Текст книги "Рецепт моего (не)счастья (СИ)"

Автор книги: Ева Ночь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 14

Илона

– Да ты с ума сошла! – заявила мне Людка, как только я приползла домой в воскресенье вечером. Мы с Бодей весьма активно провели время. Побывали в парке, покатались на аттракционах, съездили на дачу к какому-то его другу и наелись шашлыков.

Там, кажется, народ был, немногочисленный, но всё же. И, кажется, меня с кем-то знакомили, но я ничего не запомнила. Только вкус и запах сочных шашлыков, салата из свежих огурцов и помидор, молодой зелени, которую мы ели пучками и обветренных губ Богдана.

Мы целовались так часто, как только могли. Это походило на помешательство, уже давно слетели все предохранительные клапаны, я не понимала, что со мной творится, но не могла сказать «нет». Я переступила черту. Благо, из нас двоих голова у Богдана оставалась каким-то чудом на месте. Но меня это даже не радовало. Под конец воскресенья я вдруг подумала, что меня это огорчает.

Я вот тут, рядом, кручусь у него перед носом, а он старательно руки от меня убирает, словно боится притронуться. Или всё же брезгует?..

Вот откуда брались подобные страхи – понятия не имею. Я же видела, как он на меня смотрит. Слышала, что он говорит. Понимала: мы рядом не просто так. И очень надеялась, что я не очередной, проходящий трофей. Всё как бы на это намекало. И то, что Островский вознамерился всеми способами избегать тактильного контакта, кроме наших губ, расстраивало меня неимоверно. Может, поэтому Людкино кудкудахканье стало последней каплей этого воскресного вечера.

– Слушай, займись собой, а? – наехала я на Людку. – Займись своими делами, а меня оставь в покое! Я взрослая и совершеннолетняя, вполне способна справиться со всем сама! Тебе заняться нечем? Лучше бы генеральную уборку затеяла, твоя, между прочим, очередь! А ты потеряла покой и сон, высматривая что-то в моей личной жизни. Ну не сунь нос, прошу! Я ж тебе не указывала и не указываю, с каким чмом обжиматься? Не упрекала, что ты творишь? Не запрещаю встречаться, развлекаться, наслаждаться жизнью? Вот и ты не лезь, ладно?

Людка обиженно хлопала ресницами и дула губы.

– Ну, подумаешь, ну, и ладно. Поступай, как знаешь! – пыхтела она.

– Да-да, я помню! – продолжала я выливать собственное неудовлетворённое раздражение. – А если вдруг что, приползу побитой собакой, а ты торжественно скажешь: «А я предупреждала!». Но, может, я хочу набить эту шишку? Только свою? Что тебе неймётся-то, а?

– Ой, всё! – отвернула она гордо голову и сделала вид, что неприступная гора Арарат – это она. Только мне было пофиг, без разницы на её обиды.

Я внезапно хотела жить. Не осторожничать, не бегать, как испуганный заяц, не шарахаться. А чувствовать сильные руки у себя на плечах, шершавые губы – на своих губах, вслушиваться в жаркий шёпот, млеть и…

Видимо, гормональное помешательство – это очень сильная и неизведанная штука. Меня в прямом смысле трясло, будто кто-то подключил и забыл выключить высоковольтные провода.

Я не знала, что мне с этим делать, как быть, как себя вести.

Я ничего не умела. У меня опыта – ноль. Я ведь до Богдана ну, целовалась, конечно, но это так, глупости. Ничего подобного и ни к кому я никогда не испытывала. И если он не проявляет инициативы, то как её проявить мне? Недопустимо! Немыслимо! Да мама меня б с костями съела за подобные мысли!

Солнце вставало каждое утро и неизменно падало за горизонт вечером. Дни сменялись ночами. Я жила от встречи к встрече, от звонка до звонка, от смс до смс.

Мы перестали общаться с Людкой – она вообще сошла с моих радаров. Больше подруга с советами не лезла, не хмыкала, не поучала. Но даже если бы и продолжила, я б, наверное, в тот период её бубнёж восприняла как фон, как звуки природы – что-то такое неизбежное, но на которое можно внимания не обращать.

– Привет! – Богдан появлялся иногда возле университета. Чаще мы встречались вечером, когда у него рабочий день заканчивался.

