя по рядам и придирчиво разглядывая тряпки.

– Не мое. И чужое я одевать не собираюсь.

– Но хозяин… – начала было женщина, но я перебила ее коротким:

– Нет, – а потом добавила, не скрывая насмешки: – Если ему надо, пусть сам и надевает.

Она не решилась возразить, встретившись с моим решительным взглядом. Лишь неопределенно кивнула, выпрямившись.

А я кинула еще раз осмотрелась в помещении размером в почти что спальню и вышла, чтобы умыться.

Кукла. Я всего лишь кукла в фешенебельной декорации. Даже есть одежда – красивая и тоже кукольная. Не первая и не последняя марионетка в руках опытного кукловода…

Поднималась на террасу, где изволил трапезничать “хозяин”, я в сопровождении той же женщины, чье имя я даже не спросила. Она такая же, как и охранники с дьяволом. Пустая, холодная, каменная. Она довела меня лишь до дверей, а после, удостоверившись, что я захожу, ушла.

– Правило два, – сообщил мне мужчина, одетый с иголочки и до отвратительного бодрый, едва я появилась в дверном проеме.

– Я не собираюсь носить чужую одежду, – давя в себе проснувшийся страх, уверенно сказала я.

Левич, который до этого сидел за столом с газетой в руках, сложил оную, отложил и встал. Я уже подумывала о том, как мне сбежать и спрятаться обратно в спальне, но он подошел к стулу рядом со своим, взялся за его спинку, тем самым предлагая мне сесть. Ошарашенная этим, почему–то пошла и села.

Зверь с истинно аристократическими манерами пододвинул мой стул и сел на свое место. Во мне же проснулось любопытство, которое заняло место страха, и я совершенно неосознанно следила за каждым его движением.

– Первое – мне плевать, что ты не собираешься или собираешься, – он посмотрел на меня взглядом, полным ярости и такого холода, что мороз по коже прошелся. – Второе – вся одежда твоя. Новая и купленная специально для тебя, Дар–р–рья.

Слова, которые я намеревалась высказать вслух, застыли на языке, покрылись инеем и уничтожились. И страх проснулся. Одно дело – это думать, что ты у этого зверя не первая и не последняя, и вещи всегда подготовлены, а другое – узнать, что одежку он покупал именно для куклы Даши. Дикий ужас, первобытный просто. Я боюсь того, что еще может удумать его больной мозг. Псих. Действительно.

– Страшно? – по красивым губам расползлась некрасивая улыбка. Кукловод умеет читать маски кукол.

– Ты просто больной! Псих! – я не удержалась, бросила ему в лицо слова, вставая.

И сама же испугалась сказанного. Но уже было поздно: слова не вернешь назад, не отнимешь у воздуха, что их поглотил. А у Левича лицо стало каменным, улыбка испарилась, а глаза… Небо в шторм или во время цунами. Я даже понять не смогла, когда он оказался рядом. Как приподнял за подбородок, заставляя выпрямиться – я ведь в полусогнутом состоянии замерла. Что расслышала точно – удар от столкновения моего стула с паркетом. И слышала удары своего сердца, что начало биться как сумасшедшее. Будто бы в такт его сумасшествия.

– Да, я больной, псих, – не отрывая свой шторм от моих испуганно округлившихся глаз произнес он. – Но не забывай, что ты сейчас во власти этого самого психа.

От его слов словно иней отходит, а дыхание, что я чувствую губами, кажется обжигающе холодным.

– Отпусти… – прошептала я, пытаясь вырваться из плена его пальцев. Тщетно. Сжал еще и запястье другой рукой.

– Отпустить? – его лицо исказила усмешка. – Прости, никак. Психика неуравновешенная.

Еще раз попыталась дернуться назад – не получилось, я словно в тисках. И взгляд этот – беспокойное небо, которое рушит мой мир. Превращает его в пепел, в ничто все то, что годами строилось. Но я не могу отпустить глаза, потому смотрю прямо в лицо своего палача.

– Поцелуй меня, и я отпущу, – спустя сотню вечностей в виде минуты сказал он, разрезая тишину словами. Хрипло. Торопливо и зло. И в то же время так, что мурашки по коже и дыхание захватило.

Сказал дикость. То, что я никогда не сделала бы сама, по своей воле. Целовать того, кто меня ломает. Того, кто шантажирует. Того, кто украл меня. Зверя без души и сердца.

Однако есть ли выбор у глупой куклы–марионетки? Или у мышки, что уже попала в лапы хищника? У тех, у кого отняли свободу есть только одно предназначение – хвататься за любой призрачный шанс. Даже если этот шанс в итоге убьет.

ГЛАВА 8. ПАВЕЛ. Я ВЕДЬ ТОЖЕ ХОЧУ ЖИТЬ

Трудно забыть боль, но еще труднее вспомнить радость. Счастье не оставляет памятных шрамов.


(с) Чак Паланик

Я смотрел на нее спящую и думал, что ей снится. В какие края ее уводят грезы? Чувствовал себя идиотом, но не мог оторвать глаз от хрупкой фигурки, что сжалась в комочек на огромной постели.

И хочется вдохнуть ее в себя, утонуть в ее бездне глаз, прижать так сильно, чтобы чувствовать ее пульс собой, и сказать, что так было. И жить так, как когда–то мечтал. Как нормальный человек. Но хер я нормальный – заставил быть со мной, играю на ее любви к сыну умершей сестры, притворяюсь сам, чтобы казаться хоть более–менее не отбитым. Потому что я долбанный псих. Извращенец, но, к счастью, не маньяк.

Я смотрю, и во мне что–то шепчет, чтобы я ее отпустил. Моя гадкая изуродованная сторона. Отпустил, потому что в неволе даже самые сильные птицы прекращают петь. А она… И в то же время я понимаю, что снова останусь в темноте без нее. Будто бы не выплывал наружу, будто бы не чувствовал пьянящий запах жизни и не ощущал кожей ее тепло. Я ведь упаду обратно, раскрошив кости до состояния пыли, задохнусь в одиночестве и сойду с ума в бездне, где царствует Мрак. И потому черти во мне противятся, скребут изнутри острыми, как лезвие, изогнутыми когтями зависти и эгоизма. Я ведь тоже заслуживаю в жизни чего–нибудь светлого? Каким бы не был ублюдком и сукиным сыном? Я ведь тоже хочу жить. Пускай не как все, но хотя бы чуть–чуть похоже? Самую малость.

Как последний мудак просидел в кресле всю ночь, любуясь игрой Луны с локонами Снежинки, любуясь ее утонченной внешностью. И хотел прикоснуться к ней, но не смел. Потому что не только тело хотел исследовать, но и ее обнаженную душу. Хотел до одури всю ее. Но не мог получить то единственное, что в принципе хотелось.

А едва первые лучи солнца прокрались в спальню, я ушел. На этот раз не ее выгнал, а самого себя. Долго зверем ходил по особняку, пугая слуг, мельтешащих вокруг, пока не приказал накрыть на стол. Хотел позавтракать впервые не в одиночестве.

Но почему же она делает все наоборот? Выводит на поверхность все тщательно скрываемое – злость, ярость, бешенство. Разрывает ту оболочку, называемую “нормой”. Бьет словами больнее, чем это сделал бы нож, и точнее, чем может показать самый продвинутый телескоп.

Псих. Она назвала меня психом. Больным. И мне показалось на миг, что не ее губы это произнесли, а чужие. Однокурсников. И в голове прозвучал их смех – я так сам никогда не смеялся, я так никогда не мог.

– Поцелуй меня, – это вырвалось внезапно. Потому что я впервые испугался, что могу причинить боль кому–то. А я был близок – задела старую рану и давай по ней новую рисовать. Хотелось стереть губами вылетевшие слова.

Ее губы коснулись моих. Я ослеп, оглох, онемел. Я сгорел, исчез, испарился. Меня перестало существовать.

Мне кажется, это был самый приятный момент в моей никчемной жизни.

Однако все знают, что хорошее заканчивается рано. Так и ее губы отстранились после секундного касания. И будто бы отобрали у странника подаренную флягу с водой после первого глотка. А воды вокруг нет – пустыня одна, где вместо волн – дюны, а вместо жизни – мираж. Ясно ведь, как поступит путник: он будет сражаться за то, что сейчас дороже всего на свете. Сражаться за шанс выжить и жить.

Я сделал то же самое – притянул ее ближе, чтобы вдохнуть ее в себя вместе с поцелуем. Уже настоящим, а не невинным тыканьем в губы. Я пил ее, словно тот путник, что годы плутает по бесконечной пустыне. Я пил ее, вгрызаясь в каждый поцелуй, что она сама не хотела отдавать.

– Я не могу–у–у, – всхлипнула Снежинка, едва я поцелуями скользнул ниже. – Прошу тебя, Паша–а–а!

На меня будто вылили ушат с ледяной водой. Сладкий дурман, что разлился по телу, стал отравой – горькой и убивающей.

– Прошу, – тихий шепот, и я очнулся.

Посмотрел на нее, и задохнулся отвращением к себе. Даша – хрупкая и изящная, обнимала себя за тонкие обнаженные плечи, на которых алели цвет моих губ, будто маки распустившиеся. Свитер ее валялся где–то на полу, там, где и ее джинсы, так что сейчас она предстояла передо мной лишь в нижнем белье – в обычном, хлопковом, не в таком, где кружева больше, чем ткани. А в глазах ее застыли пеленой слезы.