Сегодня – последний экзамен у меня был.

– Ну что, свобода? – щурит он довольно глаза. – Как моя отличница, справилась?

У меня сердце ёкает, когда он говорит «моя». А у него это так естественно получается, будто ничего не значит для него это слово. Или наоборот: слишком много значит, но он и виду не показывает.

– Вот! – показываю я ему зачётку.

Там одни красивые отметки. Я как-то умудрилась сессию сдать на «отлично», хоть голова была занята кое-чем другим.

– Значит, будем поздравлять, – говорит он небрежно, а затем целует меня так, что я готова из платья выпрыгнуть.

Сегодня он неожиданно смелее, чем раньше. Я вдруг чувствую его жадные руки на себе, и это сводит меня с ума.

– Выбирай, – бормочет он глухо, прижимая меня к себе. Так крепко, что я краснею невольно, чувствуя… ощущая… короче, понимая, как он возбуждён. Я ведь не девочка из монастыря, современная. Всё в этом знаю и понимаю, – кафе и мороженое, можем поехать за город, можем отправиться в парк с аттракционами или поехать ко мне домой.

Домой к себе он приглашает первый раз после той субботы, когда всё перевернулось.

Он смотрит на меня так… что я понимаю: выбор за мной, но если я соглашусь, то всё снова изменится. Но это мой выбор, и он даёт его мне.

– К тебе с мороженым? – спрашиваю и затаиваю дух.

– Хорошая идея, – легко соглашается Богдан и тянет меня за руку к машине.

– Бодя, – окликаю я его, как только мы оказываемся в замкнутом пространстве автомобиля.

Он поворачивается, смотрит на меня пытливо. Я понимаю, что дурочка, но обязательно должна сказать, проставить все точки над «i», потому что для меня это очень важно. Без этого нельзя.

– Я… ты… – мямлю, не в состоянии подобрать слова.

Он улыбается мне чуть грустно и понимающе.

– Ничего не будет, если ты не захочешь. Даю слово.

– Нет, не то, – мотаю упрямо головой. – Совсем не то! Я просто хотела проговорить это вслух, чтобы ты услышал и понял: для меня это не просто так, не… очередной этап в жизни, когда перескочил через планочку и рванул к новым далям. И если это случится, то… я не хочу быть пятой или десятой. Одной из. Понимаешь?

– Конечно, – Богдан очень серьёзен. Настолько, что у него глаза темнеют до цвета грозовых туч. – Ты единственная, Илон. По-другому ты не согласишься, и я не захочу. Только так, да?

Я киваю и теряюсь. У меня такое в душе творится, что хочется расплакаться.

– Ничего не бойся, ладно? – целует он меня легко в щёку и почти невесомо щёлкает по носу. – А то у тебя такой вид, будто ты собираешься на жертвенный алтарь ради великой цели лечь. Не нужно. Ничего этого не нужно. Только если захочешь.

– У меня никого и никогда не было! – выпаливаю и наконец-то перевожу дух. Даже легче стало от такого признания.

Как он воспримет? Рассмеётся? Удивится?..

– Я как-то догадался, – улыбается он понимающе. – И всё гадал: существуют ли такие девушки ещё? Бывает ли такое в наше время?

– Бывает, – бурчу я, насупившись. – И не так редко, как тебе кажется. Это вы испорченные совсем. А у нас… бывает.

– Хорошо, хорошо, – снова он целует меня. В этом поцелуе – примирение, сладость, ожидание. – Я тебе цветы купил, а ты и не заметила.

Смотрю на него виновато. А потом перевожу взгляд на заднее сиденье. Там букетище. Большой. Он и раньше мне цветы дарил, но как-то больше простенькие букетики, одиночные цветки. Знаки внимания больше. А сегодня… это просто сказка какая-то.

– Какой красивый! – тянусь к нему, но понимаю, что забрать его к себе будет нереально.

– Дома полюбуешься, – смеётся Богдан. – Поехали? Нам ещё мороженое покупать и заодно закажем обед и ужин. У нас праздник, можем шиковать на полную катушку!

Я точно знала: вот сегодня всё случится. Мой самый первый раз с мужчиной. Не с кем-нибудь, а именно с Богданом. Я… давно это продумала. Я об этом мечтала. И, наверное, я благодарна ему, что не спешил, не торопил события, ждал, пока я решусь и созрею.

– Мне немного страшно, – призналась я, когда мы сидели уже в гостиной и вечер расставлял по стенам тени. У нас на столике горит свеча – толстая, красивая, романтичная. От неё пахнет чем-то таким волнующим и будоражащим.

– Ничего не бойся, – сказал Богдан и сжал мою руку. – Вместе ничего не страшно. Ты и я. Не по отдельности, а как один организм.

– А так бывает? – спросила, прикрывая глаза. Мне хотелось плыть по волнам наших отношений. Плыть вместе с ним.

– Бывает, – ответил он и поцеловал меня в губы. Так, что я поняла: разговоры закончились.

Глава 15

Богдан

Илона немного нервничала и побаивалась. Ни вино, ни разговоры, ни ужин это не исправили. Я мог сказать ей: плюнь, ничего не будет, но я хотел её так, что порой приходилось призывать всю выдержку на помощь, а также китайскую грамоту, которая, каюсь, мне почти так и не далась. Зато пригождалась, когда я смирял свои естественные порывы.

Я не знаю, что мною двигало, но в тот субботний вечер я понял: хочу только её. И подожду столько, сколько нужно.

Не скрою, я гадал: девственница она или ей просто не повезло однажды? Не знаю, хотел ли знать ответ, потому что даже мысль о том, что у неё кто-то был, делала больно. Ни разу со мной такого не случалось. Я сам себя не узнавал.

К жизни я подходил с долей цинизма. Так уж пришлось. А тут она – светлая, улыбчивая, как ангел. Искренняя и чистая, как родниковая вода. И тогда я понял: если раз из источника напьёшься, из грязных луж уже пить не захочется. По крайней мере, я так чувствовал тогда.

Был полон ею. Думал о ней. Мечтал. Строил, разрушал старые устои, создавал новые. Для неё, для нас двоих. И мысли о семье меня больше не страшили ничуть. Может, потому что я влюбился. По уши. Да что там – полностью и бесповоротно, первый раз в жизни. Это любовь – билось во мне. Вот так, естественно, без напряга, чисто и незамутнённо, всепоглощающе.

– Я сама, – сказала моя храбрая девочка, когда поцелуев стало мало. Моя амазонка, моя рационалистка, умеющая мгновенно складывать и умножать в уме двухзначные и даже трёхзначные числа.

Как это в ней уживалось – понятия не имею, да я и понимать ничего не хотел: принимал всё, как есть: её живость, непосредственность, некий романтизм и немножко детскость. И в то же время – острый ум, умение анализировать, принимать решения, сражаться с числами и не скучать над аналитикой. Читать зубодробильные книги по высшей математике и строить схемы, отлично владеть компьютером и умело пользоваться передовыми технологиями. Уж Илона вряд ли бы держалась старых догм в бизнесе. И, наверное, никогда бы не смотрела на меня, как на слизняка, который ничего не смыслит в менеджменте. Впрочем, это всё ещё предстояло проверить, а пока…

Я смотрел заворожённо, как она поднимается, как спускает платье с плеч. Моя. Единственная. Та самая. Я так ощущал, тонул в этих чувствах и мечтал, когда нас накроет одной волной на двоих.

Я впервые коснулся её груди, услышал её вздох, почувствовал, как она выгибается в моих руках, сводя с ума робкими прикосновениями.

– Ты главный, – сказала она, заглядывая мне в глаза. – Опытный, знаешь, что нужно делать. Ты поведёшь, а я пойду за тобой. Хоть на край света.

– Доверишься? – спросил и не узнал своего голоса.

– Полностью и бесповоротно, – шепнула она и закрыла глаза.

Только ни черта она не угадала. В том, что с нами случилось, не было разделения. Не было никаких ведущих и ведомых.

Она откликалась на каждое прикосновение. Загоралась так, что я готов был взорваться. С ней – как по минному полю. В любом месте может быть скрыт детонатор, что сработает и вызовет цепную реакцию, но именно к этому мы стремились.

Её руки у меня на груди – гладят, восхищаются, трогают. Ещё ни одна женщина не смотрела на меня с таким восторженным вожделением. Ей всё нравилось. Её всё удивляло.

Илона готова была к экспериментам – пусть маленьким, как путешествия в заморские страны, где она никогда не бывала.

– Почти не больно, сказала она, расслабляясь, когда мы наконец-то дошли до главного – стали единым целым.

Она прикрыла глаза. Дышала часто. Я почти не мог терпеть – так меня штормило и выкручивало. А затем она двинулась мне навстречу. Подалась вперёд, заставляя откликаться, терпеть, потому что я не мог её подвести.

– Ах! – сказала она и выгнулась, напряглась и задрожала.

И занавес рухнул, погребая под собой остатки разума.

– Ты мой Богом данный, – сказала Илона. Богдан – Богом данный, – зачем-то пояснила она, сверкая глазами. Я буду тебя так называть иногда, чтобы ты не забывал.

Я бы этого не забыл никогда. Потому что так меня тоже никто не звал. Только ей пришло в голову разложить привычное имя на первоначальные составляющие. Я чувствовал себя всемогущим. Тем, кто способен вызывать подобные мысли и чувства. А ещё она испытала удовольствие – не такое уж частое явление для девственниц.

«Так не бывает», – сказал я сам себе позже.

Но, оказывается, у меня просто никогда не было Илоны Бояркиной. Чуткой, отзывчивой, идеальной, словно сделанной по специальному заказу для меня.

Она не стала кукситься и беречься.

– Как, оказывается всё просто и сложно одновременно, – сказала Илона, разглядывая алое пятнышко на простыне, что подсыхало на глазах и становилось бурым. – И ни капельки не страшно. Потому что с тобой.

Это была какая-то офигительно безграничная вера в меня и мои силы. В тот миг я понял: не смогу её подвести. Из кожи выпрыгну, чтобы она была счастлива со мной. Только со мной. Мой идеальный светлый ангел, девушка, лучше которой не найти.

– Давай ещё! – поползла она ко мне на коленях – взъерошенная, с порозовевшими щеками и горящими глазами.

Колебался я недолго: Илонка умела убеждать. К тому же, мне было её мало, так мало, что удержаться было невозможно.

В тот вечер я понял, как это: одновременно получать удовольствие. Именно тот случай, когда ни опыт, ни возраст не играли никакой роли. Мы будто лепились из одного теста – две формы, подходящие идеально друг другу.

Это был ураган. Торнадо. Смерч не разрушающий, а воссоздающий, собирающий всё самое лучшее, чтобы обрушиться на нас благословенным экстазом.

Помешательство одно на двоих, когда весь мир уходит плакать от горечи, потому что становится ненужным. Мы были полны друг другом, не могли надышаться, наговориться, вылезти из постели. Всё сразу, словно окончательно прорвало плотину. Наша стихия вышла из берегов.

– Я тебя никуда не отпущу, – сказал я в тот вечер.

– Я от тебя сама не уйду, – показала она мне язык.

Это было лучшее время. Мы жили вместе, просыпались в одной постели, делились планами, мечтали, дрались подушками, спорили до хрипоты.

Я познакомил её с бабушкой Алиной – единственным дорогим мне человеком.

– Главное – не промахнись, – сказала она мне, когда мы уходили и покачала головой.

– Не переживай, бабуль, всё будет хорошо, – поцеловал её в щёку. Я искренне верил, что именно так и будет.

А потом было ожидание, когда Илона уехала домой, к родителям. Самые долгие дни, наполненные тоской под завязку и гулкой тишиной, когда домой не хотелось возвращаться. Там меня ждала пустота. Там не было её смеха и жизнерадостной энергии, не мелькали светлые волосы, закрученные в небрежный пучок, из которого вечно торчали ручки и карандаши. Илонке нравилось рисовать в блокнотах то геометрические фигуры, то лианы, усыпанные цветами.

– Это релакс, мне так думается легко, – объяснила она свои художества.

Я познакомил её со своим блокнотом, куда заносил все важные дела, и украдкой любовался, как она проводит пальчиком по строкам и удовлетворённо кивает, увидев очередную галочку.

Не рассказал я ей только о наших трениях с отцом и о том, что собираюсь рано или поздно сделать рывок – уйти из его бизнеса, открыть своё дело и уже никогда от него не зависеть.

Не хватало малого: денег, первоначального капитала. Но я активно работал над этим вопросом. Тогда мне казалось: я могу всё преодолеть, всё осилить, лишь бы Илона всегда была рядом.

Это было самое счастливое лето в моей жизни. Насыщенное, полное любви и веры в прекрасное.

А потом пришёл сентябрь и перевернул всё. Опрокинул чернильницу на чистый лист. Замарал всё, что я считал светлым и святым. Так бывает, наверное: за белой полосой приходит чёрная. Об этом всегда нужно помнить, но я расслабился. Верил, что со мной этого никогда не случится. Оказалось, что я ошибаюсь.

Глава 16

Илона

– Я счастлива, – сказала я Людке в тот день. – Так счастлива, что порой сама себе завидую.

– А я рада за тебя, – улыбнулась она мне, помогая собрать остатки вещей. – Ну, ты прости, а? Я ведь из осторожности зудела. Как бы знаешь… – попыталась она объяснить своё поведение и покраснела до слёз.

– Я знаю, – обняла её и прижала к себе покрепче. – Жизнь – штука сложная, да. И часто в ней гадостей больше, чем приятного. Но бывают же исключения?

– Ой, ну хотя бы… Он хоть замуж тебя позвал?

Нет, не позвал. И даже в любви не признавался. Но пустые слова ничего не значили. Я и так всё знала. Потому что читала в его взгляде куда больше, чем он мог сказать. К тому же, это было его решение – перевезти к себе окончательно.

Часть вещей я давно к нему перетянула. А за остальным явилась сегодня. Уже занятия начались, лучше всё сделать пораньше, чтобы потом не отвлекаться на всякие мелочи.

У меня четвёртый курс, ответственность, практика, и не мешало бы подумать о более перспективной работе, чем подрабатывать в кафе на раздаче. Бодьке не нравилось. Но летом и так пришлось с подработкой расстаться: каникулы, поездка домой, бурная личная жизнь, о которой я так и не решилась рассказать моей строгой маме. Думаю, она бы меня не поняла.

– Эх… я так и знала, – вздохнула тяжело Людка, – ну, если что, тебе всегда есть куда вернуться, общагу ты оплатила, а я никого сюда не пущу. Если что, моя жилетка всегда к твоим услугам.

– Я не вернусь, – улыбнулась я подруге. – И жилетка твоя, надеюсь, не понадобится. Но спасибо тебе за всё. И за бу-бу-бу – тоже. Я буду скучать.

Мы обнялись. Людка хлюпнула носом.

Я уходила в полной уверенности, что всё у меня будет хорошо, что мы с Бодей сможем и жить вместе, и любые трудности, если они появятся, преодолеть.

В двадцать лет легко быть идеалистом, потому что у жизни на нас – свои планы, и никто не знает, что ждёт его за очередным поворотом.

– О! Дояркина! – обрадовался Педалик, как только меня узрел в университете. – Как долго мы не виделись, и нафига ж мы встретились! А ты молодец! Горячая штучка оказалась! Просто агонь, Дояркина! Звезда инстаграмма и ютуба! Кто б подумал, что в тебе такое полымя угнездилось? Огненный столб буквально! Это просто космос, детка!

Я смотрела на него брезгливо, как на таракана и не особо прислушивалась, что он несёт. Педальников, видать, понял, что я «не въехала в тему» и охотно пояснил:

– Ты ж, наверное, не в курсе. А только мы с Островским на тебя поспорили тогда. Я ему: не сможешь, а он: смогу. Прикинь, смог! А я ему проиграл!

И подсунул мне под нос телефон, охотно продемонстрировав фотографии, где мы с Бодей… не знаю, как я всё это вынесла.

– Порнозвёзды истерически рыдают! Ты у них хлеб отобрала! А ещё ролики есть – м-м-м-м…

Не знаю, как я выдержала, как не расцарапала Педальникову хамовато-наглую рожу. Как не вырвала из рук телефон и не растоптала. Неизвестно, откуда взялись у меня силы и остатки самообладания.

– Это фальсификация, Педиков, – сказала я ему, – а ты ответишь за распространение гнусных слухов, сплетен и порнографической продукции, которую – я уверена – специально смонтировал. Мы подадим на тебя в суд, и хана тебе, понял?

Я уходила гордо, но чудились мне шепотки за спиной. Наверное, они действительно были, но я предпочла думать, что мне кажется. Что никто не поверит этому уроду, который только и искал повод, как побольнее меня укусить. Об этом знали все.

Если я поверю Педальникову, мир мой рухнет. Если я позволю этой гадости отравить мою веру в Богдана, значит грош мне цена. Я расскажу ему, и мы найдём правильное решение. Я не могу допустить мысли, что это правда. Мой Богом данный не мог. Нельзя же подделать чувства, взгляды, прикосновения. Быть настолько гнилым и подлым, чтобы спорить на такое, а затем, посмеявшись, прилюдно вывалить самые сокровенные фотографии в сеть.

Мозг не справлялся. Внутри всё будто атрофировалось. Я двигалась автоматически, ни о чём толком не думала, пытаясь пережить этот позор.

Как хорошо, что мама моя далека от интернет-технологий и не увидит этого. А если ей кто-то покажет?

Нет-нет-нет! Не хочу, не буду думать об этом. Нет-нет-нет! Это всё враньё! Но где-то глубоко царапался зверь, что хотел вырваться наружу и отравить меня неверием.

Знаете, какой самый важный компонент в рецепте счастья? Доверие. Когда ты не просто веришь в человека, которого любишь, а можешь ему доверять, можешь на него положиться во всём и знать: он тебя не подведёт, обязательно услышит. И тогда ничего не страшно. Тогда можно пережить вместе любые потрясения и катаклизмы.

Не знаю, как я дожила до вечера, как дождалась Богдана.

– Что случилось? – спросил он с порога, как только увидел моё лицо.

– Вот, – положила я перед ним телефон, – Педальников сегодня на весь университет ославил.

Бодя посмотрел на меня недоумённо, а затем перевёл взгляд на то, что я ему показывала.

– Я ему шею сверну! – вспыхнул он. – Кто он, этот Педальников?

– Он тот, кто привёз тебя на вечеринку, где мы с тобой познакомились.

Да, я смотрела на Островского во все глаза. Сейчас очень важно, как он отреагирует и что предпримет.

– Ах, этот! – просквозила в его голосе гадливость. – Жди, ладно, никуда не выходи! – рванул он к выходу, а я осталась одна. Ждать.

Я даже спрашивать не буду о споре, о том, правда ли это. Конечно же, враньё. Это видно. А я хочу верить Боде и доверять. Хочу, чтобы между нами никогда ничья тень не стояла, чтобы сомнения не омрачали нашу жизнь.

Он вернулся домой поздно ночью, усталый и словно прибитый пылью.

– Ты почему не спишь, Илон? – спросил он, садясь на кровать. – Не переживай, это решаемо. Удалили мы большую часть. А что не успели, удалится в ближайшее время. А завтра я ребят пригоню, квартиру проверим. Я тебе не говорил. Это не моё жильё, съёмное. Наверное, у кого-то несмешные шуточки или склонность к шантажу. Правда, всё это в сеть вывалили, выкуп не требовали. Может, узнали, что с меня взять нечего. Я ведь… в общем, папин сынок, как говорят. Ничего своего нет почти. Ни кола ни двора, как говорят. Зато амбиций полные карманы. Однажды я расплююсь с отцом и уйду, чтобы открыть собственное дело.

– Уходи сейчас, – погладила я его по плечу. Я ведь видела: ему нелегко давалась работа в офисе, он часто хмурый и раздражённый домой приходил.

– Для полного счастья не хватает малости: денег, – невесело усмехнулся Островский. – Давай спать. Утро вечером мудренее.

Я послушно закрыла глаза и начала проваливаться в сон: тяжёлый день, нервы, волнения, душевные терзания – навалилось всё вместе с усталостью, придавило к подушке.

– Выйдешь за меня такого замуж? – услышала сквозь сон.

«Да!» – хотела сказать, но не смогла. Пыталась глаза открыть, но не получилось. Сон оказался меня сильнее.

«Завтра. Я ему скажу об этом завтра».

Но никакого «завтра» у нас с Богданом не было.

Звонок с незнакомого номера раздался, как только у меня закончились пары.

– Артём Островский, – сухо представился голос из телефона. – Я бы хотел с вами поговорить. Приезжайте. Машина ждёт вас у входа.

Тот самый отец, о котором Богдан рассказывал мало и нехотя.

И я поехала, гадая, что ему от меня понадобилось. На душе нехорошо скреблись кошки. Я почему-то беспрестанно думала о вываленных в сеть роликах и фотографиях.

Островский-старший размениваться на долгие разговоры не стал.

– Сколько вы хотите за то, чтобы исчезнуть из жизни моего сына? – спросил он в лоб.

– Вы считаете, что всё покупается и продаётся? – посмотрела я на него с интересом. Наверное, именно это в нём главное: власть, сила и непробиваемая уверенность в собственной правоте. Он именно так и считал.

– Весь вопрос в цене. А всё остальное – мелочи.

И тогда в голову закралась шальная мысль. Не знаю, зачем я об этом подумала.

– Много. Я хочу очень много денег, – заявила я ему и написала сумму на листке, что лежал на столе, словно ждал меня.

Я действовала не наугад. Мой мозг мгновенно прикинул, сколько приблизительно понадобится, чтобы начать бизнес с нуля. Если в чём я была сильна, так это в умении анализировать и просчитывать все возможные варианты. Я не зря считалась лучшей студенткой на курсе.

Островский-старший завис. Качнулся, раздумывая.

– Или столько, или до свидания, – поднялась я со стула. Внутри зрел смех. Он ни за что не согласится.

С этой весёлой мыслью я вышла из его кабинета, но уйти далеко не успела: меня вернули назад.

Островский-старший торговался. Я немного ему уступила, потому что намеренно завысила цифру. В любом случае, этой суммы должно было хватить для начала. А остальное… Бодя сможет сам. У него гениальная голова и очень смелые идеи.

Естественно, никуда уходить я не собиралась. Думаю, папа простит меня, когда узнает, что я не взяла этих денег для себя. Возможно, это послужит ему уроком.

Документы мы оформляли быстро. Для таких, как Островский, особых препятствий нет. Но я ему не доверяла и, пока он не очухался, сняла все деньги со свежего счёта. Ехала домой в такси, прижимая сумку с деньгами к груди. Предвкушала, как расскажу Богдану о встрече, как вместе мы посмеёмся над вывертом его отца.

Богдан снова вернулся поздно. Усталый и потухший. Шаги его звучали глухо и как-то тяжело.

Я выскочила в коридор и наткнулась на пристальную синь его глаз.

– Зачем ты это сделала, Илон? – спросил он глухо и поморщился, словно ему было больно говорить.

– Я хотела… – начала пояснять, понимая, что, наверное, накосячила.

– Всё дело в деньгах, да? – продолжил он горько. – Ты думала, у меня они есть, а тут выяснилось, что нет, да? И тогда ты пошла к моему отцу.

Я пошла?! Да это он сам!…

Но сказать я ничего не успела: Богдан сунул мне в руки пачку фотографий, где я подписывала документы на весьма крупную сумму.

Я попала в ловушку, сама того не понимая, хотя должна была подумать, что такие акулы, как Островский, не играют с такими мелкими рыбёшками, как я. Они их попросту сжирают походя, даже не замечая.

– И эти фото в сети… Зачем? Ну сколько ты за них выручила?

Я посмотрела на Богдана испуганно. От неожиданности даже фотки выронила. Они красивым веером легли нам под ноги.

Я выручила?.. Судя по всему, кто-то доверять не научился. Поверил во весь бред, что ему в уши влили.

Стало обидно и горько. А ещё взыграло во мне ретивое, гордое, неприступное, то, что всегда работало на «ура!». Если не хочешь, чтобы все видели, как тебе больно, защищайся и никому не позволяй себя топтать ногами.

– Знаешь что, Островский, – сказала я, гордо вздёрнув подбородок, – если ты хотел найти повод, чтобы расстаться, не обязательно было трясти здесь фотографиями и обвинять меня в том, чего я не делала. Достаточно было сказать, что ты наигрался, остыл, устал, я тебе надоела.

– Да не играл я ни во что! – ударил он кулаком в стену. Так, что кровь на костяшках выступила. Лицо его исказила мука, но я сейчас была не в том состоянии, чтобы его жалеть. – Скажи мне правду. Скажи, и я поверю. Скажи, что ты не брала эти чёртовы деньги, что это фотомонтаж.

Он смотрел на меня с надеждой.

– Просто скажи – и я поверю, Илон.

А я не могла солгать.

– Я взяла эти деньги, – произнесла я, глядя ему в глаза. Сказала и ждала, что он спросит. Попробует во всём разобраться. Но у Островского – глаза побитой собаки. Он уже во всём меня обвинил, не допытываясь подробностей.

– Уходи, Илон, – тускло сказал он. – И пусть эти деньги принесут тебе счастье. Пусть греют тебя в постели. Пусть радуют, Илон.

– Хорошо, – сказала я спокойно, – я уйду. Но если у тебя всё же включатся мозги, ты знаешь, где меня найти.

И я ушла. Ушла, унося пакет с чёртовыми деньгами. Было только одно место, куда я могла их отвезти. Туда я и направилась – к бабушке Островского.

Там, размазывая слёзы по лицу, я рассказала всё, что копилось на душе. Ей я отдала пакет.

– Я для него… я ему… он хотел… а я подумала… – рыдала я навзрыд.

Алина Михайловна подливала мне чай и качала головой.

– Наворотили вы дел – лопатой не разгрести, – вздохнула она, когда я немного успокоилась. – Вот что, езжай в общежитие, девочка. А там… может, наладится всё. Богдан, конечно, не подарок. И характер у него крутой. Было ж в кого пойти, – снова вздохнула она. – Не может он половинками, сложно с ним компромисс найти, понимаешь? Если что в голову втемяшится, будет до последнего стоять. Но, может, как-то рассосётся. Главное – переждать. Авось устаканится, как знать…

Она успокаивала и словно уговаривала, мягко выпроваживая меня за дверь. Я почему-то верила ей. Больше мне ничего не оставалось, кроме как ждать.

В общежитие я вернулась за полночь. Людка посмотрела на меня с жалостью. Ещё бы: лицо, опухшее от слёз, само за себя говорило. К тому же, она, наверное, и эти мерзкие фотки в интернете видела. Да и Педальников там разорялся, не стесняясь. Все слышали, как он на меня с Островским спорил…

Я легла в постель и отвернулась к стене. Смотрела пустым взглядом в никуда. Ждать. Только это позволяло мне держаться на плаву.

Ждала я долго. Может, неделю, может, две – сложно сказать. Дни менялись, а я словно в тумане плыла. Хлопотала вокруг меня Людка, отпаивала успокоительными, ругалась, бесилась, даже по щекам била. Мне было всё равно.

В университет я не ходила.

– Вот что, – сказала мне подруга однажды. – Уехал он. За границу. Уехал с концами, видимо. Нет его здесь, понимаешь? А тебе надо жить дальше, учиться. Нельзя же из-за мужика похерить всё, что у тебя есть. Так что встала, умылась, спину выпрямила и пошла гордо. А кто рот откроет – мы быстро всем рот закроем. Поняла меня?

Я поняла. Только не из-за мужика я. А потому что любила больше жизни. Любила так, что света белого не видела. Но жизнь оказалась намного шире, чем любовь. Не сильнее, нет, а многоугольнее. И эти углы помогли мне подняться и выжить. Переломить боль и выковать себя заново, с нуля.

Я больше никогда не звонила по знакомому телефону. Вычеркнула его из телефонной книги. Больше никогда не навещала Бодину бабушку. Значит, не смогла помочь. Больше никогда не пересекалась с суровым и хитрым Артёмом Островским.

Я закончила университет и работала аналитиком-прогнозистом вначале в одной, а потом в другой компании, пока очень внимательный взгляд Кости Громова не выхватил меня однажды.

– Не хотите ли поработать у меня? – спросил он. – Очень хорошее место с перспективой карьерного роста. И я согласилась.

Одиннадцать лет я ничего не знала о Богдане Островском. Одиннадцать долгих лет я не позволяла себе гуглить его фамилию в интернете. Я загнала в рекреацию собственные чувства и воспоминания и, кажется, постепенно пришла в себя, обрела душевное равновесие настолько, что наконец-то нашла в себе силы подумать о мужчине рядом и семье.