Что за нахер? Твою мать!

Она меня и сейчас возбуждала, даже такая. Член просто разрывался от желания оказаться в ней. А то, что внутри, где–то очень внутри меня, выло и требовало… Требовало того, что я не смогу сделать теперь – отпустить ее.

Я никогда не опускался до насилия. А сейчас…

Похоже, теперь отпускаться и нет надобности. Я уже на самом дне.

Молча поднял ее одежду. А что мне ей говорить? Просить прощения? Я не умею. Да и еще за какой именно поступок? За то, что украл и не оставил выбора, или за сейчас произошедшее?

– Н–н–не трогай! Не… – она отшатнулась от меня, попятилась назад, едва я попытался надеть на нее свитер.

– Даша, – к отвращению к себе добавилась уже злость к ней. – Или я тебя сам одену, или закончу начатое.

Увидел, как она задрожала, и решил добить:

– Самого главного я так и не увидел.

Заставить себя любить нельзя, а вот бояться запросто. Страх – тоже сильное чувство.

– Ты чудовище!

– Я рад, что ты это поняла, – осклабился я, делая шаг к ней.

Она больше не сопротивлялась, лишь смотрела с ненавистью, а я одевал ее медленно и с больным наслаждением, взглядом исследуя бархатное тело. Будто кукла передо мной, действительно.

– А теперь ты сядешь и поешь, – я поправил ее густую прядь, что паутиной спустилась на тонкое личико, отошел от нее и поднял ее стул.

Снежинка сжимала кулаки и пыталась испепелить меня взглядом. Усмехнулся. Меня даже пуля не убила, а тут… Но тогда я еще не знал, что один ее взгляд может ранить сильнее любого оружия. Не знал и сам себя загонял в пропасть, откуда выхода нет. Однако это понимание придет потом. А пока я буду совершать ошибку за ошибкой.

– Не буду, – упрямо заявила она. – Ты не имеешь право мне указывать.

– Про права я тебе уже рассказывал, малышка. Вспомни мои слова и запомни на всю оставшуюся жизнь, – я сел за стол и сделал глоток черного кофе. – И, Дар–р–рья, лучше ней совай палец в пасть хищника. Закусит конечностью до плеча.

Заметив на ее лице тень брезгливости, добавил:

– Один звонок и… – ее лицо становится фарфоровой маской. – Впрочем, это даже лучше для мальчика. Семья появится.

Даша молча села и пододвинула к себе чашку с чаем.

– Хорошая девочка, – похвалил я и залил горечь, что поселилась во мне, горечью кофе.

– А вот ты плохой мальчик, – огрызнулась она, мучая бедный бекон вилкой.

О, ты не представляешь, насколько я плохой.

– У моей игрушки, оказывается, острый язычок. Однако ты его используешь совсем не по назначению.

Снежинка как–то резко разрезала яичницу, что металл ножа прошелся с визгом по поверхностью тарелки, поморщилась от режущего слух звука и сжала в пальцах столовые приборы.

– И что за особое назначение у моего… – она на миг стиснула зубы, будто бы сдерживаясь, – языка? Просвяти меня.

– Для меня желание дамы – закон, – с веселой улыбкой сказал я, приводя в уме предположения насчет ее реакции. – Прямое назначение – быть на моем члене.

Дарья, только отправившая в рот кусок ветчины, закашлялась с огромными испуганными глазами смотря на меня.

– Ага, я гадок и омерзителен, – рассмеялся я, не имея сил оторвать от ее ошарашенного личика взгляд.

Она покраснела, сильнее обозначились вены на руках, пальцы которых она сжала до побеления кожи.

Мне нравится играть с ней: дергать за ниточки и смотреть, как она танцует с ненавистью. Любить всегда трудно, ненавидеть проще, для этого не нужны причины.

– Если не хочешь попробовать то, о чем я говорил, ешь, – уже без тени улыбки произнес я.

Даша опустила голову, пряча от меня свою слабость – слезы.

ГЛАВА 9. ДАРЬЯ. ДАЛЬШЕ БУДЕТ ЛЕГЧЕ. ОБЕЩАЮ

Возраст исчисляется душевными шрамами.


(с) Кларисса Пинкола Эстес

Чем измеряется ненависть и боль? Каков их предел? Сколько может вынести обычный человек? До какого предела можно ненавидеть?

Эти вопросы без ответа убивали, как и все то, что творилось в моей жизни. Будто бы так размеренная жизнь оказалась декорациями к одной лишь сцене, а не ко всему представлению. Помощники все убрали и заменили новыми. Сотканными из ярости и желания сломать меня.

– Чаю налить? – совершенно спокойно, будто бы не насиловал меня несколько минут назад и будто бы не говорил мне омерзительных слов, спрашивает он. Он – это псих, мой дьявол и демон.

Все, что происходит не по согласию души, – насилие.

– Не люблю соленый чай, – сказала, а из глаз снова слезы в чашку.

– Соль можно перебить сахаром. Есть еще мед, конфитюр, варенье.

– Но лучше всего просто сполоснуть чашку и вовсе из нее не пить, – и я не о чае вовсе. Я не смирюсь. Не подчинюсь. Я не сдамся. Не скрою эту соль с горечью пополам сахаром.

Стерла слезы с лица и с вызовом подняла на Левича глаза.

– Твое право, – пожал плечами зверь. – Однако твой путь – путь слабаков. Самый легкий.

Я не ответила, просто продолжила есть. Точнее, пытаться в себя что–то засунуть, потому что есть вообще не хотелось. Однако я понимала, что вчера и так пропустила обед и ужин, а на завтрак перекусывала лишь вафлями и литром кофе.

Дальнейшая трапеза прошла в полном молчании. Я глотала слова, которые вслух сказать опасно, вместе с яичницей, а Павел… А черт его знает. Мне даже страшно представить, о чем думал он. Вряд ли о чем–нибудь хорошем – мерзавцы не умеют.

– Одевайся, – коротко бросил псих, едва я закончила завтракать и бездумно ковырялась вилкой по полупустой тарелке.

– Зачем? – я подняла на него глаза. – Меня устраивает моя одежда.

Хозяин особняка тяжело вздохнул воздух, посмотрел на меня так, что захотелось помолиться. Как минимум о том, чтобы боженька простил и помиловал.

– Я должен тебе отчитываться? – отрывисто выплюнул он, поднимаясь и бросая на стол салфетку. – Я приказываю – ты подчиняешься. Будь готова через полчаса.

– Хозяин решил выгулять игрушку? – не скрывая злости и раздражения поинтересовалась.

– Конечно, – мужчина ухмыльнулся. – Ей же надо хвастаться. А теперь время пошло. Иди.

Мне захотелось расцарапать ему холеное лицо. Впиться в него ногтями и… И еще кричать. Громко, что есть силы. Что я свободная. Что я человек.

Я, вопреки его приказу, продолжала сидеть на стуле и смотрела куда угодно, но не на замершего “хозяина”. А едва краем глаза заметила его приближение, то очень сожалела. Мне кажется, или я сама себе рою могилу?

– Дай угадаю, – сильные пальцы вновь стиснули подбородок, вынуждая смотреть на него, запрокинув голову. – Я тебе неприятен?

Ненависть через канат нашего взгляда снизу вверх идет. Мечтаю отравить тебя ненавистью к себе.

Шторм его глаз вглядывается в опасный штиль моих.

– Я тебя бесконечно ненавижу, – почти выплюнула.

Он неожиданно улыбнулся. И от этой улыбки страшнее, чем от удара. Чем от любого другого поступка. Но он лишь криво улыбнулся, пока в глазах уже льды.

Вдруг он отпустил мое лицо и взял со стола нож. Я оторопела от еще большего страха. Сейчас он меня убьет и все. Все мои мечты и планы исчезнут, как сны тают по наступлению утра.

Я уже зажмурилась, даже с жизнью прощалась, с Данькой и… Как Левич сунул в мою ладонь нож – обычный, столовый.

– Держи, – он сам заставил захватить пальцами рукоять. – Докажи, что ненавидишь.

Распахнула глаза, ошарашенно посмотрела на спокойное, как всегда, каменное лицо мужчины, беспомощно вздохнула ставший вязким кислород. Отравленный его дыханием и запахом его парфюма – горной свежести и иллюзии свободы. Даже руку не подняла – я ведь знаю, что не смогу. Я не имею права отнимать жизнь, пускай и у такого ублюдка, как и он. Лишь смотрела в шторм его глазах, словно лань, что застыла, увидев свою погибель.

– Сделай удар, Снежинка. Всего лишь один раз проткни плоть, дальше будет легче. Обещаю.

Я качала головой с солью слез на губах. Нет. Нет. Нет.

– Кстати, – Павел равнодушно посмотрел на затупленный конец ножа, – этим ножом больнее всего убивать. Но не слаще ли от этого месть? – провел пальцем по острию и, склонившись, выдохнул почти в губы: – Жестокая смерть для мерзавца.

И я не успела ничего предпринять, как похититель сжал мое запястье руки с ножом и направил на свою грудь, слегка надавил. Прямо туда, где должно у людей биться сердце. А у зверя… Не знаю, есть ли.

– Я тебе даже помогу, – и улыбка эта – кривая, уродующая лицо, но открывающая душу. Совсем чуть–чуть, но я успеваю скользнуть внутрь своей догадкой. Потому что такими люди не становятся. Такими их делают, как неприятно осознавать, другие люди.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю